***
Как-то, но на сне я прожил оставшееся время до дня икс, ничего не предпринимая. Делать откровенно ничего не хотелось, да и идей больше не было, кроме отчаянной мысли пережить дату смерти. Из последних сил я мылся, пил и ел, дабы поддерживать в себе какую-никакую жизнь. По классике, мне написали с просьбой выйти на работу на денёчек. Скрепя сердце, пришлось согласиться. Пальцы еле-еле печатали ответ. Работать я, ясен пень, был не в силах. Как проведу этот вечер — понятия не имею. Придётся заставлять себя что-то делать до тех пор, пока не встречу Германию. И вот тогда придётся начать импровизировать. Выкручиваться, извиваться, болтать, болтать, болтать, вытягивая себе шанс встретить ещё один рассвет. На клуб смотреть невыносимо. Стоит шагнуть внутрь, и к горлу подступает тошнота. Когда выберусь из этого дерьма, уволюсь к чертям и найду нормальную работу, где не придётся встречать всяких извращенцев и психов, да и телом светить. Венгрия, как знал, давно пророчил мне уход оттуда и даже предлагал, кем можно устроиться. Ему подобные места никогда не нравились, но он не отрицал, что с моим телом я идеально впишусь. Сербия улыбается, когда видит меня, но эта улыбка быстро затухает, когда я подхожу ближе и даю себя рассмотреть. — Выглядишь так, будто тебя переехал грузовик… — он некоторое время задумчиво разглядывает моё лицо, взявшись за подбородок, и добавляет: — Дважды. — Ну, ты почти что прав, — пожимаю плечами и сажусь за барную стойку. — Налей-ка водички мне. Сербия без вопросов исполняет просьбу и ставит передо мной стакан. Вода колышется внутри стеклянных стенок. Нечаянно я увлекаюсь наблюдением за ней и пропускаю мимо вопрос. — Что? — приходится переспросить. Поднимаю голову и подпираю рукой. — Зачем пришёл, если тебе так плохо? Знаешь, тут бы не случился апокалипсис без кого-то из персонала. — Да так, дельце одно есть. — Палец водит по краям стакана. — И какое же? — не унимается Сербия. Руки, до этого упертые в бока, он складывает на груди. Да уж, он один из тех, кто печется о каждом в этом клубе и считает чуть ли не частью семьи. Удивительно, что такой человек забыл здесь? Думаю, точно этим же вопросом задаётся Германия, когда видит меня. — Вопрос жизни и смерти, так сказать. Сегодня кое-кто придёт, надо перетереть с ним. — Поклонник? А может, любовник? — ухмыляется Сербия. Но, ещё раз поглядев на моё избитое состояние, он хмурится. — Враг? — осторожно предполагает и ставит локти на стойку, а подбородок укладывает на переплетенные пальцы. — Можно и так сказать. Есть персона одна доставучая, хочется разобраться с ним раз и навсегда. — Опрокидываю в себя стакан воды и встаю из-за стойки. — Ладно, пойду в гардеробную. — Конечно… — с долей грусти отвечает Серб. Видно, ему хочется что-то ещё сказать, но он больше не вмешивается и остаётся в раздумьях стоять на месте. Так уж выходит, что пользы от меня сегодня ноль. Чаевых тоже ноль. Менеджер как увидел меня, попросил особо не высовываться, что мне только в радость. Даже домой отправить пытался, а вот тут пришлось упираться до победного сквозь невидимые потоки слез. Даже почти удалось меня уговорить, ибо здесь находиться желания нет никакого. В общем-то, так я и сидел в гримерке, иногда высовывая нос в зал на проверку, пока не появился он. Его взгляд выискивал на сцене и в толпе посетителей мою фигуру. Он сел в кресло, точно то же самое, как во все разы, когда мы пересекались здесь. Ступаю вперёд и тут же сворачиваю обратно. Пальцами хватаюсь за волосы. Не могу так, не могу! Но надо… Ради лучшего будущего. Ради того, чтобы оно хотя бы было. Разворачиваюсь обратно и заставляю себя идти вперёд и только вперёд. Встаю перед Германской Империей и складываю руки на груди, смотря на него сверху вниз. Он улыбается, но, как и с Сербией, улыбка быстро стухает. Да ладно, не настолько я плохо выгляжу! Хотя, честно сказать, я и сам успел испугаться себя, когда глянул в зеркало. — Я, — начинает говорить Империя и встаёт, приходится отойти на шаг назад, — хотел бы приват заказать. — Ладно, идём. — Пожимаю плечами и хватаю его за ладонь, однако сразу отпускаю и брезгливо встряхиваю рукой. Вот снова мы оказываемся в проклятой приватной комнате. Быстро усаживаюсь на диванчик, Германия подходит и приземляется рядом. Я помню, что танцы ему не нужны, так что не тороплюсь начинать выступление. А он почему-то молчит. Заворожённо рассматривает, уже не смущаясь моего болезненного внешнего вида. Наверняка быстренько приписал его в свою легенду о том, как мне тут плохо, и радуется сидит, что скоро мне подарит упокоение. — Можно прикоснуться? — просит он и тянется рукой к моей щеке. Не дождавшись ответа, Германия невесомо касается кончиками пальцев. Дёргаюсь и отклоняюсь от его руки. Он хлопает глазами и упирает руку рядом со второй в диван для опоры. Так, время быстро думать. Если ляпну хоть что-то, связанное с его мыслями и планами, у него в голове подтвердится и теория, и моя божественность. Давать себя трогать и проявлять инициативу нельзя, иначе увидит, что от него меня не воротит, а это очередной зелёный свет. Теперь нужно зайти откуда-то издалека, наверное. Но и причина для моих слов нормальная должна быть, а не так, что я заговорю о смерти ни с того ни с сего. — В общем… — неуверенно начинаю и отодвигаюсь немного дальше от него. — Когда я тебя поддержал в тот день, сказал о том, как жизнь хороша и прочее-прочее, я не думал, что ты начнёшь за мной следить. Германия молчит. Он опускает голову и смотрит на поверхность дивана. Если так просто его удастся переубедить и отвадить от себя, я буду долго смеяться и биться головой о стену, честное слово. Ведь тогда выйдет, что все мои предыдущие старания были пусты. Не имели ни капли смысла, а всего-то нужно было поговорить. Конечно, разговорами многое нужно решать, а не силой, но кто же думал, что эта ситуация сюда подходит?! Ладно, я слишком устал, чтобы возмущаться сейчас. Нужно довести дело до конца, и потом я буду отдыхать. Спустя столько времени. Один черт знает, что творится в голове Германии. Он садится ближе и вдруг берет в ладони моё лицо. Смотрит ровно в глаза, так, будто пытается разглядеть душу. Меня хватает на три секунды, которые я мысленно отсчитываю до того, как отдёрнуться и подорваться с дивана. Нет сил больше сидеть рядом. Германия встаёт и делает шаг в мою сторону, я — шаг от него, обнимая себя за плечи, тем самым закрываясь и защищаясь. Этого оказывается достаточно, чтобы в голове у Империи что-то щёлкнуло. Его взгляд потухает. Он замирает на месте и вдруг, выпрямив плечи, говорит: — Пожалуй я пойду. Спасибо за уделённое время. — На его лице красуется улыбка, в этот раз не такая безумная или радостная, вовсе не воодушевленная, а фальшивая. Он натягивает эту маску в попытке скрыть что-то. Быть может, от меня, а быть может, от самого себя. Он выходит из комнаты, за ним выглядываю наружу и я. Германия исчезает быстро, растворяется среди посетителей. В этот момент я понимаю, как тихо становится в голове и каким чистым звуком в уши проникает музыка. Добираюсь до гримерной и падаю там в кресло-мешок в самом углу. По щекам начинают скатываться слезы. Обнимаю колени и утыкаюсь в них лбом. Это конец? Точно ли это так? Не верю в то, что всё так легко. Это не может закончиться просто… Просто вот так! Это же Германская Империя, мой чертов сталкер, страшный кошмар и причина многочисленных смертей. Безумный ублюдок, готовый преследовать до самой смерти и вместе со мной отправиться на тот свет. Его я только что прогнал парой слов и действий? А если это хитрый план? В дверях появляется Тайланд. Мой вид моментально отвлекает его от дел. Он подлетает ко мне, опускается на колени рядом и кладёт руку на плечо. От его прикосновений вовсе не хочется бежать, как от огня. Наоборот, его присутствие даже успокаивает. И ведь это именно он в самый первый раз помог мне, когда я не подозревал о петле, жил жизнь, а Германия вдруг настойчиво стал просить о привате. — Что случилось? Кто обидел? Кого убить? Только укажи мне на этого ублюдка, и его мигом тут не станет, — тараторит Тай и без капли брезгливости утирает слезы с моего лица. Вежливо убираю его руки и сам вытираю влагу. Да уж, увидеть плачущего меня это редкое событие. Наверняка его это крайне удивило. — Мне приятно, но его тут больше нет. Спасибо, — говорю со слабой улыбкой и обнимаю Тая. Он не сопротивляется и в ответ смыкает руки за моей спиной. Приходит чувство безопасности. Тайланд, словно щит, ограждает меня от внешнего мира, накрывает теплом и добротой. Как одеяло страшной, тёмной и холодной ночью. — Если что, всегда обращайся ко мне. Я любому, кто обидит кого-то здесь, зубы выбью. Улыбка сама наползает на лицо от этих слов. — Спасибо, Тай… — А теперь тебе бы домой. — Он отстраняется, но продолжает держать меня за предплечья. — Мне вызвать такси? — Коротко киваю в ответ, и Тайланд отходит, чтобы найти телефон. Он быстро нажимает пальцами по экрану, уточняет у меня адрес, некоторое время ждёт и сообщает, что такси скоро подъедет. Быстро утираю влагу с лица и встаю, пошатываясь. Ноги не хотят слушаться. Нужно переодеваться, забирать вещи и линять. А потом спать, спать, спать, пока не наступит утро, а я не пойму, что на самом деле выжил. Или стоит побеспокоиться об обороне? Он, на минуточку, всё ещё умеет взламывать мою дверь. Покидаю клуб только тогда, когда такси подъезжает и останавливается поблизости. Всё ещё страшно встретить Германию, да и в принципе кого угодно. Сейчас мне будет тяжело от любого, кто решит докопаться. Тайланд говорит номера машины и её цвет и даёт направление, где она стоит. Благодарю его от всей души и быстрыми шагами иду по дороге, высматривая номера припаркованных авто. Стоит заметить такси, как страх свершается: меня хватают за плечо и разворачивают. Германская Империя не ушёл совсем. Он выжидал меня вне клуба. Это даже предсказуемо… — Чёрт! — восклицаю и выворачиваюсь из хватки. Отхожу на шаг назад в готовности бить и бежать. — Скажи, ты правда… Может, мне стоит устранить кого-то? — Он сокращает расстояние снова и берётся за мои плечи. В его глазах страх и безумство, а в моей голове — воспоминания о том, как он убил моих коллег. — Только скажи. Или я правда… тебе не нужен? — он склоняет голову набок и жалобно ищет ответ на свой вопрос в моих глазах. Последние силы уходят на то, чтобы оттолкнуть его и убежать к такси, не оглядываясь. Быстро сажусь и расслабляюсь только тогда, когда мы трогаемся с места, а Германия остаётся позади. Он проводит взглядом машину и, слава небесам, не видит меня из-за тонированных окон. Поездка проходит без нервов, на удивление. Плохо становится, как только перешагиваю порог квартиры и понимаю, что не могу чувствовать себя здесь в безопасности. Да в чертовом такси было легче дышать, чем здесь! И я даже не могу забаррикадировать дверь: она ведь открывается наружу. И замки срочно не сменить. Мне правда теперь надеяться на благоразумие Германской Империи? Этого психа? Произошедшее у клуба доказывает, что он ничего не понял. Если ему приспичит приехать сюда, ничто его не остановит. Ни дверь, ни мои слова или действия, а я снова окажусь убитым его руками. Нет, спать сегодня ни в коем случае нельзя. Нужно дежурить. Так что я даже не переодеваюсь. Снимаю только верхнюю одежду, беру нож для обороны и закрываюсь в комнате. Немного подумав, возвращаюсь за остальными режущими предметами на кухню, прячу под кровать в спальне, а дверь оставляю всё же открытой, дабы лучше слышать и видеть коридор. Сажусь у стены рядом с дверью, кладу нож рядом и жду. Неизвестно чего, неизвестно зачем. Непонятно, как долго это будет. Знаю лишь, что нужно оставаться наготове. Он может явиться в любой момент. Когда я не буду ожидать, а ожидать я буду, ибо сижу прямо здесь и не сплю! Не сплю, не усну ни за что, слежу за ситуацией. Тишина давит, мерещатся тени вокруг и звуки, которых нет. Но я-то вижу коридор и знаю, что здесь пока что никого. А когда он явится, я запрусь и вызову полицию. Хотя успеют ли эти недоумки приехать? Всё приходится делать самому. За Германией не следили должным образом, его выпустили слишком рано из психушки, полиция никак не реагировала на мои заявления, и к чему это всё привело? А если они вообще с ним заодно? Да нет, нет, это уже определённо бред. Нужно оставаться при реальности и не выдумывать лишнего, чтобы не сойти с ума. А может, напасть, когда он придёт? Я уже пробовал… В этот раз может ли всё пойти иначе? Или исход будет точь-в-точь таким же? Нет, нужно выжить, пережить точку смерти, нельзя действовать импульсивно. Бороться, главное, бороться. Запрусь в комнате и всё. Вызову копов. Тогда точно переживу. Может, всего одну ночь, но это будет уже что-то. А завтра… Я уеду! Подальше от этого места, вон из этого города. К Венгрии. Максимально аккуратно, чтобы Германия ничего не понял, ничего не вычислил… Вычислил? Камеры! Подрываюсь с места и бегаю по тем точкам, где были расставлены камеры: к чему он вообще их здесь установил, паскуда?! Ломаю каждую в крошки, заворачиваю в три пакета и выбрасываю в урну. Теперь у него хотя бы здесь не будет глаз и ушей. Уже что-то, верно? По пути в комнату ещё раз проверяю, заперта ли дверь и захожу в ванную умыться холодной водой. Голову сдавливает, в ушах шумит. Дышать тяжело, но кислорода хватает. В зеркало даже смотреть не хочется. Сейчас нет желания видеть себя в том числе. В комнате снова сажусь на то же место у стены и проверяю время на телефоне. Просидеть всю ночь, не сомкнув глаз, это ведь просто, да? Всего лишь нужно подождать несколько часов, и всё будет в порядке. Утром, часиков в пять-шесть, соберу лёгкую сумку и свалю нахрен. Я буду сильно хотеть спать, но так ли это важно? Отосплюсь по пути в другой город, где нет Германии. Где тихо спокойно, есть Венгрия и буду я. Оба живы и здоровы. Нет, нужно быть ещё аккуратнее. Сначала… В соседний город на самолёте, а оттуда на автобусе к Венгрии, там на такси или общественном транспорте, и готово! Только нужно будет в середине пути сделать что-то с телефоном. Он по-прежнему отслеживается. Нельзя ошибаться, теперь точно нет. Лучше тысячу раз перестраховаться. Может ли Германия просматривать сообщения или только следит? Если он может всё, мне не стоит ничего говорить Венгрии. Но билет всё ещё нужно купить онлайн. Однако если он будет до другого города, и если там же я избавлюсь от телефона, это собьёт Германию со следа, верно? Эта потеря стоит того, так что как-то переживу. Куплю новый, новую сим-карту, что угодно ради жизни моей и Венгрии. И Австрии. Если Германия доберётся до Вена, то и до Австрии тоже, а он мне не чужой вообще-то! Не теряю время и покупаю билет прямо сейчас, всё ещё поглядывая в коридор и прислушиваясь. Рейс утренний — то, что надо. С автобусами разберусь уже на месте. Собрать вещи тоже следует заранее, так что встаю и начинаю бегать по комнате, решая, что с собой взять. Самое необходимое, ничего лишнего. Сумка не должна быть тяжёлой. Мало ли что. Убегать, или вообще бросить. Кто знает, что придётся делать. Также не забываю поставить будильники за пару часов до вылета. Так… На всякий случай. Ибо я хорошо себя знаю. Убедиться в способности высидеть ночь легко, а на практике выйдет лажа. Усну ещё и всё просплю. А если не усну, то просто провороню время и никуда не успею. Останусь заперт в огромной и в то же время тесной клетке.***
Как и предполагалось, я отключился. Не помню, во сколько, но факт остаётся фактом. То, что уснул, понимаю уже в то время, когда звенит будильник. Приподнимаюсь, опираясь на руки и осматриваюсь. Дверь спальни закрыта: видимо перед сном не забыл о безопасности, ещё и лёг, подперев её телом. Нож с телефоном лежат под боком, но на безопасном расстоянии, чтобы случайно не порезаться во сне и не прикончить себя. Не знаю, как это вообще возможно сделать, но нужно исключить возможность совершения любой ошибки. Абсолютно. Собранная сумка стоит у кровати. Пилю её взглядом некоторое время и, пошатываясь, поднимаюсь. Иду быстро умыться и привести себя в более-менее нормальный вид, чтобы выйти в люди. Забираю вещи, телефон в том числе, а нож пинаю под кровать к остальным. У двери собираюсь и выглядываю для начала в глазок. Снаружи ни души. На всякий случай также прислушиваюсь, ещё раз проверяю глазок, тихо отпираю дверь и слегка приоткрываю, выглядывая в подъезд, и только тогда убеждаюсь, что путь чист. Вызываю такси и жду у двери, одновременно вслушиваясь в мёртвую тишину. Нельзя медлить и сворачивать назад. Есть только путь вперёд. Скоро я сбегу к чертям собачьим, и покончу со страданиями.