Нии-сан, я понял, что для своего счастья, мне ещё многое нужно сделать.
Пожелай мне сил и веры.
***
Пришлось дойти до часовенек, до каменных улыбок и домиков богов, поклониться и наконец войти в безликую, однако когда-то давно, процветающую безопасную деревеньку. Земля вдыхала пепел и дарила ноющую боль прямо в сосудах, сожжённые дома выли синхронно с засохшими деревьями и травами, создавая какофонию. К горлу подкатил ком, раздувшись как шарик, пробкой прикрывая поток желанного воздуха. Терновые и острые ветви обхватили его щиколотки. Чуть ли не прогибаясь под тиной погибших душ, что дышали ему в спину, пред ним встал единственный сохранившийся домик. Место, где можно было почувствовать посаженные матерью гиацинты и ласковый смех. Когда-то дом, теперь лишь сырой, чуждый архив. И не удивительно, что пепельная деревня, сожжённая от мощного катона, стала убежищем документов стариков. Она была никому не видна, не слышна, в неё невозможно было попасть, если ты не Сенджу главной ветви, будто деревня не существовала, умерла двенадцать лет тому назад вместе с его матерью. Сумка из кожи вепря упала на сырую землю, а он, не торопясь вошел в главное здание и слегка поцарапал ладонь, чтобы бусинки крови впитались в обгоревшую деревяшку, впустив его и приняв как родного. Втянув воздух внутрь в свое пристанище, по всюду распахнулись еле державшиеся окна и седзи. Ладонь жгло, казалось, кровь вскипала и бурлила, и это отдавалось по нервам. Тряхнув головой, недовольно цокнув, он сжал в кулак ладонь, зажмурился и чуть не выскочил на улицу, шепот и нежность гиацинтовых рук коснулись его лица. Шелест листьев и темные уголки пыльного архива, искрили мелодичным смехом, кровь с ладони стукнулась на пол, нарастал звук барабана, поминальный танец кружился перед глазами. Все громче громче громче…сзади послышались шаги гэта и…Он раскрыл глаза. Один…он был тут один.
Наваждения — они пугали до кончиков пальцев. Касаясь сгоревших стен, он долго думал, что иногда белая тень следует за ним по пятам, почти не слышно. Стук гэта лишь сопровождает белёсую тень, и с каждым шагом источает пряный, цветочный аромат. Аромат матери. Может она до сих пор следует и защищает его. Дернувшись от резкого порыва ветра, он увидел, как раскрылись потайные двери, широкие, бамбуковые с красными узорами гиацинтов, так напоминающие кровь. Записи, секретные материалы, история прошлых событий, находились за кровавой дверью, Приблизив руку к лицу и хмыкнув, прозрачной фигурой он вошел внутрь. Рука была чиста, ни одной ранки и кровинки. Плата принята, можно войти без страха за жизнь. Чем ниже ноги его спускали вниз, тем яснее озарялся разум и легче становилось телу. Из тела…нет, точнее из души, вырвались вся тяготы, и он летел по лестничному пролёту, словно птица. Снова ощущался этот знакомый уют, комфорт, который позволял расслабиться от омерзительного шума в черепушке. Это была его обитель. Дом. Стеллажи подобно громоотводным стенам окружали, письменный столик, а наверху горели фонари, созданные из печати рода матушки. Горели с тех пор, как деревню покинули. Посчитав до десяти, он скрылся среди хранителей прошлого и будущего, обошел первый, второй, третий стеллаж, пока не остановился рядом с табличкой, на которой высвечивался «Си» — иероглиф смерти. Пристанище для памяти о погибших из клана Сенджу и Оомори.Свиток
Среди многочисленных историй и биографий ему был нужен лишь свиток с событиями, которые произошли двенадцать лет назад. К тому же нужно было найти договор, что стал причиной женитьбы родителей. Вытащив самый верхний свиток с позолоченной печатью, он стал рассматривать каждое предложение, но все было слишком однобоко. Везде один фактор — обвинение клана Учиха. За этими обвинениями что-то поистине скрывалось. Внутри потихоньку зажегся огонек злости, такой маленький, однако в тоже время опасный, жгучий, пожирающий все на своем кругу. Ему не нравилось эта ложная истина на бумаге. Нос зачесался, бровь дернулась, а скулы свело. Аромат фонарей-светлячков порхал сверху и касался его глаз. Он должен расследовать причину смерти матери, а не махнуть на это рукой как в прошлые жизни. Чертыхнувшись, он скинул бесполезный свиток. Стук. Треск. Звон металла прорезал тишину архива, за ним тихое бряканье и жалостливый стон досок под его ногами и серебренный футляр, что предстал перед его фигурой. Сначала он запнулся, сморгнул влагу от легкого осадочка ароматных фонариков, а затем нагнулся за свитком и замер. Рука не дотянулась, повисла над красными линиями иероглифов. Если подождать, то и на море будет хорошая погода. Разум помутнел, кисло-сладкий привкус прирос к стенкам горла, воздух словно вышибло из легких. Сердце застучало с такой силой, что он думал, вот сейчас выскочит и оставит остывать его хладный труп. Казалось, он прирос к деревянным доскам или время остановилось, кто знает, может дурной сон снился сейчас ему, а может забытый. Он запутался. Но точно помнил эти строки, который вырвались весной у речки с уст…Если подождешь, сынок, то и на море будет хорошая погода. Только подожди, Тора
Его матери
***
Деревянная дженрикша стучала и с тихим свистом ехала в сторону букового леса, впереди высвечивалась беловолосая макушка. Снежные хлопья. Именно это приходило в голову, когда она впивалась черной мглой в фигуру второго наследника клана Сенджу. Что не так с этим ребенком? Где ненависть, где злоба и жажда крови? Бинты с чудотворным лекарством Сенджу сжимали локти в жесткой хватке, не давая выйти наружу живительной кровавой влаге. Неделя прошла, когда банда мародёров из клана мерзких Сенджу, выволокли её сестру, нескольких девушек, их медика Шото и её следом…и били, грубо, со всей безумной жесткостью, выплёскивая черную густую ярость на хрупкое тело словно сотканное из нитей.Жалкие, отвратительные твари. Теперь лишь корм для червей Белый демон их убил.
Когда стены трещали, гранит сыпался мелкими камушками наземь, а пьяные, пахнущие смрадом отбросы общества сливались в водовороте нескончаемых порывистых ударов, хотелось лишь одного — удавиться. Спирт, кровь и гниль залезали в нутро и разум кружился в танце, но одна хваткая рука медика, всхлипы девушек, нет, даже детей, и беременность сестры держали так крепко, что зубы скрежетали от отчаяния. Кровь стучала в висках, мята стерлась в руках в жидкий ненужный комок, а потом она ищейкой учуяла аромат утренних гиацинтов и стало легче. — Ты, со шрамом, возьми печать и поклонись пред границей земель Учиха. Никаких вольностей. Ясно? — мысль, что шебуршала змейкой в её голове затаилась в глубине подсознания, глаза взметнулись, а тело застыло, словно в объятиях болотной твари. Белый демон стоял глухой стеной, алые очи отражали бездушие. Меч с рубиновыми вставками, а не человек. Они подошли к границе их клана. — Громко извинись и с уважением попроси главу, отдав этих детишек, стражникам. При разговоре с главой Учиха я верну куноичи и медика. — Молодой господин, но, если… — белая, вылетая из льда рука демона сжала рукоять токена, визг металла пронзил напряженный воздух. Рубин потемнел, а девчушки с Каная сзади отступили на шаг. Мех стал ближе, она и не заметила, как сжала руки и приблизилась к сыну Буцумы Сенджу. Жалко нет куная или меча. — Я понял, господин. Все будет исполнено Худощавый мужчина со шрамом на щеке, литый барсук, затрясся с ног до головы и еле волоча ноги, поплелся вперед. Интересно его прирежут или демон не позволит… — Светловолосый, отправься как страховка, его точно заколят до смерти. Будет валяться дохлой ланью в лесу. — тонкие губы сжимались с каждым словом, превращаясь в тонкую полосу. Он даже не удосужился называть их имена, лишь клички, оскорбительные с привкусом шерсти. Голова его дернулась за её спину, а затем рубин встретился с черной мглой, запах цветов будто усилился, стал резким, удушающим, а взгляд вопрошающий. Позволишь? Они не пострадают. — Не забудь девушек. Ах, да, почую, что вы задумали неладное, не выйдете из этого леса, живыми уж точно. Запомнил, Мичи? Голова молодого паренька с родинкой под левым глазом дернулась игрушкой. Он сжался и с опаской, возможно даже животным страхом оглянулся через плечо и выдохнул скопившийся в его легких кислород. Они, оба, и вправду боялись младшего Сенджу. — Я…я не п-посмею господин пойти против вашей воли! Все запомнил, все выполню! — один шаг, затем второй, взмах призрачной руки, и уже нет паренька рядом с ними. Он вдалеке бежит с девушками, с её Канаэ, осторожно ведет их. Фарфоровые куклы в руках бездарей. Юката скрывается за веером листьев и могучих стволов, ветер подымается и вот, наконец, она улавливает ту нить. Прозрачную, белую, что в конце окрашивается в красный цвет и несдержанно дергает за начало. Звон, такой чистый, слышится из глубин запутанного сознания. Она распахивает свои лисьи глаза от морока и медленно, не пытаясь разозлить зверя, опускает взор на свою руку, которая держит черную плотную ткань, синоби-сёдзоку Тобирамы Сенджу. — Рей, ты что творишь? — шепот Шоты слышится ровно над ухом, в нем отчётливо пробивается и страх, и готовность сражаться. Глупый мальчишка. Кто он, а кто зверь, что сейчас не читаемо смотрит вдаль и не обращает внимания на цепкую руку с острыми ноготками. Что не так? Разве он не чует опасность…наглец. Клубы пара выходят, мороз приходит за ветром, листья бурые и ярко-желтые падают, и земля начинает петь, тихим шепотом. Рубин впивается в бездну и мимолетно тонет. Зима так невовремя вступает в эти теплые края хозяйкой, хочется поскорее оказаться дома, рядом с мужем и может даже… — Медик, не знаю, как тебя звать, но в сумке, что я дал тебе вчера ночью, лежит накидка из овчины. Дай своему товарищу, беременным женщинам нельзя простужаться, опасно что для их здоровья, что для здоровья плода, — пульс учащается, она прирастает к земле, пока Шото дергается, а затем безукоризненно выполняет просьбу, именно просьбу, однако взгляд у того полон эмоций в отличие от механических действий. А ей не спокойно…нет, даже слегка страшно. Как он узнал? — Что, даже не заметил? Плохой из тебя медик. Будь в следящий раз бдительным, медик. — Шото. Его зовут Шото Учиха, а меня Рей, тебе стоит это забить себе в голову, уважаемый Сенджу… Но у меня к вам вопрос, Сенджу, к чему все это? — рука опускается, и она охватывает мягкую словно из пуха накидку, Белёсый демон дёргается, все дергается, даже уголки его губ. Холод отступает. Она слышит голос сына Таджимы, шаги главы и голос, хриплый, и отчаянный — Ты скоро сама все поймешь, просто береги себя и дитя. Хм, — яркая, видимая, наверно только ей, маска натягивается на лицо, что разбито на куски и ей отчего-то жалко этого парнишку. Сколько ему лет? — А вот и он глава Учиха. И его сыновья. Изуна и Мадара. Овчина согревала, так сильно, что казалось не один хвост Фудзина не коснется бархата кожи, огрубевшего за пятнадцать лет от многочисленных сражений. Язык коснулся неба, а зубы с цокающим звуком стукнулись, от чего неприятный импульс скользнул по нервам. Это до скрежета зубов непонятное, странное, да жути безумное поведение выводило из себя. Однако гордые плечи не согнулись, а лишь выпрямились, как будто птицей она сейчас собиралась взлететь к себе домой. Рука коснулась живота и соскользнула. В рубине, таком насыщенном она увидела свое отражение — алая девушка, покрытая грязью в белой овчиной накидке, что с гордостью выпятила грудь и сжала руки. Отражение её собственное, а может обманчивое. Ей бы хотелось назвать ребенка Кагами, ведь отражение не врет, как и стальной меч с рубином, что так манит и ускользает. Верно же… — Рад вас видеть в здравии, господин Таджима Учиха, глава клана Учиха, — зверь впивается своими яркими глазами в фигуру главы, четко и без зажимок отвечает, спина его прогнута в едва заметном поклоне. Уважение к старшему, опытному бойцу. — Нам с вами стоит прояснить некоторые моменты. Надеюсь, мои служащие не доставили проблем, — фигура выпрямляется, стоит главе сжать в замок руки, и брови слегка подымаются, такие белёсые. — Вы двое, отойдите к границе нашего леса. Живо. Покорные, бледные тела качнулись и прошмыгнули полевыми мышками так бесшумно, что почудилось реальные мохнатые мышки вместо людей. Зверь проследил, рыкнул, а затем сбросил кожу, и она увидела мальчишку. Интересно сколько ему лет? — Младший наследник клана Сенджу, Тобирама Сенджу, на что ты готов обменять моих людей? — солнце заслоняет облако, когда с уст главы слетает вопрос. Мальчишка молчит, но губы кривятся. Сзади главы цыкает Мадара, морщинки волнами образуются, стоит ему нахмуриться, ярость клокочет. Он зол, зол на мальчишку, в отличие от брата, который с прищуром изучает белёсого ребенка. — Деловой разговор, нет, даже сделка. Сёсэцу наступил, и скоро северный ветер сорвет листья. Но прежде, чем я верну вам ваших служащих, несмотря на нашу вражду, позвольте сказать, что любое надругательство, которое совершили те, кто мне служит, я возмещу. Невинные, обычные люди никогда не должны вовлекаться в сражения шиноби, — красные лепестки клена и бука опадают, замешательство плещется в черных бусинках всех Учиха, даже её. — А теперь насчет сделки, до наступления Рикка, до того, как прорастет бамбук, я как наследник, как ветвь, что является продолжением Сенджу, отдаю военнопленных взамен на то, что глава клана Учиха согласится поделить белый флаг, пока не распустятся пионы. Кровь за кровь, душу за мир. Согласны?Тишина и духота. Что он вымолвил?
— Ты сошел с ума? — жгучий, острый вопрос, стрелой вражеской вонзился в грудь. Мадара Учиха тихо горел, ядовитой стрелой он стрелял через черную мглу. Не доверял, ненавидел, видел в нем демона. Семья дёрнулась, все дернулись от вопроса будущего главы, кроме прозрачного мальчишки с полосами на щеках. Или это шрамы… — Мадара! — глава не кричит, никогда, по сути, но нотки рычащие, предупреждают «Стой!». Изуна Учиха, хватает рукав брата, как в детстве и шепчет в ухо старшего, и наследник хмуриться больше, однако стрел становиться меньше. Мальчик держит спину прямо, алые вспышки мелькают мушками. — Благо я здоров, что телом, разумом и духом. От своих слов я не отвернусь и в преддверье зимы буду думать о народе, а не о враге. — Сколько тебе лет? — шиноби сзади главы вскидывают голову. Таджима задевает пальцами подбородок и смотрит прямо, без оглядки. — Знаешь какие последствия потом пойдут, дитя? Кривая улыбка настигает лицо Мадары когда его отец обозначает статус мальчишки, злость его еще не прошла. Он напряжен и натянут стрелой, но сдерживается, чакра колыхает. Не очень приятно. — Семнадцать. Ровно семнадцать … — белёсый мальчишка со шрамами на обе щеки держит дистанцию, руки его сжаты в кулак. Кожа слегка посинела и, кажется, будто он замерз. Погода ухудшается, солнца не видно, только нарастающие тучи. — Господин глава, мы все знаем за каждый поступок, человек, шиноби, неважно, несет ответственность. Я не стану исключением. — Ха, какие интересные Сенджу, тебя послушай так ты сама благодетель, — слова с пылу все-таки вырываются из тисков, и старший наследник скалится. Он хочет расколоть это стальное яйцо, чтобы каждая скорлупка трещала, падала под его пальцами, раскрывая натуру. Он не преуспевает, а жаль, ей, Рей Учиха хочется узнать тоже, что скрывает мальчишка. — Мадара, успокой свой пыл, твоя чакра нервирует. Изуна, подай печать, Рё, принеси нож, — Отец наследников сурово обводит своих подчиненных, но на минуту, стеклянный шарик с черными точками отражает усталость, Рё, что тенью стоит по правую руку, делает все быстро, Изуна уже готов. — Ты сказал кровь за кровь, тогда заключим сделку именно на ней. На моем веку мирная зима была лишь один раз. Тогда главой был мой отец, а твой наконец женился, на снежной принцессе Оомори. Листья срываются, кружатся в танце, запахи цветов раскрываются и обоняние не подводит, когда она чувствует интерес, заинтригованность. Шрамы натягиваются, с неба гремит звон, падают капли, прозрачные, бесцветные, подобные этому ребёнку. — Ты похож на свою мать, но каков твой внутренний мир, мне неизвестно, — пальцы сгибаются, сплетаются и скачут ужом, чакра искрится фейерверком, кровь струится. Кап. Кап. Кап. Наследники корчатся, их удивление, что глубоко внутри угольных пустот, выдаёт состояние этой встречи. — Только мы все узнаем это через некоторые время, через твои поступки. Постарайся выжить, чтобы удивить меня ещё раз. Руки соприкасаются: светлая, молочная ладонь со шрамами и посиневшими пальцами с облачённой в черную кожу руку. Это зима будет спокойной. Как странно. — Поверьте, мне еще многое стоит прожить, как бы мне этого не хотелось. Я ещё многих удивлю, на то я сын своей матери. Верно же, глава клана Учиха. Гиацинты зацветают весной.***
Луна, полная и могущественная, освещает путь, с некоторых домов слышится смех детей. Холод набирает обороты, скоро стражница зимы Юки-онна придет на земли полного тепла. Их страна, стран Огня, остынет на некоторое время от нескончаемых битв, от жаркого солнца и погрузится в спячку, а они вздохнут. Ему приходилось много видеть за свою жизнь. Потеряв сына на одной из битв, в нем оборвалась нитка, хотя стоит признать, держалась она на обещании и жизни его ребёнка. Время шло, кости его черствели, копоть и грязь покрывала кожу, а одежда тяжелела. Стать старейшиной Мамору Сенджу не желал, но был обязан — обязан сдержать обещания, что надавал за свою жизнь. Сердце его билось через раз, какие-то неведанные шипы покрывали и задевали его орган. Быть стариком с мощным телом, яркой маской, но пустой душой — это не то, что он желал. Дождь прошел, звезды, тысячи мерцающих огоньков, покрывали небосвод. Господин Цукиёми смотрел сверху, следил со своего царства, его темная юката покрывала небо и в ней горели драгоценные камни. Может среди них находилась Юмико, самая яркая звезда… — Тора, тебя везде ищет Хаширама! Где ты был? Опять Тора, а ну не игнорь свою нэ-сан. Болван, — в рукаве хранится деревянная заколка, с красными хиганбанами. Цукиёми улыбается ему, как и он в ответ. Племянница Буцумы, волной обрушается на малыша Тобираму. — Ой! Мамору-сама доброй ночи, мы вас не побеспокоили? — У меня были дела, и я никогда не смел тебя игнорить нэ-сан, — слегка обнимая за плечо нехрупкую на вид девушку, дитя Шинигами, дитя клана Сенджу кивает ему. Наглец. — Доброй ночи старейшина… Ай! Нэ-сан! — мак окрашивает щеки девушки, Тока бьёт по затылку и шипит на него змеей. Да со старейшинами Тобирама не станет церемониться, весь в мать. — Ха-ха-ха-ха, Ками, не волнуйся Тока-чан, я хорошо знаю нашего водного дракона, чтобы не обижаться, — у него сердце кровью и горем обливается, когда он видит ту же улыбку с ямочками на лице юноши. Почему он так малодушен. — Хорошо, что я еще раз встретился с тобой Тобирама. У меня к тебе разговор. Слышал, ты был в архиве, не составишь мне компанию, юноша. Намек понят, Тока отклеивается от младшего брата, поклон её долгий, но не настолько, чтобы заставить его ждать. Прежде чем звезды начинают падать, Тока исчезает, Тобирама приближается, руками закрывая грудь крест на крест и тихо молвит — Пойдемте.***
Вдох. Выдох
Топот копыт и шорох крыльев. Капли ласкают его, стекают на подбородок, ресницы трепещут. Как же приятно.Вдох. Выдох
Пальцы ног щекочут листья, мелкая травинка и капли дождя. Юката скатывается вниз, и он вдыхает долгожданный аромат. Широкая спина бугрится, и первые ростки перьев ударом обретают свободу. Черные, угольные крылья раскрываются. Деревья трепещут, их вскрик передается воронам, и они кричат в ответ, взлетая высоко в небо. — Как же я долго спал, мой дорогой друг. Его белоснежную спину обхватывает теплый родной ветерок, и он поднимается на носок, тонкий шелк взлетает ввысь за птицами. Язык обманчиво обхватывает нижнюю губу, капля слюны скатывается, и он еще раз вдыхает аромат. Его сердце колотится, и он слышит, как брыкается сила дитя крови. Он так голоден. — Как бы голод не обуял тебя, я… — темные пальцы скользят по груди, когти задевают нежную кожу, белую, снежную. Шепот настигает его слуха, красные огоньки кружат над землей. — …не позволю, ёкай. — Такой же, как всегда. Жестокий господин Шинигами. Хотя, послушай, что шепчет его сердце.И они слышат тихие аккорды, равномерный стук. Пальцы сплетаются, и кровь стынет
Какой же он на вкус?