Park Bo Gum — Let's go see the stars
TXT — Nap of the star
Jungkook — Euphoria (Piano ver.)
С самого утра посыпал мелкий снег. Голые ветви высоких клёнов, выстроившихся аллеей на пути к школе, острыми верхушками зарывались в пенку облаков. Перила, подоконники и низкие фонари покрылись стеклянной плёнкой инея. Крупицы снега хаотично летали и, поддаваясь редким порывам ветра, опускались на подмёрзшие лужи незамысловатым узором. — Ученики, мне нужно ваше мнение, — с улыбкой произносит учительница На. — Как насчёт того, чтобы с апреля начать проводить уроки на улице? — Но ведь температура опустилась, — возражает Инсон. — Похолодание обычно недолго длится, — учительница На переводит задумчивый взгляд на окно, сложив ладони у подбородка. — Скоро набухнут почки и распустятся подснежники… — Говорят, подснежниками называют трупы, которые весной из-под талого снега появляются. А это уже Чанбин. Едко хихикнув, он получил подзатыльник от Сынмина. Чанбин старался изо всех сил, но и сам порой признавал, что живопись — далеко не дело его жизни, поэтому никто так и не мог понять, отчего проявляется такое упорство. Его давно переманивал к себе преподаватель секции плавания — с такими мышцами и силой Чанбин стал бы чемпионом, — но тот отказывался, предпочитая оставаться у мольберта. — Лучше дождаться, пока расцветёт вишня, — предложила Хвиин. Учительница На была совсем ещё молоденькой, как прозвали её в руководстве. Как слышал Чонин, она лишь пару лет назад закончила обучение в академии живописи. Может быть, именно из-за её искренности, помощи и заботы ученики повально в неё влюблялись. Было в девушке что-то тёплое и доверительное, из-за чего даже Чонин ощущал непривычный комфорт. В прошлом году она организовала выставку ученических работ с тематикой осеннего пейзажа, и благодаря ей пару студентов заметили преподаватели художественных факультетов. Чонин писал в общем смысле нормально: она повторяла, что если он приложит ещё немного усилий, то сможет получить грант на обучение в престижном университете, а там — и постоянных клиентов. Проблема заключалась в том, что Чонин и сам не знал, чего хотел, но пока держал кисть в руке, всё казалось правильным. — В общем, обсудите это друг с другом, ладно? — беглый взгляд больших глаз ложится на учеников, и она вновь улыбается. — Я давно думаю над тем, чтобы организовать школьную поездку на природу. Как насчёт того, чтобы писать на пленэре? — она сложила руки на столе, наклонившись корпусом к студентам. — Думаю, для тех, кто будет поступать на художественный, это станет хорошим опытом. Ученики отвечают уверенными кивками. В самом центре класса стоит узкий столик с композицией: ваза с апельсинами, гипсовый бюст, драпировкой косо спускается нежно-голубая ткань. Чонин смешивает на палитре цвета, и мягким мазком кисть приятно проходится по холсту. Апельсин появляется под его рукой объёмной сферой с хрустящей коркой и светло-зелёной звёздочкой ветви. Учительница блуждает меж мольбертов, временами останавливаясь и вглядываясь в написанное. «Смотри, почти как в жизни получилось», — из другого конца класса усмехается Чанбин. «Ты рефлекс забыл», — тут же, даже не оглядываясь на его картину, отзывается Сынмин. «Да какой ещё рефлекс! — голос у Чанбина становится выше, а глаза округляются. — Я рисовал всё вот, — он рукой указывает в сторону инсталляции, — прям оттуда. Линия за линией, оттенок за оттенком». «Это живопись, здесь свои правила. Рефлекс нужен. Так ты придал ему объём». «Да нет его, смотри, просто тень, это обычный тёмно-оранжевый участок апельсина!» Сынмин только глаза закатывает и качает головой. «Не вижу я там никаких рефлексов», — ворчит Чанбин наконец, и его дальнейшие слова превращаются в монотонный бубнёж под нос. Сквозняк из приоткрытой двери внезапно дует чуть заметнее. Чонин невольно оборачивается. Его взгляд вначале падает на пол, а затем следует по паркету вдоль к двери. Она мягко отворяется на несколько сантиметров шире, трепетно вздрагивая от потока прохладного воздуха. Чонин замечает тень чужой кроссовки на полу коридора. — Простите, учительница На, я могу зайти? Чонин приподнимает голову. Из коридора внутрь заглядывает Ли Ёнбок. Его светлые волосы затянуты в короткий хвост, на веках заметны следы грима — акцентные светло-коричневые тени; просторная гавайская рубашка, болтаясь, доходит до колен. Кажется, он в сценическом образе. Театральный кружок ведь тоже факультатив, как и их урок живописи, так что и расписание у них одинаковое. — Да, Ёнбок-и, что такое? Дверь скрипит под напором его руки, и Ёнбок проходит в класс, быстрыми поклонами приветствуя остальных. Чонин смущённо отводит взгляд, стараясь не рассматривать его и притворяясь, что дописывает натюрморт. Ли Ёнбок был одноклассником Хван Хёнджина, его лучшим другом и членом драматического кружка. Возможно, вчера Хёнджин мог бы рассказать ему о том происшествии с последней бутылкой клубничного молока. И Чонине. Возможно, и нет; но Чонин всё равно всегда боялся взглянуть ему в глаза, словно по одному взгляду тот может понять, что Чонин влюблён в его друга. — Дело в том, — восторженно начинает Ёнбок, — что наш театральный кружок ставит мюзикл, а премьера состоится уже в середине мая. Команда декораторов немного задержалась, и мы работаем в ускоренном режиме. Если вы не против, я хотел бы попросить учеников из вашего кружка оказать нам небольшую помощь, — Ёнбок обвёл взглядом студентов, мягко улыбаясь. — Мы хотим привлечь художников, чтобы подготовить декорации к сроку. Может, есть желающие? Чонин прячется за мольбертом, чтобы выбор не пал на него. Дрожащей рукой он старательно проводит узкой кистью по округлому очертанию апельсина на холсте. — У нас все ребята хороши в живописи. Наша Хвиин в декабре выиграла призовое место в районном конкурсе, — тут же задумчиво отвечает учительница На. — Да и Кюджин с Хэвон не отстают. Чонин тоже неплох. Чонин жмурится, стискивая зубы. Ну спасибо. Такого предательства от любимой учительницы он не ожидал. Может, Ёнбок и не подумает приглашать его, услышав это двусмысленное «неплох»?.. — Ребята, вы как, не против помочь? — оглядывая класс в поисках поддержки в чужих глазах, с надеждой спрашивает их гость. — Мы постараемся сделать всё, чтобы не задерживать вас до ночи в школе, мы всё понимаем. Да и много трудиться над декорациями тоже не надо: у нас будет всего четыре основные локации, для них мы используем старый реквизит. Парочка своих художников у нас есть, так что чем больше человек, тем лучше, — он вскидывает брови. — Ну как, хотите? Обещаю, будем угощать вас сладостями, если проголодаетесь! А ещё иногда мы заказываем пиццу. По классу пробегается тихий смешок. — А вам нужно тех, кто рисует, как Никола Пуссен? — подаёт голос Чанбин. Чонин знает: если они возьмут в художники Чанбина, постановку можно отменять. — Желательно, — подмигивает ему Ёнбок. — А что, есть такие? — Мой стиль пока смахивает на Руссо, но для тебя готов стать Пуссеном, милашка, — вновь произносит Чанбин. Сынмин ударяет его локтем в бок. Учительница прочищает горло характерным раздражённым «кхм». Девушки из секции, Кюджин и Хэвон, переглядываются и практически сразу же поднимают руки, вызываясь в команду. Ёнбок удовлетворенно кивает и подходит к ним, чтобы записать номера телефонов. Чонин облегчённо выдыхает, сосредотачиваясь на апельсинах. Вообще-то, идея помогать с декорациями звучала не так уж и плохо, и он не против был бы задерживаться в школе до ночи вместе с актёрами, да и опыт получит — не всё бесконечные натюрморты писать. Только… ведь среди них числится Хван Хёнджин. Его имя звучало подобно захлопывающейся с грохотом у носа Чонина двери. Остановись. Если ты так смущаешься перед ним, стоит вам просто пересечься взглядами в коридоре, а когда его рука ненавязчиво касается твоего плеча, ты весь плывёшь, то как же ты сможешь продержаться рядом? Чонин боялся, что его чувства раскроют — или Хёнджин, по крайней мере, о них догадается. Нет, лучше не соваться. — Ты где-то учился, помимо школы? Голос раздаётся прямо над ухом, и Чонин дёргается, оставляя жирную полосу оранжевой краски на драпировке вместо апельсина. Ёнбок наклоняется над его плечом, распахнутыми от удивления глазами разглядывая картину. До Чонина шоколадным шлейфом доносится аромат его парфюма. На выдохе из-под сложенных в кружочек губ вырывается тихое «ого…» — Иногда дома практиковался, — произносит Чонин. — Да ладно тебе. Это же… очень красиво! — возражает Ёнбок. — Давай тоже к нам? — он ищет в глазах Чонина поддержку. Но Чонин качает головой, сжимая губы. — Ты сомневаешься в себе? Или боишься новой компании? Ничего страшного, если захочешь, можешь брать часть работы домой. Давай, Ян Чонин, присоединяйся. Чонин косится на учительницу в безмолвной просьбе поддержки. Но та только улыбается. — Чонин, это и правда хороший опыт. Сможешь добавить это в своё портфолио, если решишь поступать на художественный. — Но ведь я… — аргументов «против» у него не было. Он тяжко вздыхает. — Дайте мне время подумать до вечера, ладно? Ёнбок хлопает его по плечу и выпрямляется с довольной улыбкой. — Хорошо. Если что, запиши мой номер. Ёнбок уходит спустя несколько минут, а урок продолжается. И лампы горят так же мягко, иногда жужжа от перенапряжения, и небо на улице затянуто всё той же молочной пенкой, и ветер так же заставляет ветви деревьев касаться временами оконных стёкол, но Чонин теперь сидит напротив недописанной картины и понимает, что ещё никогда так к Хван Хёнджину близок не был. Он закусывает фалангу указательного пальца, откидываясь на спинку стула. Идея сумасшедшая. Если Ёнбок напишет ему вечером, он соврёт, наверное: заболел, может, лучше попозже присоединиться? — и останется лишь надеяться, что тот о его навыках не вспомнит. Ну серьёзно, к чему им лишний художник, когда добровольцы уже записались? Он один погоды явно не сделает. Нет-нет-нет: Чонин стойко придерживается принципа о том, что Хёнджин должен оставаться любовью далёкой и чужой, а не превращаться в реального человека. Любовь к мальчику, да ещё и в школе, добром не кончается. Так что никаких ему драматических кружков. Пора вернуться к натюрморту. К вечеру острые белые крупицы запорошили улицы. По асфальту приходилось перебираться осторожно, чтобы ненароком не поскользнуться. Временами ветер гнал полупрозрачную позёмку, что оставалась невысоким одеялом укрывать спящие клумбы. Чонин закидывает на плечо тубус с ватманом и прячется в капюшоне от ветра. Время на часах показывает чуть за шесть. Факультативы в это время и заканчивались: у драматического кружка, конечно, репетиции могли задерживаться до самой ночи, но после шести их двери закрывались и чужаков не впускали. Их прогоны длились в два этапа: открытые, «показные» выступления, на которых присутствовали зрители, и закрытые, куда вход был строго воспрещён — личное пространство артистов. Чонин приходил всегда лишь в своё свободное время, что удавалось пару раз в неделю. Частенько он терялся на задних рядах, прикрываясь спинами сидящих спереди. Вместе с ним заглядывало руководство, а члены студенческого совета помогали с организацией, так что ему не составляло труда остаться незамеченным в толпе. Сегодня прийти уже не получится — слишком поздно. Чонин делает первый шаг по лестнице вниз, и о его лодыжку ударяется бумажный самолёт. Едва не скидывая тубус с плеча, он, резко глотая воздух, оглядывается так быстро, как может, в попытке вычислить отправителя. Самолётик прилетел из-за угла, снова практически касаясь рёбрами земли. Чонин подбегает к краю лестницы, облокачиваясь о заиндевевшие перила, и выгибается, чуть не поднимая пятки с земли. Но за зданием виден лишь пустой участок голой желтоватой земли, присыпанной снегом, и сухие ветви одиноких невысоких елей качаются на ветру. Ни намёка на присутствие человека — снова — даже тени. Чонин подбирает самолёт. Синяя бумага немного размякла от падающих снежинок, что влажными точками отпечатались на крылышках. Послание выведено крупным почерком, плавными линиями. Буквы похожи на красивые круги, связанные меж собой извилистыми лентами.«Тебе нравится весенний снег?»
Чонин хмурится. Мимо проходит смеющаяся толпа первоклассников — он отползает вниз, пропуская их. Весенний снег… Кажется, Чонин чётко дал понять ему, что общаться не намерен. Какого чёрта он продолжает эти попытки? Чонин выбрасывает самолётик в мусорную корзину и, поджимая губы, присоединяется к толпе направляющихся к выходу учеников. Но о спину что-то ударяет: через ткань куртки слышится глухой стук, и, падая вниз, предмет скользит по его поясу и бедру. Чонин удивлённо оглядывается. На земле ребром кверху лежит ещё один самолётик. Тихо ругаясь, Чонин садится на корточки и разворачивает его.«Прости, в вопросе нет скрытого смысла. Мне просто стало интересно, любишь ли ты, когда снег идёт в марте? Многие не любят: говорят, и так холодно было с ноября. А мне вот нравится. Весенний снег похож на последний подарок от зимы. Как прощальный поцелуй».
В паре метров от него — покрытая снегом лавка. Закидывая рюкзак с тубусом на деревянные планки, он опускается, снова безуспешно выглядывая адресанта. Его одноклассники проходят мимо, шурша упаковкой луковых чипсов; завуч подъезжает к главной дороге на автомобиле; Хвиин и Инсон, держась за руки, попутно перебрасываются словами о том, что в эти выходные им нужно будет навестить бабушку в пригороде. Между тонкими стволами голой аллеи и тени не проскочило. Чонин усмехается, перебирая в руках твёрдую бумагу. Разве что там, за мусорными баками, может прятаться. Что за игру он ведёт? Чонин достаёт из пенала карандаш для рисунков. Длинным, слегка затупленным грифелем, он выводит ответ на обратной стороне самолётика:«Ты меня сталкеришь?»
И оставляет самолётик на скамейке. Не то чтобы ему хотелось знать ответ: ведь если он снова отправит послание вслед за Чонином, это значит, он прекрасно знает его местонахождение. Лучше бы ему понять, что это нисколько не романтично — выслеживать человека вместо того, чтобы представиться и поговорить как следует. Чонин закидывает на одно плечо рюкзак, на второе — тубус, поправляет шапку на лбу и уходит вперёд. Вообще-то, он и не знал, был ли то парень. Просто из-за его ответственных одноклассниц-отличниц в голове сложился некий стереотип о том, что девочки в старшей школе будут готовиться к экзаменам, а не разбрасываться записками с незнакомцами. Вероятность того, что это была девушка, присутствовала, конечно. Могла ли то быть влюблённая в него девушка? Чонин фыркает. Ну да. Конечно. Главный красавчик школы, а то. Или же, возможно, кто-то из знакомых просто решил разыграть его? Если бы самолётик прилетел не на уроке математики, то Чонин тут же подумал бы на Чанбина, но так как тот присутствовал в классе… Чонин и не общался больше ни с кем, чтобы прикинуть список подозреваемых. Чонин переступает замёрзшую лужицу — однако носок кроссовки, едва задевая трещину, опускается на синий самолётик. Он едва не поскальзывается. — Да твою мать! Наспех раскрывая послание, Чонин случайно рвёт край бумаги сверху. Тем же весёлым, игривым почерком под его грифелем выведено:«Прости, я чувствую вину за то, что задержал тебя после уроков. Всё ещё хочу угостить тебя, не против?».
Чонин оглядывается. Где только мог запропаститься этот несчастный аноним? Явно не та девушка, что, держась за руку подруги, шагала по бордюру. Или вон тот мальчик в расстёгнутой куртке, который дожёвывает кимпаб, смотря в телефоне летсплеи по «Майнкрафту». Да он невидимка, что ли? Почему Чонин даже заподозрить никого не может?.. Отходя к ближайшей лавочке, Чонин повторяет свои действия: садится, снимает рюкзак с тубусом, достаёт карандаш, переворачивает листок.«Почему в таком случае ты просто не подойдёшь ко мне, если знаешь, кто я? Зачем нужно отправлять записки?»
Его ведь точно нигде нет, правда?.. Вон ещё Хёнджин мимо проходит под руку с одноклассницей Шин Рюджин — она так удачно шутит, что он заливается громким смехом. Чонин невольно улыбается, расслабляясь и облокачиваясь о спинку скамьи. Смех у него быстрый, озорной: когда Хёнджин смеётся, он поджимает подбородок и хлопает в ладоши, а блестящие глаза превращаются в полумесяцы. Собранные в высокий хвост чёрные волосы пружинят от каждого шага, и свисающие по вискам прядки щекочут скулы. «А ты ему что?» — пытаясь отдышаться, хрипит Хёнджин. «А я ему сказала, что если выйду замуж, его обязательно позову на свадьбу. Правда добавила, что жениха на ней заменит невеста, так что… Пусть сам решает». Хёнджин снова хихикнул и потрепал Рюджин по волосам. «Правильно делаешь, моя девочка». «Ещё раз так меня назовёшь, я тебе эту бутылку молока в зад воткну». Хёнджин обнял её за плечи и, прижав к груди, с силой надавил кулаком на лоб, а та в ответ ударила его локтем прямо в живот. Хёнджин громко и драматично застонал. Их близостью было так приятно любоваться. Поднимаясь со скамьи, Чонин отряхивает штаны от снега. У Хёнджина сегодня репетиция, и пара девушек из художественного присоединится к нему в зале. Если бы они жили в мелодраматичной дораме, по закону сценария Хёнджин, скорее всего, влюбился бы в одну из них. Чонин резко обрывает эту мысль: никаких догадок о его ориентации и отношениях. Он устало закидывает самолётик себе за спину и, пряча замёрзшие ладони в карманы, удаляется, переходя границу высоких чёрных металлических ворот. Слабая позёмка кружит у его ног. Последняя записка прилетает к нему, когда он сворачивает за угол кирпичной стены к автобусной остановке.«Потому что, увидев, кто я, ты бы испугался. А я этого не хочу».
В горле встаёт горький ком. Чонин спрашивает это со злостью и обидой. Если тебе нельзя доверять, то зачем ты всё это начал?.. Он с силой разрывает послание и выбрасывает клочки в мусорную корзину.***
Кисловатый запах пирога с черникой доносится из кухни. Ветви едва качаются на ветру, ласковыми движениями касаясь оконного стекла, и аромат зацветающей липы заполняет помещение спальни детского сада. Земля после полуденного дождя мокрая и липкая. В это время отец всегда забирает Чонина домой. Чонин сидит на низкой скамье вдалеке от играющих детей. На коленях лежит потрёпанный альбом для рисования — листы у него погнулись от обильного количества акварели, и солнечные лучи греют новенький рисунок, который Чонин нарисовал сегодня после прогулки. Его маленькие ладоши испачканы красками, на коленях остались лимонно-жёлтые разводы. Чонин сегодня особенно постарался. Воспитательница сказала, что они будут готовить подарки родителям, которые отддадут тем сразу же по возвращении. За Чонином всегда возвращался папа. А его папа больше всего на свете любил пейзажи — и Чонин рисовал то, что видел из окна: качающиеся на ветру качели, далёкую песочницу и клумбу с алыми бархатцами. Ему наверняка понравится, заключает Чонин. Отец часто болел, как говорила мама. Поэтому он работал дома, из своего кабинета, а вечерами подолгу гулял по окрестностям, забредая в парк и блуждая по аллеям. Мама целыми днями пропадала на нескольких работах, возвращаясь далеко за полночь; Чонин мельком встречался с ней взглядом, когда, проснувшись от лязга ключей, выглядывал в коридор. Мама всегда приходила с бледным, поникшим лицом. Временами Чонин видел в её руке стеклянную зелёную бутылку. Наутро она снова исчезала, и Чонин, насильно запихивая в себя кашу, спрашивал у отца, куда она уходит. Тот улыбался, трепал его по волосам и отвечал просто: «На работу, конечно же». А Чонин недоумевал: отец тоже работал, но всегда казался счастливым и смеялся вместе с сыном. Почему же тогда мама, пряча лицо за спутанными локонами, тихо плакала, закрывая дверь в комнату сына, чтобы тот не видел?.. Неужели её работа настолько угнетающая? В следующий раз надо будет подготовить рисунок и для мамы тоже, думает Чонин. Хотя — когда же он сможет ей его отдать, если её всё время нет рядом? Наверное, в качестве подарка на день рождения. Можно будет нарисовать её портрет. Чонин радуется этой мысли. Он будет стараться ещё больше, чтобы маме понравилось! Рядом со скамьёй, загораживая сочащийся сквозь листву солнечный свет, появляется тень. Чонин мгновенно угадывает очертания: широкополая шляпа, ветхий зонтик, свисающий с запястья. Его отец часто мёрз, поэтому даже в июле одевался тепло. Чонин сам за этим следил. Когда они собирались утром в сад, открывал шкаф и властно указывал пальцем на верхнюю одежду, поджимая губы. «Я никуда не пойду, пока ты не оденешься». Отец смеялся и говорил, что во всём будет слушаться своего порядочного и разумного сына. Чонин широко улыбается, обнажая ряд верхних зубов, где не хватало двух передних, и поворачивается. — А чем сегодня меня порадует мой любимый живописец? Голос у отца хрипловатый, но мягкий, похожий на мёд, что обволакивает горло. Чонин гордо протягивает тому альбом с рисунками. — Мы рисовали для родителей! — хвастается он. — Я нарисовал для тебя пез… пиз… — Пейзаж, — подсказывает мужчина. — Да, да, пейзаж! — чётко отстукивая от зубов каждую букву, завершает Чонин. — Правда, ребята сказали, что цветы на рисунке совсем не похожи на цветы из клумбы, — с досадой произносит Чонин, опуская голову. — Стали дразнить, что я не умею рисовать. А ты как считаешь, похожи? — Это кто это такое сказал? — тут же подскакивает отец. — Вон те ребята? Он смотрит на детей, поочерёдно качавшихся на качелях. Они сгрудились целой толпой из дюжины человек, забираясь на качели по двое, и громко спорили, чья очередь идти следующим. — Угу. Они сказали, что я налил слишком много краски, не так, как говорила воспитательница. — Сказали, пока вы рисовали? — Угу. Отец протягивает ему руку, поманивая пальцами. — Как же можно судить, похожи ли цветы или нет, пока вы сидите внутри, а не на улице? Они же не видят этих цветов. Пойдём сами посмотрим, убедимся. Они с отцом огибают угол садика, проходят мимо качелей и игровой площадки и сворачивают к невысокой аллее на заднем дворике, где их встречает клумба с алыми бархатцами. С рисунка на них смотрели огромные красновато-оранжевые круги. Чонин старался показать каждый оттенок, щедро обмакивая кисточку в воду и пытаясь дорисовывать мельчайшие детали, но кисточка была слишком широкой, мазки — размашистыми, и в итоге вместо цветов получились неровные красные пятна с вкраплениями оранжевых полос. — Ну и что же здесь не похоже? — произносит отец, присаживаясь на корточки рядом с сыном. — Посмотри, ведь они красные? Красные? И ты даже разглядел оранжевый оттенок и постарался его передать, видишь! Чонин неуверенно кивает. — И клумба у тебя на рисунке ровная, синяя, совсем как в жизни, — отец указательным пальцем проходит по рисунку, а затем водит ладонью в воздухе, направляя взгляд Чонина на окружающие предметы. — Дерево у тебя такое же высокое, с острыми ветвями и густой-густой кроной. — Но они сказали, я просто нарисовал зелёное пятно вместо листьев. — Как же люди поймут, что у дерева такая пышная листва, если ты не нарисуешь это пятно? Да, может быть, нужно просто не торопиться и проработать детали, но для этого ведь нужно время, а у тебя его почти и не было! Чонин задумчиво отводит взгляд. — Ты прав. Значит, тебе нравится рисунок? — Ещё как нравится! — восклицает отец. — Смотри! И он делает то, чего сын совсем не ожидает: берёт альбом в руки и, наклоняясь носом к рисунку, вдыхает запах краски. — М-м, что же это я такое чувствую? Это аромат бархатцев, не так ли? Наш Чонин-и так реалистично написал картину, что я даже отсюда могу почувствовать запахи! Чонин сначала расплывается в улыбке, а затем смеётся в голос. — Это потому, что мы сидим рядом с цветами! — возражает Чонин сквозь смех. — Нет-нет! Просто мой сын настолько хорошо рисует, что я не могу отличить правду от реальности. Вот-вот на рисунке пролетит птица, я уже чувствую взмах её крыльев. Ты только посмотри, как замерли эти изумрудные листья — как будто в ожидании освежающего ветра! В тот вечер они осторожно отрезали лист с рисунком от пружины блокнота и повесили в небольшую рамочку на стену. Чонин подписал рисунок на обороте корявым почерком, выведя свои имя и фамилию, и с тех пор этот пейзаж с кислым ароматом цветов и сладковатыми нотками липы висел рядом с наградами отца в кабинете. «Нашли куда повесить, — фыркала мама, когда случайно видела рисунок сына посреди почётных грамот и благодарностей мужа. — Лучше б оставили в комоде с остальными рисунками». Чонин смотрел ей вслед, шепча обрывистое «но мам…», а отец лишь хлопал его по плечу и говорил, что мама очень устала, поэтому немного злится — но ей просто нужно отдохнуть и тогда она согласится, что рисунок и впрямь хорош. Чонин доверчиво кивал. Конечно, ведь его отец лучше знает, как она себя чувствует. «Тогда надо нарисовать что-нибудь и для неё! — восклицал Чонин. — Может, если я сделаю маме подарок, ей станет лучше?» «Конечно! — соглашался отец. — Давай-ка мы с тобой в ближайший выходной отправимся на природу. Заодно и мама отдохнёт. Представь: ты сделаешь ей такой замечательный подарок!» Чонин в восторге закивал головой. Они поехали втроём. Отец уговаривал мать долго: убеждал, что пара дней на свежем воздухе определённо пойдёт им на пользу, повторял, что ей нужно сделать перерыв в работе и проветрить мысли. Чонину он сказал, что маме идея наверняка понравится, но тот, прячась у двери настолько тихо, что не позволял себе дышать, слышал, как мама повышала голос, когда разговор только заводили о поездке, и кричала что-то на языке, ещё не понятном Чонину — взрослом. Спрашивала отца, мол, кто будет выплачивать кредиты, как они могут тратить деньги так необдуманно, когда их семья на грани разрухи, разве можно развлекаться и думать о веселье в такой обстановке? Чонин не понимал, что такое кредит, слово «разруха» казалось чем-то острым, ядовитым и хрустящими, как осколки стекла, но голос отца всегда отчего-то звучал мягко и успокаивающе, как будто, несмотря на взрывной характер своей жены, несмотря на её злость, обиду, слёзы, пробивавшиеся в каждой их ссоре, он всё ещё был единственным, кто мог её успокоить. Чонин не задумывался даже, отчего мама так сердится на папу и в чём крылась причина её слёз: отец ведь говорил, что она устаёт, так может, поэтому… но он случайно заглядывает в спальню, когда слышит, как их ссора оканчивается — и видит, что папа обнимает дрожащую маму за плечи. «Ты ведь помнишь, что мы пообещали друг другу? — шепчет он, зарываясь рукой в её волосы. — Дни проживать так, чтобы ночами засыпать без сожалений. Дышать полной грудью и не бояться наступления утра, помнишь? Не страшно, что приготовила судьба, страшно существовать под её властью. Ты заслужила отдых больше, чем кто-либо из нас». Наверное, он был прав. Что такое судьба, Чонин тоже знать не хотел. Ведь звучала она как-то громоздко — и тоже не очень красиво. Мама согласилась ехать. Впервые за долгие годы Чонин увидел улыбку на её измученном лице. На пригородом автобусе они добрались до живописного Кимпхо. Небо обрело серо-голубые оттенки, и сквозь белый контур туч проглядывались утренние лучи холодного солнца. Чонин остановился на невысоком холмике, устремляя взгляд вдаль, и так и застыл на месте. По одну сторону простирались к горизонту и крохотным деревянным домишкам засеянные поля, а по другую серебрилась на солнце рябь широкого пруда, уходящего тонкими песчаными речушками в Жёлтое море. «И я могу нарисовать всё, что здесь есть?» — удивлённо протянул он. Заложив руки за спину, отец остановился с ним и кивнул. «В этом сила творчества — сохранять самые красивые моменты в своей памяти», — сказал он. Чонин оглядел высокие холмы, на которых рядами выстроились ели, изумрудно-бирюзовые воды под ногами, проследил за скрипуче кричащими стаями чаек на далёких валунах, заметил загорающиеся на небе лимонные лучи. В тот день, пока отец рыбачил, а мама, усевшись в раскладное кресло, читала книгу, Чонин достал альбом и стал рисовать — всё, что видел вокруг. Небо щедро раскрасил в пыльно-серый, обведя золотым контуром полупрозрачные тучи, подарил пруду нефритовые оттенки зацветающей травы, попытался изобразить улетающих птиц. «Смотри, ведь облака уходят к горизонту, а значит, чем дальше они от нас, тем меньше становятся, — советовал отец, и Чонин промокал бумагу салфеткой, убирая лишние следы краски. — Ты большой молодец. Как похоже получилось!» Чонин радостно улыбался, а когда отец отворачивался, то дорисовывал их с мамой силуэты на свой пейзаж. Так он казался живее. «Мам, держи, это подарок». Мама осторожно убрала свою книгу, круглыми от изумления глазами взглянув на сына. Тот держал лист перед грудью обеими руками, демонстрируя ей свежий, ещё не высохший до конца рисунок. «Я хотел тебя порадовать». Мама приняла рисунок — дрожащими руками, и Чонину на мгновение показалось, что она сморгнула слезу. «Спасибо, сынок. Большое спасибо». И впервые прижала его к своей груди. Чонин вдохнул ягодный аромат её длинных волос, запах мыла, исходящий от тела, и сладковатые нотки парфюма от рубашки. Больше они никогда в жизни не обнимались. «А знаешь что, пап? — добавил Чонин с улыбкой. — Я хочу оставить небольшое послание для этого места». «Правда?» Сын кивнул. Он отошёл недалеко, чуть глубже к лесу, и нарисовал на листе ромашки. Чонин изобразил и папоротниковые треугольные листья, что мягко укутывали ромашки своим плюшевым одеялом, и нежно-малиновые бутоны клеверов, а внизу, в правом углу, чёрной краской вывел своё имя — ведь так делают все художники, напомнил он себе. «Хочу поблагодарить Кимпхо за такие красивые пейзажи, — добавил он. — Как думаешь, ему понравится?» «Конечно! — отец тут же поднял его на руки. — Вы только посмотрите, мой сын растёт настоящим художником!» Чонин засмеялся. «Но я не знаю, кому его отдать! — надул губы тот. — Я же не могу подарить рисунок незнакомому человеку». «А вот на этот случай у меня есть для тебя отличный совет». Отец поставил сына на ноги, а сам опустился перед ним на одно колено. «Дай мне свои руки». Чонин послушался, в недоумении нахмурившись. Отец вложил в его ладони рисунок и, накрыв пальцы своими, слегка согнул тот пополам. «Не волнуйся, он не испортится. Краска уже высохла». Затем — развернул лист и загнул по диагонали верхние края бумаги. «Теперь это похоже на домик с крышей», — хихикнул Чонин. «Верно-верно, малыш, — подмигнул ему отец. — Так и нужно. Чтобы уголки были ровными, иначе ничего не получится». «Чего не получится?» — испуганно прошептал сын. «Послания». После отец развернул лист рисунком вниз и сложил два согнутых края бумаги вместе. «Ну а теперь мы сделаем из нашей с тобой «крыши» настоящие крылья», — добавил он. Пальцами Чонина он несколько раз подправил кривые детали — и в руках сына оказалась настоящая маленькая модель самолёта. Они вышли на вершину холмика, где ветер назойливо поднимал их волосы. «Кому бы его отправить?» Отец наклонился, обняв его за плечи, и проговорил с загадочной улыбкой: «Когда не знаешь, кому отправить послание, просто закрой глаза — и пусть тебя ведёт твоё сердце». Глубоко вдохнув, Чонин завёл руку назад — и запрокинул голову, подставляя себя ласковым касаниям ветра. Лист с рисунком подрагивал в его руках. В следующий момент поток воздуха выхватил бумагу прямо из-под кончиков пальцев. И украл его у Чонина, унося вместе с собой в далёкий туман. Он в изумлении распахнул глаза. Рука всё ещё за спиной, а вот лист теперь летал далеко-далеко: он спустился с холма, делая круг над побережьем. Ветер разворачивал его вокруг своей оси и игриво ронял, а затем резко поднимал. Самолёт пылко дёргался в воздухе, прибавляя скорость; акварельная краска поблёскивала в полуденных солнечных лучах. Вскоре самолёт исчез за полями — взгляд Чонина потерял его. «И теперь… это всё?» «Да. Теперь кто-нибудь отыщет твоё послание». «А если он захочет найти меня?» — взволнованно произнёс Чонин. «Если действительно захочет — рано или поздно найдёт». Чонин неожиданно даже для себя улыбнулся. «Делать подарки здорово». «Ещё как здорово, — хмыкнул отец. — Ещё как».***
Чонин просыпается от озноба, нещадно бьющего его ударами острых игл. Он машинально кутается в одеяло с головой, притягивая колени к груди, и юрким движением выбрасывает ладонь наружу; пальцы пожирают чёрный прямоугольник мобильного телефона и ныряют обратно. Прячась в своём убежище, Чонин нажимает кнопку разблокировки. Глаза слепит, но даже так он различает цифры: три часа ночи. Ну конечно… Как обычно. Он бросает холодный кирпич рядом с грудью, зарываясь носом в краешек одеяла. Ещё одна причина его бессонницы. Чонин видит во снах историю своего детства. Такое ощущение, что память запустила многосерийный фильм, прокручивая эпизоды в красках на грохочущей бобине в тревожной темноте. И эти события всегда знали, как ударить больнее да врезать похлеще. Как назойливая реклама, что появляется рекламой в ленте, стоит подумать о чём-то, воспоминания всплывают на поверхность. Чонин переворачивается на спину, устремляя взгляд в потолок. Глаза ещё не привыкли к темноте: перед ним лишь тёмно-серое полотно, а в темноте мозг любит придумывать несуществующие картины. Вот и лицо отца — смазанное, такое, что он видел лишь в альбомных фотографиях, — сейчас вырисовывалось широкими и неаккуратными мазками. Отец всегда улыбался. А он не успел показать ему последний рисунок. Но… бумажные самолётики? Что в них такого необычного? Обыкновенные послания, которыми балуются детсадовцы, как и он сам несколько лет назад, почему они возникли в памяти, словно какое-то важное событие? Тугая боль пульсирует в голове, не давая ему сосредоточиться на событиях. Пальцы окоченели от озноба, но кончики до сих пор помнят прикосновение влажной и липкой от краски бумаги, когда он складывал её в самолёт с длинными тонкими крыльями. Неужели… неужели это всё из-за дурацких посланий от такого же дурацкого незнакомца? Откуда у того столько наглости врываться в сокровенные сны о родном отце? Чонин поджимает замерзающие под одеялом пальцы ног, пытаясь если не заснуть обратно, то хотя бы прийти в себя. Он протёр ладонями лицо, надавливая на глаза. Ощущение паршивое — как дрожь под кожей при температуре. Самолётики, самолётики, самолётики!.. Они нужны, чтобы дети запускали их в траву, балуясь, пока взрослые не видят, а не для того, чтобы выслеживать человека и отправлять ему двусмысленные послания! Как он писал?Потому что, увидев, кто я такой, ты бы испугался…
Кем нужно быть обыкновенному старшекласснику, чтобы его бояться? Школьным хулиганом? В таком случае он бы не стал использовать настолько романтичный способ общаться. Школьные задиры хватают тебя за волосы и бьют коленом, приправляя острой пощёчиной, — Чонин знал не понаслышке. Может быть, это незаметный изгой, что всегда скрывается и остаётся в тени из-за своей застенчивости? Но его-то зачем бояться? Или этого человека скорее избегали, чем боялись, и презирали за одно существование? Что за игру он ведёт, ну правда же! Кажется, его подсознание так сильно сфокусировалось на этих подозрительных посланиях, что воззвало к его детству. Это всё ещё казалось пугающим — то, что другой человек следил за каждым его шагом и оставался невидимым, чтобы донести до него его слова. Может, он обыкновенный извращенец и Чонину стоит его избегать? Может, он попросту с ним играется, чтобы втереться в доверие своей загадочностью, а затем унизить перед всеми? Может, это такая игра, манипуляция, о которой он не знает, и ему не единственному приходят эти послания? Чонин останавливается на другой мысли: а может, он всё усложняет? И ему не стоит так много задумываться над этим — а больше попросту не поднимать с пола самолеты? Прибегнуть к игнорированию, чтобы не занимать собственные мысли? Будь здесь Хёнджин, стало бы легче? Дрожь в теле никак не унимается. Чонин расслабляет руки, представляя, как тянется к призрачному телу напротив. Хёнджин из его фантазий всегда лежал к нему лицом — так безопаснее казалось, так Чонин всегда мог взглянуть ему в глаза или поцеловать кончик носа, чтобы успокоиться. Сейчас он был нужен как никогда. «Ты чего проснулся?» «Кошмар приснился». «Иди сюда. Всё хорошо. Это просто сон». Чонин не знает, как утешает Хёнджин. Возможно, прижимает человека к себе и подолгу убаюкивает, удостоверяясь, что тот спит, или отвлекает шутками и щекочет… произносит чужое имя сладким тягучим голосом, обнимает до хруста в рёбрах и целует в лоб. Чонину хотелось бы хоть раз испытать это на себе. В такие моменты, как эта ночь, он влюблялся в Хёнджина отчаяннее всего. Руки снова сами тянутся к телефону. Чонин снижает яркость, и пространство под одеялом освещается мягким сумеречным светом. На обоях у него — Хёнджин, но на снимке он стоит далеко, почти у линии горизонта на безлюдном цветочном поле, так что, если не приглядываться, его сложно будет узнать. Прикрытые в смехе карие глаза улыбались. Его продолговатая тень падала на низкую траву и погнувшиеся от ветра стебли ромашек и клевера. Ветер раздувал полы и рукава голубой рубашки, игрался с длинными чёрными локонами. Чонину было так интересно узнать историю этого фото: кто же его снимал? остались ли неудачные дубли, там, где прядки прилипали к его иссохшим от ветра губам, где он тщетно заправлял их за уши, и как только снова становился в нужную позу, они прикрывали лицо? где он был и чувствовал ли себя счастливым в этом месте? Чонин мог чувствовать терпкий аромат луговых трав и слышать звонкий смех даже сейчас. Чонин умоляет себя не заходить к нему на страницу. Он ведь уже проверял её перед сном, разве там появится что-то новое? Но это скорее работает как успокоительное: если посмотрит, сможет отвлечь себя и угомонить бешено стучащее от волнений сердце. Пока приложение загружается, Чонин несколько раз глубоко жмурится и делает глубокие вдохи. Пульсирование в груди понемногу замедляется, и страх, что так плотно засел в лёгких, тонкими струйками выбирается наружу. Чонин находит нужный профиль. На Хёнджина он даже не подписан — почему побоялся подписаться, и сам не знает: наверное, когда-то пытался убедить себя в том, что не станет заглядывать к нему, а в итоге проводит на его странице практически каждую ночь. Иконка горит серым кружком: все истории давно уже просмотрены. Чонин нажимает на его аватарку. «Давай снимай! Подожди-подожди, я только поправлю… вот так вот. Дай посмотрю на себя. Отлично. Поехали!» Шин Рюджин смотрела прямо в камеру, приглаживая волосы и нахлобучивая на голову пиратскую шляпу с протёртым рисунком черепа. На её поясе висели ножны из искусственной кожи, а школьную рубашку стягивал красный пояс. Чонин улыбается. «Если что, это не спойлер к нашей постановке, — добавила она, осматривая себя с головы до ног. — Ёнбок откопал это в кладовке. Секси, да?» На следующем видео они с Ёнбоком стояли друг напротив друга, скрестив деревянные мечи. «В этом городе есть место только для одного», — продекламировала она и обошла Ёнбока по кругу. «Ты издеваешься? — громко засмеялся тот, лениво оборачиваясь. — Это фраза из вестернов». «Значит, на корабле. Кто по праву достоин звания настоящего капитана? Давай сразимся». Чонин чуть прибавляет громкость. Хёнджин, который снимает всё это, даже отходит подальше, но попутно смеётся, из-за чего его камера дёргается. Пока Ёнбок и Рюджин шутливо дрались, он уселся на пол, разворачивая камеру на своё лицо. «Давай, Ёнбок, я верю в тебя!» — проговорил он. «Почему ты за меня не болеешь, а?!» — тут же, не отрываясь от драки, прокричала Рюджин. «Потому что ты сильнее, очевидно. Не сломай нашего Ёнбок-и». Следующее видео началось без звука, а затем заливистый смех Хёнджина прорезал тишину. Он уже плакал от смеха, вытирая слезинки под ресницами. Чонин услышал строгий тон учительницы. Хёнджин отвернулся, чтобы подавить смех. «Ну простите, пожалуйста, я всё поправлю», — на фоне протянула Рюджин. Хёнджин переключил камеру: картонные декорации, напоминающие уголок гостиной в доме, сломались пополам, грустно свиснув к полу. Чонин не осознаёт, что улыбается, пока уголки губ не начинает потягивать. Кажется, он даже смеялся — иначе откуда это сбивчивое, прерывистое дыхание? Чонин касается собственных щёк — они горят. Как хорошо, что Хёнджин его не видит. Чонин успокаивается. Облизывает губы, протяжно выдыхает и перелистывает истории. Хёнджин выложил селфи — прикрывая половину лица рукой, он демонстрировал лишь макияж на глазах и край причёски. Его волосы были растрёпаны небрежными волнами вокруг лица, а розовые и коричневые тени делали взгляд более выразительным, глубоким и зрелым. Чонин задерживает историю пальцем. Он такой знакомый и всё же с каждым разом новый: игривая родинка под глазом, застенчиво приподнятая в улыбке верхняя губа — Чонин даже замечает расщелинку меж зубов — и неглубокая, но изящная ровная ямочка. «Угадайте, кого я буду играть в следующей постановке!» Истории заканчиваются. Фото уплывает обратно, открывая перед ним скучную ленту с изученными наизусть постами. Хёнджин кажется таким весёлым, когда проводит время в драматическом кружке: в его историях Ёнбок и Рюджин всегда рядом. Он подбадривает их из зала, когда они репетируют, они вместе едят сладости за занавесом, случайно оставляя крошки на паркете, а временами заваливаются к нему домой и устраивают киномарафон втроём. Чонин всё это знает. Видит. Слышит смех Хёнджина, пронзительный голос Рюджин, когда она начинает петь, просматривает коричневатые фото Ёнбока, которые делает Хёнджин на плёночный фотоаппарат и подписывает забавным «хён-кэм». Всё, что Хёнджин выставляет на публику, Чонин смотрит — ему интересно. Хёнджин блистал, сиял, расцветал в свои восемнадцать, и Чонин даже немного, но по-белому, совершенно невинно ему завидовал. Он был похож на яркую звёздочку, пробивающуюся сквозь пелену густых туч на ночном небе. Ту, что всегда далека, но ту, что непременно красива. Временами Чонин ловит себя на мысли о том, что хотел бы так же. Так же, как Хёнджин, беззаботно шутить и играться с друзьями на школьном дворе или в классе, так же, как он, смеяться без повода, баловаться старым реквизитом и после этого чинить декорации, хотел бы проживать каждый день, дыша полной грудью, а не задыхаясь от ощущения какой-то пустоты и замкнутости. Дни кончались, но Хёнджин прыгал в постель в полной уверенности в том, что сделал сегодня все запланированные дела, а Чонин продолжал жить в какой-то иллюзии уходящих дней, даже не понимая, чего именно он хотел от жизни. Он очень хотел бы… стать настоящим. И найти себя. Но, к сожалению, у него есть только одиночество. А в последнее время — Чонину даже смешно — тайный поклонник с бумажными самолётиками. Чёрт. Даже Хёнджин не помогает избавиться от этих мыслей. Бумажные самолётики… Чонин всё ещё видит, как его рисунок улетает в глубокий туман, прячась в незнакомых полях. Было бы здорово, останься это всего лишь во сне, в закромах памяти, но некоторые послания из жизни не выкинуть, как бы Чонин ни старался стереть их в порошок над мусорной корзиной. Смех Хёнджина до сих пор согревающей вибрацией отдавался в его голове. Он прикрывает глаза — прижимает телефон к груди, и когда тот остывает, Чонин вновь проваливается в вязкий сон.***
Прощальный поцелуй этой зимы оставил более глубокий след, чем того ожидал Чонин. Потому что дорога, ведущая по склону вверх к главному входу в школу, до сих пор была усеяна рассыпчатым снегом и матовыми овалами льда. Белые крупинки невысокими кучками лежали на голых, торчащих из-под земли корнях деревьев, пожухлые травинки пригнулись к холодной земле. Погода в этот сезон ужасно нестабильна. Чонин сжимает крепче лямку рюкзака на плече, оборачиваясь. Если честно, опасение, будто отправитель следит за ним с самого его прихода в школу, отдавало в спину гулкими ударами сердца. Поэтому этим утром он вышел немного позже — так, чтобы слиться с толпой. Он приближается к воротам — и косится на высокую мусорную корзину у входа.«Потому что, увидев, кто я такой, ты бы испугался. А я этого не хочу»
Тс-с. Если он подглядывал, Чонин просто надеется, что тот понял: да. Он испугался. Кто бы не испугался, если бы стал получать записки от человека, подтверждающего, что он следит за получателем, какая бы цель за этим ни стояла? Плечо Чонина продавливается под напором чужой руки. — Что ищешь тут? Светлое будущее? Я тоже его где-то там просрал. — Чанбин, чтоб тебя!.. Чонин цепкой хваткой сжал своими пальцами пальцы Чанбина на плече — настолько сильно, что костяшки побелели, а Со с визгливым «ай-щ!» отпустил его. Чонин отворачивается от мусорки. И правда, слишком глупо было глазеть на неё. Он бы ещё одиночный пикет устроил рядом с ней, держа в руках картонку с надписью: «Таинственный поклонник, объявись, пожалуйста», чтобы до ночи тут, пока точно не придёт. Как говорится, я бежал за вами три дня и три ночи, чтобы сказать, как вы мне безразличны. — Как думаешь, здесь поблизости вообще можно где-нибудь спрятаться? — не обращая внимания на то, как усердно Чанбин массирует пальцы, спрашивает Чонин. — Так, чтобы тебя никто не видел, а вот ты мог бы следить? И по возможности не вызывать подозрений? — А что, ты собираешься такое провернуть? — удивлённо охает Чанбин. — Да нет же, господи! — стонет Чонин. — Помнишь, когда мы прогуливали физкультуру, мне прислали сообщение? Бумажным самолётиком таким? — Ну да. Он что, на этом не остановился? — К сожалению, нет, — Чонин ведёт бровью, поджимая губы. — Вчера прямо после факультатива нагнал меня. И следовал за мной вплоть до выхода из школы. Бросал свои записки. — А ты оглядывался? Никто не вёл себя подозрительно? — В том-то и дело, — Чонин качает головой. — Я не видел никого, кто стоял бы на одном месте или сидел на скамье. Все вокруг как будто жили в своём собственном мире, не обращая на меня внимания. Никто даже между деревьями не прятался. — Ну, самолётики обычно далеко не летают, — рассуждает Со. — Может, он шёл за тобой? Кто-то с твоего факультатива? Или ребята, которые заканчивают в это же время? Можно свериться в учительской насчёт расписания: если у вас оно одинаковое, то… Мысль хорошая. У него хотя бы обозначится круг подозреваемых. На факультативах заканчивали занятия в разное время — кулинарный выходил на полчаса раньше, как помнил Чонин — он всегда замечал их уходящими в сторону продуктового через окно художественной студии; клуб плавания задерживался, наоборот, на полчаса-час позже — их Чонин заставал в коридоре на первом этаже, когда спускался из библиотеки к шкафчику. Он не очень знаком с расписанием других секций, но одно знает наверняка: только у театрального после шести небольшой перерыв — обычно ученики либо расходятся по домам, либо остаются на поздние репетиции. Он фыркает. Это даже иронично. — А тебе всё-таки интересно узнать, кто он такой, да? — Не то чтобы интересно, просто если однажды меня похитят, я хотел бы знать, кому и с какой целью я понадобился. — Ну а каким образом ты его найдёшь, если ты ни с кем, кроме меня, не общаешься? — Это в смысле я ни с кем не общаюсь? — тут же хмурится Чонин. — Ты ведь не проводишь время с ребятами из параллели, — посмеивается Чанбин. — Ну, ладно, а Сынмин? — Он тебе эти самолётики скорее в задницу запихнёт, чем отправит. Я тебя умоляю, в нём ни капли романтики. Так что — давай по-честному — входящих в твой круг общения людей из подозреваемых можно вычеркнуть. Тебе бы наладить коммуникации с другими учениками, чтобы узнать, кто здесь числится в неугомонных экстравертах. Запишись в секцию какую-нибудь. — А то мне художественной не хватает. — Да бог с ней, ты поучаствуй в школьных проектах, семинарах, олимпиадах, презентациях, — предлагает Чанбин. — Познакомься с младшими, с сонбэ, сходи с ними в караоке или кино. Тебя ведь даже Ли Ёнбок зазывал к театралам! Лучше играть с ним в его игру, зная его личность. — И что тогда мне делать? Подойти и в лицо сказать, что мне его записки не сдались? Или продолжать отвечать ему? Сколько, в таком случае, это продлится? — Ну ты сначала отыщи его, а потом будешь думать. Если придётся махач устроить, ты меня зови, я всегда в деле. Помогу, — Чанбин стучит кулаком по груди, — как заботливый хён. Если хочешь, пригрози ему, мол, у тебя тут личный телохранитель есть. — Ага, знаю я тебя, — фыркает Ян. — Ты от страха визжать начинаешь. — Это сирена. Прямо как у скорой, вот так, набираешь воздуха в лёгкие побольше и… — Чанбин делает глубокий вдох и приподнимает плечи. Чонин, предвещая его вопли, зажимает ладонью открытый рот. Чанбин громко мычит. Всё потому, что в тот момент мир остановился. Плавно качавшиеся на утреннем ветру ветви сделали финальное движение — и замерли в воздухе. Крупицы снега, плавно взлетая ввысь, опустились на мёрзлую землю, рассыпавшись по траве красивым узором. Воздух подёрнулся проблеском первого солнечного луча. Скромно выглядывая из-за густых серо-голубых облаков, он просочился сквозь обнажённые кроны и лёг на небрежно подпрыгнувший вверх локон чёрных волос. Бархатистая кожа засеребрилась, и улыбающиеся глаза посмотрели наверх, в самое небо. Тонкие пальцы заправили выбившийся локон за ухо, и пара металлических колец отбросила игривые зайчики на худощавые стволы невысоких вишен. Неравномерный гул шагов растворился — ему на смену пришла звенящая тишина, оглушающая настолько, что Чонин поймал себя на том, что не слышит даже звука собственного сердцебиения — ничего, кроме чарующего, мелодичного голоса, врывавшегося в безмолвный мир. «Кажется, сегодня нас решило порадовать солнышко!» Хван Хёнджин обернулся вокруг своей оси, подставив лицо вверх — солнечный свет лёг на скулы и губы. «Cause morning rolls around аnd it's another day of sun», — протянул он, раскрывая руки, будто принимая солнце в свои объятия. Чонин не заметил, как Хёнджин прошёл в паре метров от него, а за ним семеня пробежал Ёнбок. «Погода обещает быть чудесной, правда, Ёнбок-и?» «Ещё бы, — пожимает плечами тот. — Мы слишком долго ждали весны». «А что, хочешь влюбиться, как обычно?» — дразнит его Хёнджин. — Если нужно в кого-то влюбиться, я всегда в вашем распоряжении! — кричит Чанбин, вырывая Чонина из его безмолвного мира, отвлекая Хёнджина от его пения, и чуть не сваливая Ёнбока. В итоге три пары глаз в недоумении смотрят на Со, который, разминая плечи, самодовольно улыбается. — Умоляю, Чанбин… Чонин слегка шлёпает его по плечу, даже не обращая внимания на последующее: «Да хватит бить меня уже», а затем кланяется Хёнджину и Ёнбоку, скромно улыбаясь. Те машут в ответ. — Доброе утро… — шепчет он. — Доброе утро, Ян Чонин, — Хёнджин склоняет голову вбок. — Кто из нас на этот раз успеет ухватить последнюю бутылку молока? Чонин пожимает плечами. Жаль, что у него нет таких же длинных локонов, как у Хёнджина, чтобы скрыть глупо расплывшиеся в улыбке губы. — Полагаю, сегодня я должен уступить сонбэ. Хёнджин кивает. — Если, конечно, я ещё успею, да? — Если продолжите тут миловаться, его ухвачу я, — вклинивается Чанбин. — Мы не!.. Чонин едва не пищит, но замечает его довольную ухмылку. Чанбину лишь бы подразнить. — Не волнуйся, — вновь подмигивает Хёнджин. — Мы только что из продуктового, там клубничное по акции «один плюс один». — Спасибо, — скромно лепечет Чонин. — Загляну на обеде. Увидимся ещё, сонбэ. Хёнджин кланяется и разворачивается в сторону школы. — Кстати, Ян Чонин! — подаёт голос Ёнбок. — Насчёт моего предложения подумай, ладно? А то мы там с Рюджин вчера такого накосячили, ещё один художник просто позарез требуется. Чонин кивает, делая вид, что действительно примет к сведению. Дожидаясь, пока оба обернутся и исчезнут за главными воротами, он протирает лицо ладонями. — Господи… Однажды я встречу Хван Хёнджина не с тобой под боком, но это, видимо, произойдёт в другой вселенной. — Да ты слишком сильно смущаешься перед ним! Ну и что с того, что он тебе нравится? Перед объектом своего восхищения нужно быть всегда настоящим, самим собой! — Да ну тебя. Тоже мне, нашёлся эксперт в любви. — Ну, Ли Ёнбок на меня так неоднозначно взглянул, что я думаю, он во мне заинтересован. Чанбин снова обнял его за плечи — и они продолжили свой путь, смешавшись с другими учениками в толпе.***
Солнечные лучи действительно смогли пробиться сквозь перистые облака, и если утром территорию школы приятно обволакивали серые утренние сумерки, то спустя пару уроков двор залило ярким светом. И когда на полупустые страницы тетради опустился широкий луч, стало понятно: весна всё-таки наступает. А Чонин до сих пор видит лишь растянутые в счастливой улыбке губы, прищуренный нос и длинные локоны, с которыми играет ветер. Время на часах замерло, остановилось, из-за окутавших класс солнечных лучей казалось, будто стрелки потонули в разлитом мёде. Скрип фломастера по магнитной доске вырывал его из собственных мыслей, но всё это время Чонин косился на приоткрытое окно сбоку, боясь заметить пролетающий мимо синий самолётик. Он вздрогнул, когда широкой тенью промелькнула взмахнувшая крыльями птица; испугался, когда услышал назойливый стук и принял его за удар по стеклу (а это оказался Чанбин, который, видимо, в нервном приступе стучал ластиком карандаша по столу); ему бы тригонометрию учить, пропущенные темы по которой он до сих пор не нагнал, а он не может даже заставить себя сосредоточиться. Он проводил перемены стоя у подоконника и, как полоумный, высовывался вниз, а если и приходилось отлучаться, то возвращался с тревогой в груди — и рыскал вокруг своей парты в поисках послания. — Всё ждёшь письма от своего милого? — Отстань, Чанбин. — Говоришь, что тебе совершенно не нужно его общение, а сам целый день смотришь в окно в надежде, что он напишет. — Да выглядываю я его, понятно тебе?! Сам же сказал мне вычислить его. — Готов поспорить, у тебя улыбка до ушей растянется, когда самолётик снова окажется на твоей парте. Да вы прямо как персонажи французской классики: тайные возлюбленные, передающие друг другу письма письма, — Чанбин театрально вздыхает, облокачиваясь о подоконник рядом с Чонином. — Ладно, уже придумал, что будешь делать, если вычислишь его? Чонин тяжело вздыхает. Если же это, как нашёптывали ему опасения, действительно слежка в целях посмеяться или поиздеваться над ним, Чонин доложит об этом школьному руководству — терпеть повторно он не намерен. На первый взгляд в записки не был вложен какой-то злой умысел — всего лишь слова поддержки. Но выглядело это всё настолько… случайно? сомнительно? неправдоподобно? что Чонин даже не хотел искать здесь логику. — Я бы понял, если бы записки от тайного поклонника стали прилетать девчонкам или хотя бы популярным парням, — вздыхает он, цепляясь пальцами за подоконник — и по привычке уже поднимаясь на носочки, чтобы оглядеть задний двор. — Вон, как им, например. Ребята из параллельного класса Хёнджина снова собрались на лужайке с футбольным мячом. Ли Минхо разминался, подбрасывая тот носками кроссовок и отбивая его в воздух, Хан Джисон устроился напротив, а Бан Чан из студсовета, потягивая кофе, сидел на скамье. — Видишь, — продолжает Чонин. — Они выглядят, как главные герои. Их жизнь кажется яркой, насыщенной, в любой момент может случиться что-нибудь интересное. А я что? — А ты чем хуже? — По крайней мере их лица знает вся школа. А я так, тенью мелькаю. Вряд ли что-то во мне может заинтересовать незнакомца. — Так ты из-за этого переживаешь? — хмыкает Чанбин. — Думаешь, что скучный? — Мгм, — кивает Чонин. — Точнее… ну какое может быть объяснение? Я же не пользуюсь популярностью, вокруг меня слухи не ходят. Незаметный ученик, такой же, как большинство вокруг. — Ты же сам сказал, что он незнакомец, — хмурится Чанбин. — Если вы не общаетесь, откуда же ему знать, что ты, по твоим словам, скучный, неинтересный, отстранённый? Может, он увидел тебя и дал тебе шанс. Может, про себя он то же самое думает, вот и ищет себе единомышленника. На тебя со стороны если посмотреть, так ты тихий и приятный на вид парниша, даже в драки не влезал, — он треплет волосы Чонина. — Да и на личико ничего. Ну а ему, видимо, по душе такие, как ты. Почему ты боишься, если с тобой просто пытаются подружиться? — Потому что друзей у меня никогда не было, — продолжает Ян. — И после средней школы я пообещал себе не доверять людям. — Ясно, — усмехается Чанбин. — Значит, не хочешь с ним сближаться? Кем бы он ни был? — Угу. — Даже если им окажется Хван Хёнджин? Чонин резко оборачивается. — Смеёшься надо мной, что ли? Но вот слова его звучат совсем не резко. Не отрывисто, не натянуто, не грозно. А со знакомым отчаянием. Так, будто ему напомнили о мечте, которой не суждено достичь. — Если бы ты не спал на уроках, а учил теорию вероятностей, то сейчас бы предполагал, что Хван Хёнджин может оказаться одним из множества возможных вариантов. Он такой же ученик нашей школы, как и мы с тобой. — Ну да, как же. Делать ему больше нечего, как записки мне кидать. — Других предположений у меня нет. — Значит, я буду его искать. Кем бы он ни был, Чанбин, я попросту хочу, чтобы от меня отвязались. — Даже друга завести себе не хочешь? — Сомнительная идея, если честно. Чонин косится на часы. До конца обеденного перерыва времени ещё много: эти двадцать минут он ещё может потратить с пользой.***
Острый грифель карандаша с шорохом проделывает незатейливую дугу по чистому листу скетчбука. Чонин прорисовывает обнажённые острые ветви и штрихует ветхий ствол. Клён на заднем дворе учебного корпуса стал его своеобразной отдушиной: Чонин приходил сюда, когда оставался совсем без сил. Отсюда Чонин видел, как простираются к горизонту оживлённые проспекты и стеклянные небоскрёбы, отсюда он провожал солнце, когда приходило время заката; где-то вдали шумела река Хан, до которой, сколько бы он ни мечтал, Чонин с корзиной для пикника так и не добрался; старая скрипучая скамья и клён стали символом приближающейся свободы. Чонин оставлял позади школу, дорогу домой, привычные обязанности и сбегал в место, где наслаждался одиночеством. Если он окажется один, в совершенно безлюдном месте, рискнёт ли адресант вновь отправить бумажный самолётик?.. Может быть, в словах Чанбина был смысл. Незнакомец имел полное право хотеть завести дружбу. Это совершенно нормально — особенно для одинокого школьника. С другой же стороны, Чонин не мог давать ему ложной надежды. Он не играет в недотрогу — он действительно не считает, что подойдёт на роль хорошего приятеля. И тайному посланнику лучше понять это как можно скорее. Но если это ни буллинг, ни желание подружиться, остаётся только один вариант — кто-то в него влюбился. Хотя и эта догадка едва ли правдоподобна: записка ведь предназначалась совершенно случайному человеку — она могла с таким же успехом приземлиться на парту Чанбину, если бы отправитель промахнулся. Тогда на этой скамейке сейчас сидел бы он, с хитрой ухмылочкой переписываясь со своим анонимом. Да, тихо свистит Чонин, Чанбин бы точно начал флиртовать — а через пару дней их бы уже видели гуляющими за ручку. И почему у других людей в жизни всё так просто?.. Чонин придаёт дереву объём. Он рисовал его настолько часто, что приноровился завершать набросок за несколько минут. Отец был прав, когда говорил, что рисование поможет ему сбросить с себя груз тяжёлых мыслей. — А ты и впрямь хорошо рисуешь! Ёнбок не врал. Чонин вздрагивает, резко поворачивая голову. Тёмные локоны небрежно выпадают из низкого хвоста, и длинные пальцы вновь заправляют их за ухо. Ветер подхватывает тонкую прядку, что сияет каштановым градиентом, в воздух вырывается едва слышимый выдох, и чужие малиновые губы расплываются в скромной улыбке. Мир на мгновение застывает. Хван Хёнджин наклоняется, едва не касаясь подбородком чужого плеча. — Правда?.. — Правда. Чонин осмеливается поднять взгляд из-под пушистых ресниц. Кажется, солнечные лучи и впрямь окутывают воздух, подобно мёду, заставляя его застыть в этом мгновении. Глаза его встречаются с глазами добрыми и ласковыми. В мартовском ветре тает едва слышимый смех. — С-спасибо… — выдавливает Чонин, моргая и застенчиво опуская взгляд. — Дерево прямо как живое… Хёнджин опускает палец на лист в блокноте, проводя подушечкой контур рядом с очертаниями голых ветвей. Чонин чувствует слабое прикосновение ткани его рубашки к своему острому плечу; кадык тихо вздрагивает, и он убирает собственную ладонь на планки скамьи, чтобы ненароком не задеть чужие пальцы. — Да ладно, это всего лишь набросок. — Если это просто набросок, то я хотел бы взглянуть на полноценные картины. Лёгкие внутри сжимаются до крохотных комков, в которых не осталось места для кислорода. — Ты собираешься поступать на художественный? — Хёнджин только касается листьев на рисунке, чувствуя шероховатости бумаги. — Я ещё… не определился. — А я думаю, ты мог бы стать замечательным художником, — улыбается Хёнджин, накрывая его предплечье рукой. Вверх пробегает волна мурашек. — Чего сидишь здесь совсем один? — второй рукой он приглаживает растрёпанные волосы. — Просто решил отдохнуть, — отвечает Чонин. — В классе слишком шумно. — Я тоже люблю тишину, — выдыхает сонбэ сквозь ухмылку. — Прости, наверное, на твоё тайное место посягнул, да?.. — Нет, что ты. Если хочешь — можешь остаться. Если бы Чанбин видел его прямо сейчас, наверняка стал бы ругаться. Кричать, что с ним Чонин язвительный и саркастичный, а стоит появиться на горизонте Хёнджину, он превращается в послушного и податливого котёнка. И дразнить — за то, как мгновенно Чонин заливается краской и смущённо отводит взгляд, когда Хёнджин ненароком его касается. — А я могу посмотреть другие рисунки? Ладонь Хёнджина по-хозяйски ложится на соседний лист бумаги, а пальцы загибают уголок. Чонин резко накрывает его запястье рукой, останавливая дальнейшие движения. До него не сразу доходит, что его ладонь теперь лежит на ладони Хёнджина. Фаланги касаются холодных металлических колец, и через пару мгновений Хёнджин, смеясь, убирает свою руку с листа. — Прости, я не могу показать больше, — оправдывается Чонин. — Да, не стоило мне так… — тут же тушуется Хёнджин. Он робко поджимает пальцы. Если бы прямо сейчас Хёнджин всё-таки перевернул страницу, то увидел бы собственные портреты. Крохотными зарисовками, в профиль, анфас и три четверти, скопированные со снимков в социальных сетях, нарисованные с натуры, когда Чонин наблюдал за ним на репетициях. Весь скетчбук был заполнен его лицом со смеющимися глазами-месяцами и волнами чёрных волос. Хёнджин убирает руки за спину. Тепло его пальцев больше не ощущается на плечах — Чонин выдыхает, с сожалением замечая, что хотел бы продлить это прикосновение. — А ты случайно не подумал над предложением Ёнбока? — спрашивает Хёнджин. Чонин поднимает на него голову. — А то мы вчера такое устроили на сцене, — смеётся Хван. — Чуть все декорации не разнесли по неосторожности. Чонин сдерживается, чтобы не ответить: «Я знаю». — Ещё один художник нам не то что не помешает, а даже потребуется, — выдыхает Хёнджин, устремляя взгляд вперёд. — Соглашайся, ты же прекрасно рисуешь. К тому же ты станешь частью целой театральной постановки. Неужели Хёнджин здесь для этого?.. — Но я не настаиваю, ты не подумай, — будто прочтя его мысли, продолжает Хёнджин. — Просто предлагаю. У нас хотя бы друзей найдёшь. М? Хёнджин снова касается его плеча, привлекая внимание. На самом деле, ему на все предложения хотелось ответить согласием, но тот даже не представляет себе, отчего Чонин при всём желании не мог позволить себе записаться в их секцию. Ведь даже если сейчас ему трудно было дышать и подбирать слова, разве он сможет продержаться рядом вплоть до середины мая? Будет трудно не выражать свои чувства. — Я всё ещё думаю, — размыто отвечает Чонин. — Просто в последнее время я очень занят и… — Понимаю, — кивает Хёнджин. — Мне бы самому готовиться к экзаменам, а я всё прохлаждаюсь в зале. Они встречаются взглядами и тихо смеются. — В любом случае мы будем рады видеть тебя у нас, даже если ты решишь не присоединяться, — добавляет Хёнджин. — Заглядывай, если скучно станет. Мы никого в одиночестве не оставим. — Хорошо, сонбэ. Хёнджин легонько гладит его по плечу. — Вот и славно. Если что — приходи, хорошо? Чонин в ответ только и может коротко кивнуть.***
Ну что за дурак! Чонин шлёпает себя рукой по лбу, а затем натирает скулы до покраснения. Кто так вообще разговаривает? Он что, ни разу с людьми не общался? Почему звучал, как последний идиот, несмотря на то, что Хёнджин задавал вопросы самые обычные и повседневные? Такое ощущение, что рядом с ним у Чонина не то что механизмы в организме переставали работать: там шестерёнки отваливались, провода взрывались, а кулеры нагревались до плавления. Понятное дело — влюбился, с кем не бывает, — но почему он выглядит рядом с Хёнджином таким жалким?! Это что, проклятье какое-то?.. Ещё немного — и даже признаваться не надо будет, Хёнджин сам его раскусит. Какой же он трусливый, а… Ему бы вести себя так же непринуждённо, как Хвиин с Инсоном — они открыто смеются друг с другом, держатся за руки, без стеснения смотрят в глаза. Или хотя бы как Рюджин, что уже второй год бегает за Йеджи: флиртовать она с ней обожала. Где только научиться подобной смелости?.. Он бы многое отдал за то, чтобы не дрожать рядом с Хёнджином, как пожухлый лист, что вот-вот сорвётся с ветви. И всё же Чонин находит себя рядом с дверями зала театральной секции прижимающим к груди изрисованный скетчбук. «У нас хотя бы друзей найдёшь», — так и звучат в голове слова Хёнджина. Друзей. Друзей, друзей, друзей. Мозг Чонина зацепился за это слово, как за ключ к разгадке, очередной шаг на пути по дорожке к правде. Ему нужно социализироваться, если он действительно хочет найти своего анонима. К тому же, учитывая, что до постановки осталась пара месяцев, театральный кружок будет привлекать всё больше и больше людей. Вероятность того, что здесь он встретится со своим адресантом, может быть высокой. Дверь распахивается перед ним со скрипом. Закатные лучи крадутся внутрь, сквозь тонкую лазейку, будто только и искали повода забрести в таинственный мрачный зал. Ручка двери прогибается под напором смуглой ладони, и вскоре Чонин набредает на — как обычно — улыбающиеся ему глаза. — Всё-таки решил прийти? — облокачиваясь о дверную раму, спрашивает Хёнджин. Чонин уверенно кивает. Когда Хёнджин протягивает ему свою ладонь, Чонин понимает, что обратного пути уже не будет. — Добро пожаловать. Мы о тебе позаботимся.