Актёры во главе с Ёнбоком перемещают наполовину готовые декорации по сцене. За спускающимися водопадами малиновых штор проглядываются старый картонный автомобиль, пластиковые уличные фонари, ватман колыхался на сквозняке. «Убери рояль со сцены, пожалуйста», — слышится голос Ёнбока. «Не убирай, — тут же перебивает его Рюджин. Хёнджин так и застывает с согнутой спиной, готовый подхватить банкетку. — Сегодня директор хочет к нам зайти, может, сыграешь ему партию?» «Много чести ему», — фыркает Хёнджин.
Чонин присаживается на свободное кресло и тут же чувствует рядом с собой свистящее, как от кнута, движение. Инстинктивно наклоняясь, он замечает, как над головой пролетает громоздкий рюкзак и на удивление чётко пикирует через одно сиденье.
— Чего грустишь, милашка?
Протирая задницей спинки переднего ряда кресел, Чанбин падает на кресло.
— Зацени, я прям по театральному этикету зашёл, жопой к чужим бошкам.
— А ты какими судьбами?
— В смысле? — обиженно тянет Чанбин, надувая губы. — Репетиция публичная. Учителям можно приходить, а мне нет, что ли? — он утыкается щекой в кулак и облокачивается о подоконник. — Жестокий Чонин. Не хочет проводить время со своим хёном.
— Ты меня и на прогулки-то обычно не зовёшь, — цокает Чонин.
— Я не из-за тебя пришёл, — выдерживая обиженный тон, бубнит Чанбин.
— И давно ты постановками увлекаешься?
— Не волнуйся, я не на твоего возлюбленного смотреть пришёл, — беззлобно ухмыляется Чанбин.
— А на кого? — вздыхает Чонин.
Чанбин молчит, закусывая костяшку пальца. Глаза косят в сторону сцены; растягивая губы в улыбке, он подмигивает, предоставляя Чонину возможность догадаться самому.
— Не только ты имеешь право влюбиться в актёра.
Чонин был готов ответить, но в зале прибавилось народу: директор — высокий тучный мужчина — опускается на место в первом ряду вместе с завучем — женщиной в строгих треугольных очках и с недовольно вытянутым лицом. Они напоминали карикатурных персонажей из дешёвого мультфильма. Учительница Мин, нервно закусывая губу, садится рядом с ними. Высокий пучок вздрагивает на затылке, спина неестественно выпрямляется.
— А где сам режиссёр постановки? — вдруг интересуется директор — презрительно выгибая бровь, он осматривает актёров так, будто не находит в них веского повода давать им ответственные должности.
— Чхе Сынгван сейчас в больнице, — с заметным сожалением отчиталась учительница Мин. — У него сотрясение мозга, и мы планируем поставить другого ученика ему на замену.
Что-то ярко вспыхивает у Чонина в голове: утром в автобусе он слышал, как одноклассницы обсуждали одного из учеников — то
ли Сынчоль, то ли Сынгван, вспомнил он. Потому-то вчерашним вечером и сегодняшним утром Чонин не увидел режиссёра мюзикла. Он загремел в больницу, а остальные ученики секции, полагаясь друг на друга, пытались решать проблемы без него.
— То есть вы хотите сказать, что прямо сейчас актёры репетируют без режиссёра?
— Но это не первый их опыт. Более того, если возникнут проблемы, они всегда могут обратиться ко мне, — женщина старается выдержать уверенный взгляд, но Чонин подмечает, как она переплетает пальцы, цепляясь за ткань юбки. Директор в ответ на эти слова только громко хрюкает в усмешке и отворачивается.
— Минуточку. Что значит
постараются? Хотите сказать, что без режиссёра актеры не способны справиться с прогоном?
— Вот докопался, — между делом бурчит, вскидывая брови, Чанбин.
— Нет, я совсем не к этому веду, — учительница Мин робко заправляет волосы за ухо. — Я имею в виду, что отсутствие одного члена команды не критично, ведь…
— Не критично? — тут же подхватывает директор. — Я думал, в театральном кружке прописана строгая иерархия. Если одного звена недостаёт, но его может заменить другой случайный участник, в чём тогда смысл держать его здесь?
— Они ведь обычные ученики, старшеклассники, — с угасающей в глазах надеждой пытается продолжить учительница. Актёры на сцене заметно поднапряглись: делая вид, что всё ещё устанавливают декорации — на середину сцены выехал картонный автомобиль, — они косо поглядывали в сторону первого ряда. Рюджин, спешно завязывая волосы в высокий хвост, недовольно пробормотала что-то себе под нос. Ёнбок тут же прислонил палец к губам, умоляя её быть тише. — Отсутствие режиссёра — не проблема, а вызов. Ребята могут договориться между собой, чтобы…
Её речь прерывает продолжительное пыхтение.
—
Могут, могут, могут. Конечно,
могут, а как же, старшеклассники же у нас главные специалисты, — встревает завуч.
— Позвольте, но у нас же ещё есть время, найти режиссёра не составляет проблемы.
— Мрази, — шепчет Чонин себе в кулак.
— Ну и кого вы хотите взять на эту роль? — мгновенно взрывается завуч.
Чонин увидел некое движение за кулисами: Хван Хёнджин, услышав подозрительный обеспокоенный шум, вышел на сцену.
— Или, например, кого-то нового? За два месяца до премьеры?
— А вы думаете, что ученики ничему не учатся друг у друга? — вдруг слышится голос Хёнджина. Он спускается по ступеням, останавливаясь напротив директора. В волосы вплетён пластиковый пион — аксессуар для открывающей сцены, прогон которой они запланировали на этот вечер. — Ребята пашут каждый день. Ли Ёнбок ночами пишет сценарий, Кан Убин без конца обзванивает театры и агентства по аренде костюмов. Актёры приносят реквизит из собственных домов, чтобы сократить расходы, звуковики взламывают музыкальные программы, чтобы сделать аранжировку, мы задерживаемся до десяти-одиннадцати вечера, рискуя пропустить последний автобус до дома, чтобы отрепетировать сцену, и вы считаете, мы недостаточно стараемся? Даже айдол-группы могут продвигаться без нескольких участников.
Чонин переводит ошеломлённый взгляд широко распахнутых глаз на Чанбина. Тот не сдерживает гордой улыбки. На выдохе произнося восхищённое: «Это было очень секси», — он пару раз бесшумно и лениво аплодирует, признавая правоту Хёнджина. Чонин едва не задыхается, закашливаясь. Это было, конечно, храбро, но учитывая характер директора… не выйдет ли это Хёнджину боком?
— Какой самонадеянный молодой человек, — цокает директор в полнейшей тишине зала. — Как тебя зовут?
— Хван Хёнджин, — мгновенно отвечает тот.
Чонин усмехается: опрометчиво со стороны директора не знать имени самого популярного актёра школы.
— Хван Хёнджин, — выцеживая имя сквозь сжатые зубы, ухмыляется директор, — ты здесь кто-то вроде главного?
Тот решительно качает головой:
— Я просто играю главную роль, — настаивает он.
— Хорошо, раз ты осмелился перебивать мой разговор с коллегами, ответь мне на вопрос: как ты собираешься справляться с данной ситуацией? Возьмёшь в свои руки бразды правления? Наймёшь кого-то нового?
— Если понадобится, возьмусь за постановку сам. Если ребята захотят увидеть меня в качестве режиссёра, соглашусь и буду ответственно направлять их вплоть до окончания премьеры. Проведём голосование, опрос, что угодно — выберем нового лидера, доверимся ему.
— Ты хотя бы на вскидку можешь предложить одного ученика, которому бы неукоснительно доверил всю свою команду?
— Ли Ёнбок, — невозмутимо отвечает Хёнджин. — Шин Рюджин. Гу Сольхи и Со Хаджун, наши сценаристы.
Директор недоверчиво кряхтит в своём кресле.
— Ладно, ну так что? Кто-нибудь из них согласится стать лидером?
Директор обводит взглядом учеников, как будто знает или помнит имя хотя бы одного. Рюджин поднимется с пола, приближаясь к ступеням.
— Мы не можем назначить нового режиссёра за один день, директор Хон, — напоминает она. Складывая руки за спиной, она неспешно сходит вниз по лестнице. — Для этого нужно собрание всей секции. И единогласное принятие решения. Чхе Сынгван, хоть и загремел в больницу, может выслать нам свои заметки, и тот, кому под силу будет взять на себя его обязанности, возьмётся вести постановку.
Она остановилась рядом с Хёнджином, едва заметно кидая на того взгляд исподлобья. Хёнджин кивнул ей в ответ, медленно прикрыв и так же неспешно раскрыв глаза.
Но её слова прерываются характерным скрипом. Директор встаёт со своего места и, горделиво вскидывая подбородок, вышагивает у края сцены, в презрении оглядывая учеников. Острый, хищный взгляд прищуренных глаз пробегается по стыдливо прижавшимся друг к другу первогодкам, угрюмо склонившему голову звуковику, спрятавшимся за декорациями художницам.
— Значит, режиссёра у вас нет и вы надеетесь найти ему замену, — заключает директор. — Хотя я сомневаюсь, что до моего прихода вы задумывались об этом. Но это не страшно, — ехидная ухмылка трогает его плоские губы. — Куда страшнее то, — он чинно доходит до конца сцены и разворачивается, продолжая вглядываться в каждого отдельного ученика, — в чём мне признался ваш, — короткий взгляд в сторону Хёнджина, и директор вскидывает руку, делая круговые движения указательным пальцем в попытке вспомнить его имя, — главный герой. Кто из вас отвечает за аранжировку?
Минхёк поднимает руку. Громоздкие наушники шуршат на его шее.
— Значит, это ты взламывал музыкальные программы?
Тот пожимает плечами.
— А какой смысл покупать лицензированию версию за бешеные деньги, когда интернет полон пиратских версий? Каждый школьник знает, как их найти.
— Ну а на что же тогда я выделяю деньги из бюджета, а? — атакует директор. — Куда уплывают средства? Исчезают на глазах. Может, вы тратите их на что-то… — и снова злобный оскал в сторону Хёнджина. — Что-то более интересное, еду, угощения? Из вашего зала постоянно несёт пиццей. Или я не прав?
— На еду мы скидываемся с карманных денег, — тут же возражает Хёнджин. — У нас нет нужды воровать из школьного бюджета. Ваши же деньги уходят на грим, костюмы, художественные принадлежности и ремонт аппаратуры. Мы экономим, как можем.
Пальцы Чонина впиваются в обитый деревом подлокотник кресла. Директор подбирается всё ближе к Хёнджину, отчего тот невольно пятится назад — на пару сантиметров, но пятка всё равно приподнимается. Тепло чужих шершавых ладоней вдруг накрывает запястья Чонина. Беглый взгляд влево — Чанбин держит его за руку, уверенно кивая.
— Он откровенно его запугивает, — шепчет Чонин. — Как будто нарочно выискивает минусы.
— Да подонок он. Смотри, — Чанбин кивком указывает на Хёнджина, — он отлично держится.
Но Чонин расслабиться не может: костяшки сводит судорогой на деревянном подлокотнике.
— А отчётность у вас есть? — звучит скрипучий голос завуча. — Где хранятся чеки покупок?
— Они все передаются в школьную бухгалтерию, — отзывается учительница Мин. — Можете проверить. Все подотчётные суммы…
— Проверим.
Завуч параллельно делает пометку в собственном ежедневнике.
— У вас есть ещё какие-то претензии, — вдруг подаёт голос Хёнджин, — или мы можем наконец начать репетицию?
Директор утробно смеётся.
— Да если бы я захотел перечислить каждую, вас всех бы здесь уже не было! — гаркает он. — Ваша секция — просто кружок бесталанных и бездарных подростков, и их руководительница, — директор изучает взглядом учительницу Мин, — далеко от них не ушла.
Чонин подрывается со своего кресла, и Чанбин тут же шлёпает его по предплечью — в гулкой тишине звук эхом отдаётся вверх по бархатным рядам.
— Не лезь на рожон, глупый, — шипит Со. — Этому придурку нужно выплеснуть на них свой гнев. Чем быстрее он это сделает, тем быстрее уйдёт.
— Хёнджин…
— Хёнджин справится, а если ещё и ты влезешь, то вообще всем достанется.
— Он докапывается до учеников без причины! — напоминает Чонин, напрягая колени, чтобы подняться.
— Ну и что ты сделаешь? — Чанбин дёргает его за руку.
— Погово…
Чонин нехотя расслабляет колени. Взгляд останавливается на широкой ладони Чанбина, предостерегающе сжимающей его собственное запястье.
— Я понимаю, что ты хочешь помочь Хёнджину. Но силы неравные: директора даже адекватными доводами не убедишь. Скоро он закончит и уйдёт отсюда.
— Ре-ше-но, — тем временем по слогам отчеканивает директор, — я самолично назначу вам режиссёра. Человека умного, опытного, ответственного — он будет напрямую докладывать мне о ходе подготовки. И о том, разумеется, на что уходят ваши средства. С понедельника у вас появится новый лидер.
Ученики испуганно поднимают головы — по залу сквозняком шуршит обеспокоенный шёпот. Замечая, что Хёнджин открыл рот для вопроса, директор добавляет:
— Будьте благодарны за то, что я даю вам шанс всё исправить.
Как будто начисто забывая про репетицию, директор и завуч уходят вверх по лестнице к выходу из зала. Учительница Мин провожает их обиженным и разгневанным взглядом — и когда двери зала наконец хлопают, а чужие шаги исчезают в глубине коридора, по залу проносится нестройный, но гармоничный выдох.
Чонин упирается локтями в колени и зарывается лицом в ладони.
— Подонок…
— Свалил наконец, — плюётся Чанбин, косясь на захлопнувшуюся дверь. — Учеников-то по именам не знает, а хозяйствует тут, как будто хоть что-то в театральном деле понимает.
— Так бы и треснул по роже его надутой.
— Осторожнее, а то кулак в складках застрянет.
Чонин выглядывает из-за пальцев — Чанбин улыбается.
— Знал бы Хван Хёнджин, какой у него есть защитник, — с усмешкой протягивает Со.
— Нет, правда, — Чонин качает головой и жалобно смотрит на старшего. — А что, если он теперь будет портить каждую репетицию? У него в подопечных нормальные водиться не будут.
— За что именно ты переживаешь?
— За Хёнджина, конечно, — совесть подсказывала, что нужно бы ответить «за всех», но Чанбин и без того почувствовал бы, о ком волнуется младший. — Вдруг секцию решат расформировать? Уволить учительницу? Что будет с Хёнджином, который все силы прикладывает, чтобы актёром стать? Он не прошёл ни одно прослушивание, кружок — его единственный шанс.
Чанбин согласно вздыхает, цокая.
— Новый режиссёр придёт только в понедельник, — напоминает Со. — До понедельника ещё два дня. За это время что Хёнджин отдохнёт и расслабится, что директор — ну, малая вероятность есть, — остынет. Может, всё будет не так плохо. У Хёнджина большой опыт за плечами и целых тридцать человек поддержки.
— Какой-то ты неопровержимый оптимист.
— И в чём я не прав, скажи мне?
Чонин не знал. Не особенно представлял, какой выход из ситуации может построить себе Хёнджин, но слова Чанбина звучали достаточно убедительно, чтобы, подобно воздушному шарику, напряжение внутри Чонина сдулось. До понедельника нужно пережить ещё целые выходные, а он уже изводит себя.
— Всё, что ты можешь сделать сейчас, это поддержать его. Но только когда он сам отойдёт. Все ребята на взводе, несколько минут тишины не помешают. Я тоже пойду, чтобы не раздражать, — усмехается он. — А то подумают ещё, какой-то левый из художественного пришёл и даже помогать не собирается.
Чонин отвечает на его «дай пять» ленивым прикосновением к ладони.
— Не грусти, а то попа не будет расти. И ненаглядного своего заодно развесели. Того и гляди, влюбится в тебя.
Чанбин исчезает в темноте зала, едва слышно прикрывая дверь. А Чонин…
А Чонин на дрожащих коленях поднимается со своего места, робко оглядывая остальных учеников. В полутёмном зале, где свет мягко рассеивался у края сцены и останавливался после первых рядов, словно его заглушал какой-то невидимый барьер, их лица казались особенно напуганными. Тишина воцарилась такая, словно в зал только что принесли известие о смерти.
Хёнджин отворачивается и упирается кулаками в пол сцены. Чёрные пряди вздрагивают, выпадая из низкого хвоста, скрывают побледневшее лицо и колышутся на тихом сквозняке, словно тоже трясутся от тревоги. Его глаза болезненно сощурены, а челюсти сжаты. Рюджин как будто бы хочет положить руку ему на плечо, но, приподнимая ладонь, только кусает губы, понимающе кивает и уходит.
Чонин спускается медленно, боясь быть замеченным. Его шаги, подобно дождевым каплям, стекающим по сливу водосточной трубы в ручей, звучат чересчур — тихо.
Учительница Мин поднимается со своего кресла, расправляя юбку на коленях.
— Ребята, я…
Её голос, будто камень, брошенный в воду, рассыпается в полумраке, оставляя после себя лишь едва заметные круги.
— Расслабьтесь. Не стоит воспринимать его слова всерьёз. Нашей секции ничего не грозит.
Её попытка успехом не увенчалась: дети так и остались стоять с понурыми головами, лишь кивая для приличия. Сольхи, сценаристка, опускается на край сцены; прижимая колени к груди, она утыкается лицом в рукав школьного пиджакаю
— Какого чёрта он припёрся сюда именно сегодня! — взрывается Хёнджин, рыча эти слова в кулисы.
— Хёнджин-и…
Хёнджин негромко матюгается. Учительница понимающе вздыхает.
— Боюсь, на сегодня нам придётся отменить репетицию, — останавливаясь у ведущей на сцену лестницы, сообщает женщина. — Нужно остудить голову. Я понимаю, насколько обидно может быть каждому из вас, когда вы так сильно стараетесь. Но у нас и правда не было козыря в рукаве. Его удар был неожиданным — мы не успели подготовиться. По правде говоря, ведь директор Хон из тех, кто найдёт любой повод придраться. Вы же сами понимаете.
— Но учительница Мин, — вдруг подаёт голос Ёнбок, — разве он даст нам шанс? Он точно не захочет смотреть репетиции, а сама постановка под угрозой провала.
— Так это же его сын, — присоединяется Рюджин, — кажется, в музыкальном агентстве сейчас стажируется. Скорее всего, его и пришлёт к нам, чтобы на нас крысил.
— Вы волнуетесь без повода, — пытается вернуть самообладание учительница, хотя Чонин слышит, как пара ноток ломается — она спешит скрыть это усмешкой. — Пока что ничего не решено. У нас практически готов сценарий, совсем скоро подоспеют декорации, а директор Хон человек занятой, так что вряд ли будет нас контролировать. Обещаю, что эту постановку мы покажем, — она натягивает улыбку. — На предыдущих прогонах вы блестяще справлялись, так давайте докажем ему, на что мы способны.
Со стороны Сольхи доносится подавленный всхлип. Чонин вздрагивает. Звуки ужасно знакомые: тихий шорох рубашки, оборвавшийся писк, протяжный выдох. Себе в плечо. Прикрываясь светлыми прядями, она бесшумно плачет.
— Сольхи, ты чего? — вдруг реагирует учительница.
— Он назвал вас… — мычит та, — назвал вас бездарной и… бестала…
Дальнейшие слова перекрывает громкий всхлип: в попытке подавить его Сольхи попросту решает замолчать. Учительница подходит к краю сцены; Хаджун мгновенно опускается на пол, прижимая её тело к своей груди — Сольхи утыкается в лацкан его пиджака.
— Боже, до чего он нас всех довёл, — качает головой учительница. — Не вздумайте плакать из-за него, ясно вам? — она проходится взглядом по каждому ученику, выискивая в их глазах правдивое согласие. — Он хочет, чтобы мы тряслись в ожидании очередного занятия. Я постараюсь поговорить с ним. Не уверена, сработает ли, но при любых обстоятельствах мы выдержим его удар стойко и уверенно, слышите меня? — ученики вновь кивают. Только пара ребят уверенно вскидывает головы, как-то зажато улыбаясь, будто самих себя пытаясь убедить в том, что эта проблема не катастрофа вселенского масштаба. — Мне плевать на его необоснованную критику, и вам должно быть.
— Онни, не плачь, пожалуйста, — слышится сиплый голос со стороны зрительного зала. Это была Хэвон: так же, как Чонин, стоявшая в темноте, она наконец осмелилась заговорить. — Он обычный грубый мужлан, у которого нет ни капли достоинства.
— Правда, Сольхи, ты чего, — присоединяется Минхёк. — Да пошёл он в жопу, — он легко смеётся, косясь на девушку. — Видела, как забавно у него подбородок затрясся, когда он на Хёнджина начал гнать?
— Минхёк, ну твою ж… — вздыхает Рюджин. Но — лишь для того, чтобы сдержать улыбку, которая тут же пробилась на сжатых губах.
— А что теперь, траур устраивать, что ли? Пусть катится со своими комментариями обратно в кабинет. Наверное, в дверной проём не помещается, вот и злится.
Сольхи вдруг хрюкает от смеха. От этого хрюка прыскает уже Хаджун, а там и череда облегчённых вздохов и смешков проходится волной по сцене.
— Как-то мы остро отреагировали… — замечает Ёнбок. Со своего места он тянется к Хёнджину, чтобы потрепать его взлохмаченные локоны. — Эй, Себастьян, ты как?
Хёнджин молча кивает. Заправляя волосы назад одним движением длинной ладони, он сипит «жить буду» и облокачивается о край сцены, выдыхая в потолок.
— Новенькие, простите, что вам пришлось стать свидетелями, — произносит Рюджин, вглядываясь в зал. — Надеюсь, это вас не спугнёт. Мы же не сдадимся перед ним?
— Звучит вроде так легко, но… — Ёнбок коротко пожимает плечами, будто пытаясь стряхнуть озноб. — Мы как будто в ловушке.
— Да шёл бы он… — грустно хмыкает Хёнджин. — Куда подальше. Испортил всю пятницу.
— А у нас по плану, вообще-то, пицца была.
Несколько пар глаз устремляются в зрительный зал. Чонину самому этот голос кажется далёким, будто и не своим на самом деле — ведь
его голос никогда так храбро и уверенно в толпе не звучал.
— Хван Хёнджин сказал, что по пятницам вы заказываете суши или пиццу, — продолжает он, пока решительность не пошатнулась. — Давайте просто забудем про этого придурка и перекусим?
— Новенький быстро вольётся в коллектив, — смеётся Минхёк. — Я согласен.
Из-под приоткрытых губ Чонина вырывается короткая усмешка. Не запнулся, не запутался в словах…
достижение, хвалит Чонин сам себя, мягко похлопывая алые щёки, молодец. Справился. Чонин живо бежит к сцене. Хёнджин падает в кресло на первом ряду.
— Деньги скидывайте Хёнджину, — кричит со сцены Рюджин. — У него скидка постоянного клиента.
Веки Хёнджина опущены. Чонин подмечает градиент коричневых оттенков, начиная от светло-кремового во внутренних уголках глаз, почти как пенка на молоке, который, превращаясь в нежный кофейный, переходит в цвет горького шоколада у самой слизистой. На идеальные полосы чёрных бровей падают завивающиеся пряди. Хёнджин и вправду похож на айдола, думает Чонин. Сценический грим выглядит мягко, не бросается в глаза. Под тусклым светом далёких ламп смуглая кожа на щеках бархатится. Такой красивый — и безумно близкий. Куда ближе, чем был до этого. Дотянуться бы рукой, погладить кожу на щеках, убрать комочек туши с ресниц, зачесать падающие волосы назад, погладить по виску… В мыслях всплывает Хёнджин, которого Чонин в своих фантазиях оставлял на качелях на пустующей детской площадке. Тот Хёнджин бы ластился к его руке, по-кошачьи урча от наслаждения,
а этот?
— Хёнджин, — робко лепечет Чонин. — Сонбэ…
Хёнджин приподнимает ресницы, и Чонин видит, как от усталости его глаза наливаются розовым.
— Да?.. — он втягивает воздух. — А, Чонин, это ты… Будешь… — он поспешно достаёт телефон из кармана, — будешь скидываться на пиццу? Или ты больше любишь суши?
Чонин оторопело замирает. Хёнджин отвечает так непринуждённо, будто только что ничего не произошло.
— Да, я люблю пиццу, — словно невпопад отвечает Чонин. — Любую, вот только грибы не ем…
— Я тоже, — усмехается Хёнджин. — Поэтому беру всегда «Пепперони», беспроигрышный вариант. Тебе с перцем или без?
— Без, не ем острое.
— Я тоже не ем. Как наемся острого — всю ночь не могу уснуть.
— А ещё от остроты вкус теряется.
Хёнджин часто кивает, будто давно ожидал, что кто-то подтвердит это.
— И правда. Даже раскусить остальные ингредиенты не могу, всё жжёт во рту.
Чонин улыбается. В личную копилку знаний о Хёнджине, которую он вроде бы и не хочет пополнять, летит эта мелочь.
— А сок будешь?
— Обойдусь.
— Ёнбок тоже всегда так говорит. А потом глотает мой апельсиновый без разрешения.
Хёнджин выбирает несколько опций в меню — видимо, стандартный набор от участников секции, — и напротив «Пепперони» ставит цифру два.
— Но у меня… нет твоего номера. Куда переводить деньги?
— В общем чате найди меня, — поначалу отвечает Хёнджин. А затем — поднимает на Чонина глаза и, усмехаясь себе в кулак, расплывается во внезапной улыбке. — Или ты хотел романтично сделать? Попросить мой номер? Мальчики в наше время совсем бесстыжие, — провокационно цокая, посмеивается Хёнджин.
Чонин только стучит зубами в попытке выхрипеть хоть что-то в ответ и теребит мочку своего уха, но тот уже успевает выхватить его телефон и открыть список контактов.
— Та-ак… — протягивает он, гордо вводя десять цифр на клавиатуре, пока Чонин справляется с накатившей сухостью в горле. — Я всё понимаю, люди частенько спрашивают мой номер, — он горделиво вскидывает подбородок. — Понравился тебе?
И бросает короткий взгляд исподлобья — ореховые глаза смотрят сквозь густые ресницы, брови вскинуты, губы растянуты в издевательской улыбке.
— Нет! — выпаливает Чонин, для пущей убедительности вытягивая перед собой ладони. — Точнее!.. Нет, я не говорю, что ты мне не… Точнее, ты мне… Боже, ты… — он моргает так часто, что ресницы ударяются о мешочки под глазами.
Хёнджин запрокидывает голову — и заходится в смехе, от которого даже ударяется затылком о деревянный номерок на кресле. Чонин мгновенно замолкает, понуро опуская голову.
— Будь мужчиной, Чонин, скажи прямо, — кокетливо шепчет Хёнджин.
— Да ты… — отворачиваясь, чтобы краску на щеках не было так сильно заметно, Чонин нетерпеливо оттягивает ворот рубашки. — Ты записал номер, сонбэ?
— Записал, — выдерживая тот же кокетливый тон, Хёнджин протягивает телефон Чонину. На экране разоблачительно светится имя.
Хёнджини — и рядом красное сердечко. Пока Чонин, дрожащими руками переходя в приложение банка, пытается успокоить надрывно стучащее сердце, Хёнджин поднимается с кресла.
— Новенькие, подойдите ко мне, пожалуйста, — с улыбкой кричит он в зал. — Выберем с вами пиццу.
И, мягко кладя руку Чонину на плечо, подмигивает с улыбкой. Мол,
всё в порядке. Не обижайся, хорошо?
Конечно, он так со всеми. Со всеми, повторяет себе Чонин, когда девушки подбегают к нему и что-то сладко щебечут. Чонин касается чёлки — да и расчёсывал он его утром лишь из жалости, а то будет ещё целый день растрёпанным ходить. Долгий, протяжный и бесшумный выдох — Чонин прикрывает глаза, чувствуя, как замедляется громкое сердцебиение. Нельзя позволить обыкновенному флирту затуманить разум, верно? Всё это не больше чем слова, не больше чем случайный взгляд из-под полуопущенных ресниц. Не больше чем глупое сердечко на клавиатуре, не больше чем приподнятые уголки потрескавшихся губ. Всё это мелочи. И Чонин сюда пришёл далеко не за этим, если задуматься.
Он, вообще-то,
кое-кого ищет.
Чонин оборачивается, удостоверяясь, что никто не обращает на него внимания. Художники переместились на сцену, разворачивая на паркете ватман, актёры спрятались в гримёрной, кто-то принялся неумело перебирать ноты на рояле. На него никто не обратит внимания.
Чонин достаёт из рюкзака первый попавшийся карандаш и вырывает из записной книжки лист. Он так и не придумал, что написать своему анониму. Обычное приветствие слишком банально и не сужает круг подозреваемых. Но не станет же он писать более подробно: во-первых, потому, что письмо будет лежать у всех на виду; во-вторых, потому, что для начала разговора получится слишком затянуто, в-третьих — потому, что Чонин не знал, чего хотел.
Помириться? Установить контакт? С какой целью, может последовать вопрос от анонима?
Извиниться? Подружиться? Поговорить? Чонин вздыхает, потирая висок ластиком на кончике карандаша. Глаза слепо обегают пустые строки, будто в них найдётся подсказка. Последнее, возможно, будет верно… Им в любом случае нужно будет обсудить произошедшее.
«Ты здесь?»
Чонин сворачивает своё неприметное письмо в самолёт. Сквозняк, очередным порывом подхватывая тяжеловесные пыльные шторы, заставляет крылья вздрогнуть. Чонин приподнимает ладони. Ведомое тонкой струёй ветра, послание взмывает ввысь. И падает точно на следующее кресло, утыкаясь тонким носиком в высокий бархатный подлокотник. Чонин не может сдержать улыбки.
Ответит ли он? Где Чонину лучше ждать — ведь ребята разбрелись сцене, и если он прибьётся к художникам, аноним не сможет доставить своё послание скрытно. Если он уйдёт высоко в зал, то увидит его, ведь обзор будет открываться на весь амфитеатр. Нужно выйти из зала и вернуться спустя время, как советовали Сынмин и Чанбин. Наверняка он увидит, положит на то же место. Но как в таком случае им общаться — не будут же они мельтешить туда-сюда? И чем это всё обернётся?
Чонин удаляется от ряда кресел быстрыми шагами вдоль сцены. Разговоры художников проносятся мимо ушей: он слышит, что Хэвон хочет купить в канцелярском краски с глиттером для постера, что небо можно написать акварелью, что звёзды можно сделать из блестящей глянцевой бумаги. И Чонин бы с радостью остановился, чтобы предложить пару идей, если бы в тот момент его мысли хотя бы приблизительно крутились вокруг живописи. Он ступает так быстро, что не успевает заметить, как перед глазами тянутся вверх полы высоких штор. Чонин удивлённо поднимает глаза. Сквозь тонкую щель на его ресницы льётся закатный свет — он заливает горизонт, как фруктовая прослойка на торте. Васильковые облака клином плывут в сторону горизонта, сбиваясь в фиолетовые тучи. Ветви вишни покачиваются на ветру, разбивая диск солнца на несколько осколков. Чонин опирается о широкий подоконник руками.
И, одним прыжком забираясь наверх, облокачивается плечом об оконное стекло, скрывая себя от зрительного зала пыльным занавесом.
Март только разгорался. Чонин щурит глаза, вглядываясь вдаль; фокус во взгляде медленно расплывается. Пожухлые листья, гонимые ветром, скатывались, ударяясь о стыки на брусчатке, и неслись вниз к воротам, смешиваясь с серебристой пылью. От внезапно налетевшего порыва ветра рушится, будто песочный замок, невысокий сугроб. Отрываясь комками, снежинки сыплются на светло-жемчужные прямоугольники бордюра.
«Погода обещает быть чудесной, правда, Ёнбок-и?» — звучит в его голове медовый голос Хёнджина.
«Ещё бы. Мы слишком долго ждали весны». «А что, хочешь влюбиться, как обычно?» Чонин поджимает ноги к груди, руки обнимают колени. Было бы здорово, если бы влюблённость можно было запланировать. Как пункты в ежедневнике: сдать экзамены, поступить в университет, разобраться с проблемами в семье — а там и влюблённость не за горами, и, как поезд, что приходит по расписанию, в жизни появляется человек, которого можно любить. Если бы только можно было узнать дату, чтобы подготовиться, чтобы не задохнуться от неожиданности, когда тот появится на горизонте…
У Чонина всё противоречило логичным планам: первый учебный день старшей школы, никаких планов на будущее, лохматые волосы на затылке, сбитое дыхание и круги под глазами после бессонной от переживаний ночи.
И может быть, дело было в опьяняющем эффекте весны, может, всё дело в том, как Хёнджин ему подмигнул — но в тот день он почувствовал, будто этот старшеклассник станет для него кем-то особенным. Настолько, насколько особенной может стать первая любовь.
***
— Я вас умоляю, не толпитесь у входа, — жалобно протягивает классная руководительница. — Вперёд, ребята, занимайте со второго по четвёртый ряды.
— А почему на первый нельзя? — слышится громкий голос одноклассника. — Я, может, на первый хочу.
— Да какой дебил вообще на первый захочет? — откликается третий голос. — Тебе интересно смотреть, как гимн школы поют?
Чонин спускается по лестнице. В актовом зале пахнет приторно сладко: лепестки роз окантовывают сцену, бело-малиновые шапки хризантем вплетены в широкие ленты вдоль по карнизам, а когда рука учительницы в шифоновом платье толкает Чонина под спину, до него долетает насыщенный аромат её брусничного парфюма — становится дурно.
— Потому что на первом ряду будет сидеть администрация, — в голосе учительницы слышится подступающее раздражение.
— Но праздник же для нас устроили, — снова повторяет одноклассник со звонким голосом.
— Радуйся, что устроили в принципе, — подхватывает второй. — В других школах такого нет, — а затем бурчит себе под нос: «И слава богу».
— Мне сказали, в актёрском есть парень, красивый очень, блондинчик, с веснушками. Давайте сразу договоримся, что я его забиваю, ладно? Вы тоже выберите себе кого хотите, я претендовать не буду.
— Ты идиот, что ли, людей бронировать?..
— Откуда ты знаешь: может, мы встречаться будем.
— Встречаться!.. — фыркает второй. — Ты хоть раз его в жизни видел?
— Ну да, — хвастливо задирая нос, отвечает первый. — По-моему, мы созданы друг для друга.
— По-моему, ты своими руками его придушишь.
Чонин косится вправо, разглядывая одноклассника. Насчёт рук его собеседник не соврал — и правда, под тканью белой выглаженной рубашки проглядываются изгибы крепких мускул. «В шестнадцать лет — и уже накаченный». Пиджак едва сходился у него на груди — поэтому юноша расстегнул его, и именная табличка поблёскивала под отсветом высоких ламп. «Со Чанбин», — успел прочитать Чонин, прежде чем отвернуться. Чонин опускается на прохладное сиденье возле окна.
Их классная руководительница отходит от ряда, так и останавливаясь на ступенях. Она перебрасывается парой слов с молодой учительницей и в задумчивости потирает висок. «Я не уверена, — доносится голос последней. — Возможно, придётся подождать ещё минут десять… Если мы его не отыщем, я буду вести мероприятие. Сценарий-то с ним сотни раз прогоняли, сама наизусть всё выучила». «Хван Хёнджин, чтоб тебя», — только и шипит классная руководительница. Чонин усмехается.
— Слушайте, — внезапно произносит одноклассник Чонина — тот, что начал пререкания с накаченным. — Похоже, они потеряли ведущего.
— Да ты гонишь, — тут же откликается первый — он сидел ближе к Чонину. — За десять минут до начала?
— Ну, видимо. Хотя он, наверное, курит где-нибудь за школой. Не понимаю, чего они так всполошились. Время-то ещё есть.
Мероприятие, которое организовывали в зале, где обычно давали представление ученики театральной секции, отдалённо напоминало посвящение в студенты. Из высоких колонок у кулис лилась надоедливая торжественная музыка — слишком громко, чтобы можно было на привычном диапазоне разговаривать с окружающими людьми. Ещё больше какого-то болезненного шума прибавляли отдалённые голоса чужих родителей.
Чонин чувствует, как стягивается в низу живота неприятный узелок — как будто все органы скручивают наподобие связки воздушных шариков, а оставшееся место в организме сужается, заставляя рёбра прилипнуть к спине. Чонин обнимает своё туловище, незаметно сгибаясь пополам. Чёртова тревожность.
По окончании средней школы он уговорил маму перевести его в ту, что находилась дальше от дома — приходилось ехать на автобусе несколько остановок. Причины не назвал: мол, с одноклассниками так и не удалось подружиться, а здесь и секции, и поездки за город; Чонин умудрился даже откопать архив фотографий выезда одного из кружков на природу и отчёты из походов в ближайшие горы. Про то, как в прежней школе его однажды повалили на землю и втоптали лицом в грязь, Чонин ни словом не обмолвился.
Однако перевод в новую школу вряд ли означал побег от старых проблем — те преследовали его невидимым, но ощутимым следом, и страшнее всего было снова, не распознав заранее, встретиться лицом к лицу с… хулиганами. Он пытался убедить себя, что в старшей школе ученики становятся более осознанными и набираются мудрости, но ведь случаи унижений встречаются даже в выпускном классе. Так почему эта школа должна стать исключением? Секции более-менее спасали положение: Чонин надеялся затесаться в милую компанию художников, чтобы обзавестись друзьями и поддержкой, а не погрязнуть, как обычно, в звании местного изгоя, не потопить себя в этом болоте, когда каждый взгляд кажется враждебным, а каждый человек — бандитом. Но теперь, когда он, официально зачисленный в новую школу, сидит на таком же официальном мероприятии, отчего возникает ощущение, что всё может повториться? Отчего ощущение, что он так и останется для этих людей чужаком, а помощи и поддержки… даже на горизонте видно не будет…
— Эй, мелкий, ты в порядке?
Чонин оборачивается. Парень с мускулистыми руками, сведя брови к переносице, наклоняется вперёд, будто пытаясь повторить положение Чонина. Тот отмахивается ладонью — мол, не обращай внимания, сейчас пройдёт, — и прикрывает глаза.
— Так ты в три погибели сложился, — настаивает тот. Со Чанбин вроде бы. Второй — высокий мальчик с копной пушистых каштановых волос, заезжающих на косые глаза, — выглядывает из-за его плеча.
— У меня всё нормально, не беспокойтесь, — выдавливает из себя Чонин. Ритм торжественной музыки становится всё невнятнее и громче, как будто теряя смысл.
— Живот скрутило, что ли?
Отличная отговорка, к слову. Чонин кивает.
— Пока мероприятие не началось, успеешь в туалет сгонять, — не унимается Со Чанбин. — Тебя отвести?
Чонин молча качает головой. Господи, лучше бы на него никто не обратил внимания — в тишине да одиночестве всё прошло бы быстрее. Он пытается сглотнуть, но кадык как будто замирает — слюни сбиваются комом, и он делает жадный глоток ртом, отчаянно цепляясь за льняную ткань тёмно-синих брюк. Та сжимается волнами на коленях. Мелодия из колонок постепенно превращается в помехи, гулкие вибрации, словно Чонин закрылся в вакууме, а весь остальной мир понемногу теряет логику. Со Чанбин осторожно обнимает его за плечи, наклоняясь к самому уху.
— Пацан, — шепчет он — так, что, скорее всего, второй одноклассник даже не слышит, о чём он говорит. Его голос вдруг становится гораздо отчётливее гремящей музыки, и Чонин чувствует, как на его плечи ложатся чужие ладони. — Тебе на воздух надо. Пойдём к окну скорее.
Чонин не сдвигается с места.
— Всё уже проходит. Мне и здесь нормально.
— Я знаю, о чём говорю, — тот капризный и шутливый тон, которым он говорил ещё несколько минут назад, испаряется. Его голос звучит серьёзно, а слова — взвешенно и рассудительно. — У тебя паническая атака. Я выведу тебя к окну, и ты немного подышишь. На нас никто не будет смотреть. Я закрою нас шторами.
Пока он говорил это на ухо, бархат его уверенного и властного голоса обволакивал путающиеся мысли Чонина. Тело дрожало, но чужой монотонный шёпот выстраивал неожиданно надёжную, крепкую и безопасную цепочку в голове. Как если бы Чонин тонул в мутной воде и ему внезапно открылась потайная дверь, из которой бурлил кислород. Не говоря больше ни слова, Чонин шумно сглатывает и согласно кивает.
Со Чанбин, придерживая его за плечи, поднимает Чонина на ноги и пытается заглянуть ему в глаза.
— Не слушай никого, понятно? Пытайся сфокусироваться на мне.
Чонин силится поднять голову. Со Чанбин смотрит на него сосредоточенно, внимательно, как будто вычисляя малейшее изменение в его настроении.
— Доверься мне. Я знаю, что ты сейчас испытываешь, — продолжает Чанбин. — Тебе нужно просто подышать свежим воздухом, слышишь? Всё пройдёт, здесь нет ничего страшного. Пока ты со мной, ничего страшного и не будет.
— Прости… — лепечет Чонин.
— Не извиняйся.
Чонин послушно кивает. Благо, окно было в паре шагов от ряда кресел: Чанбин с шумом отодвигает шторы и прячет их от целого зала за своеобразной стеной из ткани. Музыка звучит всё так же громко, но теперь кажется, будто её что-то останавливает, а взгляды других людей исчезают — кажется, что они теперь остались здесь совершенно одни, в уютном, тёплом домике, где их не настигнет опасность.
Чанбин распахивает окно, и внутрь с ветром залетает пара хрупких снежинок. Чонин жадно глотает шлейф морозного воздуха, что постепенно начинает сочиться внутрь — он привстаёт на носочки, чтобы вдохнуть как можно больше, как будто этот воздух кто-то может украсть.
— Осторожнее, — произносит Чанбин. — Сбавь обороты, иначе задохнёшься.
Чанбин кладёт руки ему на плечи.
— Смотри на меня и дыши вместе со мной.
Чонин вообще контролировать дыхание не может. Хочется, чтобы это мучение поскорее закончилось, растворилось само собой, чтобы этот Со Чанбин попросту отстал от него и оставил в покое, в одиночестве, здесь, скрытым за этими шторами, чтобы в принципе вся школа на минуту забыла о его существовании. Но Чанбин слегка надавливает ему на плечи и повторяет так же отчётливо и так же ясно:
— Дыши вместе со мной. Просто повторяй. Хорошо?
Чонин выдыхает остатки кислорода из лёгких. Чанбин напротив него складывает губы в тонкую трубочку и как будто всасывает маленькую порцию воздуха, а затем, расслабляя плечи, делает недолгий выдох. Чонин пробует так же и, глотая совсем немного, задерживает дыхание, чувствуя, как кислород правильной дозой расходится по груди.
Холодный ветер колышет полы пыльных занавесок, и со стороны спортивного стадиона иногда долетает приглушённый смех. Нужно сосредоточиться на определённом объекте, ощущении, мысли, думает Чонин — и смотрит на человека перед собой. Определённо.
— Давай, — тут же подхватывает его тот. Как будто понял, что он собирается сделать. — Опиши меня.
Внешность у Чанбина была необычной. С первого взгляда она могла даже удивить, но проблема была в том, что и взгляд это отводить не хотелось: он был настолько интересен, что его тянуло изучить, рассмотреть, понять.
— Острый… острый подбородок, — громко выдыхает Чонин. — И ямочка под нижней губой. Сами губы пухлые и маленькие, оттенка… оттенка киновари.
— Ё-моё, ты б ещё подревнее слово вспомнил, — тут же усмехается Чанбин.
— Я рисую, — между делом вставляет Чонин.
— Тогда всё понятно. Не останавливайся, ты хорошо справляешься.
Что-то в груди щёлкает, и постепенно дыхание возвращается к привычной скорости.
— Взгляд исподлобья. И ресницы… ресницы пушистые…
— Молодец-молодец.
Воздух проникает спокойно, будто горькая перегородка, вставшая комом посреди горла, рассеялась, а лёгкие больше не горят.
— И чёлка у тебя… — наконец шепчет Чонин. — Лохматая.
— Лохматая? — тут же вскрикивает Чанбин и скашивает глаза вверх. — Ты чего сразу не сказал?! Я тут, видите ли, пришёл на концерт, а причесаться забыл? А если на меня посмотрит тот блондинчик с веснушками?!
Чонин усмехается. Чанбин в панике принимается поправлять пряди чёлки.
— Господи боже мой, — стонет он. — Мне нужно быть самым красивым перед ним.
— Ты чего так беспокоишься? — улыбается Чонин.
— Ну я б посмотрел на тебя, если бы тебя растрёпанным увидел тот, кто тебе нравится.
— Но вы ведь даже не знакомы… — растерянно бормочет Чонин.
— Слишком уж ты болтливый для человека, который пару секунд назад страдал от панической атаки. Всё, успокоился?
Чонин делает размеренный вдох и облокачивается о подоконник.
— Вроде бы.
Остаточное жжение временами пробегалось по грудной клетке, но в целом дышать он мог теперь тихо, без паники. Зная, что причина его страха скрыта тяжеловесным занавесом, он мог контролировать ситуацию, и пусть сбежал он от проблемы совсем ненадолго, здесь никто не запрещал ему волноваться — здесь было безопасно.
Чанбин встряхивает головой.
— Ты чего так испугался?
Чонин пожимает плечами. А что он ему расскажет? Что хулиганы находили его даже в самых неожиданных местах, что он скрывал следы драк и побоев водолазкой? Или, на худой конец, что слышал громкие перешёптывания о себе за спиной? Чонин сбежал из ада, но ад так и остался у него внутри.
— Я просто… Не знаю, честно. Немного волновался из-за перевода в новую школу. Здесь у меня никого нет, даже знакомых. Не знаю, на кого положиться, кому доверять…
— Господи, — выдыхает Чанбин. И хоть прошло довольно много времени, синяки исчезли, а раны затянулись, Чонину казалось, что их призраки ещё остались на теле. — Над тобой издевались, да?
Чанбин произносит это с таким сожалением и разочарованием, что Чонин быстро осознаёт: кажется, в его жизни он такой не первый. Чанбин потирает лоб, тихо цокая языком.
— Не бойся. В этой школе учится мой хороший друг, которого тоже раньше задирали, — признаётся он. — Но он уже во втором классе, а с травлей до сих пор не встречался. Так что можешь быть спокоен. Ну а если всё-таки заденут, всегда ко мне обращайся, ладно? — и, улыбаясь, играет мышцами на плечах. — Я их всех разнесу. Помни, я с тобой. Окей?
— Ладно, — облегчённо смеётся Чонин. — Спасибо тебе.
Он прячет взгляд, бесцельно изучая узор паркета.
— Да не за что, ты чего.
— А откуда… ты знаешь, как с этим справляться?
Чанбин треплет его по соломенным волосам. Пряди падают на глаза, делая Чонина похожим на взбалмошного щенка.
— Был опыт. Не волнуйся, про тебя никому не расскажу.
Чонин кивает.
— Не знаю, как буду сейчас сидеть там… на концерте…
— Если понадобится, бери меня за руку.
Этому блондинчику с веснушками, пожалуй, стоит обратить на Чанбина внимание. Такого защитника каждый себе в парни пожелает.
— Не знаю, как тебя отблагодарить…
— Да забей. Дело-то житейское. Друг другу помогать надо.
— Тогда, если тебе тоже что-то понадобится, обращайся ко мне, — задумчиво произносит Чонин. — Помогу чем смогу.
— Хорошо, я запомнил, — Чанбин подмигивает, хлопая его по плечу.
За окном, на школьном стадионе, играют в футбол два старшеклассника: один неугомонно прыгает возле ворот, да так резво, что чёрные волосы разлетаются по ветру, а второй, рассчитывая угол, делает удар, и с гулким звуком мяч ударяется о металлическую раму. «Да ты косой, что ли, хён?.. — разочарованно тянет вратарь. — Ну мы сколько раз отрабатывали?» Наверное, из-за мероприятия для первокурсников с первого урока сняли всех учеников — а эти двое решили времени зря не терять. «Отстань, — отвечает второй. — Это ты здесь скачешь, я не могу сосредоточиться». «Какие мы нежные», — закатывает глаза вратарь. Его длинные чёрные локоны, достающие до самой линии челюсти, подпрыгивают пружинками. «Будешь стебать, я тебе этот мяч знаешь куда засуну…» — гневно бормочет его хён. «Интересно, а он поместится?» — рассуждает вратарь. Нападающий замахивается мячом, будто собирается исполнить обещание прямо, но вратарь смеётся — знает, что над ним шутят. Его глаза превращаются в полумесяцы. Смех его такой тонкий и нежный, что Чонин проникается. Красивый он, этот парень, думает он с улыбкой.
Но громкий голос прорезает привычный диапазон шума в зале, и Чонин едва не подскакивает на месте.
— Да где этот Хван Хёнджин проклятый?!
Занавес покачивается, едва не раскрывая крохотное убежище.
— Они реально ведущего просрали, — гулко смеётся Чанбин.
Но, случайно скашивая глаза к окну, Чонин видит, как его красивый черноволосый незнакомец, вцепляясь в мяч ногтями, вздрагивает.
«Похоже, тебя ищут», — протягивает его хён, и тот юноша роняет мяч из рук, поспешно доставая телефон из заднего кармана. «Господи боже… — выдыхает тот, увидев время. — Они убьют меня. Минхо-хён, они меня прикончат». «Так беги быстрее», — кричит Минхо, и тот срывается.
— Хван Хёнджин! Если я прямо сейчас увижу тебя на поле, тебе не жить!
На улице появляется девушка в длинном струящемся красном платье с бутоном розы в волосах. Вот только когда она, придерживая платье у колен, бежит по обледенелой брусчатке, весь её нежный образ начисто стирается.
— И не притворяйся, что ты меня не слышал, ты, безответственный говн…
Если честно, от вида разъярённой подруги Чонин бы тоже дал дёру, потому что эта роза в волосах скоро, видимо, окажется у Хван Хёнджина…
— В жопе, — комментирует Чанбин. — Он в полной жопе.
— Минхо! — кричит девушка. — Даже не смей прикрывать его задницу!
Чанбин гогочет, с интересом наблюдая за сценой. И только Хван Хёнджин, замечая, какая ему грозит опасность, на мгновение оборачивается к окну первого этажа. На это мгновение мир замирает.
Потому что он встречается взглядом с Ян Чонином.
Ветер подхватывает чёрную прядь, и полы пиджака размеренно колышутся.
Ян Чонин никогда не задумывался, каково это — ощущать, как зарождается в груди первая любовь. Та, что с отчаянием и слабой, едва горящей, как затухающее пламя свечи, верой, какая-то неуловимая, далёкая, но в то же время — своя, ничья больше, родная. Но теперь ощущает непривычное и очень волнительное тепло в груди.
Хван Хёнджин прижимает палец к губам. Складывает ладони в молитвенном жесте, вскидывает брови. Чонин читает по губам: «Не говори им, пожалуйста», — и, не успевая понять, что они только что наделали, кивает.
Он не знал, насколько важным станет этот момент, а ещё он, конечно же, не ожидал, что эти ореховые глаза, смотрящие не него так, будто Чонин стал последним оплотом надежды, окажутся настолько красивыми, что он пропадёт. Дыхание спирает, а сердце порхает в рёбрах.
«Беги», — одними губами шепчет Чонин. И Хван Хёнджин, благодарно ему подмигивая, исчезает.
***
«Беги» — стало первым словом, которое Чонин сказал ему в то утро. И позже, лёжа в холодной постели, он понял — вот как эта влюблённость чувствуется. И, похоже, не на шутку загремел.
Наверное, для того, чтобы влюбиться, не нужны причины. Если на вопрос: «Чем он тебе понравился?» предоставить список пунктов и весомых поводов, вряд ли это уже будет та меткая, острая и безрассудная влюблённость, которую он испытывал. Чонин мог бы оправдаться простым «Он красивый» и пожать плечами, но красота — это всего лишь на первый взгляд. А то, каким милым, нежным, чутким и внимательным он был, Чонин стал узнавать гораздо позже — и каждый раз всё сильнее влюблялся в родинку под левым глазом и приподнятые уголки пухлых губ. Пухлые губы Хёнджина всегда были растянуты в приветливой улыбке, в глазах горели огоньки, он любил ходить вприпрыжку и смеялся так звонко, что слышал его весь коридор. Каждая мелочь в нём заставляла Чонина жить.
Что-то ударяется о плотный материал штор — занавес колышется, и Чонин любопытно смотрит вниз. У узкой щели, поддаваясь лёгкому сквозняку, качается маленький синий предмет. Чонин едва не падает с подоконника — и, осторожно выглядывая, как актёр перед выступлением на собравшуюся публику, Чонин вслепую нашаривает на кусок бумаги на полу, следя, чтобы его никто не заметил.
Самолёт, как и всегда, сложен из плотной бумаги насыщенного цвета индиго. На сгибе крыльев сияет надпись красной ручкой. Как и в прошлых письмах, его слова мерцают приятным глубоким фиолетовым.
«Привет!
Ну… Да, я здесь. Ты меня нашёл. Прости, что снова подглядываю за тобой».
Конечно, всё ещё неловко чувствовать себя под прицелом взгляда практически незнакомца, но Чонин сам захотел продолжить общение — пусть и такое, своеобразное. Поэтому, наверное, нужно сообщить ему, что он совершенно не против.
«Если захочешь ответить мне, просто положи самолёт на пол у штор, я сам заберу».
И внизу — маленький набросок улыбающегося котёнка с бантом. Чонин не замечает, как уголки губ режет из-за попытки скрыть улыбку. Господи, как же хорошо, что он не обиделся на Чонина!.. Эта непринуждённость в стиле его общения осталась прежней, а значит, у них есть ещё шанс начать всё сначала, забыть о том, как безжалостно Чонин порвал его записку и выбросил в корзину. Возможно, тогда он действительно поступил необдуманно. Ему даже как-то… стыдно стало, когда он заметил эту неугасающую надежду в одинокой паре предложений. И этом кривом и милом котёнке, выведенном красными чернилами.
Чонин хватает карандаш и наспех строчит:
«Я хотел поговорить с тобой. Наше общение вышло слишком сумбурным, поэтому, если ты не против, мы могли бы обсудить некоторые детали. Если я чем-то обидел тебя, прости… Правда, я не очень опытен в общении с людьми».
Чонин, как и было сказано, оставляет записку на полу, а сам возвращается к окну. Сердце порхает в приятном ожидании ответа. Подобно тому, как подолгу рассматривать фотографию профиля человека, которому отправил важное сообщение. И через некоторое время он замечает под своими ногами самолётик.
«Мне кажется, зал не самое лучшее место для общения. Давай встретимся на верхнем этаже, ладно? Там сейчас всё равно никого нет».
Если бы прежний Чонин узнал, что ему предлагает встречу вечером в пустом и безлюдном коридоре человек, которого он изначально принял за школьного хулигана… он бы сбежал. Вот только у нового Чонина на этот счёт было совсем иное мнение.
Именно поэтому он срывается со своего места, взлетает вверх по ступеням и со скрипом шатающейся двери исчезает в коридоре. Отчего-то сердце бьётся так же сильно, как год назад, когда он повстречался взглядом с Хван Хёнджином. Только на этот раз
«беги» он кричит самому себе.
