yaeow, Kina — I need you
Ощущение безопасности и уюта у Чонина дома накрывает с головой: квартирка словно находится на краю света, на скале над бушующим морем, где грохочущие волны их не достанут. Слегка продрогший под дождём Хёнджин ёжится и вздрагивает, когда проходит в теплую спальню. Чонин бежит заваривать чай. Внутри пахнет его парфюмом — видимо, нотки остались витать в воздухе ещё с самого утра; плед полностью укрывает постель ровным полотном, выделяя контур пары подушек, лишь уголок в изножье задрался. Хёнджин аккуратно опускает его вниз, присаживаясь на край и опираясь руками о матрас. Подумать только, он в гостях у Ян Чонина. Восхищённый смешок срывается с губ. Не то чтобы он считает приглашение зайти в гости чем-то интимным — Хёнджин у своих друзей частенько бывал, — но здесь всё ощущается по-другому. Они с Чонином ещё недостаточно близки, только знакомятся друг с другом, и динамика в их взаимоотношениях… откровенно говоря, отличается от обычной дружбы. По крайней мере, Хёнджин не мог закладывать в неё тот же самый смысл: Чонин был ему другом, но другом особенным. Как будто за каждым их словом скрывалось совершенно иное значение, за каждым прикосновением — интимный подтекст. Хёнджин не стеснялся дома у Рюджин заползать в кровать с ногами, пока та не выгоняла его с подушек, у Ёнбока он даже оставил запасные мочалку с полотенцем, а Чонин… Чонин — это кое-что более сокровенное и тайное, то, что слишком легко разрушить. Они были робки друг с другом, осторожны, словно подсознательно ценили это общение иначе, преувеличивая его важность. Про Чонина просто так родителям не рассказать: глаза будут сиять от счастья, слова — путаться. Любой, кто услышал бы, как восторженно Хёнджин делится своими чувствами, понял бы с самого начала: с такими друзьями сближаются не из-за общих интересов. В собственном доме Чонин мог не стесняться перед Хёнджином и показывать себя настоящего, не боясь, что они окружены парами любопытных глаз. Здесь их никто не тронет и не прервёт. Они могут посвятить всё имеющееся время друг другу. И все имеющиеся эмоции. Хёнджин ловит себя на мысли о том, что обязательно должен позвать Чонина и к себе. Возможно, после уроков, когда родителей не будет. Правда, перед этим придётся хорошенько прибраться: в отличие от Чонина, Хёнджин тот ещё грязнуля — он не всегда с первого раза может найти сценарий, который нужно выучить к прослушиванию, копаясь в бардаке. У Чонина всё разложено по полочкам: награждения и медали висят над рабочим столом, рядом с ноутбуком в пёстрых горшках стоят пухлые кактусы, письменные принадлежности расфасованы по кармашкам органайзера, а учебники с тетрадями занимают верхний ящик. Напротив стола возвышается мольберт с наброском натюрморта: пятна акварельной краски проступают бликами на нарисованной вазе и очертаниями свежих, будто даже холодных персиков. Ни кисточек, ни палитры рядом не видно. Перфекционист. В воздухе улавливаются нотки миндаля и корицы. Чонин появляется на пороге комнаты с двумя чашками, зажимая плечом коробку печенья и усердно пытаясь сохранить равновесие. Хёнджин подрывается с постели и забирает у него чай. — Ты бы хоть позвал меня, — мягко усмехается он. — Всё хорошо, садись, — Чонин широко улыбается, и от этой улыбки что-то в Хёнджине тает. Чонин опускается рядом со старшим и с лёгким треском открывает коробку: десерт в скрипящей упаковке скатывается на постель. — О, — в приятном удивлении Хёнджин поднимает брови. — «Чокопай». — Угу-м, моя любимая сладость, — хвастается тот, забираясь на постель с ногами. Хёнджин делает мысленную пометочку: в следующий раз, когда он побежит за угощениями для ребят в секции, нужно будет захватить коробочку. Чонин раскрывает печенье и кладёт в рот целиком, проталкивая внутрь пальцами. Хёнджин улыбается, замечая, как его щёки раздуваются от размера еды, а сам Чонин спокойно жуёт как ни в чём не бывало. Совсем не похоже на того Чонина, что застенчиво клевал сэндвич в пятницу утром. Хёнджин тихо усмехается в чашку, создавая на поверхности чая пузыри. Чонину комфортно рядом с ним. Может, он правда прислушался к просьбе не стесняться? — Ты давно рисуешь? — интересуется Хёнджин. Чонин в секундном непонимании вскидывает голову, проглатывая десерт, а затем замечает, как сонбэ изучает незавершённый натюрморт. — С дошкольного возраста? — задумчиво произносит он. — Где-то так. Мой отец привил мне любовь к рисованию. Но я самоучка, поэтому не так хорош, как ребята, занимавшиеся в студии. Конечно, я ходил туда пару лет в детстве, но после продолжал сам. Хёнджин округляет глаза. — Самоучка?! И так круто рисуешь?! Чонин посмеивается, вжимая голову в плечи. — Да ничего особенного в этом нет, мне правда ещё далеко до идеала. — Да это же шикарно! Чонин отводит взгляд. Кончики ушек под прядями волос краснеют. — Это довольно легко. Изучаешь оттенки, формы, свет, картинка сама появляется перед глазами. Мне нравится рисовать. Это успокаивает. Хёнджин едва не бросает радостное «о, я помню, ты писал об этом в самолётике!», но вовремя сдерживается, возвращаясь к чаю. — Будешь профессионально этим заниматься? — Даже не знаю, — задумывается Чонин. — Это единственное, что я умею, так что, наверное, да. Но при этом я хочу гарантию стабильности. Чтобы заказы были если не всегда, то с определённой периодичностью, в которой я буду уверен. Вот, кстати, декоратор — отличная идея. Можно работать в театре или киностудии. Я задумывался о том, чтобы остаться у вас в кружке до конца года, — хмыкает он. — Буду руку набивать. Хёнджин едва не давится чаем. Но, откашливаясь, сипит радостно: — Правда?! Оставайся, конечно! Чонин потирает мочку. — Ты так радуешься… — Здорово, что у нас будет что-то общее, — немного лукавит Хёнджин. — Говорят, если человек развивается в каком-то направлении в творческой сфере, ему будет несложно вникнуть в другое. Я с нашими художниками не очень близок, а живопись мне… интересна. Я ведь практически ничего не создаю, разве что вдыхаю жизнь в уже придуманный образ. Меня всегда удивляло, как люди творят. Бывает ведь, смотришь на портрет, а в глазах у человека целая история написана. Или вот, на картине всего лишь пара фигур изображена, но в них лежит глубокий подтекст. — Символизм… — бормочет себе под нос Чонин. — М? — Хёнджин заправляет волосы за уши, заинтересованно улыбаясь. — Это один из моих самых любимых стилей живописи, — Чонин потирает шею. — Символизм. Я очень люблю изучать портреты, значение цвета и обстановку, чтобы понять, какие эмоции вкладывал художник. Я даже сам пытался так рисовать. — О! — неожиданно вспоминая, восклицает Хёнджин. — То дерево на заднем дворе?.. — И его тоже, — застенчиво кивает Чонин. — Даже обычную обстановку можно передать с разной атмосферой. Я попытался передать приближение весны, но так как температура вновь опустилась… в общем, можно я покажу тебе? — Конечно! — восклицает Хёнджин, усаживаясь в позу лотоса. — Я готов. Чонин подбегает к столу, выуживает из верхнего ящика свой скетчбук, находит нужную страницу и снова опускается на постель рядом с Хёнджином. Карандашный набросок клёна на заднем дворе на пустом белом листе выглядит одиноко. У Хёнджина не было времени рассмотреть его в первый раз, в тот день цель была совсем другой, так что он заворожённо изучает каждую тень и штрих, сдерживаясь, чтобы не провести по особенно глубоким и мрачным участкам подушечкой пальца. — Какие эмоции вызывает у тебя рисунок? Обнажённые ветви клёна, готовые выпустить хрупкие почки, покачивались на ветру. Далеко за горизонтом заходило за небоскрёбы солнце. Вот-вот треснет заледенелая корка февраля, уступив место тёплой весне. И на ветвях распустятся свежие, хрупкие светло-зелёные листья. Хёнджин незаметно приподнимает уголки губ: здесь же, за ограждением, вдоль аллеи у широкого проспекта, расцветут вишни — их невесомые лепестки коврами укроют прогулочные дорожки и будут взмывать вверх всякий раз, как мимо проедут на велосипеде. Влюблённые застенчиво возьмутся за руки. В воздухе послышатся нотки приближающегося лета и сладковатый аромат распускающихся цветов, с самого рассвета запоют птицы, и тяжесть пальто и шарфа наконец сменит ласковое прикосновение ворота рубашки к шее. Хёнджин изучает картину сверху вниз, и его взгляд приближается к корням. Он двигает скетчбук на свет, но это вовсе не иллюзия: ближе к земле клён будто бы становится холоднее, строже и равнодушнее. Кора трескается — в тот день Хёнджин подумал, что Чонин просто не дорисовал, но рисунок уже тогда был полностью завершён. Грубые корни вырывались из земли, царапали жадными объятиями ствол, словно пытались утащить его с собой в преисподнюю. Грязные трещины подтаявшего снега напоминали дорожки густой свежей крови. Хёнджин хмурится. Картина была построена гармонично, но его поражало то, как плавно красивый пейзаж произрастал из разбитой, выкорчеванной, разорванной земли. — Притворство?.. Нет, не в том смысле, когда человек пытается быть тем, кем не является, перед остальными, а… когда он хочет скрыть от себя болезненную правду, — предполагает Хёнджин. — Иллюзия, — добавляет Чонин. Хёнджин активно кивает. — Жизнь кажется светлой и счастливой, но плохие воспоминания постоянно дают о себе знать. Получается, корни — это несчастливое прошлое, а человек не в силах его отпустить. Как будто он из него вырос и считает его единственным своим… пристанищем? Домом? Тому, к чему он обязан вернуться, как бы хорошо ему ни было в другом месте и какое бы будущее он ни пытался себе построить? Чонин гордо усмехается. — Рад, что смог это передать. Хёнджин в восхищении вскидывает брови. — Это очень… глубоко. — Просто погода в последнее время была нестабильной. Я думал, вот-вот расцветут деревья, но продолжал идти снег — и мне в голову пришла идея. — Это замечательно, правда! — слишком громко говорит Хёнджин, но прикрывает губы ладонью. Чонин смущённо опускает взгляд, теребя ворот своей рубашки. — И ты ещё сомневаешься, что сможешь заниматься живописью профессионально? — удивляется старший. — Это большая ответственность… в творческой сфере соперники на каждом шагу, здесь просто так не выжить. Я понимаю это. И меня это пугает. Если бы был кто-то, кто поддерживал бы меня, оставался бы со мной в течение всего этого пути… может, я бы решился. — Ты ещё сможешь завести друзей в университете, — подбадривает его Хёнджин. А у самого ладони скатываются на бёдра — поддерживать… неужели Чонина почти никто и не поддерживает так, как он хочет? — Знаешь, раньше, в детстве, меня поддерживал отец… — внезапно начинает Чонин. Будто мысли Хёнджина прозвучали слишком громко. — Он подарил мне книгу, это был сборник западных произведений искусства. Я наслаждался ей часами, даже пытался копировать картины оттуда, — он моргает часто, словно взволнован этим рассказом, но взгляд не отводит от скетчбука на коленях Хёнджина. — И когда мы проходили историю искусств в секции, я уже многое знал, а когда прибегал домой, то хвастался. — Покажешь? Чонин выдыхает короткое вопросительное «а?». — Ну, другие твои работы? — Хёнджин подбородком кивает в сторону скетчбука. — Ой, ну, — Чонин осторожно забирает тот с колен и прикрывает. Что в прошлый раз, что сегодня он не хочет, чтобы Хёнджин смотрел другие страницы. Мало ли что важное или личное. Скетчбук художнику нужен для экспериментов и набросков, а не демонстрации своих мыслей другим. Прямо как личный дневник. Хёнджин в очередной раз в этом убеждается. — Да, только не здесь, хорошо? Хёнджин поднимает ладони. — Конечно-конечно. Чонин убирает скетчбук в ящик стола и наклоняется к самому нижнему, вытаскивая переполненную папку. Подпирает её руками к груди, и Хёнджин подрывается с кровати, тут же приближаясь к младшему. Руки скользят по пластиковой обложке, обхватывают её целиком. В нос ударяет запах залежавшейся бумаги и гуаши. На мгновение их пальцы соприкасаются, и Чонин вздрагивает. Громко глотая, Хёнджин забирает папку и подмигивает. — Давай, чего будешь тяжести таскать. Чонин лепечет тихое «спасибо» и семенит за Хёнджином обратно к кровати. Папка и правда увесистая: незакреплённые листы норовят вывалиться, смятые уголки цепляются друг за друга. Чонин заново расстилает плед, укладывая рисунки посреди постели. Хёнджин садится напротив, заинтересованно разглядывая каждый лист. В папке левую часть каждого разворота занимают репродукции известных картин, справа же лежат копии Чонина. Хёнджин в живописи разбирается слабо, а до профессиональных аспектов ему тем более далеко, но даже невооружённым взглядом видно: Чонин старался. Усердно выводил каждый штрих и прорабатывал каждую тень, экспериментировал с цветами, старательно отмечал мелкие детали и вкладывал в свои работы душу. Хёнджин замечает самые известные картины западных авторов: здесь и яркие полотна Климта, и броские, но мрачные автопортреты Кало, и мозаика из деталей Врубеля, — и сравнивает их с работами Чонина. Несмотря на то, что он позиционировал их как копии, его собственный стиль невозможно было не заметить. Чонин уже был проницательным художником с самого детства. Он вполне мог начать писать свои произведения, понемногу развиваясь и придумывая сюжеты. Символы в картинах он подмечал остро, акцентируя на них внимание при копировании. — Это, конечно, с оригиналами не сравнить, но… — пожимает плечами Чонин. — Вау… Ты такой молодец, — будто и не слыша его, произносит Хёнджин. — Произведения символистов меня вдохновляют, так что я равнялся на них. В Сеуле сейчас, кстати, проходит выставка западных художников… Из Европы привезли оригиналы. — Ты уже ходил? — интересуется Хёнджин, переворачивая лист за листом. — Я хотел, но… не с кем, а одному скучно. Да и билеты дорогие, не могу сейчас себе позволить. — Жаль… — вздыхает Хёнджин. — Знаешь, однажды, когда я проходил прослушивание, к нам зашёл популярный актёр. Я любил дорамы с его участием, так что чуть в обморок не свалился, когда увидел его в коридоре. Он подбодрил нас и пожелал нам удачи, дал пару советов. Хоть я и провалился, но домой вернулся с вдохновением в душе: подумал, с его благословением у меня точно получится достичь своей цели. Может, если ты увидишь оригиналы любимых произведений, то тоже вдохновишься? Создашь что-то уникальное? — Ну, наверное… Хотя в последнее время учёба отнимает столько времени. Я боюсь, что успел перегореть. Новые идеи редко появляются, а даже если что-то и придумываю, то не очень масштабное. — Значит, тебе нужно отдохнуть. И найти что-то, что вдохнёт в тебя силы. Если ты, конечно, хочешь продолжить. — Я правда люблю рисовать, так что прекращать будет глупо. И грустно, — соглашается Чонин. — Единственное, что меня тревожит, это отсутствие мотивации, отсутствие… музы? Как бы правильнее выразиться… Я не могу найти то, что вдохновит меня творить дальше. Хёнджин чувствует укол вины. Ведь это именно он настоял на том, чтобы Чонин записался в секцию. А в итоге в пятничный вечер тот растерялся, капнув сыром на бумагу — да ничего сложного не было, он просто слегка перегорел к рисованию. Нельзя собственноручно губить способности человека, который скопировал картины великих. — Чонин-и, — Хёнджин поворачивается к нему, растерянно рассматривая опущенные уголки его глаз, шмыгающий носик и раскрытые губы. — Если тебе тяжело у нас… мы тебя не заставляем. — В смы… — начинает Чонин, а затем отмахивается. — Нет, что ты, у вас интересно. Мне легко рисовать, когда есть чёткие указания, я работаю в команде. И атмосфера в зале дружелюбная. — Но всё же, если почувствуешь усталость, не заставляй себя, ладно? Когда обязанности кажутся тяжёлыми, лучше вернуться домой или прогуляться. Так и возненавидеть своё хобби можно. — Не волнуйся, — Чонин переворачивает страницу, — мне у вас нравится. Думаю, так я даже могу отвлечься от монотонной работы в художественной секции. Развлечься. Спасибо снова, что пригласил. Чонин резко накрывает очередной рисунок. Хёнджин реагирует мгновенно — привлечённый хлопком ладони по бумаге, он косится вниз, замечая карандашный эскиз. Он отличается от предыдущих, наполненных красками и цветом изображений: набросок был сделан тонкими чёрными карандашными линиями. То, о чём Хёнджин и подумал: собственное творение Чонина. — Ну ладно, мы дошли до конца, — откашливается Чонин, сползая с кровати. — Давай, наверное, фильм какой-нибудь посмотрим, да? — предлагает он. — А то сейчас все печенья съедим, — он фальшиво смеётся, отчего-то чересчур волнительно убирая папку в стол: она ударяется уголками о древесину и с грохотом проваливается внутрь. С неестественно громким хлопком Чонин закрывает и ящик. Ну и милашка, думает Хёнджин. — Всё, больше маэстро не хочет хвастаться? — дразнится он. — Или он оставил на будущее поводы снова позвать меня к себе домой? — Эй! — Чонин бухается на кровать с ноутбуком. — Это была демо-версия, за остальные нужно будет платить. — Натурой можно? Чонин прикрывает глаза ладонью, но Хёнджин замечает, как его губы расплываются в улыбке — твоя взяла. — Теперь я понимаю, почему Ёнбок против того, чтобы ты называл ваши прогулки свиданками, — не отрываясь от экрана, говорит он и открывает нужную платформу. — У него энтузиазм на нуле, — жалуется Хёнджин. — Никогда не флиртует в ответ. Аж скучно становится. — Смотреть-то что будем? — Чонин отодвигается к изголовью и поднимает подушки. Хёнджин ползёт к нему, помогая установить компьютер на шатком матрасе. — А, ну… «Ла-Ла Лэнд», может? — предлагает он. — Два часа идёт, не слишком долго. И сам себе удивляется: это ж они с Чонином целых два часа проведут в кровати за просмотром его самого любимого фильма, едва ли не прижимаясь плечом к плечу. Смелый шаг для того, кто боялся подойти к человеку полгода. — Давай, — Чонин с радостью соглашается. — Всё равно я бы рано или поздно это сделал. Он набирает фильм в поисковике. У Хёнджина спирает дыхание от фиолетового оттенка афиши и силуэтов мужчины и женщины в танце. Он немного завидует Чонину: ведь тот будет смотреть шедевр впервые! И, скорее всего, испытает те же самые эмоции, что и сам Хёнджин несколько лет назад. Волшебное ощущение взаимной влюблённости, что отдаётся в груди переливами созвездий. Пока Чонин не включил видео, Хёнджин игриво наклоняется, прикрывает губы и поспешно шепчет: — Ну так можно или нельзя? — Боже, — Чонин прыскает, шлёпая его по плечу. — Можно, можно. В тёмном отражении экрана Хёнджин замечает, как они оба пытаются сдержать смех, но проваливаются. Фильм встречает их яркой сценой залитого солнечным светом города. Хёнджин кусает губы, облокачиваясь о подушки и поджимая колени в каком-то детском ликовании. — Если я начну петь, прерывай меня, — он подпирает щёку кулаком. И едва слышно выдыхает ритм выученных наизусть нот и слов. Пытается вести себя тихо, чтобы Чонин смог понять сюжет и проникнуться атмосферой. Если, конечно, не повторится история Рюджин. Которая уснула на втором часу фильма. Хёнджин бы даже не заметил — он был слишком увлечён просмотром, но она сдала саму себя непредвиденным храпом посреди зрительного зала. Чонин же действительно сосредоточенно хмурится, словно пытается отогнать мешающие просмотру мысли, так что Хёнджин замирает, стараясь не становиться помехой. И вместо экрана косится на нижний выдвижной ящик. Это повторяется уже не впервые: в четверг Чонин так же крепко прикрывал ладонью страницы скетчбука, а сегодня, едва не прищемив собственную руку, захлопнул папку с рисунками. И если предыдущий раз можно было оправдать испугом, ведь Хёнджин буквально сбил его с толку, неслышно подкравшись, то сегодня?.. Хёнджин всё прекрасно понимает, у каждого человека есть свои секреты, тем более они едва знакомы, чтобы Чонин мог доверять ему сокровенное. Он и не претендует, ведь и сам хранит от Ёнбока одну тайну, но… если бы Чонин был просто недоволен этими рисунками, то мог бы перевернуть их, оправдываясь тем, что хочет показать что-то интереснее, но он закрыл её на половине. Не хотел, чтобы посторонний человек увидел написанные Чонином портреты. Скорее всего, живопись была его личным способом выплеснуть эмоции и разобрать по полочкам мысли, поэтому он и углубился в символизм: с помощью символов и цвета легко можно рассказать другим о том, что происходит у него внутри, чтобы никто ничего не заподозрил. Хёнджин обещает себе успокоиться и отстать от парня. Пока человек не захочет признаться в личном, нельзя торопить его. Чонина так интересно изучать — буквально каждый день Хёнджин открывает в нём новое. В фильме начинается сцена с песней «Someone in the crowd», в которой подруги Мии вытаскивают девушку на вечеринку. Хёнджин пытается расслабиться и просто насладиться. — Очень красивая песня, — комментирует Чонин, открывая очередное печенье. — Мне тоже нравится! — возмущается Хёнджин. — А досталась она Рюджин! Пусть только попробует ошибиться. Чонин тихо посмеивается. День и вправду вышел сложным и взбалмошным: но куда важнее то, что сейчас они с Чонином смотрят фильм, время от времени комментируя сюжет и события, и практически касаются плечами. Обнять бы его сейчас за талию и положить свою голову на грудь, услышать стук его сердцебиения и ощутить горячее дыхание на макушке… но Хёнджин не имеет права. В картине мира Чонина они всего лишь друзья, которые только знакомятся, сближаются. Хёнджин как будто считает это немного нечестным по отношению к младшему. Он должен быть более последователен, когда дело касается Чонина. Дождевые капли стучат по оконному стеклу, и серое небо постепенно превращается в грязно-чёрное. День плавно перетекает в вечер. Если оторваться ненадолго от экрана, можно заметить, как спальня погрязла в сумерках: только сине-сиреневые отблески с экрана ложатся на стены, и Хёнджин понемногу начинает замерзать. Кружки чая давно опустели, а ощущение теплоты в груди и вокруг лёгких рассеялось, оставив после себя озноб. Чонин тоже шмыгает носом — ничего удивительного, они больше часа просидели в одном положении, застыв от отсутствия движения. — Чонин-и, ты чего? Замёрз? Тот промаргивает и в замешательстве смотрит на Хёнджина. — Ну… Ты не против укрыться? — Давай, конечно, — Хёнджин двигается, приподнимая ноутбук, чтобы Чонин спрятал их вплоть по плечи под одеялом. Волна тепла тут же пробегается по телу, и Хёнджин немного отстраняется, чтобы ненароком не задеть Чонина. Ноутбук падает с мягкой поверхности, Чонин ловит его в последний момент и ставит себе на колени. — Всё хорошо видно? Не отсвечивает? Прости, это единственный способ его удержать. — Да, всё отлично. Не переживай, сюжет-то я всё равно знаю наизусть. — Можешь подвинуться поближе. Я не против. Садись, как тебе удобно. Хёнджин мнётся, но всё-таки подползает ближе к Чонину, опираясь своим плечом о его тело. — Точно? Хёнджин поднимает неуверенный взгляд, но Чонин почти не обращает внимания: он поглощён фильмом. Так что, лишь осторожно и невесомо потираясь ухом о его плечо, Хёнджин укрывается одеялом по шею. Его колени упираются Чонину в бедро. И в отражении экрана он замечает, как рука Чонина, высвобождаясь из тисков прижатых друг к другу тел, прячется за их плечами, а затем появляется слева от Хёнджина. Чонин поправляет одеяло, укрывая весь корпус старшего, и опускается вниз по подушке. Это то, о чём он думает, или Хёнджин от трепета в сердце снова неверно трактует каждое движение? Но Чонин взгляда с него не сводит, словно ожидая его следующего шага. Если бы Хёнджин сейчас тоже повернул голову, их губы ударились бы друг о друга. — Ложись, — шепчет Чонин, стараясь не превышать громкость фильма. И Хёнджин не медля укладывает голову ему на плечо, тая от такой близости. Он вытягивает руки под одеялом, сжимает их между коленями и попросту вверяет себя Чонину. Ему вовсе не непривычно ощущать чужое тело, но с Чонином это похоже на что-то… своё, интимное, такое, что Хёнджин хочет скрыть, никому не показывать. И когда он вернётся домой поздним вечером, то сможет улыбнуться этому воспоминанию. Он лежит у Чонина на плече, вдыхая с его шеи аромат парфюма и… ещё один, его тела. Он смотрел «Ла-Ла Лэнд» десятки раз, но даже не представлял, что в один из просмотров будет влюблён так же сильно, как главные герои. — Смотри-ка, та песня, которую ты пел в пятницу? Герой Райана Гослинга выходит на мост, начиная свою песню про город звёзд. — Ага, она, — Хёнджин гордо вскидывает подбородок. И тихо подпевает. Совсем скоро петь её будет уже не актёр в кадре, а сам Хёнджин на сцене во время выступления, и он надеется, что Чонину его исполнение понравится больше. Хёнджин утопает в этой полуромантичной атмосфере, чувствуя себя тающей льдинкой. И не только потому, что начинает согреваться под одеялом. Хёнджин холодной щекой чувствует нежный фланель чужой рубашки, и словно никакой неловкости между ними никогда и не существовало. Пожалуйста, молится он, пусть никто не побеспокоит и не тронет их. Пожалуйста, забудьте про них двоих и позвольте насладиться временем вместе, даже если ему совсем ничего не светит. Эта влюблённость исцеляет его: после стольких лет скитаний в одиночестве замёрзший подросток наконец находит себя в чьих-то руках. Чонина тоже хочется согреть. И исцелить. Наверное, Хёнджин серьёзно попал, раз при нём не сдерживает своих мыслей. Через экран Хёнджин замечает, как меняется Чонин, когда находится дома. Если так подумать, до этого Хёнджин видел его в форме, школьной или спортивной. А сегодня Чонин открылся ему с другой — домашней — стороны. Длинная чёлка небрежно и привлекательно спадает на густые брови, лицо расслаблено, раскрытые манжеты и ворот рубашки смяты, верхние пуговицы расстёгнуты. Выглядит, как чей-то бойфренд. Ещё полгода назад, когда Хёнджин стал замечать своего постоянного зрителя на верхних рядах актового зала, Чонин был неказистым, неуклюжим и угловатым, как все подростки, смотрел на сцену оленьими глазами и хлопал в ладошки тихо, аккуратно, будто боялся выделиться среди аплодисментов остальных. Сейчас его взгляд стал мудрее и смелее, из него исчезла эта детская искорка, уступив место зрелому спокойствию, на изящных запястьях проступили переплетения голубых вен, на месте впалых щёк появились острые скулы, он вытянулся. Из прелестного и хорошенького первоклассника он прекратился в причину меланхоличных вздохов Хёнджина. Юноши растут неконтролируемо быстро: если в конце предыдущего учебного года они вызывали лишь умиление, то по завершении каникул по щелчку пальца превращались в молодых мужчин. Чонин напоминал скульптуру, которую осторожный мастер старательно ваяет несколько лет. Он возмужал. Только растрёпанным до сих пор остался. Такой Чонин нравился Хёнджину до безумия. Воспоминания о прошедшем концерте исчезают, словно это произошло не несколько часов назад, а… вчера? на прошлой неделе? Хёнджин радуется, что это испытание для них обоих наконец кончилось: в вечер воскресенья они могут отдохнуть, не забивая голову. Хон Тэсон и его копия в лице младшего брата лопаются, как мыльные пузыри, гул толпы и удушающая давка рассыпаются пылинками в памяти, грудь наконец поднимается и опускается в размеренном темпе, дыхание восстанавливается. Весь витавший в воздухе негатив растворяется, улетает, словно дым. Отменить бы завтра все дела и остаться так же лежать в кровати, ни о чём не беспокоясь. Фильм кончается, и Чонин долго молчит, смотря, как убегают вверх титры. Хёнджин его понимает: он при первом просмотре тоже долго не мог вымолвить ни слова, смотря на своё отражение в тёмном экране. Первые слова Чонин произносит, когда сайт автоматически закрывает видео и им в глаза ударяют прямоугольники рекламы. — Я теперь понимаю, почему Рюджин сказала мне, что вы измените сюжет… — печально усмехается он. — Да… отчасти, поэтому тоже. Слова выходят помятыми, как самый первый бумажный самолётик Хёнджина. Он засмотрелся и не заметил, что на глаза снова выступили слёзы. Растрогался. — Поэтому это мой самый любимый фильм, — добавляет Хёнджин, не сползая с плеча Чонина. — Он о любви. Конечно, я много читал. Много смотрел. Но никогда ещё не чувствовал столько желания просто быть рядом с другим человеком и творить вместе с ним, как здесь. — И правда, — соглашается Чонин. — Прекрасный фильм. Хёнджин улыбается, пряча губы под одеялом. — Тебе понравилось? — Да… спасибо, что предложил посмотреть. Не думал, что меня так сильно зацепит. Мне кажется, сейчас я вообще не смогу сказать свои впечатления. Нужно немного отойти. — Всегда рад обсудить его с тобой, — успокаивает его Хёнджин. — Если будет нужно, пиши, говори. Поверь, я отложу все дела, чтобы о нём поболтать. — Отлично, мы остановим работу всей секции, чтобы срочно обсудить ту самую сцену? Они тихо хихикают, и Хёнджин утыкается носом ему в плечо. Губы касаются ткани рубашки. Он пропадает. Совесть оттягивает его подальше от тела Чонина, разве что позволяет продолжить касаться того ногами. — Я музыку поставлю, чтобы тихо не было, — произносит Чонин. И правда. Стоит. Может, Хёнджин отвлечётся на яркие клипы. Там всякие новинки вышли, наверное. Чонин открывает вкладку YouTube и нажимает на первое попавшееся видео. Они слепо смотрят клип недавно дебютировавшей группы. Хёнджин уверен: Чонин тоже сейчас где-то не здесь. Возможно, в мыслях о фильме. Он действительно не из простых: заставляет задуматься о важности других людей в жизни, о чувствах, о которых нужно заявить как можно скорее, о том, чтобы не потерять человека, которого хочешь держать за руку всю жизнь. Хёнджин старался жить, не совершая ошибок главных героев, но — смешно — даже сейчас стеснялся. Хорошо, что тот перехватил инициативу. — Слушай, сонбэ, — вдруг говорит он. — Я хотел… кое-что спросить у тебя. Стеснялся до этого, но понимаю, что ты единственный, кто может дать мне совет. Хёнджин старается не смущать его пристальными взглядом: продолжает смотреть клип — цветные картинки, как в калейдоскопе, сменяются перед глазами. Там же, сквозь фигуры участниц группы, проглядывается и отражение Чонина. — Что такое? Раз единственный, то, скорее всего, догадывается Хёнджин… — Как и когда ты… понял… что тебе мальчики… ну… Хёнджин опускает плечи. Так и знал. Вряд ли Чонин обошёл бы стороной его признание, если испытывал то же самое. — Когда я осознал свою ориентацию? — помогает ему Хёнджин. Чонин кивает. — Давно ещё. Лет в четырнадцать. Мне было совсем несложно себя принять, хоть и страшно. Мне понравился один… мужчина. Я знал, что есть парни, которым нравятся другие парни, в Америке уже давно легализовали однополые браки, гораздо чаще стали репрезентовать ЛГБТ в кино и книгах… Весь мир наконец начал приходить к осознанию того, что это нормально, но мои родители к таким людям всегда относились гневно. Я же никогда не видел в этом ничего плохого. А потом и сам влюбился. Даже не останавливал себя. Несчастливо, к сожалению. Но после этого случая постоянно подмечал, что меня привлекают незнакомцы на улице, в автобусе, одноклассники тоже начали нравиться, я считал их куда красивее девочек… я бы сказал, что это многолетние наблюдения. — То есть девочки тебя совсем не привлекают? Хёнджин одобрительно улыбается, показывая, что младшему не нужно ничего стесняться. Это в порядке вещей. Хёнджин не осудит — только поддержит. — Они классные и интересные, но нет. В эстетическом плане — да, девчонки все красивые. Но в романтическом меня к ним не тянет. Хотя моя мама верит, что мы с Рюджин встречаемся. Чонин посмеивается. — Заблуждается? — Ещё как. — И… тебе тяжело живётся с этим? — осторожно интересуется Чонин. — Ну, ограничения чувствуются, — размышляет Хёнджин. — Как минимум в семье. Я не могу спокойно пошутить про то, что мне кто-то нравится, не могу спросить совета у родителей. Они ожидают, что я женюсь, у меня будет ребёнок. Мне кажется, я никогда не смогу признаться им. Единственный выход — поскорее заработать денег и уехать от них подальше, чтобы спокойно жить с тем, кого люблю. Ну и, конечно, мне тяжело завести отношения. С ними рядом ощущается недосказанность, а вот с друзьями мне спокойно. С Ёнбоком, с Рюджин, вот… и с тобой тоже, — улыбается он. — Я рад, что меня окружают такие хорошие и добрые люди. А ты что? Хочешь признаться кому-то? Или просто выговориться нужно? — Нет, я просто хотел узнать, как ты справляешься… со всяким. Знаешь, многие ведь ненавидят себя, мучатся… а ты принимаешь себя таким, какой есть. Это здорово. — А что в этом плохого? Это просто мои чувства. — Но придётся тяжело, если ты влюбишься, правда? Чонин впервые смотрит на него. Его глаза выглядят влажными, словно стеклянными, и кончик носа с щеками краснеют. Хёнджину хочется думать, что из-за фильма. Он достаточно наплакался сегодня. — Я имею в виду, я даже не смогу нормально признаться. Вдруг он посмеётся нади мной или же… навредит. — Чонин-и… Несмотря на то, что Хёнджин часто обращался к нему ласково, в этот момент ему сильнее всего захотелось прижать его к груди. Кажется, Чонин рискнул выдать то, что так долго томилось в душе. Хёнджин надеется, что под влиянием фильма, а не чего-то другого. — Конечно, это тяжело. Чтобы признаваться в таком человеку, нужно быть уверенным, что он не сделает тебе больно. Нужно узнать его получше, дать намёки, посмотреть на его реакцию, поговорить на эту тему как бы невзначай. Я уверен, наше поколение более открытое, и как бы взрослые ни боролись с нами, мы перестаём быть чем-то запретным в глазах ровесников, понимаешь? Это прогресс. Не бойся себя только… К тому же, если ты точно узнаешь, что чувства безответны, то их будет легче отпустить. Это лучше, чем томить себя надеждой. — Просто я… хочу влюбиться, — резко выдыхает Чонин. Хёнджин замолкает, понимая, что ему нужно было время на подготовку. — Но… Это же… здорово, — голос надламывается. — Я рад, что ты себя принял, — говорит Хёнджин, чтобы не оставаться посреди неловкой тишины. — Но тебе не нужно ничего бояться. Чем сильнее ты пытаешься подавить чувства, тем упорнее они будут всплывать. Это как бревно топить — бесполезно. Кстати, — он толкает его в бок, — ты же понравился этому парню с бумажными самолётиками. Между вами что, что-то происходит? — Да хватит, — Чонин наконец расслабляется, вытирает глаза кулачками. — Это не так. Не знаю, мне вообще кажется, что я не смогу стать для кого-то тем самым. — Чонин, ты красивый, интересный, весёлый и старательный, — закатывает глаза Хёнджин. — Ну кому ты не понравишься, скажи? — Я думал, я незаметный. Хёнджин приглаживает его волосы, обводя подушечками пальцев ушную раковину. — Растрёпа. — Что? — Растрёпа ты, говорю, — ухмыляется Хёнджин. — Как же ты можешь быть незаметным, когда я тебя вижу постоянно? Маячишь перед глазами. На выступления наши ходишь, молоко у меня из-под носа воруешь, мимо пробегаешь так, что меня чуть с ног не сбиваешь. Мы даже на одном концерте оказались, — Хёнджин тычет его пальцем под рёбра, отчего Чонин вскрикивает и смеётся. — И как, скажи мне, тебя можно не замечать? Ты же везде! Чонин, жмурясь, отбивается от его рук, а Хёнджин, складывая пальцы на манер паучьих лапок, пробегается вверх от его живота к груди и сползает к бокам. Чонин сжимает ноги в коленях, превращаясь в крохотный комочек, и слёзы из его глаз брызгают — но уже от смеха, а не от грусти. — Ладно, ладно, убедил. — Ты такой же интересный и прекрасный человечек, как и все вокруг, слышишь? И даже не вздумай винить себя в своих чувствах, если они появятся! Я лично надеру зад тому, кто посмеет тебя обидеть. — Слушай, — откашливаясь, произносит тот и почёсывает нос, — а могу я спрашивать у тебя советы? — Конечно, пиши в любое время, — Хёнджин склоняет голову. — Научу тебя всему, что знаю сам. Среди нас чувствуй себя как свой. И ещё… Хватит, наверное, с этим «сонбэ», ладно? Слишком формально. Зови меня хёном. — Хорошо… хён. Хёнджин-хён, — Чонин, как блаженствующий лисёнок, робко ластится макушкой к его руке. — То-то же. Хёнджин уходит, когда небо окончательно темнеет, а дождь прекращается — лишь капли продолжают стекать с крыши и гулко ударяться о внешний подоконник. На улице зябко, ветер качает голые ветви высоких деревьев. — Ты… напиши, как доберёшься… — просит Чонин. Хёнджин застёгивает пуговицы пальто и поднимает ворот — укрыться от ветра во дворе. — Обязательно. Надеюсь, я не отвлёк тебя от дел? — Впереди ещё целый вечер, всё успею. Тем более я хорошо отдохнул. А вообще… надо бы Чанбину позвонить, узнать, как он. Этот симулянт чувствует себя прекрасно в заботливых руках Ёнбока, даже беспокоиться не надо, думает Хёнджин. — Я Ёнбоку тоже напишу, — тем не менее соглашается он. Бедный Чонин: даже не догадывается, сколько афер проворачивается у него за спиной. — Ну что, до встречи завтра в школе? — Да… до встречи. Теперь, если вы начнёте репетировать, я смогу подпевать где-нибудь за кулисами. — Ещё бы. Подходи завтра к половине пятого, если сможешь. Будем встречать нашего нового, — Хёнджин морщит нос, — режиссёра. — Ну посмотрим, как он справится. Сомневаюсь, что он разбирается в искусстве. — Без сомнений, ему лишь бы найти лазейку в наших счетах, — ворчит Хёнджин. — Пофиг, ничего у него не выйдет, — и закидывает рюкзак на плечо, с улыбкой маша ладонью. — Спасибо тебе за вечер. Хёнджин продолжает стоять в коридоре, спешно изучая лицо Чонина. Он хочет убедиться, что тот пришёл в себя после панической атаки, но не спросит же он об этом напрямую, верно? Однако Чонин кажется спокойным. Он смотрит на старшего с лёгким интересом, вскидывая брови и приподнимая уголки губ, будто готовый ответить на вопрос, который Хёнджин вот-вот задаст. Боже, нет. Не стоит напоминать о случившемся. Может, Чонин и сам забыть поскорее хочет. Хёнджину не хочется на него давить. Если что, справится о состоянии завтра. Капли редко ударяются об оконное стекло такси, словно кто-то небрежно швыряет их с неба. Хёнджин откидывается к подголовнику, ленивым взглядом изучая грязные лужи в ямах и колеях. Он едет домой. Хотя — он уверен — то желанное ощущение спокойствия и понимания, о котором он мечтал каждый день, уставший и отчаявшийся, Хёнджин обрёл в объятиях Ян Чонина под тёплым одеялом. Он не сказал этого, но, если честно, каким бы ни был их новый режиссёр и каких бы испытаний ни подкинул директор, у Хёнджина появились силы всё это преодолеть. Как же не хочется, чтобы эта сказка между ними заканчивалась. Хёнджину слишком понравилось держать его за руку и обнимать его, когда тот плачет. Слишком понравилось вызывать улыбку на его лице. Слишком понравилось быть причиной его смущённого смеха и красных щёк. Проводя подушечкой пальца по окну вслед за стекающей вниз каплей, Хёнджин понимает: уже не получится отпустить. Если Чонин так сильно хочет влюбиться, то… он может влюбиться в Хёнджина, правда? Ведь Хёнджин ни за что не причинит ему боль. Хёнджин доезжает до дома, придавленный желанием лечь в постель и уснуть. И, вообще-то, ему совершенно ничего не мешает это сделать: но Хёнджин, едва снимая с себя верхнюю одежду, прячется в ванной и первым делом достаёт из кармана телефон. Смахивает издевательские сообщения Рюджин и Ёнбока, уведомления из социальных сетей, непрочитанные сообщения — и открывает мессенджер, грустно улыбаясь. Он не знает, какое место занимает в жизни Чонина и какое ещё займёт в будущем. Но даже если ему не суждено сблизиться с ним, Хёнджин попросту счастлив тому, что они наконец смогли провести время вместе. И по-человечески поговорить друг с другом. У Чонина на аватарке картина неизвестного Хёнджину автора. Он открывает диалог и печатает своё сообщение. А когда оно наконец доходит — и Чонин моментально прочитывает — Хёнджин осознаёт кое-что очень важное. Первым сообщением в их диалоге было простое, но искреннее и многозначное«Я дома».
***
Связка ключей гремит в ладони Ёнбока, и дверная ручка легко поддаётся нажатию. Дождь стучит о черепицу часто и сильно, будто пытаясь проломить крышу, но под прочным навесом бой крупных капель слышится уже приглушённо: они задерживаются в металлических углублениях и, стекая по пологому склону, приземляются на кирпичную дорожку во дворе, заполняя собой грязные щели; липкая влага больше не попадает за шиворот — лишь стекает на воротник с кончиков растрёпанных волос. Завтра погода наверняка не изменится. Зачерствевший снег требовалось смыть с земли, а зиму — наконец растопить. Долгожданный мартовский дождь с радостью взял на себя эту обязанность. Ёнбок впускает Чанбина первым, отряхивает их зонты над ковриком у двери и сам заглядывает внутрь, вздрагивая от резких объятий домашнего тепла. Из гостиной доносятся знакомые звуки поднадоевшей рекламы. Ёнбок косится на Чанбина и прижимает палец к губам, что расплываются в улыбке: мол, погоди, давай устроим сюрприз. Чанбин понятливо кивает. Мама сидит на длинном диване, повёрнутая спиной к прихожей: напрягая зрение, Ёнбок различает в экране ноутбука на её коленях знакомый бело-синий фон рабочей программы. Ну и труженица. Даже в выходные занята. Телевизор она, скорее всего, включила для фона: под стук дождевых капель об окно её всегда клонило в сон, а ненавязчивая музыка помогала держать в фокусе внимание. — Мам, мы дома, — оповещает Ёнбок, сдерживая смешок. Женщина пару секунд слепо смотрит на то, что только недавно напечатала в текстовом документе. Видимо, её озадачило слово «мы». Потому что Хёнджина Ёнбок так не представлял: тот внаглую заваливался на диван сразу рядом с мамой, не церемонясь, а Рюджин сама себя представляла, с порога начиная флиртовать с женщиной. Значит, наверняка подумала та, Ёнбок привёл кого-то особенного. Женщина тут же убирает ноутбук с колен и оборачивается, облокачиваясь локтем о диван. — Смотри, кто к нам пришёл, — выдыхает Ёнбок, указывая на Чанбина обеими ладонями, а затем переплетает свои пальцы у груди, не зная, куда деть руки. Женщина широко улыбается. Чанбин кланяется. — Здравствуйте, тётя Ёнми, — сдержанно произносит он, застенчиво поджимая подбородок и пряча улыбку. Однако округлившиеся от напряжения щёки его всё равно выдают. — Чанбин-а, привет, — она склоняет голову на бок, а затем приподнимается с дивана, выходя в прихожую. — Наконец-то ты решил к нам зайти? Я уже успела по тебе соскучиться. — Это всё Бок-и, — хмыкает Чанбин. — Сделал мне выговор за мою скромность. — Я его пригласил, — Ёнбок почёсывает затылок; капли перебегают с кончиков прядей на его пальцы. — Он давно у нас не был… — И то правда, — фыркает мама. — Хёнджин Ёнбоку уже всю постель отлежал, мне стало казаться, что он мой второй сы… — она внезапно переводит взгляд на лицо Чанбина, замечая пару царапин над бровью и на носу. — Господи, вы откуда такие раненые пришли? — Чанбин героически боролся с гравитацией, — говорит Ёнбок. — И со льдом, — добавляет Чанбин. — С друзьями на катке были. Ёнбок учил меня кататься. Правда, — он втягивает воздух и мягко кладёт ладонь хёну на спину, — я совсем не слушался учителя. — Ну, я уверена, Ёнбок согласится дать ещё пару уроков, да? — мама треплет сына по голове. Она полностью озвучивает его мысли. — Кушать не будете? — Мы перекусили в кафе, — Ёнбок поднимает взгляд на Чанбина. — Так что… пойдём обработаем раны? — Если захотите кофе, позовите, — улыбается мама. — Мне и самой пора бы немного отвлечься от работы. Ёнбок согласно кивает и ведёт Чанбина на второй этаж. Ступени тихо поскрипывают при каждом шаге — дом у них старый, достался ещё от прабабушки, которой повезло устроиться в тихом районе Сеула. Ёнбок отсюда переезжать не планировал: его спальня, довольно просторная и светлая, находилась в отдалении, так что если бы он нашёл свою вторую половинку, места здесь хватило бы им обоим. И личного пространства тоже — родители всё равно занимали спальню на первом этаже. В детстве Ёнбок жил рядом с ними, но после поступления в старшую школу попросился переехать в одну из гостевых комнат наверху. С тех пор он чувствовал себя комфортно и свободно без ощущения родительского контроля. Он уже часто думал об этом и так же часто принимал одно и то же решение: если у них с Чанбином что-то получится, то он пригласит его переехать к ним в дом. Ведь члены семьи должны жить вместе. Ёнбок приносит с собой аптечку, усаживаясь на кровати рядом с Чанбином. — Ну что, герой, — улыбается он, смачивая ватную палочку обезораживающим средством, — будешь сидеть смирно? — Да ладно, Бок-и, я же взрослый мужчина. — Сейчас мы это и проверим. Ёнбок подносит палочку к его лицу, осторожно касаясь кожи на лбу. Чанбин шипит, вжимая голову в плечи. — Я даже раны не коснулся, — смеётся Ёнбок. — Давай скорее, — цедит сквозь зубы Чанбин. Ёнбок двигается на кровати, вплотную прижимаясь своим бедром к чужому. Чанбин был сильным и смелым, лез в драки и гордился, когда получал раны, но что ненавидел больше всего на свете, так это эти же раны обрабатывать. Шипение обезораживающего средства на свежем порезе сводило его с ума. — Я тебя знаю, — приговаривает Ёнбок, свободными пальцами разворачивая голову Чанбина к себе и сжимая его щёки в руках. — Дай тебе волю, и ты вообще не будешь синяки свои лечить. — Потому что это просто синяки, — округлившимися губами проговаривает Чанбин. — Пройдут сами через пару дней. — Это не просто синяки, хороший, — говорит Ёнбок, пока Чанбин в ожидании бегает глазами по его лицу. — Любые раны имеют значение. Помнишь, ты мне это говорил? — Согласен, только если обрабатывать их будешь ты, — умудряется ухмыльнуться тот. Ёнбок шлёпает его по плечу, глупо смеясь. — Идиот, — шепчет он, протягивая руку. — Давай. Чанбин послушно вкладывает свою ладонь в его и пальцами щекочет тыльную сторону. Ёнбок вовремя перехватывает их, подушечкой большого поглаживая чужие костяшки. Руки Чанбина были нежными и тёплыми. Может быть, задумывался Ёнбок, и не всегда, но каждый раз, когда он их касался, они словно заранее были готовы к нему. Готовы держать его и утешать. Они утопают в мягкой хлопковой ткани одеяла: бледная ладошка Ёнбока исчезает под крупным смуглым запястьем; да, именно он будет обрабатывать царапины, но именно Чанбин сейчас подбадривает и благодарит его за заботу. — Обещаю, я быстренько, — Ёнбок осторожно касается кончиком палочки царапины на лбу. — Тебя ждёт подарочек. Чанбин стоически жмурится и кусает губу, пока Ёнбок проводит ваткой по красноватой полоске. Отчасти Чанбин был прав: ну что так волноваться из-за этих ран, правда? Ну ударился лбом об ограждение, пока падал на льду, да и что он, один такой, в конце концов? Конечно, сегодня до Чанбина падали и другие люди, а в давке на концерте кто-нибудь из зрителей непременно пострадал, как Чонин-и, испытавший паническую атаку, но… то были другие люди, а перед ним прямо сейчас сидел Чанбин. Чанбин, который научил его не бояться быть собой. Чанбин, который доказал ему, что вместе они справятся, что бы ни случилось. Чанбин, который разделял мечты Ёнбока о совместном будущем в моменты их самых крепких объятий. Чанбин, который принёс ему букет тюльпанов и назвал малышом, несмотря на то, что Ёнбок старше. Пальцы аккуратно накладывают толстый слой мази на царапины. Ресницы Чанбина подрагивают, он дышит медленно, словно боится вздрогнуть или случайно толкнуть Ёнбока. Тот замечает, как под полуприкрытыми веками взгляд его направлен вниз. — Ты зачем так опасно падал, Чанбин-и? — шепчет Ёнбок. Больше самому себе. — Ну… должны же мы были оставить их наедине… — виновато бурчит парень. — Чонин бы не поверил, если бы не увидел на мне царапины. — Не думал, что двойные свидания могут быть такими опасными, — вздыхает Ёнбок. — В следующий раз придумаем что-нибудь менее травмирующее. Пойдём на аттракционы, притворимся, что заблудились, пусть ходят вдвоём без нас. — На аттракционы? — уголки губ Чанбина приподнимаются, хоть и дрожат временами от холодного прикосновения мази. — Хочешь проехаться в вагончиках в тёмном туннеле? — Спасибо, мы с тобой уже достаточно близки, чтобы я стеснялся жаться к тебе от страха. Настала их очередь сближаться. — Думаешь, Чонин зажмурится и романтично уткнётся Хван Хёнджину в плечо? — он коротко шипит. — Зная Хёнджина… утыкаться будет он, — улыбается Ёнбок. — Трусло. Ёнбок ради приличия закатывает глаза. — Зато… они перестанут бояться прикосновений. Когда влюбляешься, каждое прикосновение отдаётся ударами тока, такими искрящими. Кажется, ты выдашь свои чувства, даже если просто случайно столкнёшься с человеком мизинцами или уберешь упавший на плечо лист. Чанбин расплывается в улыбке, наклоняясь вперёд. Свободная рука перехватывает запястье Ёнбока. Он подмигивает, а затем опускает взгляд на губы напротив. — Ли Ёнбок, вы не боитесь выдать свои чувства, пока промываете мне раны? С этим шматком бежевой мази на лбу он может даже не претендовать на великого соблазнителя, скептично думает Ёнбок. Но тепло проходит по телу снизу вверх, и он выпускает воздух из лёгких, сосредотачиваясь на липкой мази на кончике пальца. — Я расскажу классному руководителю, что надо мной издевается второклассник по имени Со Чанбин, — Ёнбок резко выворачивает запястье влево, ослабляя хватку Чанбина, и выворачивает локоть так, что тот угрожает при неосторожном движении ударить ему в кадык. Младший, не убирая глаз с губ, в одобрении выгибает бровь. — Молодец. Как я учил. — Я не против взять дополнительные уроки. — Я у тебя — катанию на льду, ты у меня — бою? — Нам ещё нужно будет многому научиться друг у друга. Чанбин довольно кивает. — Каждый раз вспоминаю, — Ёнбок нежно берёт его за локоть, осматривая синяк, — тот день в кабинете у медсестры… Ёнбок тянется за смоченной тряпочкой и на всякий случай отжимает лишнюю воду в тазик. Капли, повторяя стук дождевых по крыше, так же ударяются о пластиковый сосуд. Чанбин тогда знатно разрисовал ему лицо всевозможными мазями и пластырями так, что Ёнбок стал выглядеть ещё хуже, чем после… драки. Они выпросили лёд в кофейне сразу после катка, но ему всё казалось, что мало. Ведь это по его вине Чанбину пришлось калечить себя на льду — весь план Ёнбоку принадлежал. Так что он самолично его вылечит. Даже если Чанбин будет упираться. — Я так испугался за тебя тогда… — выдыхает Ёнбок. — За меня-то чего пугаться? — Ну… Тебе же попало из-за меня. И, кто знает, такое могло запросто повториться, — Ёнбок едва касается его локтя, оставляя влажные пятна на покрасневшей коже. — Вот я и боялся, что нам от этого не отмыться. Не только… мне, я имею в виду. Кто-то пострадал из-за меня, разве не повод винить себя ещё больше? — Бок-и, — Чанбин перехватывает его взгляд, и тряпка из рук Ёнбока со шлепком падает обратно в тазик. Он рассеянно отворачивается: знает же, что обещал и себе, и Чанбину перестать корить себя за случившееся. — Это дела давно минувших дней. Если бы я не вступился за тебя тогда, сидели бы мы с тобой сейчас… — он косится на их ладони, подушечкой указательного пальца поглаживая бледную кожу, — вот так? Несчастье всегда приносит с собой что-то хорошее. Если сравнивать с тем, что у нас есть сейчас, тот инцидент был лишь ночным кошмаром, воспоминанием, от которого лучше избавиться, чтобы идти вперёд. Разве не так? Ёнбок невольно приподнимает уголки губ, кивая. Конечно, конечно это так. Чанбин обладал уникальной способностью приводить его мысли в порядок, когда Ёнбок тонул в них, как в болоте, — он подавал руку, напоминая о том, что их ждёт яркий солнечный свет. Трясина далеко не выход. Даже не верилось, что этот же человек пару часов назад с громкими криками грохался на лёд. Чанбин умело совмещал в себе ребяческую, наивную, весёлую сторону и глубочайшую мудрость, до которой сам Ёнбок, он чувствовал, будет идти ещё очень долго. Хотя, может быть, эту мудрость Чанбин всегда проявлял, просто по-разному. — Не знаю, что бы я делал без тебя… — Ну, ну, — Чанбин накрывает его щёку свободной ладонью. — Сейчас снова заплачешь. Давай не будем о грустном. Ёнбок склоняет голову вбок, сдерживаясь, чтобы не коснуться его пальцев своими. Тепло рук Чанбина после прогулки под дождём такое необходимое — мурашки сковывают тело, распространяясь вниз, к замёрзшим ногам. Согревающий, мягкий, большой, как одеяло, и так же, как одеяло, видел так много слёз Ёнбока. Впитывал каждую из них в себя. — Ты прав, с тех пор многое изменилось, — Ёнбок наклоняется к его уху, проглатывая горечь воспоминаний. — Теперь я, не спрашивая разрешения, могу сделать так. Сухими губами он касается чужой щеки, оставляя на ней короткий, но уверенный и смелый поцелуй. Кучерявые пряди источают сладкий аромат шоколада вперемешку с солёным — дождя. — Бок-и… Чанбин осторожно убирает пальцы, перемещая их Ёнбоку на плечо. Это единственное, что они пока могут себе позволить. Ёнбок соврёт, если скажет, что никогда не мечтал поцеловать его не по-дружески. Не вот так целомудренно и наивно. А так, как имеют право все любовники этого мира — вот только понимает, что это опасно. За поцелуем последует надежда, за надеждой — слёзы, срывы. Ёнбок не хочет рушить то, что они с такой заботой и осторожностью выстраивали. У них есть шансы, но лишь по окончании школы. И, судя по тому, как нежно, но крепко держит Чанбин его плечо, чувства Ёнбока взаимны. Не стоит торопить события, в этом правда нет смысла. И Чанбина обманывать будет неправильно. Ёнбок держит в уме, что они есть друг у друга. Пожалуй, это для него самое главное. — Вот и подарочек. А теперь снимай штаны, — тут же повелительно произносит он. Глаза у Чанбина округляются, и с выдохом вырывается удивлённое «э?!» — Давай-давай, там тоже синяки, — Ёнбок тянется к его ремню, одной рукой ловко управляясь с пряжкой. Чанбин, шипя, отъезжает по постели к стене, сгибаясь пополам и преграждая путь проворным пальцам Ёнбока к его ширинке. — Да нормально у меня там всё! — возражает он, прижимая чужую руку своим животом. — Честное слово, Бок-и, я не против, чтобы ты меня раздел, но не при таких обстоятельствах. Ёнбок забирается пальцами Чанбину под свитер и щекочет живот в районе пупка, отчего тот взвизгивает, уваливаясь на бок. — Не представляю, что подумает твоя мама, когда услышит такие звуки из твоей спальни, — переводя дыхание, говорит он. — Снимай штаны уже. — Я буду жаловаться ей! Ты меня домогаешься. — Она знает мои серьёзные намерения относительно тебя. — Я попал в логово к лисе. — Скорее, в её крохотный мир. Они замирают. Ёнбок убирает руки, растерянно моргая и озираясь по сторонам, а Чанбин, пользуясь моментом, обхватывает его тело и валит за собой. Ёнбок визжит — ноги падают между бёдер Чанбина; носом он ударяется о его ключицу. — Коленки сам обработаю, — обещает младший, подмигивая. — Дома. На этот раз правда. Ёнбок смеётся, кивая. — Ладно. Лучше бы мы их в музей позвали, что ли… Там легче найти повод оставить их в одиночестве. Чонин-и ведь художник. Он мог бы устроить Хёнджину настоящую экскурсию, а мы бы под шумок… Хёнджин бы и не заметил, что мы исчезли: он так сильно по Чонину фанатеет. Чанбин цокает. Подкладывает локоть под голову и переворачивается на спину посреди большой кровати; второй рукой обнимает Ёнбока за талию и устраивает на собственной груди его худенькое тело. Тот заползает на постель с ногами, окольцовывая бёдра Чанбина своими, обнимая его под спиной и оглаживая грудь. Голова привычно ложится на ключицу. Так мягко, вздыхает он, стоит почувствовать вновь запах родного тела. — Да и Чонин не меньше. У него весь скетчбук в портретах Хёнджина. — Чонин думает, что он совсем незаметный. Приходит на репетиции и выступления, от Хёнджина взгляд не отводит, а надеется, что его никто не видит. Но он в этом похож на маленького наивного щенка, который считает, что утаил от хозяев свою шалость. Со сцены видно куда больше… — Да любой дурак заметит, что он тащится по актёру, — фыркает Чанбин. — Я много раз намекал Хёнджину, мол, он же твой преданный поклонник, значит, чувствует к тебе что-то. А он считает, что Чонин любит его только как актёра. — Меня бесит, что мы не можем напрямую им сказать: так и так, Чонин, готовь самые красивые труселя, ты нравишься Хёнджину и вы идёте на свидание. Ёнбок хихикает Чанбину в грудь, пальцами сжимая ткань его свитера. — Это же, видите ли, их секрет, — продолжает бурчать тот. — А то, что они глазами голодными друг на друга смотрят, мы не учитываем. — А ты замечал, какими они неловкими становятся, когда оказываются рядом? — подхватывает Ёнбок. — Ещё бы! Хёнджин как-то ему подмигнул — я думал, придётся скорую вызывать. Чонин с ним рядом как оголённый нерв становится. Стоит Хёнджину его имя назвать, так он всё, на колени падает. — Я видел, как он в пятницу заигрывал с Чонином, — вспоминает Ёнбок. — Не слышал, о чём они говорили, но когда их прервали, у Чонина было такое лицо, будто его оторвали от чего-то интимного. Чанбин тоже смеётся — когда он лежит на спине, смех у него всегда хриплый и бархатный, как хруст снежинок под ногами. Вибрация в его груди отдаётся у Ёнбока в кончиках пальцев. В комнате кисловато пахнет лекарствами, но он проникается и другим ароматом. Ароматом Чанбина и тепла рядом с ним. — Знал бы он, каким его видит Хёнджин… Для него он самая яркая звёздочка на небосводе зрительного зала. На самом деле, будь у Чонина чуть больше уверенности, он бы легко завоёвывал сердца. Он, знаешь, выглядит, как… — Ёнбок щёлкает пальцами. — Как бойфренд. Уютный и комфортный. Который всегда позаботится, утешит… — Даже если самому будет больно. Все силы внутри соберёт и поспешит на помощь. Ёнбок затихает, глубоко задумываясь. Чонин и Хёнджин идеально друг другу подходят. И он гордится тем, что становится свидетелем их расцветающей, как вишня, любви. Ведь не может же быть так, что они струсят и так и не решатся построить то, к чему так стремятся! — Я надеюсь, у них всё будет хорошо. Они… Они очень смелые… — произносит Ёнбок, взволнованно моргая несколько раз. — Чонин всё ещё боится, — сообщает Чанбин. — Говорил мне, что слышал, как из-за ориентации… — он крепче хватает Ёнбока за талию, косясь на него сверху вниз, — одного парня избили. В основном, из-за этого он откладывает признание Хёнджину. По телу Ёнбока проходит волна озноба. — Слухи так быстро просочились… — только и шепчет он. — Но ведь… Неправильно всё это. Почему парни и девушки могут спокойно проявлять свою любовь друг к другу, а мы вынуждены… вот так вот тихо, чтобы не дай бог кто увидел… как будто совершаем что-то запрещённое… а другие и вовсе считают, что имеют право унижать и бить нас за это… Если у Чонина и Хёнджина всё получится, я буду ими гордиться. Они сотворят историю, — Ёнбок робко поднимает голову, пытаясь понять реакцию Чанбина. — Хотел бы я, чтобы историю сотворили мы… Чанбин молчит, встречаясь с ним взглядом. Печальным, удручённым. Но уголки его пухлых губ приподнимаются. — Мы сотворим, — произносит младший, — ещё какую сотворим. Ёнбок понимает: этот разговор будет бессмысленным. Они уже это обсуждали, и Чанбин предлагал разное — он даже предлагал попробовать. Но тем, кто отказывался, был Ёнбок, как бы сильно ни любил сам. У них уговор: не раньше выпуска из школы, — и оба считали его логичным и правильным. — Чонин и Хёнджин знают, на что идут, — напоминает Чанбин. — У нас с ними совсем разные пути, Бок-и. Помни, я люблю тебя сейчас и я буду любить тебя потом. Мои чувства никуда не денутся: ни завтра, ни спустя долгие годы. А вот сейчас мне куда важнее знать, что ты в безопасности. Ёнбок смущённо улыбается, губами утыкаясь в свитер. — Мне тоже. Мне тоже важно это знать. Ни Чонин, ни Хёнджин даже представить себе не могут, какой Чанбин на самом деле — зрелый, словно живёт далеко не первую свою жизнь. — И я… тоже люблю тебя, Чанбин-и, — признаётся наконец Ёнбок, хотя они и так знали это. Уже очень давно. — Пойдём перекусим? Мама будет рада тебя видеть. — Правда? — Ещё бы. Она тебя обожает, — хвастается Ёнбок. — Это у вас семейное. Дождь продолжал накрапывать, размеренно стуча по крыше. Здесь, в тишине самого отдалённого уголка коридора второго этажа, дождь всегда звучал особенно громко, будто увлекал уютную спальню в согревающие объятия, показывал, что своих настоящих желаний и тем более настоящего себя можно не скрывать. Чанбин этой спальне подходил как нельзя лучше: если в периоды печали и грусти Ёнбок чувствовал необходимость в человеке рядом, то это всегда был исключительно Чанбин. Сильный, надёжный, понимающий и донельзя простой, он и сам был похож на утешающий дождь, который смоет все сожаления и переживания ушедшего дня. Ёнбок надеется, что тоже может подарить Чанбину спокойствие и стать его отдушиной. По крайней мере, прижимаясь к его груди щекой и обнимая его за шею, Ёнбок пытается сказать: я здесь, я рядом. Вдыхает аромат его тела, а вместе с ним — каждое переживание Чанбина, каждое его опасение. Он настолько рядом, насколько Чанбину это нужно. Они лениво поднимаются с постели, чувствуя, как туман сонливости уже собирается полностью их поглотить. Тело морозит, но это — лишь от усталости и пережитых эмоций. Сейчас они перекусят и придут в норму. Непременно. — Чанбин-и, — Ёнбок застенчиво почёсывает локоть, поджимая губы, когда они убирают аптечку и лекарства обратно в шкафчик и выбрасывают использованные палочки. — Чего такое? — тут же отзывается тот. — Останешься сегодня? Чанбин замирает, но на лице его скользит тень улыбки. Свет от лампы падает в ямочки на округлившихся щеках. — Я знал, что этим всё кончится. Надеюсь, Хёнджин с Чонином тоже додумались до чего-нибудь. Иначе целью этого плана будет свести не их, а нас. Ёнбок хихикает. — Завтра и выясним. — Посоперничать решил? Ну, Бок-и, дай им фору, они всё-таки лишь на этой неделе дружить начали. — Пусть нагоняют. Чанбин со звоном закрывает мусорное ведро, замечая, как его хён тщетно пытается скрыть хитрую улыбку. — Пойдём, флиртун, — цокает он, выталкивая его из ванной. — Знала б твоя мама, какой ты смелый в своих выражениях. Мартовский дождь продолжает стучать по крыше, когда они долго-долго засыпают в постели Ёнбока под одним одеялом. Чанбин прижимает его, сонного, к своей груди, даря короткий поцелуй в макушку. Ёнбок бормочет что-то невнятное в ответ и сразу же принимается сопеть.