Соната для двух клавиров

Их семейный доктор, по счастью, возвратился в Вену из своих путешествий, в которые его влекло, стоило лишь погоде чуть испортиться. Правда, в тот день он уехал в пригород, и слуге пришлось дожидаться его почти до самого вечера. Сальери все это время не отходил от постели больного, мучительно наблюдая его затрудненное дыхание и мертвенную бледность щек и не в силах ничем помочь. Он отказался от ужина, который принесла ему Терезия. — Распорядись постелить у меня в кабинете, — только смог сказать он ей. — Тонио, кто это? — спросила она осторожным шепотом, разглядывая Вольфганга с выражением испуга и любопытства. — Моцарт, — ответил он так же тихо. — А, пианист из Зальцбурга? — Композитор, — рассеянно поправил Сальери. — Что с ним случилось? — Не знаю. Я же не доктор, — сказал он более резко, чем собирался. Терезия округлила глаза. — Поклянись, что не имеешь к этому отношения! — сказала она. — Что? Нет! Конечно, нет, — он в изумлении стянул с себя сюртук, ослабил воротник сорочки. — Ты думаешь, я мог причинить ему какое-то зло? — Ты привёз его сюда, — заметила Терезия. — Но его же, наверное, станут искать… «Час от часу не легче, теперь она подозревает меня в каком-то преступлении», — подумал Сальери с неожиданной злостью и отчаянием. Терезия была его женой, матерью его детей… если в ее глазах он выглядел злоумышленником, что же скажут остальные, если слух пойдёт по Вене?.. А что, если Вольфганг умрет сегодня? Не будет ли Розенберг первым, кто обвинит его, Сальери, в этой смерти? Услышав стук копыт по мостовой, Сальери сам взял свечу и вышел встречать доктора, прикрывая огонек ладонью. — Ну-с, вы, я вижу, в добром здравии, — приветствовал его доктор, поспешно забирая из экипажа чемоданчик. — Что-нибудь с супругой? С детьми? — Прошу, скорее, — только и мог вымолвить Сальери. Голос плохо его слушался. Доктор, если и был удивлен, увидев своего пациента, то виду не подал. Сразу же смерил пульс и попросил сделать свет поярче. Слуга зажег еще несколько свечей, после чего Сальери его отослал — что бы ни сказал доктор, лишние уши здесь были не нужны. — Часто у молодого господина случаются такие... состояния? — спросил доктор. — Он говорил о недуге из детства… — ответил Сальери, припомнив какой-то давний разговор. — Я рекомендую кровопускание. — Делайте все, что сочтете нужным, — ответил Сальери. — Только, ради бога, скажите, что сможете помочь. В этот момент явилась горничная, посланная Терезией, с одной из сорочек Сальери. За ней шел слуга с тазом и простынями. Доктор мягко и настойчиво выставил хозяина из комнаты. Сальери едва нашел дверь — и отправился прямиком на кухню: ему требовалось выпить. Терезия пошла за ним. Она, к счастью, ни о чем больше не спрашивала, — сама наполнила стакан и подала ему. Оба сели к столу и некоторое время молчали. — Я ведь помню Моцарта ещё мальчиком, — сказала вдруг Терезия, и Сальери поднял на неё взгляд. Она сидела задумчивая, словно перебирала картинки из прошлого в своем воображении. — Отец водил меня на их концерт здесь, в Вене. Он, Амадеус, выступал вместе со своей сестрой, Анной, кажется... Ее я плохо запомнила, а он был хорошеньким, словно ангел. Паричок, камзол, всё как у взрослого. И такие изящные манеры. Он нисколько не дичился публики. Был учтив с императрицей… С ними был там мужчина — их отец или опекун, он принуждал детей ко всяким фокусам — завязывал им глаза, и они играли вслепую… После этого я и сама захотела учиться музыке. Потом, когда из меня не вышло толку, стала мечтать, чтобы наши дети стали музыкантами. Сальери удивлённо воззрился на неё. — Ты никогда не говорила мне этого, — заметил он. — Я полюбила твои руки, — сказал Терезия, потупившись. — Полюбила прежде, чем осмелилась поднять на тебя взгляд. — Постой… Ты вышла за меня только потому, что искала кого-то похожего на Моцарта? — спросил он медленно. — Я не была влюблена в Моцарта, — качнула она головой. — Только в его музыку. В ту радость, которая как будто переполняла его, стоило ему сесть за клавир… Что же с ним все-таки случилось? Он болен? Он умрёт? — Откуда мне знать? Почему ты решила, что я причастен к этому? — спросил Сальери устало. Она взглянула на него и поспешно опустила голову, разглаживая подол платья. — Ты никогда никого не приводил в наш дом. Разве только учеников, но он не твой ученик, ведь он и так… — она, спохватившись, умолкла. Но он додумал без труда: «Он и так превосходит тебя». Разве не об этом же говорил ему когда-то фон Штрак? Моцарт украл у него жену, украл Катарину и всю венскую публику. Что-то тёмное вспыхнуло в этот момент в сердце Сальери. Будто запела, тонко и тревожно, скрипичная струна. Но он вспомнил лицо Вольфганга, искаженное страданием, вспомнил его доверчиво-беспомощный жест, когда он склонил голову к Сальери на плечо — и тьма ушла. «Нет, — подумал Сальери. — Какие бы демоны ни жили внутри меня, я никогда не причиню ему зла». — Ступай спать, — велел он Терезии, забирая с собой недопитый стакан. — Я пойду, взгляну, как он. И, не дожидаясь ответа, ушёл наверх. * Лишь под утро, промучившись в кресле в смежной с кабинетом комнате, Сальери вспомнил про Вебер. Бедняжка, наверное, с ума сходит. Когда доктор заявил, что кризис миновал, Сальери наскоро составил записку и отправил слугу в дом Моцартов. За окнами совсем рассвело, и Вольфганг лежал на подушке бледный, с заострившимися чертами, разметавшимися волосами, в розоватом свете утра. Что он там говорил про утренний свет — цветные стёкла?.. Мысль не была додумана, Сальери опустился на край постели и склонился над другом. — Вольфганг, — позвал он тихо и положил ладонь на его лоб. Ресницы дрогнули, но никакой другой реакции не последовало. — Он просто спит, — успокоительно сказал доктор, собиравший в углу комнаты свой чемоданчик. — Не тревожьтесь. — Вы знаете, что это за недуг? — спросил Сальери негромко. Доктор покачал головой. — Как будто нервная болезнь. Я прописываю пациенту больше отдыхать и съездить на воды. Сальери лишь вздохнул. О покое мечтать не приходилось, только не теперь и только не в Вене. «Но что, если бы меня не оказалось рядом? — подумал он. — Нет, я теперь буду присматривать за ним. Никому я не смогу доверить эту обязанность». Он расплатился с доктором и снова сел у постели больного, боясь пропустить момент, когда тот очнется. Без парика и краски на лице Вольфганг выглядел совсем мальчишкой. Его короткие пепельные волосы падали на лоб и щеки неровными, будто давно не стриженными, прядями, и Сальери, не удержавшись, провел по ним рукой. Ничего большего он себе не позволил, ведь нынче они еле-еле смогли вырвать Моцарта из когтей смерти. В комнате стоял едва уловимый запах — Сальери знал его и ненавидел всё то, что с ним было связано — все эти тазы и окровавленные тряпки, — запах страдания и бессилия. За окном постепенно разгорался день, комната наполнялась звуками города — Сальери механически раскладывал их на голоса торговцев, стук проезжающих экипажей, даже скрип шарманки, но вслушивался только в дыхание Вольфганга. Он бросил взгляд на часы над камином — скоро все в доме поднимутся, дети начнут бегать и шуметь, а ему самому придет пора собираться к ученикам. Словно в ответ на эти мысли Моцарт задышал тише, пошевелился и открыл глаза. — Доброе утро, друг мой, — сказал он слабым голосом. — Где мы? Я что, выпил вчера лишнего? Сальери едва не зарыдал от облегчения и сжал худую прохладную кисть Моцарта, лежащую поверх одеяла. Вольфганг пристально посмотрел ему в лицо и немного нахмурился. — Что я натворил? — спросил он. — Танцевал на барной стойке? С кем-то подрался? Получил бутылкой по голове? Чувствую себя ужасно… — он едва заметно пожал руку Сальери в ответ. — Нет, нет, — ответил Сальери. — Ваша репутация не пострадала. У вас случился приступ, и я увез вас к себе. Мой доктор оказал вам помощь. Теперь вы в безопасности. Не волнуйтесь, я отправил записку госпоже Веб… вашей жене. Он почти задохнулся, сказав столько слов разом. Моцарт, похоже, не вполне еще осознавал, что происходит. Он смотрел рассеянно и как будто безучастно. — Вольфганг, вы понимаете меня? — спросил Сальери настойчиво. — Да… — отозвался тот. — Просто ваш голос… так похож на музыку. Они замолчали, но Сальери было не до музыки, от усталости и пережитого волнения у него вдруг заныло всё тело. — Кто такой Флоран? — спросил он, что-то припоминая. — Вы звали его. — Я... ничего не помню, — признался Моцарт, закрывая глаза. — Но я мог говорить странные вещи. Простите, если напугал вас. Так уже бывало прежде. Из-за этих приступов отец и не хотел отпускать меня одного в Вену. Ещё мальчиком я как-то услышал слова нашего домашнего доктора о том, что умру молодым. — Какая чушь! — с сердцем воскликнул Сальери. — Господь этого не допустит. Выпейте немного вина, вам станет легче. Он наполнил бокал и помог Вольфгангу приподняться. Тот сделал всего пару глотков — слабость заставила его вновь опустить голову на подушки, но губы его и щеки слегка порозовели. — Оставайтесь в постели, — сказал Сальери непреклонно. — Я должен сейчас уйти на уроки. А вечером отвезу вас домой. Он дождался, чтобы Моцарт прикрыл глаза в знак согласия, и с тяжелой головой отправился к ученикам. * Сальери едва помнил, как прожил этот день. Механически выполняя свои обязанности, он все время мыслями возвращался к Вольфгангу и с ума сходил от тревоги. Несколько раз у него возникал порыв послать домой записку, справиться о его состоянии, но ему не хотелось показать излишнюю заботу и объясняться потом с Терезией. Вечером, когда он вернулся, он застал Вольфганга спящим. Слуга, приставленный к нему, доложил, что молодой господин один раз поел бульона и с тех пор от него больше не было никаких распоряжений. Кроме того, днём доставили записку от госпожи Моцарт. Она благодарила за заботу о своем муже и уверяла, что сама нездорова, иначе тотчас бы явилась за ним. Судя по всему, она была убеждена, что Вольфганг просто перебрал в трактире с приятелями. Однако тон ее записки был весьма учтивым, если не считать многочисленных ошибок — похоже, она и вправду не была особенно грамотна. Сальери зашел в кабинет и зажег новую свечку, поскольку прежняя уже прогорела и погасла. Вольфганг сменил позу и спал теперь на боку. Дыхание его было глубоким и ровным, несмотря на все еще болезненный вид — опасность миновала. Сальери осторожно опустился на край постели возле него и поправил одеяло. — Какой ты бледный, — подумал он вслух. — Но какая удивительная мраморная красота заключена даже в этой твоей болезненности. Если бы я только мог вечно сидеть возле тебя, если бы мог одним только взглядом защитить тебя ото всех невзгод, клянусь, я всю свою жизнь променял бы на это… Моя белая лилия… Мой ангел… Моё сердце. Он задержал руку на плече Вольфганга, и вдруг представил, как приходит сюда каждый вечер и видит его в своей постели. Как откидывает одеяло и ложится рядом с ним. Как обхватывает его руками, забирается ладонями под рубашку… Он непроизвольно сильнее сжал пальцы, и Вольфганг пошевелился. Он открыл глаза и слабо улыбнулся, встречая взгляд Сальери. — Я… разбудил вас? Простите, — невольно смешался Сальери. — Но это все равно пришлось бы сделать. — Который час? — спросил Вольфганг сонно. Даже после долгого молчания его голос не утратил чистоты и как будто не нуждался в подстройке. — Недавно закончилась вечерняя служба. Я обещал вашей супруге вернуть вас нынче домой, — сказал Сальери. Моцарт не без усилия сел, выпутываясь из одеяла. — Благодарю вас за заботу… обо мне… и о Констанции, — сказал он, растирая глаза кулаком, как ребенок. — Сам Господь послал нам вас… или… будем теперь на «ты»? — добавил он, взглянув на Сальери из-под упавшей на лоб чёлки. — Вы ведь все-таки сказали мне «ты». Я знал, что вы не удержитесь. Сальери нервно дернул воротник и едва не оторвал его, отступая к дверям. Неужели Вольфганг только притворялся спящим — и услышал весь его несдержанный сентиментальный лепет? — Я… пришлю слугу. Он поможет вам одеться, — пробормотал он, чтобы оправдать свое бегство. * Этой ночью Сальери увидел странный сон, как будто снившийся ему и раньше. Ему вдруг явилась картина из забытья, из предчувствия их встречи, из ее предвестия, — когда он лежал в лихорадке минувшей весной. Он видел Моцарта, которого ещё не знал тогда, видел его открытую шею в воротнике сияющего пайетками сюртука, его шальную улыбку и растрепавшиеся волосы. Теперь во сне он, наконец, сделал то, что давно хотел — запустил в эти волосы пальцы, накрыл эту улыбку своими губами и прошептал в неё, почему-то по-французски: — Не расслабляйся, это был только первый акт… Во втором на сцене появится злодей, одержимый тобой, Микеле. Голос его прозвучал неожиданно громко и полноводно. И Моцарт, глядя на него своими сияющими, густо подведенными черной краской глазами, сказал, продолжая улыбаться: — Ты микрофон не выключил. — И что теперь? — ответил он и проснулся. Из-за неплотных штор в комнату пробивался серый рассвет, разбиваемый цокотом копыт о мостовую. Демоническое сновидение покинуло его. Но Моцарт остался, бился в груди, как второе сердце. Сальери провел рукой по лбу, покрытому испариной, достал из-под рубашки крест и, до боли сжимая в ладони, стал читать утреннюю молитву.