Соната для двух клавиров

Периодические головные боли и тревожные сны, тогда еще первые предвестники грядущего, омрачили Сальери подготовку премьеры «Семирамиды». Но Вольфганг был рядом, в его обществе Сальери забывал о своих тревогах. С премьерой было связано для него и еще одно счастливое обстоятельство: Франческо известил его открыткой, что намерен приехать. Удивительно, но прежние достижения — покоренная им Королевская Академия, успехи в миланской опере и многочисленные постановки в Австрийской империи не шли для Сальери ни в какое сравнение с тем, что сейчас к нему на премьеру собирались два дорогих ему человека. — Я хотел бы познакомить тебя кое с кем, — сказал он Вольфгангу, когда они вдвоем разбирали на «Чердаке» его партитуру. — Со своим братом. — С Франческо? — удивился Вольфганг. — Да, — сказал Сальери. Он достал ноты и взял скрипку. «Штормовую» симфонию он переиграл столько раз, что уже знал на память, но при Вольфганге слишком волновался и не хотел, запнувшись, испортить впечатление. Поэтому он разложил ноты на крышке клавира и вынужден был обходить его по кругу, пока произведение не закончилось. В финальной точке он вернулся к началу и оказался возле Вольфганга, восседавшего за клавиром. — Что ж, это мой брат, — сказал он. — Он приезжает в конце недели и намерен остановиться у «Венгерской короны». Мы могли бы поужинать там втроем после премьеры. — Охотно, — улыбнулся Вольфганг. — Тем более, мы теперь немного знакомы с ним, — он отобрал у Сальери скрипку и стал тихонько щипать струны, воспроизводя по памяти мелодию симфонии. — Правда, это знакомство пока одностороннее… — Не вполне, — Сальери положил смычок на крышку клавира и посмотрел на Вольфганга. — Я рассказывал ему кое-что о тебе, когда гостил. — Вот как, — отозвался Вольфганг, не прерывая своего занятия. — Что же? — Лишь самые общие вещи, — пожал плечами Сальери. — Что ты мой друг. Мой близкий. Что ты мне дорог, — он налетел на тёмный взгляд Вольфганга, как лодка на скалы, и, теряя всякое здравомыслие, договорил: — Что я люблю тебя без памяти, всем сердцем, больше жизни своей… Что ты… что… mi fai dimenticare Iddio*… Он шагнул вплотную к поднимающемуся ему навстречу Вольфгангу, привлек его к себе, целуя в шею. — Ты действительно сказал ему все это? — спросил Вольфганг, отстраняясь. — Так он, должно быть, меня ненавидит. — Вовсе нет! — горячо возразил Сальери. — К тому же, в ту пору ты еще не знал о моих чувствах. Я представил тебя ему своим возлюбленным, а не любовником. — А как ты собираешься представить меня сейчас? — поинтересовался Вольфганг хмуро, выкручиваясь из объятий, и принялся сосредоточенно заворачивать скрипку в ткань. — Так, как ты сам захочешь, — ответил Сальери. — Ты не оставил мне большого выбора. — Можем притвориться, что ты по-прежнему ничего не знаешь. — Опять сделаешь то своё сердитое лицо? Что ж, изволь, но не обещаю, что не отплачу тебе тем же. — Опять залезешь на какой-нибудь парапет? О, ради всего святого! — машинально выпалил Сальери. Вольфганг прищурился. — У меня были причины залезть на парапет. Мне было не по себе, — сказал он, будто оправдываясь. — Я хотел сделать глупость. Мне казалось, если я буду делать такие глупости, все станет проще. Сальери взглянул исподлобья. — Ты напугал меня тогда, — сказал он, ощущая, как разгорается в нём та давняя обида. — Это сразу стало очень личное. — Ты смотрел на меня все время сердито! — Никогда. — Хорошо! А в доме у баронессы? — Я был потрясён, — ответил Сальери. — Я встречал до этого дня взбалмошного мальчишку, а услышал большого серьезного музыканта. Я потерял голову после этого, не мог спать. Я думал… думал только о тебе. Вольфганг оставил скрипку и отошел к камину, нервно потирая руки, словно замерз. — Ты мог бы сказать мне и раньше. И тогда я… все делал бы иначе. — Что иначе? — спросил Сальери. — Я бы не женился. Или не связал бы себя с Веной. — Я не хотел, чтобы ты уехал из Вены, — возразил Сальери. — Конечно. Ты хотел, чтобы я оставался здесь и принадлежал тебе, не так ли? Он обернулся с выражением отчаяния на лице. — Вольфганг, — умоляюще произнес Сальери, медленно подходя ближе. — Ты мое единственное счастье. Я соглашусь на любые твои условия. Я говорил и подтверждаю это вновь. — На любые, — повторил Вольфганг горько. — Я не могу ставить тебе условия. Что бы я ни попросил, это сделает несчастными многих людей. Твою семью, Констанцию, моего отца… может быть, и тебя тоже. — Золотое мое сердце, ангел мой, — только мог сказать Сальери. Он прижал Вольфганга к себе, касаясь там, где Вольфгангу это нравилось, покрывая его лицо поцелуями, и тот привычно сдался и больше ничему не противился. * — Маэстро Глюк каждую сцену строит по драматическим законам. Но все они как будто составлены в ряд одна за другой. У тебя же я слышу драматическое развитие от сцены к сцене. Эта внутренняя цельность поразила меня еще при первом прослушивании, — сказал Вольфганг. Они сидели втроем за столиком в «Венгерской короне» после премьеры и официальной дворцовой церемонии. Франческо Сальери приехал в Вену с сыном, но Гильермо был еще слишком юн, и его отправили ночевать к баронессе фон Вальдштеттен, привечавшей всех в своем большом доме. Моцарт, которого Сальери представил по его первому имени «Вольфганг», очевидно понравился Франческо. Но весь вечер в его взглядах, обращенных к брату, сохранялось легкое недоумение, почему Сальери не отпускает Вольфганга от себя ни на шаг. Сальери же так и не нашел в себе сил открыть Франческо правду и даже старался держать себя как можно более ровно с Вольфгангом, хотя возвращение к прежней отстранённой маске давалось ему теперь с трудом. Впрочем, после нескольких совместно распитых стаканов Франческо уже смирился с тем, что в их с братом дуэт затесался кто-то третий. — Точнее и я не смог бы сказать, — одобрительно улыбнулся он оценке, которую Вольфганг дал «Семирамиде», и его лицо с грубоватыми чертами сразу смягчилось. — Здесь мне было проще чувствовать себя в материале, — ответил Сальери, благодарно поднимая свой бокал. — В прежнем сочинении я делал то, что хотел от меня император. В этом сделал то, что хотел сам. — Поднимемся ко мне в комнату? — предложил Франческо, когда бутылка опустела. — Уже поздно, но мне не хочется спать. Они переместились из трактира в его номер, и Франческо тотчас достал из дорожного сундука скрипку. — Я в прошлом музыкант, но всерьез вернулся к музыке лишь недавно, — объяснил он Вольфгангу. — На годы забыл, какая это была радость. Тонио, там в шкафу у меня должна быть припрятана еще бутылка… Сальери разлил им еще вина, пока Франческо играл какие-то легкие и приятные вариации — это удивительным образом накладывалось на тот покой, что поднимался в его памяти при воспоминаниях из детства. — Ты, я вижу, вспомнил эту вещь. Я часто играл её прежде. Мне было тогда восемнадцать, и я был дураком, — сказал Франческо, откладывая скрипку. — Я закурю, с вашего позволения. Сальери молча потягивал вино. После пережитых премьерных волнений он чувствовал усталость и покой, рядом с ним были люди, которых он любил, и сердце его было на месте благодаря этому обстоятельству. Пока братья негромко переговаривались вполголоса, Вольфганг взял скрипку Франческо и, отойдя от них в другой конец комнаты, словно давая им время побыть наедине, заиграл. Это были вариации на «Семирамиду». К светлой ритмичной торжественности скрипичных аккордов из оригинала добавилась тема куда более нежная, лирически-протяжная, в ней растворялся тот жесткий ритм, который так любил Сальери, и она сделалась органичнее, словно биение сердца. В этой второй мелодии звучали недавние вариации Франческо. Два их голоса, два музыкальных строя говорили друг с другом, разные и неуловимо похожие. Братья отдавали приоритет в музыке скрипке, ведь для них обоих она была первым инструментом и в каком-то смысле — символом их любви. Бог знает, как Вольфганг сумел угадать это. Лишь к концу игры Вольфганга Сальери понял, что сидит, выпрямив спину и сжав руки в смятении и трепете. Франческо замер в такой же взволнованной позе, и пепел с его сигары сыпался на пол. Встретившись взглядами, они мгновенно поняли друг друга без слов. Франческо тоже слышал это: их музыка была только средством, материалом — но в руках Вольфганга она стала чудом. Когда Вольфганг опустил смычок и обернулся к ним, Франческо встал из кресла и, поклонившись ему, произнес мягко: — Для меня огромная честь — наконец познакомиться с вами, Амадео. * — Как ты изменился за эти полгода, Тонио, — сказал Франческо на прощание. Вещи были уже уложены в дилижанс, лошади нетерпеливо фыркали, кучер ерзал на козлах. Франческо в дорожном сюртуке казался одновременно чужим и родным, и хотелось поскорее прервать затянувшееся прощание — или не отпускать его вовсе. — Как тебе к лицу любить и быть счастливым, — продолжал он, немного понизив голос. — Я рад видеть тебя таким. И рад был встретиться с твоей семьей, — оба невольно бросили взгляд в сторону Вольфганга, который о чем-то приятельски беседовал с Гильермо. У самого Сальери не получилось так легко расположить к себе племянника, тот держался с ним скованно и заметно робел от венской чопорности, которая и на Сальери наложила за годы жизни в столице свой отпечаток. Простота и сердечность манер Вольфганга, напротив, покоряла в один миг даже не знакомых с ним людей. Не так ли было до этого с Бертом, с Терезией, и с тем старым шутом-скрипачом? Не так ли и сам Сальери лишился своего сердца прошлой весной в Шенбруннском дворце? — Береги его, — добавил Франческо. — И не кори себя за то, что счастлив. Вольфганг, будто почувствовав взгляд, обернулся и, не таясь, одарил Сальери любящей улыбкой — его смелый и прекрасный Вольфганг, его храбрая птичка… Сальери почти смущенно посмотрел на брата, и тот привлек его в объятия. Кто бы мог подумать, что оба они, сыновья лавочника, окажутся такими сентиментальными? — До свидания, до свидания. Друзья Тонио — мои друзья, — сказал Франческо, пожимая на прощание руку Вольфганга. — Вы можете быть уверены, что у вас есть теперь еще один преданный друг в Италии. Когда дилижанс, наконец, тронулся в путь, Сальери без грусти отпустил его. Он с улыбкой смотрел теперь только на Вольфганга. — Чему ты улыбаешься? — спросил Вольфганг с ласковым удивлением. — Я и сам не знаю, — признался Сальери. — У меня так легко на сердце. Я скучаю по тебе. Хочу поцеловать тебя. Поедем на «чердак»? Если поторопимся, успеем еще полюбоваться закатом. — Поедем, дорогой мой, — согласился Вольфганг. Дилижанс уже исчез из виду, и Сальери ещё не знал, что следующая встреча с Франческо будет куда более печальной. * «Чердак» нагрелся за день, здесь было тепло и душно. Они открыли окна и расстелили одеяло прямо на полу. Лето нежно обволакивало их, время неторопливо струило сквозь них свой ход. Сальери держал руку Вольфганга в своей, слушал его ровное спокойное дыхание. Этот вечер принадлежал только им двоим, будто ничего больше не было — ни Вены, ни забот, ни вынужденного обмана. — У каждого тихого источника, под каждым цветущим деревом приходишь ты ко мне**, — продекламировал Вольфганг певуче, устремляя на него взгляд. — Не кощунствуй, Вольфганг, — прошептал Сальери и обвил его руками, как изгибы скрипичного ключа обвивают нотный стан. Перевернувшись, оказался сверху и заглянул в его лицо — Вольфганг не спорил, но ясные глаза его как будто говорили в ответ: «Разве кощунственно это — любить, мой дорогой Антонио?» …Ночь была тихая, светлая — едва стемнело на западе, как уже на востоке забрезжило снова. Увы, рассвет во все времена был жесток к влюбленным. Свеча почти совсем догорела и чадила в подсвечнике. Вольфганг клевал носом, но Сальери не мог спать. Горячее тело под тонкой рубашкой сводило его с ума, заставляло кровь кипеть. Он целовал узкую лодыжку и думал, что мог бы валяться в ногах у этого мальчишки, будь тот хоть немного хитрей и коварнее. Что отказался бы ото всего мира по одному лишь его слову. Но Моцарт совсем присмирел, будто ягненок: не обжигал взглядом из-под ресниц, не выкручивался из объятий, улыбался устало и сонно. Сальери продвигался губами вверх по его ноге, задирая подол рубашки, оставил несколько поцелуев на внутренней стороне бедра и на животе, вклинился коленом между ног, склоняясь над сонным Вольфгангом, требовательно поцеловал его в губы. Тот медленно подался навстречу, и Сальери снова ощутил, как волной накатывает страсть. Это могло продолжаться вечно. Желание вспыхнуло с новой силой. Вольфганг сводил его с ума. Будто голоса в «Сонате для двух клавиров», звучали, бились два их сердца. ___ * Ты заставляешь меня забыть бога (итал.) ** Перифраз гётевского «Магомета» (1772–1773): «У каждого тихого источника, под каждым цветущим деревом приходит Он ко мне»