Подарки зятя или эльфийское проклятье

      Роберт, младший сын сэра Роджера, провёл как в тумане то утро, когда стало известно, что его старшего сводного брата больше нет в живых. В первую минуту горе заставило его пролить немало слёз, после чего в сердце наступила ноющая боль, словно он резко разучился плакать, да и вообще что-либо чувствовать.       Все события последнего дня пронеслись перед глазами как кадры киноленты, в которой он не участвовал лично. Эдварда нашли в грязной канаве у Темзы с перерезанным горлом ближе к рассвету, а инспекторы Скотланд Ярда уже несколько часов кряду мучили его семью расспросами, прочёсывали их городской дом в Белгравии и его окрестности с собаками и ручными фонариками и разве что только в их родной Уорикшир ещё не отправили конвой c офицерами. Некогда роскошный особняк теперь напоминал городскую свалку, а в кабинете сэра Роджера вывернули ящики, вынесли содержимое шкафов, заглядывали за портьеры предыдущих графов Ковентри и за книжные полки с собранием сочинений Джона Локка, будто надеялись найти там потайной проход в СССР. Даже бренди не пожалели!       И хотя подтверждений этому ещё не нашлось, никто из офицеров полиции почему-то не сомневался, что Эдварда убили, да и Роберт не верил, что его брат наложил на себя руки. Пусть они и не всегда находили общий язык, одно оставалось очевидным: Эдвард хранил множество секретов, и на весь Скотланд Ярд нашёлся бы только один инспектор, способный во всём разобраться.       — Скоро ли придёт мистер Гренби, папа? — вяло спросил он у отца, впервые проронив хоть слово за то утро. Сэр Роджер, недалеко ушедший от младшего — и единственного теперь! — сына в словоохотливости, так и не ответил ему, но мать сочувственно похлопала его по запястью:       — Скоро, Бобби.       Роберт разговаривал мало, но замечал гораздо больше, чем казалось его родным, и, получив такой ответ, принялся и дальше разглядывать форму стоявшего впереди констебля. Аскет по натуре, он не любил шумных компаний, пробовал алкоголь всего раз в жизни и совсем не умел общаться с противоположным полом. Зачастую пугал прислугу бледностью лица при чёрной копне волос, особенно когда прогуливался по ночам вместе с книгой по коридорам, мучаясь от бессонницы, или когда ещё в раннем детстве страдал лунатизмом.       «Далёкий от мира насущного словно монах святого ордена!». Так шутил над братом Эдвард, ведь он сам никогда не отказывал себе в земных удовольствиях, связывался с девицами лёгкого поведения, и, весь пропахший спиртным, приходил домой под утро, а затем, уткнувшись лицом в подушку, спал до полудня.       Тому, что они выросли такими непохожими, впрочем, нашлось объяснение. У братьев были разные матери, и недруги зачастую жаловались сэру Роджеру на его старшего сына от первой жены, леди Кэтрин, скончавшейся от чахотки, когда Эдварду только исполнилось семь лет. «И этого тунеядца вы сделаете своим наследником?! Если он унаследует ваш титул, род Ковентри опозорится на всю Англию!».       Тем не менее, Роберт не считал себя лучшим выбором в борьбе за титул графа Ковентри, хотя и понимал, что другого пути у его отца нет и вряд ли уже появится. Младший сын от второго брака, считавшегося, к тому же, мезальянсом, Роберт не мог наследовать сэру Роджеру так, как бы хотелось, скажем, его матери, или, согласно традициям, сделал бы Эдвард. Не то, чтобы «Бобби» это расстраивало — он никогда не отличался честолюбием и мечтал только об одном: карьере сыщика, — но Эдвард сам рыл себе могилу многие годы и, в конце концов, провалился в неё. И кого теперь винить?       — Сэр Роджер, — эхом раздался под ухом голос молодого констебля, но граф Ковентри не ответил, и ему пришлось позвать повторно: — Сэр Роджер, мы всё это время ждали инспектора Гренби. Он очень хотел заняться этим делом. Его Кадиллак уже заехал во двор. Похоже, теперь наше расследование сдвинется с места.       Роберт знал, что отец, несмотря ни на что, очень любил Эдварда, и ужасная потеря, чьей жертвой они все сегодня стали, на многие годы омрачит его лоб. К нему, Бобби, старик относился так, как и подобало вести себя с младшим сыном или даже с дочерью: никогда не повышал голоса, не отказывал в маленьких капризах и не ждал и не требовал многого. На Эдварда, в котором всё же видел наследника, зачастую ругался, придирался по пустякам, грозился лишить содержания и благословения, а тот обижался, злился, громко хлопал дверьми. Роберта всё это лишь забавляло. «Глупый! На тебя ему хотя бы не всё равно!».       Теперь, когда Эдварда не стало и он больше не мог этого увидеть, любовь отца к нему проявлялось только отчётливее, так что Роберт даже немного ревновал его к брату. Всё то утро сэр Роджер просидел в кресле, не шевелясь, будто изваяние, и лишь изредка дёргано вёл плечами, прерывисто моргал и хватался за трость. Констебли то и дело мельтешили по дому, о чём-то шептались, однажды пустили собак по коврам из Бомбея, куда сэр Роджер зачастую ездил навещать своего друга-набоба, назначенного в провинцию королём ещё до того, как там приняли Конституцию и провозгласили Индию республикой. Собачьи следы остались даже на паркете. Вторая жена, леди Джулия, суетилась вокруг сэра Роджера, но старик не обращал внимания ни на неё, ни на Бобби. Младшая дочь, Агнесса, ещё более отчуждённая от всего житейского, чем брат, тихо сидела в уголочке и вышивала. Роберт иногда очень жалел сестру. Мать, конечно, хотела, чтобы её единственный сын хоть немного интересовался поместьями отца и его позицией в Палате лордов, но гораздо большим разочарованием для неё стала дочь, и она никогда не упускала возможности напомнить ей об этом.       «Ну и семейка у нас, — с иронией подумал Роберт. — Увидишь — испугаешься».       Но инспектор Гренби не испугался бы. Инспектор Гренби взялся бы и за самый сложный случай, потому что лучше него никто не раскрывал преступлений. Если Эдварда действительно убили, то уж мистер Гренби точно докопается до правды!       — Никогда бы не подумал, что когда-нибудь приеду в этот дом не с дружеским визитом, а по такому печальному случаю, — прямо с порога заявил инспектор Гренби. Лёгок на помине! Колокольчик на двери звякнул, а дым от его сигар разлетелся по всему этажу.       Роберт тотчас поднялся с места и несколько секунд заворожённо смотрел, как внушительная фигура Генри раздавала поручения. Радость впервые за тот день наполнила его сердце. Гренби снял с плеч пальто с меховым воротником, швырнул его констеблям и, подбоченившись и широко расставив ноги, прошёл в гостиную. Роберт мог видеть своё отражение в серванте напротив и, заметив неистовый восторг в синих как британский флаг глазах, зарумянился. Как он, должно быть, смешон со стороны!       Худенький, чернявый аристократ, что в жизни не обидел мухи и не держал в руках ничего тяжелее книги, зато мечтал «ловить преступников» и «восстанавливать справедливость». Пусть, взглянув со стороны, люди в это и не верили, но он крепко стоял на ногах.       И хотя обожание какого-то мальчишки — пусть и сына лорда и студента Оксфорда, — очень льстило инспектору Гренби, для самого Роберта кумир юности значил гораздо больше, чем детская привязанность. В этой жизни он мало что действительно любил, но, если уж такое случалось, то проносил преданность через долгие годы. Когда ему исполнилось двенадцать, Генри, не при исполнении, часто заходил в гости и рассказывал о работе в полиции, а сегодня Роберту уже девятнадцать, и он ничего не хотел больше, чем походить на инспектора Гренби.       — Леди Джулия. — Когда Генри прошёл мимо и поцеловал леди Ковентри руку, Роберта обдало дорогим парфюмером, и ему захотелось чихнуть. — Мои соболезнования вашей утрате. Как сэр Роджер?       — Ужасно, мистер Гренби, — прикладывая к глазам носовой платок, бормотала леди Джулия, и весь их разговор доходил до Роберта эхом, но он честно, хоть и нетерпеливо, ждал, когда ему дадут слово. — Мне никогда не нравился этот бессовестный мальчишка. Скажете, что я, мачеха, предвзята к покойному? Так или иначе, а он довёл нас до того дня, когда только вы можете нам помочь!        Это было сущей правдой, ведь из всех офицеров Скотланд Ярда только Гренби пользовался уважением графа Ковентри и даже его дружеским расположением. Мать бормотала что-то в своём духе — про кофе, следы на коврах и дорогой одеколон, — а Роберт удивлённо заморгал. Перед ней стоял сам Генри Гренби, а она болтала про кофе!       — Констебли только что рассказали, что обчистили весь дом и комнату Эдварда в том числе, но ничего не нашли, — деятельно напомнил им Генри, почёсывая подбородок, — мы уже направили офицеров в ваш родовой дом в Уорикшире, но у нас до сих пор ни одной зацепки! Вы знаете, где ваш пасынок провёл вечер накануне? С кем виделся? У него нашлись бы враги? Туманное прошлое, мстительные возлюбленные?..       — Я знаю! — на одном дыхании выпалил Роберт.       В ту ночь Полина почти не сомкнула глаз. Ей приснился Уильям, его гневные кулаки и искусанные губы, стиснутые зубы и зловещий шёпот: «Я убью его, убью!». Затем Эдвард Ковентри, его воспалённые глаза, его мольбы: «Прошу, не оставляйте меня! Вы — моя единственная надежда!». Как наяву она видела, как он цеплялся за юбку её сестринского одеяния и его слёзы, слёзы… Выстрелы, кровь, боль и нищета. Боже мой! С таким-то прошлым будет ли она когда-нибудь счастлива?       Полина не смыкала век, и что-то внутри неё никак не утихало, грело и заставляло сердце стучать как бешеное при одной только сладостной мысли. Чувство вины перед Уильямом мучило её и изводило, но находилось место и для чего-то… нового?..       Во всём ужасе, что она видела в ту ночь, проскочил и лучик света, что упрямо манил её к себе, протягивая к ней руки, разгонял призраки прошлого и облегчал тревогу и страхи одним прикосновением.       «Полина, одумайся! — твердила она себе даже сквозь сон. — Ты вдова, на тебе ребёнок и пансион… Нельзя же влюбляться в мальчишку, да ещё и немца!».       Можно ли?       Проснувшись посреди ночи, Полина быстрым движением схватила с прикроватного столика стакан и осушила его нервными глотками, но и тогда перед глазами стояло его лицо. Не Эдварда Ковентри и даже не покойного мужа… его.       — Что бы ни случилось, — сказал Михаэль в коридоре, пока она всхлипывала в его объятьях после ухода Ковентри, и тонула в них, точно в тёплом, нагретом солнцем море, — вы можете на меня рассчитывать. Я не оставлю вас. Никогда.       Она застыла со стаканом в руках.       Что изменилось в её отношении к Михаэлю за эти несколько часов? До вчерашнего вечера ей, конечно, очень льстила его влюблённость, но как ещё ей относиться к двадцатилетнему парню, если не со снисхождением и толикой потворства? Она ещё молода и красива, раз влюбляет в себя даже юных мальчиков! Пока рядом есть такие, как сёстры Вудсток, Михаэль выбрал именно её. Ну и как тут не растрогаться? Да, он мог повестись на её привлекательность, на искушённость и умение нравиться, но разве не все без исключения мужчины на это падки? Хотя молва упрямо лепила из неё femme fatale, Полина не считала себя таковой и не делала ничего, чтобы понравиться мужчинам, тем более младше неё… Ну если только чуть-чуть и совсем нехотя.       Однако вчера, когда Михаэль подхватил её под руки, не позволив упасть, Полина вдруг осознала его силу и непоколебимость мыслей. Несмотря на возраст, он отличался стальным характером и уверенностью суждений будто скала, а это оценит любая женщина. Рядом с ним Полина чувствовала себя маленькой девочкой, хоть и была старше. Конечно, она уже видела на своём веку множество очаровательных мальчиков с хорошими манерами, но никто из них не добивался её так настырно и не казался ей таким родным с первой же встречи. Они так похожи, прямо как у одной из сестёр Бронте…       «Из чего бы ни были сотворены наши души, его душа и моя — одно».       Полина кусала губы, сокрушаясь, что жизнь сыграла с ней такую злую шутку: свела с человеком, который олицетворял все её мечты, но создала между ними пропасть в восемь лет. За всю жизнь никто из встреченных ею мужчин, — и даже Уильям, — не понимал её с полуслова, не покрывал все её потребности и не заставлял её душу наполниться таким ликованием. Да только этот мальчик-немец всё равно был для неё табу, и если она перейдёт эту черту, то навсегда заклеймит себя позором.       Вчера вечером в душе Полины что-то шевельнулось, и, мучаясь без сна, она до рассвета наблюдала за тем, как за окном грохотал дождь и как причудливые тени скользили по стене. Смотря на подушки, осознавала, что устала спать одна, пока молодость убегала сквозь пальцы, и что за многие годы впервые захотела рискнуть.       — Доброе утро, миссис Сазерленд! Как вам спалось? — бодро позвала Эдна, как раз уносившая из гостиной букеты, которыми после вчерашнего празднества благоухал весь пансион. — Вы в порядке? Могу ли я что-то для вас сделать?       — Всё чудесно, — натянуто улыбнулась Полина, но собственный голос показался ей чужим, пока она спускалась по лестнице, — как поживают Вудстоки? Надеюсь, вчерашнее происшествие не слишком их расстроило? Мистер Лоуренс уже уехал?       — Они в столовой, ma’am, — отвечала горничная, смотревшая подозрительно. — Мистер Лоуренс ещё завтракает. Все постояльцы уже спустились. Вы последняя. Вам точно не нужна помощь?       — Пойду отыщу Бенджамина, — тотчас ретировалась Полина.       И хотя она честно держала путь в комнату сына, в коридоре, где вчера произошло непоправимое, ноги подкосились и сами вывели её в гостиную. Голова почему-то закружилась, и, не дойдя до диванчиков возле камина, миссис Сазерленд опустилась на банкетку у фортепьяно.       «Все постояльцы уже внизу». Нет-нет! Ей лучше не видеться с ним, пока внутри всё не уляжется. Ещё чего: вести себя как влюблённая школьница! Вопреки расхожему мнению, у неё находилось не так-то много времени на любовные приключения, и, кроме Уильяма, никто и никогда не трогал её сердца. Полина умела общаться с мужчинами, которые отдали ей своё, но ещё не решила, как вести себя с тем, ради кого учащённо билось её собственное.       — Это что-то из Вагнера? — спросил он спокойно и, судя по шагам, подошёл ближе. Полина хихикнула и на секунду оторвала пальцы от клавиш. Конечно, она узнала его. Кто ещё это мог бы быть? Пока она избегала его общества, он, наоборот, всячески искал его, и это осознание бесконечно обрадовало её. Как прекрасна порой взаимность!       — Доброе утро, герр Штерн. Вы уже позавтракали? — отозвалась она, слегка повернув к нему голову. Михаэль тоже улыбнулся — ему определённо нравилась её игра в невозмутимость! — и, придвинув поближе стул и отставив стакан с утренним кофе на крышку фортепьяно, опустился прямо за её спиной.       Полина почувствовала его близость, и по её телу побежали мурашки. Кокетливая улыбка стала шире на лице. Прямо как в юности!       — Завтракал, пока не услышал ваше исполнение, — признался он как ни в чём не бывало. — Кое-какие нотки показались мне несколько неудачными, так что я решил помочь и…       — Неужели? — игриво подхватила она, вскинув брови. С языка так и рвалось: «Я всю ночь думала о тебе», но она сдержалась. — Вы разбираетесь в музыке?       — В Пассау я два года проучился в теологическом институте, пел и играл в церковном хоре. — Михаэль слегка наклонился к клавишам — а на самом деле, к её плечу, — и виртуозно сыграл на «фа» и «ля». — Хотите научу?       Полина от души смаковала то, что случилось дальше, да и парень, пожалуй, не отставал. Внутри всё разрывалось от счастья — как она скучала по этим ощущениям и как теперь их ценила! В какой-то момент ей всё же показалось, что в их разговоре сквозило слишком много флирта и кокетства, но не всё ли равно, если оба были в восторге? Воздух наэлектризовался, дыхание захватывало. Послав к чертям приличия, Полина позволила ему накрыть её ладонь, пару раз осознанно ошибалась в нотах, чтобы он не убирал руки, и продолжала хитрить и кокетничать, пуская в ход все известные ей женские чары.       В конце концов, ей даже показалось, что если до этого в душе одного из них ещё зрело сопротивление, то теперь оно точно покоилось с миром.       — Вы удивительная женщина, миссис Сазерленд, — прошептал Михаэль на одном дыхании и надолго задержал взгляд на её губах. Полина кокетливо стрельнула глазами и отвернулась, отстранившись, когда он придвинулся ближе.       — Вам нельзя говорить мне такие вещи, герр Штерн, — перебрала она клавиши так, как будто те всецело завладели её вниманием, но всё равно наблюдала за ним боковым зрением. Обернулась через плечо и снова отвернулась.       — Почему же?       — Потому что нас могут услышать. И принять наш разговор за флирт.       — Пусть понимают, как хотят. Мне-то что?       Миссис Сазерленд хихикнула, наслаждаясь искорками, что летали между ними всё отчётливее. В последний момент ей, правда, хватило ума встать, пока он совсем не потерял голову и не поцеловал её, потому что в гостиную уже вбежала Эдна и прямо с порога схватила хозяйку за руку.       — Ma’am, — взволнованно пробормотала горничная и, казалось, даже не замечала Михаэля. — Ma’am! В дверях инспектор… инспектор полиции! Просит вас.        — Инспектор полиции?! — Как же короток сладостный беззаботный миг! Полина тяжело вздохнула. — Но что ему понадобилось? Какое отношение мы…       — Мистер Гренби говорит, что скончался один из гостей нашего вечера. Хочет взять свидетельства. Он пришёл с каким-то мистером, что назвался младшим сыном лорда Ковентри, Робертом. Погиб его старший брат. Ma’am? Ma’am!       Михаэль во второй раз за два дня подхватил Полину, прежде чем та упала бы без сил, и, пока Эдна брызгала ей в лицо водой из графина и обмахивала веером, он чувствовал, что должен сделать что-то ещё. Например…       — Скажите, что миссис Сазерленд сейчас придёт, — кивнул он горничной, и та через секунду исчезла в дверях. Полина, всё ещё бледная как смерть, бросилась следом, но Михаэль схватил её за руку и требовательно притянул к себе.       Она обернулась и удивлённо заморгала.       — Я рядом, — прошептал он еле слышно, не разрывая зрительного контакта, и только потом медленно отпустил её пальцы.       Миссис Сазерленд застопорилась лишь на мгновение, поднесла руку к губам и, дрожа, выбежала вон. Михаэль понимал, что, чтобы никто ничего не заподозрил, ему следовало подождать ещё немного, но выдержал только пару секунд и появился в столовой как раз в тот момент, когда разодетый напомаженный мужчина — должно быть, инспектор, — протянул Полине фотокарточку.       — Вы узнаете этого человека, миссис Сазерленд?       Второй день подряд постояльцы пансиона приходили смотреть спектакль, в котором их хозяйка играла одну из главных ролей. В и так узком коридоре толпилось много народу, а кто-то ещё даже не вышел из-за стола и допивал утренний ромашковый чай, аромат которого до сих пор летал в воздухе. Михаэль отыскал глазами сестёр Вудсток и направился к ним, миновав Джереми Лоуренса, который ночевал сегодня в пансионе, Маргарет и старого Вудстока, многозначительно кивнув подругам на гостей. Сесили шепнула что-то, из чего он разобрал только: «Это его младший брат…».       — Я выхаживала похожего солдата в годы войны, — сдержанно отозвалась Полина и вернула фотокарточку инспектору. Её голос дрожал. Чтобы скрыть смущение, она посмотрела себе в ноги и откашлялась.       Михаэль нахмурился, когда Гренби усмехнулся, повертев в руках карточку. Этот индюк уже ему не нравился. Как держался, как разговаривал! Надутый собственной важностью, зато живот не помещался в дверном проёме. Лысый, самодовольный, весь в мехах и золоте. И такова лондонская полиция?       — Ну а вы, мистер Лоуренс? — Закончив с Полиной, Гренби передал фото Джереми. Тот побледнел, не решаясь взглянуть на изображение, но Маргарет опередила его, вскрикнула и закрыла лицо руками.       — Узнаете его, сэр? Мисс? — вдруг вмешался сопровождающий Гренби, заговорив звонким, тоненьким голосом, обращаясь к Джереми и его невесте. — Узнаете меня?       — Что ещё за задохлик? Spaßbremse!* — фыркнул Михаэль, окинув того юношу оценивающим взглядом. Элис, которая вместе с сестрой уже протиснулась к другу через толпу, чувственно поддела его в бок локтем.       — Т-ш-ш! Имей уважение. Он же может услышать.        — Прости. — Михаэль пристыженно замолк, спрятав руки в карманы мешковатых серых брюк, пока Лоуренс говорил что-то «задохлику», а Маргарет ему поддакивала, — но мы все сегодня плохо спали. Ты же знаешь.       Элис поджала губы, но ничего не ответила, а он взглянул на неё с тревогой. Ну вот: снова холодок, словно он кого-то убил или замучил! Неужели пытка никогда не кончится?        — С вашего позволения. — Гренби окинул всех собравшихся оценивающим взглядом и спрятал фотокарточку в кармане пиджака, — я бы опросил всех. Начнём, пожалуй, с вас, миссис Сазерленд…       По рядам постояльцев прошёлся взволнованный шёпот, ведь происходившее больше не походило на весёлый спектакль, зато напоминало начало дрянного детектива или триллера. Толстыми губами Гренби поцеловал Полине руку, и Михаэль чуть не сорвался ей на помощь. Оставить её наедине с этим типом? Руки сами сжались в кулаки.       — Можно я пойду с вами, сэр? — Роберт схватил инспектора за рукав, словно ребёнок, выторговывавший у отца конфетку. — В Оксфорде я читал много книг о правовом деле и в будущем тоже хочу стать сыщиком. Вы же знаете, я очень наблюдательный и…       — Пока я не разобрался что к чему. — Голос Гренби резко потеплел, когда он обратился к Роберту, но его просьбу Генри всё же не выполнил, — тебе лучше держаться в стороне.       — Но…       — Твой отец и так потерял сына, Бобби, — доверительно проговорил инспектор, наклонившись к самому его уху. — Не заставляй его волноваться ещё и о тебе. Тебе нужно себя беречь, ведь отныне ты — будущее рода Ковентри… Ma’am! Пройдёмте за мной. А вы, мистер Лоуренс, готовьтесь быть следующим.       Генри похлопал парня по плечу и, указав Полине на дверь в гостиную, тронулся с места. Роберт сглотнул, а улыбка медленно сошла с его лица. Последние слова инспектора пригвоздили его к месту. Как он не подумал! Теперь у отца только один наследник, так что ему, Бобби, придётся всю жизнь играть в живой памятник уходящей эпохи, в аристократа, буржуя, «графа», что от всей души претило его демократичному нутру, и навсегда забыть о мечте?       Теперь понятно, почему Эдварда так тянуло на бунт!       Когда Гренби закрылся в гостиной вместе с миссис Сазерленд, страсти немного улеглись. Хотя полиция запрещала постояльцам покидать пансион на время, пока шёл допрос, все уже вернулись к привычному досугу. Маргарет успокаивала Джереми у книжных полок, поправляла его галстук и что-то приговаривала, а Роберт то и дело оглядывался на дверь, за которой исчез инспектор. Затем он правда снял с полки книгу и опустился на самый дальний диванчик в гордом одиночестве.       Михаэль и сёстры Вудсток, и не думавшие терять друг друга в толпе, отошли к окну. Немец раскрыл синие атласные занавески с ламбрекеном и заметил, как констебли курили и толпились вокруг Кадиллака Гренби.       — Что такое? — спросила Элис, поймавшая направление его взгляда. — Думаешь, что-то серьёзное?       — Надо бы заняться им, — вместо ответа кивнул он на Роберта, резко задёрнув шторы. — Если мы что-то и узнаем, то только через него.       — Я разберусь, — хитро подмигнула ему Сесили, отложила розовый стакан с цветочным узором на тумбочку и, поправив причёску, лёгкой поступью прошла вглубь гостиной.