«…Проснись и пой,
Проснись и пой!
Попробуй в жизни хоть раз —
Не выпускать улыбку из открытых глаз…»
Скай должен был скоро закончить напев, но Венти, несмотря на заключенный договор, все продолжал резвиться с молодой игривой собакой: этого малыша не угомонить, даже взяв «на слабо». Но погода и правда была хороша, чтобы так рано возвращаться в протопленный солнцем дом; сами лучи отговаривали парней и пса от скучной затеи, насмешливо обжигая щеки, руки и одежду, затем ветер их обдувал, остужая, и периодично свистел в ушах, уходя к реке неподалеку: «Здес-с-сь…». Братья были только рады оставаться в поле, окруженном по одну сторону лесом, по вторую — продолговатым домом бойкой водицы; а далеко впереди перекрывалось длинным шоссе, которое уходило в город или поселок, уж точно дальше двадцати-тридцати километров. Это было одно из тех тихих мест, где редко встретишь кого-то из соседей и незнакомцев, где никто не потревожит странный дуэт: таким, как они, лучше не вертеться в круговороте богатой людской жизни. Скаю особенно, во избежании странных вопросов насчет его лица, которые вырывались у мало тактичных или думающих, что их не слышно, людей. Слепота юноши слишком бросалась на вид, а его подсероватые зрачки, глянцево блестящие на солнце, пугали так же, как иногда Венти, когда тот пытался посмотреть на него, не конфузя. А что до Венти и его «особенности»… Как любой ребенок, излишняя активность ему присуща и даже поощаряется, но вот находить язык с такими же ему было крайне сложно. Как брат, тот отпугивал, но не лицом, а словами — неверно подобранными, грубыми и зачастую неловкими; часто заумными до безобразия, отчего сверстники и половины не могли понять и начинали скучать. Во взрослой жизни это проработается и выйдет в положительную, очень полезную черту, чего и хотел добиться старший. Только стоил этот опыт случая судьбы и покровительства Фортуны? Какая бы любовь у пары весельчаков не была к взаимному греющему одиночеству, к понимающей величественной природе, у одного было несильное здоровье, чтобы вытерпеть пятый час гулянья. Потому Скай неспроста заключил договор на сплюнутых — чтобы точно закрепить — ладонях: после того как он споет любимым голосом брату хоть что-нибудь, они пойдут домой. И вот голос, допев последний куплет, затих, не мешая ветру зазывать-завывать, а речке бурлить и танцевать брызгами. И Венти, немного позже, остановил Двалина командой «дать лапу!» от догонялок и выпрямился в полный, всегда маленький ростик, большими глазами, отражающие молодые травинки, смотря на ожидающего в терпении брата и поднимая грудь в неспокойном дыхании. Затем мальчишка, уже устало переставляя ноги коленями выше живота, направился к нему, шумом давая понять, что идет, пока резко не застыл под лай песика и не отшугнулся назад, едва не подскользнувшись на мягкой земле. Он испугался угольной ленты с живописным рисунком, которая поднималась круговоротом по открытой ноге Ская, как по обычному стволу деревца. Тот же, как статуя из крепкого камня, как скала, смотрел вперед, и в его слепых кристаллах читались мертвенное спокойствие и безразличие. Улыбка горела на безмолвных устах. Венти, не на шутку ужаснувшись, даже и слова не мог вымолвить, не мог податься вперед и сдерживал зарычавшую ушастую охрану за ошейник хваткой, которой позавидует солдат. А змея поднималась выше и выше, даже не шипя и не показывая тонкий язычок-струйку — Венти, — и улыбка раскрылась, — скажи мне, какого цвета животное на мне. — Ч-черная змея… — тихий голосок продрожал, не сразу раздавшись в ответ. — Ох, столь опасное… И какой на ней рисунок? — противоположный голос даже не сипел, все еще подогретый песней. — Приглядись внимательнее, не бойся подойти. — Э-э… — доверчивый ребенок поскорее сделал шаг и вытянулся всем телом, шеей вперед на втором, как раз успев заметить голову, лоб змейки, — две точки, желто-белые! — Уж? Вот дела! И Скай легко подобрал, как чувствовал, середину тельца на руку, в общем не особо промахнувшись. Полуспящий уж, неядовитый и, по-видимому, даже беззащитный гость, мягко поддался и совсем не возражал, что вдруг оживший «ясень» задвигался, дал полетать и спланировал наземь худой бессучьей веткой. Она зажарилась, заклемалась на солнце, хотела пригреться к чему-нибудь, а под хвост так удачно попал Скай, который, доросши до вселенской доброты и умиротворения, не пугался, тем самым, наоборот, испугав волнующегося младшенького. Тот хлопал глазами, держал такого же недоуменного Двалина, все еще рычавшего, и даже трясся. А вдруг это был бы не уж, которого он никогда, сколько бы ни гулял, в морду не видел, а какая-нибудь гадюка? Хотя, будь бы она, вряд ли Скай беспечно продолжал стоять и смотреть вперед в поле продолжительное время. — Как ты понял? Ты никогда не видел ее! — вырвалось безобидное беспокойство вместо тучки страха, нарастающей внутри маленькой груди. — Мама, когда не была столь сильно занята работой, много мне читала, как ты сейчас, вслух, а я только и мог, что запоминать, — пожал плечами старший, поправил фотоаппарат на груди и подозвал хлопком по бедру Двалина. — Очень страшно? Идем, умоешься. От прохладной водички станет легче. Умная собака подхватила пальцы хозяина и, как будто прочитав мысли, услышав, неспешно повела к реке по вытоптанной ранее дорожке. Венти, посмотрев вслед уползающему в противоположную сторону ужу, только немного погодя вступил за ними на тропку и, не боясь шорохов, зашелестел ботиночками, отбивая камешки, тем самым отвлекаясь от неприятных ощущений. Он опустил голову, как-то поникнув, и похолодевшими пальцами обхватил противоположные ремешки комбинезона на плечах. В раздумьях, крутящихся вокруг его братца, парень стал их теребить, позванивать металлическим креплением, создавая ударное сопровождение пению речки. Он боялся. Даже впервые задумался о том, что было бы, если вдруг Ская не стало. Но недолго, а так, случайно: сразу после страха вдруг сгрустнулось, ведь потерять близкого человека — трагедия, может, всей жизни. И он бы ее никак не пережил. Мысль как прилетела, так и улетела; грусть сменилась на любопытство, потому что старший доследовал к берегу и, встав, спросил: — А что ты сделал бы на моем месте? Если вдруг полезла на тебя змея в пустом поле, — у Ская проскользал нездоровый интерес к странным вопросам и философии; Венти был обучен кое-какому логическому и всестороннему мышлению из-за этого в ранние годы, однако ненавистное отношение с каждым разом все усиливалось, потому что никто в детстве не хотел так долго, кропотливо складывать пазл или что-то представлять, даже если владел огромной фантазией; этот вопрос вовсе хотелось оставить без должного внимания после пережитого. — Скай! Отстань! — Венти топнул ногой и нахмурил свои кучные к переносице бровки. — Не смешно ни капли! Я бы заранее убежал, а то и вовсе не приходил, зная, что здесь змеи. — Ха-ха, Венти, ну чего ты взъелся сразу? — старший широко улыбнулся, запрокидывая голову, что черные с синим отливом волосы попадали с его глаз назад. — Пожалуйста, подумай, мне очень интересно! Вот, ты слепой мальчик, по прикосновению тебе очень сложно отличить, что за змея, ибо все одни холодные. Что сделаешь? Рядом никого нет, голое поле без единой ветки для защиты. Венти продрожал и прижал ручки к груди. Эта ситуация была такой же ужасной. Слишком. И при всем желании мальчику хотелось, чтобы никто, особенно его брат, не попался в такие опасные сети. Ведь, оказавшись на его месте, малыш просто бы закричал, испугался, отшугнулся, и уже только высшие силы знают, какая реакция была бы у той не-пойми-какой змеи. Но это ведь не тот выход: слишком слабый и, можно сказать, предсказуемый. А Скай любил, когда ответ был четко обдуманным, пусть даже со второй предсказуемой мыслью, — так интереснее и раскрывает с нескольких сторон. Малыш уселся рядом и взял за руку брата. Он подпер голову розовым коленом, где красовался забавный пластырь с нарисованным им же дракончиком — неудачно поднялся по лестнице: бывает, идешь спокойно по ступенькам, а тут то ли носок быстрой ноги упирается в стеночку, а второй не успевает подняться, то бугорок откуда-то вылез, но голая коленка сразу врезается в каменный выступ. Ему повезло с одной царапиной и гематомой, свойственной сильным ударам, а у кого-то издирается нежная кожа до шрама. Везунчик — в его стиле. — А ты хотел бы видеть? Ну, не туман, а как я, — выдает тихо-тихо, словно боится спугнуть, Венти. Этот вопрос и раньше занимал подолгу детский ум, но сейчас, когда он раздумывал о своей судьбе при слепоте, он не смог сдержаться. Как он предполагал, это безумно тяжело и физически, и психически; выжить в обществе при тотальной слепоте практически невозможно: это означало вечно сидеть на чьей-то шее, или умереть, если вдруг неказистого инвалида решат бросить на произвол судьбы — он ведь даже яичницы себе не сделает! Тактичен ли вопрос, весьма трудно сказать, отчего мальчишка напрягся и крепче сжал руку замолкшего Ская. Тот, в свою очередь, так и сидел, запрокинув голову к лучам солнца, которые раздражали его глазницы до прищура, но были, к сожалению, недосягаемы, как мир вокруг, для взора. — Мечтаю иногда, — вполголоса отвечает парень, — что я смогу проснуться, а я все вижу, может быть и чуть-чуть плохо, но вижу. Конечно, слепота — это плохой подарок, не такой, о котором желал бы кто-то на самом деле. Если бы только мог как-то это исправить, то, поверь, я бы ни на секунду не помедлил… Ну, в пределах нравственного и разумного, конечно же! Выбор встал между семьей и зрением — выбрал бы вас, не думая, и любого другого человека или животного. Чужие жизни, их счастье должны стоять все-таки выше личных желаний. — Почему это? — недоумевает ребенок и со всем вниманием смотрит на взрослого. — А если будет выбор между моей жизнью и чужой? Я должен буду все равно выбрать второе? — Ох, слишком сложный вопрос, и ответ на него так же может быть разный. Если ты герой, что равносильно как и дурачку, пытающийся нажить славы перед кончиной или что-то доказать, так и великосердечному, то выберешь второе. Если же тебе есть, что ты хотел бы прожить и не потерять, то тут, конечно, себя. А третий и вовсе попытается это усреднить, правда такое всегда оканчивается провалом. Эх, Венти, для каждого жизнь сама подготовит судьбы развилку. Тебе же стоит не сойти с нее в чащу, а принять и перенести решение, каким бы оно проблематичным не казалось. — И откуда ты все это знаешь… — Разговоры взрослых, порой, доносятся громче вечером, — хихикнул Скай, прикрыв рот длинными пальцами. — И о чем они еще говорят? — полез Венти с детским любопыством узнать сплетни-секретики. Старший вздохнул и опустил голову. Он нащупал гладкий камешек рядом, провел пальцами, щупая и проверяя поверхность, а затем пустил, немного оттягивая начало, по реке. По одному взбултыху было ясно, что течение тут же резануло инородное тело и заставило пойти на дно. Венти, наблюдая за этим, только пожал плечами: трюк с «блинчиками» лучше работает на затишье, то есть с озерами. — Обо всем, — менее заинтересованным голосом ответил братец. — Чем обычно взрослые занимаются? Обсуждают свои проблемы: рабочие, семейные, о здоровье… А что? Думал, они о сладостях разговаривают, пока ты храпишь драконом? — Пф, конечно, нет! — улыбнулся младший, вздернув носик. — Чтобы они говорили о конфетках и радугах? Правда смешно! Но от мамы всегда интересно слушать, как ее достали коллеги. А тебе? — Вечером она жалуется не на это… — Скай поворачивает голову в сторону голоса и осторожно щупает перед собой. Малыш тут же подставил щеки, зная, что брат так всегда хочет прикоснуться и приласкать любимца-глупца. Руки медленно переводятся на круглое лицо, начинают мять, доводя до щекотки. Но мальчик не смеялся, а уставился в опущенные к нему васильковые пуговки, стремящиеся в душу. Ребенок невольно, но точно уловил печаль брата. А потому открыл рот, перекрыв маленькими ладошками холодные костяшки, но не успел ничего сказать. — Послушай, Венти, — первым высказался Скай, и от его мимики только сильнее сдавило внутри и сжало в тиски, — тебе не надо все время быть со мной, возиться и ухаживать. Ты маленький, тебе надо развиваться и разговаривать с разными людьми, пока есть возможность. Понимаешь? Хочешь прогуляться за мороженым, а не читать мне книжку вслух, или накладывать кашу, — иди. Хочешь поиграть одному или во дворе с Двалином, пойти с другими — иди, я сам справлюсь, попытаюсь, чтобы просто не отнимать твое веселое детство. Я люблю тебя, очень сильно люблю, и я не хочу быть и для тебя обузой. Венти поджал губы. Он не понимал, что вдруг нашло на Ская, но и спрашивать боялся, как вымолвить хотя бы слово. Ручки невольно задрожали, опустились на костлявые запястья, а дыхание заметно участилось, перекрывая речной шум в ушах. Малыш запаниковал и легко поддался нажиму со спины — Скай обнял, прижал, словно старался впустить в свое сердце, нечаянно, конечно, ударив о висящий фотоаппарат на шее. — Напугал тебя! Прости, отвел сюда, чтобы ты отдохнул от пережитого шока, а затем стал высказывать глупости… Тише, тише… Я не хотел, честно! Забудь, забудь мой бред, только не плачь! Мальчик продрожал в объятьях, но быстро успокоился. Руки брата, всегда теплые при ласках, успокаивали лучше одеяла во время кошмара или чая при лихорадке. В них чувствуешь себя защищенным от всего. Лучше могут быть только объятья мамы, но это такая редкость с ее занятостью, что Венти потихоньку теряет их ощущение и заменяет на те, что согревали в данный момент. Когда его еще и гладили по слегка кучерявым волосам, любые волнения постепенно сменялись на покой. Но сейчас не время спать. Венти, полуприкрыв блестящие глаза, подумал, как же брат в действительности несчастен. Он не знал, что сподвигло его сказать это, но по опыту из сказок и мультиков понял, что что-то сильно терзало душу слепца и заставляло грустить, не мешая снаружи держать улыбку. От осознания, что брату приходится таить в себе тревогу и едва выносимую боль от неизвестного ему горя, мальчик захотел подарить целый мир одному ему, оторвать и поделиться глазами, чтобы он это увидел, как это делают те самые герои, безумно любящие семью и близких. — Я бы не сдвинулся с места, — неожиданно издает он, сжав чужую рубашку, как не в себе; ком выскочил из горла судорожным кашлем, перерастая в решительные и твердые мысли. — Я бы дал змейке отдохнуть столько, сколько ей хочется, раз уж я ей приглянулся. Значит я ей нужен! А если нужен, то помогу и не оставлю! К-как тебя, Скай, обещаю!..***
Венти вздрогнул и открыл глаза, когда понял, что давно закончил песню и повторял мелодию куплета уже третий раз, отчего его и окликнул Сяо, решивший наконец задать интригующий вопрос: — И что тебе это напомнило? — Да так, одну сказку про героя, — улыбается юноша без блеска в глазах, откладывая гитару на траву. — Про героя, который на день забыл о своем обещании. Клялся всегда помогать и защищать, да забыл! — М? Какая же это сказка? — Сяо повернулся к нему, уставившись кошачьим взглядом с великим недоумением. — Звучит как совсем не детский триллер. — Ну, почти, — пожал плечами Венти. — Суть в том, что вечно помогать ты никому не сможешь, даже если твое предназначение с рождения отдать жизнь за чужую. И твои недавние слова напомнили мне о том, когда я это прочитал в детстве. Если так можно сказать… Венти заметил, что Сяо со всем своим вниманием вслушивался в любую историю и теперь что-то даже стал подозревать. Поняв, что кое-кто сейчас станет любопытным варваром, парень мягко положил ладонь на кончик носа, тем самым отвлекая, как всегда делал ему Скай в порывах закрыть поток вопросов. Что-что, а о брате определенно не хотелось говорить. — Это я к тому, что любая помощь может пройти во вред куда более огромный, чем если б помощи не было, — закончил музыкант и убрал ладонь на полотенчатый тюрбан, наклонившись над Сяо. — Ну, понравилось выступление? Все для тебя, для одного тебя, ха-ха! А ты ничего и не сказал. — У тебя ангельский голос, Венти, — кивает Сяо с резко окаменевшим лицом. — Иногда я завидую людям, у которых талант, даже если не заложен генетически, течет как по маслу при его развитии. Смотрю на них и думаю: «Им очень повезло! Надеюсь, они достигнут еще больших высот». И я очень рад, что ты не исключение в этом. — И отчего такая честная радость? — Просто? — Сяо раскрыл узкие глаза и откашлялся: видимо, ему стало весьма неловко от долгой речи. — За хорошего человека грех не порадоваться — это мудрость моего папы, а точнее наших предков-эмпатов. Венти усмехнулся и приподнял аккуратные бровки. Его забавлял Сяо: поведение несмышленного юноши, старающегося быть излишне правильным из-за навязанных правил такого же, с первого взгляда, папаши. Иногда некоторые потаенные мысли проскакивали из его рта, жаждя свободы и отклика, но быстро гасились изнутри в испуге; все же мальчишка был не уверен в том, что говорит, правильно, стояще, верно ли; да и к тому же будто стеснялся много болтать из-за чего-то физического — тембр голоса, мимика рта, дикция. Все было в порядке с виду, чтобы вообще переживать. Каждый раз, когда наступал миг крупной раскрепощенности, музыкант старался меньше говорить и больше слушать, сам на себя не походя. Такой замкнутый птенчик загорался не хуже бенгальского огня и зажигал всё вокруг, и это хотелось видеть романтику во всей красе, как со страниц романа. Главное поддержать пламя, прикрыв от ветра руками, как леса — посаженные поля, чтобы сберечь, и даже поддуть, подлить своего масла. Это ли не волшебство — располагать к себе абсолютно честным поведением? Честность Сяо — это зависть человечества. Непонятно, как он таким стал или оставался: в виду ли детской наивности, — что больше подходило к оправданию, — своей глупости, как у всех добряков, или те же навязанных вещей. Такого Венти себе не мог позволить и тихонько загорался в ответ печалью, нежели завистью. Задумавшись о порочностях, юноше, как и от тайного воспоминания, стало неприятно в три раза больше. По сравнению с честным и наивным Сяо, он был кем-то вроде дьявола во плоти, а может, даже хуже. Ничего, совсем ничего не было честного в том, чтобы врать в глаза о своем состоянии, представляясь и играясь своими эмоциями, будто они будут проистекать вечно свежо. Это, независимо от отсутствий подозрений со стороны собеседника, ставило невесомый, прозрачный барьер, и Венти боялся, что вот-вот его заметят, ударившись, и поранятся. Он точно не хотел довести до такого, но и не мог ничего с собой поделать после того, как осознал ужас в себе, мешающий людям, как он в этом однажды твердо убедился. С другой стороны — это безобидная ложь, она пройдет и исчезнет, как радуга после дождя, бесследно: их общение может закончиться сегодня-завтра, зародившись от случая и потухнув тут же. Но зачем тогда он приходит, общается, зовет сам, да показывает ему что-то из поверхностно тайного, естественно выставляя самым секретным секретом? Парень запутался в себе, точнее, в одном из клочке огромной, ветхой паутины мыслей, наделанной неровно, с огромными узлами из пятиста нитей. Он сразу начинал обращаться к былому, как к единственному: хотел ли Скай, чтобы брат врал другим, смотря без зазрения совести взглядом, сравнивым с голубым агатом при свете луны; носил двойную маску клоуна? Он бы не понял, если б увидел. Не понял бы, как его смерть могла закрыть внутри любые сильные чувства, научить их бояться и считать запрещенными. Точно не простил бы и попрекал хуже матери, которая никак не добьется, чтобы единственный оставшийся сын что-то начал делать. Да старший бы разочаровался в нем, узнав до чего себя довел, и все попытки выставить себя в лучшем свете окажутся тщетными!.. Венти замотал головой и потер уши, отгоняя от себя те самые рассуждения. Не время рефлексировать и мучить себя вопросами, особенно перед кем-то. Он ни на что не ответит, так как не знал себя, так что же? — Что, комары? — обратил внимания на странный жест Сяо, переведя долгий задумчивый взгляд с припрятанных волос музыканта на встрепенувшееся лицо. — Нет, неприятный шумок в ушах, — врет Венти с выдавленной чрез силу улыбкой, — словно ударили в колокол, но доходит только тихая вибрация от него. Так у всех бывает, — забыл термин, — но я иногда не переношу. Как вилкой по тарелке брезжит. Он сильно расстроился и испустил разочарованный вздох, несмотря на блестящее лицо. Неправильно выдавать едва знакомому человеку всю свою подноготную, делиться — нет! навязываться переживаниями, — и только усложнять их отношения, которые даже не начались, ведь так? Он все делает правильно, как воспитанный человек, приличный. Но почему постепенно нарастает желание закричать и заткнуть уши так, чтоб сдавило ушные раковины внутри, лишив его слуха мыслей? Опять, опять! Опять эти глупые, жалкие мысли ничтожного во всей сущности человека! Когда он успокоится, когда примет факт, что ничего не исправить, что его единожды истерика стала разочарованием, которое не перекрыть талантом, что поздно себя строить иконой безгрешной? Сколько он может оправдывать свое отношение к чужим: вежливое, но отстраненное, даже если это его приятели, не раз помогавшие в финансах, пусть и без гроша в кармане у самих? Сколько может терзаться совестью, если ее для окружающих уже давно не осталось? Парень резко перешел к желанию не оглохнуть, а оторвать, отрезать себе целую голову разом, чтобы прекратить думать хоть на секунду, не слышать это безумие, как в его серой пустой квартирке. Ненависть нахлынула в голову холодной волной, сбила, перемешала весь водоворот размышлений, и он слушал внутренние крики вперемешку с оскорблениями его же ангельским голосом. Аж голова заболела от невыносимой скорости переживаемых ощущений. Наружу вырвалась слеза — чистая, настоящая, которая показывалась только в обстановке тотального одиночества и изоляции. Покатилась по круглой мягкой щеке, плавно дошла до подбородка и невинно капнула на нос Сяо, который прикрыл глаза в личных раздумьях после малозначительного кивка словам о странных жестах у кивка. Юноша, конечно, вздрогнул и обратно раскрыл сияющий звездами взор. В полутьме, даже при слабом свете «светлячковых цветов», он, кажется, не заметил ни предполагаемого дождя, ни секундной слабости излишне переживающего музыканта. — Что с тобой? — или все-таки заметил, а Венти не воспринял всерьез его детский красивый взгляд, отражающий млечные пути. Тот замолк, не знал, какое оправдание ему виртуозно выдумать и обойти вопросы. Его действительно заставили врасплох, ведь он только что внутри душил себя за открытость тяжелых эмоций, не хотя показывать это кому-либо. И даже мысль о звоне в ушах испарилась из возможностей ответа, хотя с ней можно было бы так хорошо выкрутиться, что стать перед чужим больным — и все тут. — Хах, Венти, неужели эта сказка тебя расстроила? — вырвалась неудачная попытка приободрить у «несмышленыша». Венти закрыл глаза. Сил не было ни думать, ни отвечать, и он молча сложил руки на груди. Не видел, как Сяо сел — только слышал, — как он поправил свои черные волосы без лишних примесей, колкие и шумные; потянулся рукой к нежной щеке, но остановился, отдернулся, будто тоже задушил себя мыслями; ему пришлось осторожно положить руку на колено, так как их близость не давала достаточно места для удобной позы. Вымотанный мальчишка только почувствовал, как волнительное дыхание чуть-чуть доходило до носа, а взор сжигал, как ультрафиолет солнца, точку на уголке глаза. — Нет… — Венти открыл глаза и застыл. За секунду он ощутил, как его опрокинули в бочку с колодезной водой температурой льда, но не замерзшей. Все чувствовал, но никак не ожидал, что от кончиков носиков будет так ничтожно мало расстояния, что можно уловить, помимо влажного запаха леса, и аромат выпитого чая, вдобавок нежный привкус клюквы или чего-то подобного. Нет, не клюквы — пахнут черносмольнве волосы, скорее, барбарисом и нежный цветком, знакомым, но не до четкой картинки в голове. Парень, вдохновившись, за этот короткий миг, за секунду не смог понять и представить, переключившись сразу на новый разговор, когда оправдание само сорвалось с языка. — Нет, просто вымотался за день, — кроме алых щек, ничто не выдавало смущения, даже говорило о равнодушии Венти к попытке Сяо вплотную разглядеть слезы, понять настроение снаружи. — Не думал, что некоторые дела меня так загонят. Я рад, что хотя бы вечером могу отдохнуть, хотя, по правде, так устал, что готов лечь и заснуть, и чтоб не проснулся даже от ударов лесника по спине в попытках пробудить. А не хорошая ли идея правда здесь переночевать, как думаешь? Лес окружает — он же природа, в которой мы все зародились изначально, наш главный дом на все века. Умолчу, что мы его уничтожаем, конечно, в корыстных побуждениях… И вот из его рта слова текут рекой с кисельными берегами. Чем плохо так заглушить разговоры внутри? Зато как хорошо все выдумал на ходу! Любой сказочник позавидовал бы. — Не занимайся такой ерундой, — Сяо отсел, сам осознав, что как-то упорно сидел перед и нагнетал зеленоцветным лицом с тонким носом, расплывавшийся вблизи в смешную кляксу. — Если ты хочешь спать, я могу проводить тебя до дома. Не надо мучить себя до нездоровья, хорошо? — До дома добираться столько же, сколько и шли сюда; тебе же больше, а автобусы уже не ходят, либо через столько же времени, как шли. Думаешь, разумная трата времени? — усмехается Венти, сощурив глаза со слабой улыбкой неверящего. — Определенно, — кивают ему с чистой совестью, от которой послышался подлый нервный хихик. — Ох, ты глупый! Глупенький такой, до младенческой милоты! — хлопает в ладоши странно развеселившийся музыкант, и полотенце с его головы, высушив до тяжелых сосулек волосы, летит в небо, стремительно ища соединения с землей. — Глупый?! — это было довольно оскорбительно для того, кто не понимает шутку дурака рядом и старался учиться на «отлично»; голос Сяо разом обрел силу, и с негодованием он звучал страшнее, чем голос мафиози. — В чем же, Венти? — Не сердись, не сердись! — разом подскочил на зад музыкант, ловя полотенце и накрывая голову с шелком наружным и соломой мозговой. — Но ты такое-е предлагаешь, с такими видом глаз, что нельзя сказать иначе! И смешно, и грустно: ну, как ты представляешь себе при моей усталости… — Ты разве устал?.. — Тише! Как ты представляешь при усталости переться с этими вещами, которые мы-то не доели, не вытащили даже — рюкзак такой же надутый, когда я встретил тебя у остановки, — и ладно это я бы еще нес, но я-то на легке, а мне из-за твоего мучения стыдно будет, а стыд даже под гильотиной не вынесу и сам побегу тебя провожать. Когда накатывает усталость, мое сердце становится еще добрее. Уверяю, правда побегу! Потому что, когда не устал, не так за тебя беспокойно, а с усталостью — наоборот. — Бред несешь, — теперь в глазах собеседника с колючками читалось еще более искреннее недоумение, но мягкое и без обиды, даже жалостливое, что разживило болтуна еще больше и громче. — Потому что устал! Усталость равно алкоголю для меня: пьянею хуже и с бо́льшим энтузиазмом. Усталость — и успокоительное; от всех тревог устаешь и не думаешь ни о чем, или думаешь о чем-то хорошем, но глупеньком, смешивая все мысли в кашу… Так вот о глупеньком! Представил ситуацию, которую ты описал? Как ты сам-то дойдешь, если меня доведешь и я не свалюсь раньше? Рука с беспокойством растирала остатки влаги на локонах, пока взгляд бегал по светлому полю и мрачному небу. Глаза заплыли, едва моргали, но все равно поймали звезды. Парень оживился и впервые увидел «Ковш Большой Медведицы»; в городе небо было всегда пустое, скучное, только с редкими звездочками, но они были рассыпные, как засохшие крупинки в дырявом пакете, ничего не строили из себя те созвездия, что помнил из книжек романтик. Приободрившись, Венти сразу, как по щелчку, придумывает новое. — Давай к тебе? Закажем такси, когда выйдем к станции, и укатим! — не отрывает взгляд от созвездия парень. Но его пальчик взяли за край фаланги, дернули слегка, заставляя спуститься на землю, и загородили взор хмуреньким лицом. Сяо был настроен на очень серьезно, что немного смущало. — Ты уверен? — сам он точно был не уверен. — Наверное, — развел руки в стороны музыкант и хохотнул. — Не хочу ночевать здесь, раз уж ты против. И у себя тоже. — А Двалин? — немного помолчал Сяо, замяв руки. — Оставлять питомца без присмотра… — Он любит одиночество после одного случая, а еды ему точно хватит, — отмахнулся парень и неожиданно лег на плечо собеседника, потянув руку к небу. — Впервые так хорошо вижу Ковш Большой Медведицы! Вот он… А рядом какой-то цветок! Нет, стой, на что этот звездный путь похож… Венти, толком не решив вопрос, стал рассказывать уже о мечтах космических с артистичными жестами и непрекращающейся улыбкой. Он не хотел думать о том, как снова едва будет спать, видеть «кошмар», как всегда бывает после того, как всплывают воспоминания поганного детства. Как псих. — Звезда упала? — спросил Сяо, переведя чужой палец в сторону. — А, действительно! Загадываем желание… А, нет, это самолет, — смеется Венти и поворачивает голову к Сяо. — А что бы ты загадал? — Чтобы у папы все было хорошо… — передернуло Сяо, и он резко изменился в лице. — А ты? — Чтобы у меня все стало хорошо.