Одуванчик: твоя последняя песнь

Венти поднял взгляд с точки последнего предложения и прихмурился. Все пятнадцать светло-желтых страниц он отвлекался на брата, который сидел на промятом диване с Двалином, расчесывая колтуны на белой шерсти. Что Скай мог делать не так, занимаясь привычным, даже полезным делом, несмотря на слепоту, усложнявшую поиск грязи в неописумое количество раз, из-за чего читающий подрагивал в руках от нервозности? И часто отвлекался: язык постоянно путался в словах и ударениях, а сюжет детской истории про ежа, солнце и кролика забывался после каждого абзаца. Никогда прежде маленький, с напряженным сердцем не на месте, так не «шалил» во время «уроков». — Почему остановился? — мягкий голос заставил вздрогнуть в пятый раз и нечаянно заломить уголок тонкой обложки, которая без этого истрадалась от неизбежной старости, постоянных касаний и трения. — Слово непонятно как читать, или по смыслу? — Нет, все в порядке, — Венти сглотнул и помотал головой. — Просто горло отдыхает. — Ну, хорошо. Главное — дочитать еще пять страниц, а после можешь идти гулять. Мама будет рада твоему прогрессу, когда вернется. Венти громко угукнул, покраснел, через секунду надулся и нахмурился, опустив взгляд на зало́м. Он тут же попытался разгладить его пальцем, одумавшись, но, увы, что было сделано, того не воротишь, и бумажный кончик бессовестно испортился под небольшими эмоциями. Видя, как страница утратила идеальность гладкой желтизны, младший стал краснеть еще больше, но не только от стыда, а от высвобождающейся неописуемой злости, не приносящей вреда из-за детского характера. И зало́м превратился в полет книги на стол. Скай тут же поднял голову после хлопка, как будто рефлексу, не видя, как Венти в три шага уже настиг его, стоя над душой. Ребенок резко отобрал у брата расческу и сел с другой стороны, начиная расчесывать Двалина там, где не заметили вьюны или травинки, закрепившиеся после удачного «мытья» боков на заднем дворе, что поддавалось глазу. — Почему ты убрал книжку? — спокойно спросил брат, покорно сложив руки на коленях. — Я так плохо расчесываю Ли? Или ему больно? Я не ощутил подрагиваний. — Ты… Эм… Венти тут же приостановил опасно-красный поток злости и начал нежнее расчесывать Двалина, разволновавшегося со скулежем от смены рук. Теперь младший уже задумался над действиями и некоторыми последствиями, что было поздновато. Времени хватает только на ответ. Как сказать старшему, что он от природы слепой и делать многие вещи, даже мало влияющие на окружение и себя, не стоит? Что лучше ему сидеть дома, не подвергаясь опасности, даже если больше десяти лет живет так и давно привык? Если Венти хоть как-то заикнется о слепоте, что всегда было больной темой для семьи и братца, то не миновать тяжелых мрачно-серых туч печали и разочарования. Врать и неприятно, и не о чем; в голове даже самое глупое оправдание не сидело. А время заканчивалось — голос уже подан. — Займись просто другим делом, — продолжил через пару секунд молчания Венти с громким нервным выдохом. — Я сам расчешу Двалина. — Что-то случилось? Юноша увидел, как рука слепца потянулась на звук. Голова не могла верно поймать направление, и ладонь скользила в сторону, отходя от щеки Венти к стене, к спинке дивана. Какая-то невидимая воля оттягивала «провинившегося» за ворот назад, чтобы Скай не коснулся и торчащего маленького локона. Но другая, снисходительная и нежная, подобно силе ангела-хранителя, подталкивала наоборот. И светлая душа ребенка повиновалась второй, несмотря на внутренний укор за скрывательство и вранье, равносильным предательству. Щека легла в ладонь полностью, чужие пальцы закрыли половину крохотного ушка. Венти снова издал вздох, полный разочарования, усталости от недосыпа, и незаметно сжал лапу с черными коготками песика, чтобы приободриться, чтобы не было страшно признаться. — Ты ведь слепой, — говорит Венти едва-едва, что птицы и игривый ветер за окном не могут ни слова уловить. — Ты ничего не видишь, многое упускаешь. Тебе тяжело. — Я давно привык, — малыш стыдился поднять взгляд, но услышал большое удивление в вечно-мягком голосе Ская. — Я работаю менее эффективно, но не испытываю никаких трудностей: ни в еде, ни в расчесывании, ни в чистке зубов. Я даже по дому научился ходить без Двалина. — Но это все равно тяжко. Давай лучше я буду делать за тебя то, что лучше делать видящему? А ты не будешь в опасности, например… — Тогда что мне делать? — Скай слабо сжал пухлую горячую щечку и немного потянул в сторону шутя. — С таким предложением я просто не буду вставать с постели. А ты будешь меня сам носить мыться, подавать еду, кормить с ложечки и даже после туалета подтирать. Ха-ха, Венти, ну, глупости все! Я даже на крышу могу по лесенке взбираться и спускаться. Ни разу ведь не падал, когда воздушного змея вместе запускали, помнишь? Неужели ты с того случая со змеей себе надумал? Змея меня точно не погубит! — Нет, не над-думал… — детский голосок содрогнулся. — Я понимаю, что слепота ставит неразрушимые блоки. Но я же не включаю плиту и прочие опасные вещи; забираюсь в трудные места под присмотром и с чьей-то помощью, и то по необходимости. Я вообще паинька, хотя знаешь, каким сорвиголовой бываю, хехе. Все хорошо. Мы это уже обсуждали. Щека запламенела от родного тепла, и Венти остро почувствовал, как защипали глаза от едкого мороза. Он заморгал, поджав губы, и сжал пальцы Ская, стараясь снова не заплакать. Ведь они же это обсуждали! Все закончилось без последствий, но вихреватая неугомонная головушка продолжает беспричинно надумывать страшное продолжение, лишнее и нелогичное. Зачем повторять ребенку много-много раз одно и то же; почему сложно понять с одного раза? В то же время, можно ли иначе: потерять брата — лишиться последней радости в жизни для крохотной неустоенной души, стать одиноким насовсем, и даже четырехлапый друг не станет «тем самым» человеком. Когда есть, над чем трястись и бояться уронить, неверно взять или не под тем углом дунуть, как на фигурку из сучьев и пуха, лучше, правда, продолжать оберегать до того, как оно улетит и угаснет. Но и не думать о себе — значит сделать хуже всем вокруг. Одолеваемый мыслями и неприятным «прогнозом» — больше надумками, — малыш не спал вторую ночь подряд, увидев тяжелый для восприятия кошмар, что очень пошатало не только видение мира, внимание с концентрацией, но и адекватное выражение чувств, превратив мысли в кашицу. Брат, сразу уловив в легкой дрожи неладное, резко потрепал по голове темные волосы, снова доведя до дрожи, и встал на слегка покачнувшиеся ноги. Он осторожно прощупал носком путь и медленно пошел прямо на глазах у младшего, который отпустил за ним верного пса-повадыря, тихонько фыркнувшего. Венти, сжав ручки в замок между коленями, наблюдал, как медленно брат шел к углу, где за потертым смолистым шкафом прятался чехол со старой гитарой. Эта картина выглядела так, будто жалкий герой встал после пяти тысячного удара народа и продолжил гнуть свою линию, — гордо и грустно. «Хотел бы я подарить тебе счастья! — взвопило неожиданно что-то внутри, точно не голосом думающего, и сперло дыхание. — Думаешь, я не вижу, как ты несчастен? Ты сам мечтаешь о том, что я хотел всегда тебе подарить, и каждый день твои глаза угасают больше и больше. Братик, неужели ты, как если был обреченным насовсем прирасти к постели с вечной тягостной заботой вокруг, готов меня покинуть?» То был не детский голос Венти, а взрослый, смышлёный и переполненный тоски, худшей только в экспрессионизме на холсте. Голос из будущего, уже знающий, как сильно запоздал с помощью и «счастьем». — Давай сыграем нашу любимую? Про город золотой и звезду? — через пару минут, громко переводя дыхание, слепец с глубоко мутными глазами усаживается и подпирает коленом гитару, смешно и в то же время тяжело брякнувшую струнами. — Ложись. Младший вытер слезы. Они даже не капнули со щек: быстро, струсив, высохли и съелись изнутри. Измученный, он лег рядом с коленом Ская, снова почувствовал короткое поглаживание ближе к глазам и, неосознанно закрыв темным полотном мир, затаил дыхание, приготовился внимать молча. Слепота — порок. Но каким-то образом Скай не только научился играть (видимо, родители успели постараться и привлечь), но даже мог обучать, только слыша звучание нот, младшего. Все отнятое зрение ушло благословением в прирожденный талант к музыке, в то время как яблочко поменьше с той же яблони таковым не обладало. Мелодия, тихая и неторопливая, разнеслась по просторной комнате. Солнце вышло на улице точь-в-точь к музыкальному волшебству, накрыв темноту глаз Венти медом. Полупрозрачные шторы с кухни тихо зашелестели, засвистели листья деревьев. Но именно перелив, выскальзывающий из-под обученных удивительных пальцев, осветлил разум и успокоил его; голова наконец начала обретать желанный покой, а сердце замерло… …Венти как-то резко, несвойственно ему сразу разлепил пьяные очи и незамедлительно удивился обстановке вокруг. Секунду назад он был ребенком, в деревне детства, на коленях умершего родственника. Было по-летнему тепло, умиротворенно. А теперь вновь молодость, больше похожая на предпоследние вздохи старца, лишенного мудрости и опыта; в данный момент протекающая в знакомо-опасном баре, среди весельчаков и ужасно хриплого петуха за микрофоном. Странно: пьяный юноша услышал знакомую мелодию, оттого поспешил с небьющимся сердцем проснуться. Но «снаружи» было всё как всегда, каким было до того, как припустился к губам последний лишний бокал. До уха, сохранявшего чуткость, несмотря на гам и слезливый вид обзора, донесся шепот бармена и знакомые краткостью предложения вполголоса: — …Я заплатил вместо него за сегодня. С остальным долгом расплатится лично он. — Он не платит уже какой месяц, сколько бы не обещал. Вразуми его хоть немного, если есть возможность, и напомни. От его дружков пользы давно никакой, — впервые бородатый мужчина на разливе обращался понимающе и ласково, как если бы снова успокаивал жену одного пьяницы-"верующего» из того же знаменитого бара. — Попытаюсь. Послышался пилиньк кассы — оплата по карте прошла успешно. Уголки губ глупо потянулись вверх, даже не побоявшись треснуть от сухости. Венти, проморгав еще немного, увидел перед собой знакомую черную куртку и, как любопытный детеныш обезьянки, сразу потянул ручонку. Как ухватился за край рукава, так и начал неистово дергать, пусть рука вечно отходила в разные стороны, не давая четкости и силы, больше походя на неудачную попытку надорвать, как в один раз. — Мяо… Ка-эк ты… — непонятно, отчего язык потерял дар речи, но лицо точно показывало необъяснимую радость! Одно появление Сяо повлекло, естественно, вопрос: как он здесь оказался? Ведь юноша пришел развлечься после беспокойного дождливого дня вместе с однокурсником, любящего повязки или по болезни, или «по приколу». А в итоге видит перед собой не волосы, отливающие на груди синим, склоненные к носу, а ежика с колючим ушком. — Тише, — как раз черный комочек задвигался перед глазами, тут же отозвавшись, что не могло не убедить Венти сильнее в том, что «друг» его снова бросил, видимо, заметив горячую персону с личными «терками», и нашел удачный запасной план, на который можно все свалить. — Мы уходим. Тело неожиданно стало семечком одуванчика на ветру: оно взлетело в невесомость, пока мягко и плавно не легло на чье-то крепкое плечо и не было укрыто пледом — снятым до этого клетчатым бирюзовым пальто. От удивления и легкого недоумения Венти кое-как ухватился за не-пойми-какую-вещь, а именно шею в черной водолазке, и вжался. Смена обстановки и перспективы заставили мозги поплыть и начать плавиться, а грудь — постепенно подталкивать серо-буро-малиновое чувство к зубам. — Сяо… — сглотнув, прищуренный парень в неловком положении вспомнил имя и родной непесенный язык на пару секунд. — Я все взял, не переживай, — всё продолжали успокаивать, дополняя за него в голове слова, предложения и даже целую историю, шепотом на выдохе. — Нет… — в то время, как язык встал, слова еще не нашли цепочки для соприкосновения в разумность, а смысл не нашел почву для существования. Лодка закачалась, и матрос понял, что идет ко дну. Руки ударили по собственному лицу беспощадно, хорошенько прижав горячий нос до сплюснутой боли, но заткнули посиневшие губы, испустившие болезненных выдох от спершегося живота на чужой кости. Стало невыносимо тяжко и страшно — тошнить, да еще при людях, было жутким кошмаром, снившимся только при недосыпе. И это только первая из многочисленных причин «против» алкогольных шалостей. Его бренное побледневшее тело быстро, потряхивая, вынесли на улицу, и спина почувствовала, как стала намокать, несмотря на накинутый верх. Лицо, покрывшееся слезами небес, как от благословения, начало постепенно просветляться от бессовестных грешных злодеяний. Дождь стал еще сильнее, чем днем и тем более утром. Не пройдет, скорее всего, до полуночи, если она еще не окутала мрачный меланхоличный небосвод. Оттого дрожь постепенно начала покрывать конечности, леденевшие от каждого порыва предательского свиста в ноющих ветвях, травах и в ушах, и передавала всеобщее настроение носильщику. Венти, пусть голова гуляла по воде, воздуху и земле одновременно, почувствовал, как его легко, самим ветром, приопустили на ноги, уткнули сплющившееся лицо, не давая рту испустить ни одного мышьего писка, и начали прямо в дождь хоть как-то одевать лапшу-руки в рукава. Вряд ли это окажет вспомогательный эффект, если вода попала на все что можно и нельзя. Сине-зеленые глаза, щурясь, заметили большой черный блин, возникший защитным куполом после щелчка. Дождь перестал капать. Руки в треморе неловко обняли талию Сяо. Горло через силу сглотнуло эмоции, и пьяный отстранился, несмотря на руку на макушке. — Как ты тут? — язык и мышление пошли на сближение, но после крепкого хмельного удара сил хватало на короткие непонятные вопросы. — Ты сам мне написал, — Сяо внимательно смотрел в глаза, даже если вдали от уличной лампы, под тенью зонта их толком не видел. — Я взял такси и приехал. Подумал, что-то страшное. А ты просто не оплатил счет и уснул. — Не писал, — зрачки моргнули в удивлении. Венти по привычке мотнул головой при отрицании и тут же словил позыв. Он ударил по груди Сяо, нагнулся, и только они оба — и то зачинщик зажмурил глаза — видели это. После «проснувшегося вулкана» парень был уже совсем не свой, и его даже слабый хлопок по плечу не приободрил — он его не почувствовал. — Тебе нужно лекарство. — Нормально… — всплеск помог прозреть еще больше, и рот мог выдавать тихие, пусть и прерывистые, смешки и дольку разумного. — Главное — дойти до дома. — Я проведу. Венти выпрямляется и смотрит на Сяо. Он испытал необычный жар с тонкой струйкой пота по лбу, встретившись с внимательным неизменчивым взглядом, и взял из чужих рук платок, вытирая рот. Сглотнув горечь, парень еще немного помотал головой и понял, что первый наплыв интоксикации прошел. Вместе с этим он потерял любопыство к первому вопросу — про появление в ветреных краях, сопоставив возможный вариант ответа, — и подумал о следующем: — Тебе не противно? — мокрые от слез глаза наивно похлопали, убирая с уголков рта тряпицу. — Что именно? — блестящие янтарные моргнули и слегка прихмурились, не понимая вопроса. — Всего этого. Парень под хмелем снова побледнел и поджал покрасневшие пламенем губы. Он положил руку на живот, в котором после скручивания сильно кололо и резало, как ножом, отдав платок обратно, и опустил взгляд на ноги. Теперь его окатила волна стыда. Как назло в голове выскочило воспоминание об алкоголике, как некстати попавший в поле зрения и Сяо. Пьяному дурачку-озорнику точно не избежать презрения: чем отличается он и тот, кто, убегая от защитника готического собора, чуть не улетел в мусорку? И это не могло не расстраивать: перед ним не тот человек, кто будет участником столь опасных шалостей, или, наоборот, нахваливать и подбодрять за «правильность». — Насколько часто выпиваешь? — вместо четкого ответа занервничавшему парню задали странный и пугающий вопрос. — По-разному, — не поднимая головы, отвечал Венти нехотя. — Сколько раз доводил себя до такого состояния? — До рвоты — самый первый: мой желудок достаточно прочный, даже просроченный йогурт мог кое-как переварить. Не знаю, как так получилось! Мне правда жаль! Провинившийся подумал на плавающую горе-бошку, зажмурив глаза: «Лучше бы ты не видел! Стыдоба — и только! Смотреть в глаза теперь будет одним мучением». До ушей донесся вздох. Венти открыл глаза и, противореча самому себе, всё-таки посмотрел на собеседника, не испытав укола совести. Не увидел ни надуманной злобы, ни слабого звериного оскала хищника, ни разочарованности в узких зрачках. — Все в порядке, — Сяо просто стоял, подставляя под их головы зонт, и смотрел на него, что-то сжимая в кармане куртки; его лицо не поддавалось ни краске, ни чувствам — впрочем, как и всегда, когда его не дразнишь. — Пойдем домой. Далеко? — Нет… Непоседа не сдержал улыбки и сменил позу из грустной креветки в созидателя гор и погоды. Он тут же подскочил к Сяо, выпрямив руки, но, как-то не рассчитав способности, начал падать. Сделав шаг, нога то ли подскользнулась, то ли подвернулась, и все тело моментально пошло вниз, порушившись, как карточный домик от маленького неосторожно тыка пальца. Благо если карты рассыпались и осели на столе, то тушку снова поймали, придержали за плечо и ровно поставили. — Хехе, извини! — неуклюжий глупец наклоняет голову, почесывая затылок. — Что-то погода сегодня в самый раз для полетов. — Не думаю, что тебе нужно к этому присоединяться. Венти угукает, кладет руку на бедро, предположительно где висела сумка, и вздрагивает. Но его моментально успокаивают от: «Забыл! Украли! Потерял!», лично продевая через шею ремень от большого клатча. Через секунду надутую носку освобождают от примятого берета, надевая на влажные волосы, и теперь пара друзей — искатели приключений себе на «первую чакру» и не только — смело отправились в путь. Долгий, достаточно шумный путь, потому что Венти, шатаясь, придерживался за руку с зонтиком и неожиданно начал мычать песню, которую вспомнил недавно во сне. — Ты ее часто поешь? — Что? На мелодии припева Венти, прошагавший один поворот и заглянувший в узкие переулки дворов, остановился. Он не понял вопроса Сяо, который, немного покраснев, сосредоточенно смотрел на отдаленные на десять метров уличные лампы. Разве мог кто-то, кто слушает в основном рок, слышать немного отличительное? Хотя Сяо говорил, что он меломан и не гнушается слушать что-то еще. Однако эта песня отличается и временем, которое давным-давно утекло. — Ты пел ее, когда нес меня домой, — уточняет помощник, поправляя крепкую руку на талии не глядя. — Просто интересно: чем она тебе нравится. — Хех, — но Венти оставляет это без точного ответа. Он сам не понимает, почему такое засело в голове. Скорее всего, эта песня является одним из ключиков к двери прошлого, светлого и спокойного. Воспоминанием того времени, когда все было как счастливых людей, мир воспринимался оптимистичнее и не таких ужасным и опасным. Но прошлое есть прошлое. Оно сформировало то, чем живем сейчас. А Венти было трудно с ним порвать, перестать держать хотя бы одну из множество тонких красных нитей и невозможно отпустить. Мимоходом они прошли высокий дуб, который играл развешанными на сучьях колокольчиками вместе с дождем. Никто не знал, кто придумал традицию украшать это дерево звоном, но в парке, отдаленном достаточно от домов, никогда такое не мешало. Напротив, создавало атмосферу сказки и умиротворения. Да и музыка, созданная природой, звучала пусть и спонтанно, но очень красиво, по-настоящему волшебнл. Сам Венти иногда садился между выпирающими корнями, не обращая внимания на знак «Не топтать газон!», и начинал трепетать пальцами по струнам, пока не вызывал любимый ветерок, чтобы тот начал аккомпанировать, а то и вовсе вести сольно. Сяо, пройдя мимо, на удивление ничего не спросил: скорее всего, посчитал Венти все еще не собранным для крепких, как его любимый напиток, ответов. Миновали невысокий узорчатый забор. Прутья завивались подобно «золотому сечению», что было одновременно и удивительно, и забавно. Хотя экскурсоводы часто опровергают сходство, говоря, что это наоборот ассиметрия, а «улитка» не привычная «идеальная фигура», а волна, шествовавшая за другой волной до бесконечности. Тяжелые сапоги стучали громче дождя, как на торжественном параде, по лужам, а тихие кроссовки из парусины, успевшие снова промокнуть, только поддакивали или хихикали топотком, забавляясь с чужой напыщенной серьезности. Парни ничего друг у друга не спрашивали, ни о чем не говорили. У Венти вертелось тысяча вопросов в голове, сотни тем и рассказов. Но пьянство, губительная привычка, не дала ему выпустить наружу развязный язык. Так как его вновь настигло ощущение тошноты, а вместе с этим тревога быть второй раз опозоренным. Его же видел снаружи только Сяо, да? Да. Но главное, чтобы мысли не стали додумывать лишнего. Сквозь ветки показался пятиэтажный дом. Только пять-семь окошек горело с их стороны, в доме, длиной в пять подъезда. Удручающее зрелище: сразу можно предположить, что во многих квартирах никто не живёт. Но это если не учитывать почти полночь. Венти, будучи на месте буйка во время шторма, видел перед собой не окна, а пляшущие звездочки. Его ослеплял далекий свет, заставляя терять равновесие, щуриться и дизориентироваться. От напряженного, как ястреба на охоте, Сяо это никуда не делось: — Мутит? В ответ только хмыкнули. Даже не буквой «м», а тихим беспомощным рыком. Казалось, Венти не протянет лестницу, ведущую на его этаж. Но, как обещал, желудок терпел многое и не сдавался так рано, а потому, проходя через дверь с поломанным домофоном, парень продолжал плестись, как ходячий мертвец, думая только о туалете и кровати. «Двалина забыл покормить», — пару иных мыслей молнией возникало в голове, но в основном все чувство перебивало послевкусие на кончике языка. Препятствием стала дверь. Точнее, парни не сразу сообразили, кто должен ее открывать. Сяо нашел через долгую, протяжную минуту ключи с разрешения обладателя сумки, выбрал тот, что странно похож на кристаллик с удлиненным углом, и буквально ввалился на порог с «больным» под очередные звуки утреннего кота после завтрака цветком из горшка. Через некоторое время переодетого Венти устроили на кровати. До этого она была переполнена книгами, одеждой и некоторым мусором, но, пока хозяин квартиры обнимал унитаз, после второго раза медленно перелезя в туалет, гость и пол отдраял, и собрал в отдельный пакет мусор, и немного освободил места телу, и даже покормил несчастного тихого песеля. С одной стороны, замученному организмом было приятно внимание и забота. С другой, это была невероятная тягость. Чувство долга и собственной убожести только нарастали внутри. А неловкость начала сковывать руки. В образном ключе, так как через секунду Венти сел, укрытый по плечи одеялом, и положил голову на плечо сидевшего Сяо. Тот, увлеченный видом из окна, не ожидая, передернулся и неловко положил руку на спрятанное колено парня. — Нужны таблетки? — Не-а.ть… «Интересно… Что творится у тебя в голове? — думал щурящийся от головной боли квартирный червячок. — Что ты думаешь обо мне? Что первое пришло в голову сейчас, если ты вздрогнул? И что говорит тебе моя квартира и Двалин, который спрятался под кроватью, но тень которого ты заметил на пороге? Я умру, если буду что-то предполагать, но это так страшно, Сяо: найти кого-то, кто может греть молчанием, и не знать, что он может ненавидеть». — Ненавидишь? — и все же мысли, которые должны быть тревожной секундной тайной сознания, слетали человеческим оружием прямым неождианным клином, демонстрируя очередное противоречие. — Нет, — гость, чьи брови впервые поменяли положение из мудрой прихмурости в дошкольное удивление, поправил спавшие локоны на чужом плече, мешавшие носу Венти дышать. — Не за что. — Ха-ха! — парень странно начал смеяться. — А если бы я был убийцей? Насильником? — Разве убийство людей и злоупотребление привычкой — одни и те же вещи? — Ха-ха! Умный-умный Сяо. И одновременно очень глупый! Парень в черной водолазке терялся в темноте комнатной помойки, если бы не янтарные глаза, которые были внимательно устремлены на бредившего под жаром Венти. Они будто ни разу не сходили за этот вечер с положенного курса — точки между бровей друга. Казалось, из-за них послышался долгий-долгий вздох и тихий цок языка между острых зубов. — Хуже всего ненавидеть себя. Я редко испытываю сильные чувства к людям. Не дано понять тебя и твоего поступка. Но мне тебя… Жаль. Ты сам жалел меня, когда я был в похожем положении. — Хм-м… Ты прав… Мудрый глупец Сяо… Худощавые горячие руки музыканта обняли крепкую талию молчуна. Глаза закрылись, грудь с сердцем расслабились, и квартира, всегда пустая, погрузилась в тишину. За окном дробью гулял дождь, но и он постепенно начал утихать, готовясь ко сну после тяжелого рабочего дня. «Вот бы мне приснилось хоть что-то хорошее…» Венти быстро уснул, располагаясь на живой подушке. У него не было больше времени, чтобы подумать о серьезных бытовых вещах, о чужом комфорте и о том, как его квартира, пустая в основном и только ужасно нагромажденная в спальне, выглядела для педанта. Он мечтал, как бы после накопившихся нервов и отравления не отдать концы так глупо и бесчестно перед другом, особенно стыдливо перед братом, смотрящего где-то сквозь тучи приобретенным зрением. И ангелок «проснулся» в саду, где росли самые вкусные гранаты на высоких плодородных деревьях; у пруда спит на пригретом камне огнегривый лев, синий вол жевал опавшие звезды, а золотой орел несет за собой Солнце. Где стоял парень с тяжелым ожерельем из жемчуга, играющий на флейте ветру. Там, где лежало это мертвенно-счастливое умиротворение.