Одуванчик: твоя последняя песнь

Венти даже дышать тягостно было. Он устал. Это ничуть не удивительно. День никак нельзя было описать "лёгким и спокойным", но до заката парень думал, что так даже лучше: весело, интересно, в новинку, да и проводит время с кем-то, а не с самим собой. Пока к вечеру его мечты перевернулись в представление о тихом времяпрепровождении: как бы он не вылезал из постели, послушавшись внутреннего голоса, и провел бы его вместе с псом и теплой, правда выдохшейся и давно непригодной для головы, подушкой; Сяо бы спокойно ушел и занялся бы собственными делами. Так бы голова не страдала от боли по полуокружности, а тело – от непонятного чувства, спирающего место в ключицах на милисекунду при каждой "левой" мысли. Вина ли это, совесть ли, непонятно. Тем не менее юноше было весело и худо, и за весь путь домой не становилось лучше. Мало того, что Венти изрядно перенервничал и дал себе слабину перед практически самим расставанием, ещё и разболелся некстати, как итог от всех переживаний, необдуманных решений в холодный месяц – чего стоит купание в озере – и постоянного душевного уныния. Болезнь всегда подступает неожиданно, но коварно. Голова раскалывалась, как нагретая солнцем из окна скатерть летом. Сгорбленным и побледневшим, издалека парень выглядел как перегнутая в ужас современного искусства арматура: ощущение, что ветер понесет его не туда – и он свалится к травинкам в кустах, как последняя бестолковая пьяница . Тонкий нос слегка припух и сопел, а губы превратились в тонкую, поджатую струнку, иногда звончащую тихое "угу". Казалось, руки даже лихорадило: дрожь была незаметна в напряжении, но от нее пальцы неприятно побаливали. Странно, что в таком состоянии он умудрялся разговаривать с собеседником: телефон у уха был, кажется, почти весь путь после расставания с Сяо и не переставал гудеть чьим-то торопливым голосом; свободной голой рукой Венти пытался охладить лоб, и этот способ был как безобразно глупым, так и единственной возможностью держать голову в строю. Редко на улице увидишь, как какой-то человек так свободно показывает, что ему плохо. Привычно держаться и не показывать слабину. Однако Венти устал, действительно устал. И все же, несмотря на состояние, слушал со всем вниманием телефонного собеседника и даже умудрялся трезво отвечать, хоть каждый раз щурился от пульсации внутри над ушками. – ...не могу сказать, что приятно, – женский усталый голос цокнул и вздохнул с ощущением закатившихся за лоб глаз, но продолжил задорно, с легкой хитринкой говорить. – Всем дополнительная работа неприятна! С радостью бы отмотала время, только бы не повестись на эти просьбы и порекомендовать что-нибудь другое. Почему люди никогда не могут делать что-то самостоятьно, своей головой? Это несложно: берешь дело в руки и лепишь его. Даже если получится худо, есть те, кто тебя за это отругает, или те, кто заставит переделывать. Однако с какого-то перепугу все вдруг решили, что легче свалить дело на кого-либо: под предлогом вопроса сразу перевести и последующее продолжение дела. Пока вторые, в свою очередь, еще пугливее, чем первые, свалят на следующих пониже или на кого-то добродушного своего уровня, вроде меня. Но я договорюсь, может, премию дадут за эти часы. Без моей просьбы им руку зажмет побольше денег дать. Зажмет, зажмет, хах! Хм... Насколько же люди несовершенны. Насколько часто мы думаем о чем-то таком глупом, как загрести в карман побольше денег. Но капиталом внутри гробы наполняют? Только их сами покупают... Всё людям не так. Все людям что-то должны. Все да всё, всё да все – и ни разу о самих себе... Я такая же, что самое ироничное и глупое. И каждый точно так же рассуждает о других, забывая... Ха-а-а... Давно ведь философом не работаю. Но, если посмотреть, денег у меня вдоволь, так что от дополнительной нагрузки не обеднею. А премию запросить надо ради совести и достоинства. Что до нервов, то их же можно по щелчку восстановить! Ха-ах-хах-аа...! Ааа, да, Барбатос, забыла. Ты как? – Слушаю, – отвечает с выдавленной ухмылкой парень; его веки нервно вздрогнули при вопросе о нем – первом за более пятнадцати минут общения. – Конечно, слушаешь. И всё видишь. Не калека ведь! Я про твою учебу и жизнь хотела услышать. – Всё как обычно, – Венти пошатнулся и остановился, напоровшись на маленький камешек. – Ха-а... – как раз в трубке раздался очередной вздох, накалающий обстановку и чем-то разочарованный. – Буквально "как обычно"? Ты из квартиры не вылезаешь все время что ли? – Нет, вылезаю, – парень смотрит на этот глупый, ненужный кусочек камешка, отделившийся от общей плитки дорожки, и поджимает губы, держа пятку на нем и чуть не задавливая. – В магазин хожу, например. – Хах, в магазины и собаки ходят, но только у этих животных, как положено, жизнь однообразная по природе, – женщина цокает, из трубки слышится звон хрусталя. – А ты, Барбатос, научно считаешься человеком. Ты забросил колледж, раз "ничего нового"? – Ха... – и чего ему приелся этот камешек? Потому что встал на дороге, попался под ногу? Или потому что откололся от ровного квадрата? А может, это непонятная людям жажда что-то придавить, разрушить, сломать, которая возникает так же неожиданно, как холод в июне? – "Да"?! – не поняла женщина и тут же разозлилась. – Ты мне все уши несколько лет назад прожужжал, что хочешь в родном городе учиться, хотя здесь, со мной, тебе открывались широкие перспективы поинтереснее. Рассказывал, что твоя мечта – работать с детьми и помогать им после окончания института, хотя так мог б поступить на нечто большее и работать так же заграницей. Рассказывал, как обязательно станешь хорошим учителем, лишь бы остаться в родном городе. А что в итоге? Ты бросил учёбу! – Я н-не бросал, – парень вздрогнул, пнул камень в сторону и, будто на него опрокинули подтаявший тридцатиметровый куб льда, пошел дальше, жмурясь от нахлынувшей боли, – не бросал, говорю! Кх... Я не говорил "да", просто вздыхал... Я учусь, честно. – Если учишься, то почему ничего не рассказываешь? – недоумевала сердитая собеседница. – Мы так раз в год будем созваниваться, хотя нормальные люди звонят каждую неделю. И не шлем друг другу сообщения. Ты тем более ни разу не проявил инициативы. Явно что-то недоговариваешь, Барбатос! Венти убрал руку со лба в карман пальто, наконец-то подумав о придурковатом виде со стороны. Он опустил голову, вновь увидел красные пятна и сморщился, вспомнив ужас кулака перед глазами. Вновь пронзила тупая боль в голове, что, казалось, толкнула в спину со всего размаху. – А-ах... – не сдержался парень, поклявшийся больше не заказывать что попало, и направился на ослабевших ногах дальше. – Да что с тобой там?! – тон на секунду сменился на огорченный. – Ничего, ничего, камня под ногами испугался... – Камня? Ах, да что же это такое, на какой бред ты отвлекаешься! Ты слушал меня сейчас, именно сейчас? – из трубки послышался очередной звон хрусталя, твердый и нервный, как подпьяневший голос. – Почему ты так отдалился? Что я опять сделала не так? Или ты до сих пор обижен, что я уехала? Прерву твои ответы сразу: я не первый год заграницей, Барбатос! Ты знаешь, почему я выбрала это. Прекрати быть ребенком и думать, что тебя все бросили! Кто-то ведь должен работать, пока другие вроде как учатся. Ты же не первый день живешь, должен понимать цену вещей и действий. И Скай умер давно, тебе тоже пора отпустить, самому же легче будет! Парень приоткрыл рот и остановился. Его глаза в шоке посмотрели в сторону, покрываясь слезливой рябью; нос защипал опаснее. Ох, а вот там кафель ровный. Одноцветный, без примесей. Он идеален! Он так хорошо разложен, что становится тошно. И все равно это великолепие постоянно хотят поменять на другую плитку или бетон. – Аст... – голос неуверенно начал и дрогнул, со вздохом замолкнув. – Мама... Я мама, Барбатос, твоя мама! И так каждый раз – каждый раз по имени, будто мы не друзья даже, а просто знакомые. Считаешь, если я уехала, то больше не твоя семья? Даже если я присылаю деньги, даже если тебе на день рождения подарки шлю, даже если тебя растила много лет, уже не семья? Если хоть слово проскочит о старшем брате, я никто? А кто для тебя семья тогда?! Мне что, тоже под землю отправиться, чтобы ты вспомнил обо мне? Ох, я потратила несколько жизней на тебя, чтобы в итоге я стала никем... – голос быстро устал и перестал кричать, только покрылся легклй хрипотцой вперемешку с шумом помех. – Ты никак не можешь повзрослеть. "Повзрослеть" в плане "взять жизнь в руки": восемнадцать тебе не вчера минуло, а разумом ты остался в глухой деревне. У тебя друзей нет, нет историй, молодости; ты продолжаешь выдумывать. Скажи, ты хотя бы на гитаре играешь? Ска... Парень убрал телефон от уха и увидел, что не успел он дослушать нечто очевидное, как звонок прервался. Неспециально. Его аппарат, если связь шла из другого города или страны, глушился и сбрасывал общение в самый неожиданный момент. Да и помехи – легкий гул или кваканье – предупреждали, что такое произойдет уже вот-вот. На этот раз они пообщались дольше, чем когда-либо. Это немного радовало, пусть закончилось не совсем нейтрально, как обычно. Но между ними заведено, что никто уже не перезвонит, даже если нужно договорить, и никто с оборванного не начнет, когда в очередной раз прозвучит рингтон Венти. Беспокоиться не о чем: они в практически всем одинаковы, как настоящая семья. Хотя можно было назвать данные звонки общением? Венти только выслушивал всевозможные жалобы и истории, накопившиеся за несколько месяцев, от женщины. Его спросили единожды за звонок, а в ответ даже не получилось издать что-то толковое. Не вышло и высказать мнение, что-то опровергнуть или попытаться рассказать. Он просто молчал, будучи стенкой с ушами, и эту роль он играл без каких-либо проблем, пока не желая менять. Его оставили опять при себе: в своих мыслях, переживаниях и воспоминаниях. В обычном для него душевном одиночестве. Оставили невысказавшимся толком, с больной головой и соплями. Оставили без какого-либо желания идти, выпили все эмоции. А болезнь на заднем фоне приглушилась, как только звонок завершился, отчего парень с облегчением выпрямился, а с его плеч скатились незаметные, но тяжелые ядра смущенности. Он вернулся в туманную задумчивость, приоткрыв губы и вдохнув душистость оцветающей зелени. Их семья неидеальна. Можно сколько угодно говорить о минусах каждого, о неправильности решений, сказанных слов или о том, как они похожи и одновременно отстранены друг от друга. Но, несмотря на все тяжелое, продолжали быть семьей: мама, пусть теперь говорит только о себе, думает об единственном сыне, а Венти, хоть и не мог это принять, понимал и старался меньше беспокоить. Парень любит маму. Иногда скучает по ней, да понимает, как грубо и по-детски с его стороны мечтать больше не увидеться. В его воспоминаниях она всегда остается несломленной и счастливой женщиной, даже с пониманием, что в то время это было частично неправдой. И такое зря рушить, не подготовившись морально. И все же одно он не мог простить: единственный близкий человек уехал, оставил его, дом, где старший брат ныне покоится где-то под ногами, и больше не вспоминал о прошлом во всех суровых фактах, побуждая следовать этому. Женщину понять можно: первый сын был тяжелым инвалидом, почти безнадежным в самостоятельной взрослой жизни, а затем некрасиво умер, что было ожидаемо, но ужасно больно. Венти старался осознать ее действия, принять, но не мог; только сильнее отстранялся, и это перешло даже не в обычное "мама", а в обращение по первому имени, которое знает только семья или самые близкие. Совсем чуть-чуть – и Барбатос, боясь себя за это, перестанет отвечать на звонки, которые мама всегда совершала первая. Тяжесть после разговора осела в груди, но парень продолжал идти с выпрямленной спиной. Он мял карманы изнутри и испытывал вновь то схватывающее чувство и то ли грусть, то ли облегчение. Голова притихла, наслаждаясь шумом листьев и иногда приглушенными разговорами прохожих. Венти ничего не видел и не слушал, погруженный в себя, и только нос продолжал течь. "Я и правда как ребенок, хотя и люди не что-то да правы. Сколько мне говорили, что в университете жизнь круто изменится, что появятся взрослые, осознанные друзья, для которых жизнь серьезна, несмотря на вечеринки. Говорили: сам по себе колледж интересен, много мероприятий будет и все такое. Но если человек этого не хочет, то не заметит. В чем я участвовал, если это было? Только в университете Сяо..." Неожиданно громкий и звонкий кашель попер наружу. В горле вновь неприятно запершило, и Венти даже схватился, почувствовав жжение. Но, завернув за угол, он вернулся к своим мыслям, словно мешок на голову натянул, и старался не ощущать болезнь, чтобы только выжить до квартиры. Прогулка – идеальное место во времени, чтобы отдаться самому себе и событиям в прошлом. "А ведь и вправду. Один только студенческий концерт, а у меня уже и выступление перед по-настоящему большой публикой, и опыт участия в сценке, и друг. Что-то в этом есть! – парень покраснел сильнее, теперь не только от холода, и приложил к губам пальцы в удивлении и озорном мечтании. – Ха, как он смотрел-то! Его глаза были чуть ли не на все лицо, когда почти влетел в меня. И ведь, глупый, не случайно залез, а специально ко мне, чтобы увидеться, причем таким смешным способом. Узнал так быстро, от одного выступления, хотя при его состоянии в тот первый день... А... Специально пошел из зала..." Венти смутился и вслух издал смешок, когда понял смысл мысленного потока. Он выдохнул сквозь пальцы и вновь убрал руки по карманам, зарывшись носом в воротник. Быстро же он забыл о разговоре с мамой. Раньше он мог еще час или два переваривать его, с обреченностью разглядывая грязь на окне. Но сейчас, несмотря на приближающиеся дни в постели с температурой, он чувствовал окрыленность, готовность творить, жить. И всего лишь из-за мыслей про своего друга, которого действительно можно таковым считать. "Специально ко мне пошел! О, да если бы кто-нибудь узнал из сокурсниц о таком, они бы мне обзавидовались! Уверен, у Барбары в жизни такого не было, хотя она за пределами города даже известна, поклонников до кучи, а мне всего лишь надо было с дурости помочь "не пойми кому"... Теперь "такому-то"! – невольно вздернул нос зазнавшийся паренек и поплатился, поморщившись от ответа в виске. – Ха-ха, вот так настоящее знакомство-то! Очарованный пением юноша через толпу бежит к музыканту, чтобы сказать только: "Я знаю тебя"! А, хм... Нет, пожалуй, надо придумать что-то другое... Да, была бы хорошая песня о восхвалении искусства, только непонятно как стихами, хотя бы "белыми" описать. Но Сяо... Как же этот юноша необычен... Мало того, что вид и не как у подростка, и не как у сознательного и взрослого, так еще и внутренний мир его такой странный, наполненный всеми оттенками белого, черного и серого. Как будто ни одного яркого. Он постоянно в напряжении, постоянно серьезен и сконцетрирован. Его что-то гложит, но особо не дергает... Ну, может, иногда, как когда мы вернулись с озера, после сна. Или сегодня. Кажется, единственный, кто нарушает его образ защитника в черной маске – это я, в плохом смысле! Но я же не кусаюсь, чего он так всегда дергается? Может, в следующий раз постараться быть с ним помягче, не шутить так? Или менее принужденным, говорить только несусветный бред? Да я всегда такой: легкомысленный глупый парень, ла-ла-ла, в голове одни туманы и ни одного слова про какие-либо в универе пары! Это его и выбивает из колеи? Не привык? Хах, Ху Тао точно похлеще меня в этом плане, разве нет?... Сложновато... Дружеские отношения такие замороченные, но... Хотя, если его все устраивает, лучше не стоит что-то менять. Сделаю опять что-то не так – и кирдык! Даже удивительно, что со мной кто-то захотел дружить, особенно кто-то такой. Я ведь мало чем с ним схож, как парень, и не самый надежный экземпляр: вдруг уйду, замолчу, пропаду или... Нет, "умру" смешно и ой как перебор звучит. Я зря Скаю пообещал? Если я умру, то Скай расстроится: мы же обязательно встретимся там, в облаках – его изначально небо забрало, он точно там, – и он обязательно-обязательно обо всем расспросит..." Венти поджал губы. Он расстроился, но до конца пути оставалось совсем немного. Как зайдет в квартиру, сразу ляжет спать и не станет мучиться в совести и "старом мире". Даже о таблетках, коих не отыщешь там, где их никогда не было, забудет и наплюнет. "А что скажу в ответ? Что всю жизнь прожил как премудрый пескарь? Обещал же, что наконец-то выйду из пещеры и начну жизнь нормального человека, еще тогда, маленьким. А что, что изменилось за все годы, за десятилетие практически? Нет, надо меняться! Нужно, нужно выходить и пробовать! И пусть я каждый месяц о таком говорю, в этот раз надо. А Сяо мне поможет! Начну с внешнего вида, потом с окружающего мир, а затем с самого себя! Благодаря тебе мы с ним встретились, он точно поможет! Да, Скай, не переживай! Я отживу так, как бы ты хотел для меня..." Юноша помотал головой и оперся о дверь подъезда, вымотавшись. Он почувствовал жжение в глазах и слабо стукнулся лбом. Нет, все это звучало бредом, но... Венти не мог перестать о нем думать. Он такой сладкий, мягкий, как мед. Не думать о нем – это болеть и чахнуть. "Но мне так стыдно, братец, – дал слабину парень. – Я заслужил разве видеть свет? А ты тогда разве заслужил так умереть? Ах, если бы я тогда не выпендривался, если бы только рядом был... Надо было всегда держаться рядом. Даже через страдания, даже через нехотение, даже через трудность... Надо было быть рядом с тобой, чтобы сейчас я входил, а ты меня с Двалином ждал и спрашивал: "Как погулял? Он хороший человек? Нехорошего я прогоню, Венти, смотри мне!". Ха-ха, называл всегда по второму имени, мол, больше идет... Только ты, наверное, осознавал его значение, но так и не сказал..." Венти сам не понял, как оказался на земле. Он очнулся и вернул глаза "на место", когда увидел перед собой сухую руку в треморе, услышал испуганное бормотание старушки. Вот не стоило стоять прямо перед дверью, естественно зашибут! Вставая, парень докончил про себя, прежде чем улыбнуться бабуле и выслушать ее: "Но спасибо, Скай, что оттуда послал мне человека с такими хорошими, глубокими глазами – Сяо действительно золото. Обещаю, его я не упущу! И себя не запущу!"