Ошибки и их последствия

      Он понятия не имел, что делал в её постели. Снова.       Это же насколько его жизнь довела, что он пудрит мозг бедной девочке, проводя с ней жаркие ночи в комнате студенческого общежития.       Он и раньше задумывался о том, что поступает по отношению к ней просто по-свински: никакой надежды на счастливое совместное будущее, невозможность завести нормальные отношения со сверстником, неопределённость в их собственных и постоянное ожидание «у моря погоды». Явно не то, что нужно молодой и бойкой студентке филфака.       Но он не мог. Впервые Шилов не мог переступить через себя и сделать правильно. Сделать так, как надо. Не мог.       Наконец-то и Роман Георгиевич Шилов налетел на этот великий камень преткновения – собственные желания.       Он должен был держать себя в руках. Вместо этого позволил себя поцеловать. Он, как более старший и мудрый, должен был пресечь это всё на корню. Вместо этого он постоянно сам возвращался к ней, с замиранием сердца видя неподдельное, искреннее счастье в её глазах. Он должен был. Должен. Но сил не было.       Ему так осточертело это «должен». Он всегда, всем что-то должен. Почему же ему не должны? Он что, мало сделал? Не заслужил? Не заработал?       За все годы службы он не то, что заработал, он выстрадал себе право на счастье. Так почему же кто-то имеет право осуждать его за выбор?       Потому что Роман понимал: он испортит Саше жизнь. Если ещё не испортил. Просто она-то этого пока не понимала. А потом, когда поймёт, возненавидит, заставив и без того израненное сердце подполковника захлебнуться собственной кровью.       Каждый раз, когда во тьме комнаты он прикасался к ней, в нём боролись два желания: прижать её к себе как можно крепче и оттолкнуть, уйти как можно дальше. Когда его губы касались нежной, молодой кожи, он не знал, что сделать: оставить очередной багровый след своей страсти или отпустить. «Правильно» и «хочу» с каждым разом разрывали его всё более изощрённо.       Но каждый раз побеждало «хочу» и Роман исступлённо целовал охающую от поистине звериного напора девушку, даже не подозревая, что все засосы, все укусы, все синюшные следы от его пальцев на её бёдрах и боках – это его борьба. Борьба с самим собой.       Каждый раз она словно погибала под ним, не имея сил выдерживать необузданную стихию, скрывающуюся внутри всегда внешне спокойного и непоколебимого подполковника. А потом возрождалась из пепла чистой и непорочной в его сильных объятиях, позволяя этой стихии захватить её, овладеть ей, принимала её как родную.       Каждый раз он проигрывал сам себе и каждое утро бережно, мягко, едва касаясь проводил подрагивающими от отвращения к самому себе пальцами по её обнажённой спине, обводя укусы, засосы и синяки. Будто пытался впитать, забрать всю боль, что причинил ей.       Но девушка словно и не замечала этого, просыпаясь и снова окатывая Шилова волной неоправданной нежности в бездонных зелёных глазах. В эти утренние моменты ему было как никогда тошно.       Тошно от того, что он не мог отпустить её. Тошно от того, что ему было до безобразия хорошо с ней. Тошно от того, что он забывал про работу в её объятиях. Про риск, про опасность, которая теперь нависла и над ней тоже.       Он единственный раз в жизни позволил себе быть эгоистом и получал от этого неправильное, аморальное удовольствие, после чего с новой силой принимался чуть ли не заживо себя закапывать в чувстве вины перед этим чистым, невинным созданием.       Созданием, которое так искренне, так нежно его любит и не просит ничего взамен.       Хоть Александра и была по большей мере в два раза его младше, отметку в двадцать лет девушка перешагнула уже давно. Но казалась Роману намного мудрее, чем то предполагал возраст.       Иногда ему казалось, что она мудрее его. Потому что могла безошибочно считать его эмоции. Его настроение и настрой. Могла с точностью определить, что ему было нужно в данный момент.       Она могла хозяйничать на его кухне, вдыхая уют и тепло в холостяцкую квартиру, давая ему возможность вспомнить, что такое домашняя еда, приготовленная с трепетом и любовью. А могла безропотно принимать его, вклинившегося в её пространство на этой самой кухне.       Он не понимал, как в таком маленьком и хрупком существе, настолько далёком от его сурового и беспощадного мира, может умещаться столько любви, нежности и заботы.       Но он слишком быстро «подсел» на этот наркотик, даже оглянуться не успев. А теперь, из-за того, что не может пережить «ломку», разрушает судьбу ни в чём не виноватой перед ним девушки.       А ведь она всего лишь проходила свидетелем по делу об убийстве преподавателя в её университете. Бедная девочка всего лишь забыла сдать ему работу, а когда забежала в аудиторию, раздался выстрел.       Чудом она успела убежать, подняв на уши весь корпус. Но убийца успел скрыться.       Потом этот подонок захотел завершить дело – убрать свидетеля. Ведь она видела его. И решил всё доделать сразу, пока полиция думает, что он залёг на дно.       Было каким-то чудом то, что Роман, вызвавшийся тогда довезти девушку до кампуса, задержался. Будто бы предчувствовал что-то.       Её спасло то, что комната была на первом этаже, а окно открыто.       Услышав крик, Рома среагировал молниеносно – в два прыжка запрыгнув в окно, он закрыл девушку собой, выстрелив в несостоявшегося в этот раз убийцу.       Тот успел скрыться, разумно решив, что не в этот раз, а Роман остался, не погнавшись за ним. Потому что Сашу эта сволочь всё таки ранила. В руку, предплечье, на вылет, но он не смог её оставить.       Забрал к себе на время поисков убийцы, не смея нагружать остепенившихся Джексона и Пашу.       И до сих пор не может отпустить. Клянёт себя на чём свет стоит, но не может. Она для него как глоток свежего воздуха, как осколок того, далёкого мира, частью которого он так и не стал. Как тихая, спокойная гавань, в воды которой он возвращается с завидным упорством, каждый раз обещая себе, что это было в последний раз.       Каждый раз осознанно обманывал сам себя, каждый раз чувствовал в груди разливающееся тепло, когда она брала его лицо в свои маленькие и нежные ручки.       Каждый раз понимал, как его ноги больше не ощущают под собой твёрдую землю, когда она ненавязчиво наклонит его к себе, касаясь бледных шершавых мужских губ своими мягкими и красно-малиновыми. Понимал, что пропал.       Каждый раз задыхался, когда она что-то сдавленно стонала ему на ухо, пытаясь обхватить руками широкий разворот мощных плеч.       Каждый раз сходил с ума, когда она сама задыхалась от резких, чудовищной силы толчков, всё равно находя воздух и силы, чтобы шептать ему прямо на ухо, подводя к самому краю: «Люблю».       Каждый раз чувствовал себя живым, когда ощущал приятную боль на спине от её ноготков.       И ведь он пытался. Честно пытался это всё прекратить, когда ещё не настолько завяз. Даже дошло один раз до того, что он прогнал её. Просто не смог выдержать всего того тепла и нежности, что она дарила ему. Представил, что лишится этого. И чуть не сошёл с ума. Думал, что если сделать всё быстро и легко оборвать эту неправильную связь, то потом не будет так больно.       Оказывается, больно было. Ещё сильнее, чем он ожидал. До сих пор, когда он на мгновение прикрывает глаза, перед сознанием встаёт её взгляд. Зелень её глаз не поднялась вихрем, не разразилась летней грозой. Она лишь понимающе кивнула и ушла. Безумно хотела остаться, но ушла. Потому что ему было тяжелее. А она не могла так на него давить.       Когда мужчина понял, что натворил, костяшки его пальцев мигом окрасились в красный, разбиваясь с чудовищной силой. А на двери осталась вмятина со следами крови.       Потом Шилов смутно помнил знакомый бар. И руки Джексона, которые крепко его держали, чуть ли не волоком вытаскивая из заведения.       В тот вечер Иванов сказал фразу, которая до сих пор будоражит бравого подполковника.       «Ром, если разрыв с этой девчонкой так пагубно сказывается на твоих здоровье, состоянии и репутации, то я попрошу знакомого нотариуса без твоего согласия прописать бедолагу в твоей квартире.»       Потом он просил у неё прощения. И в который раз поражался тому, насколько это чистое существо. Либо она настолько его полюбила. С трудом Шилов верил и в первое, и во второе. Но и то, и другое оказалось правдой.       И сейчас, снова прокручивая одни и те же вопросы в голове, одни и те же мысли, Роман решил, наконец, всё отпустить.       Он не может уйти. Не может «бросить». Не может перебороть «ломку». Она всегда готова его принять. Так может, хватит бегать?       Может, пора отбросить все предрассудки про разницу в возрасте, про мнимую защиту, если он оставит её, таким образом отводя удар.       Он уже с ней связался. Уже с ней связан. Погряз в этом омуте слишком глубоко. Что-то менять уже в любом случае поздно. Остаётся только плыть по течению.       И когда юное тело зашевелилось у него под рукой, явно нехотя выпутываясь из объятий крепкого сна, мужчина не торопился встать, как делал это обычно. Не пытался как можно быстрее собраться, чтобы выскользнуть из её обители.       Он аккуратно прижал сонную, от того такую милую Сашу к себе, устраивая на своей широкой груди и с наслаждением вплетая в её запутанные ночной страстью каштановые волосы пальцы, тихо проговорив хриплым голосом: «Доброе утро, соня.».       У них всё равно нет будущего. Так ему кажется. Поэтому, нужно хотя бы раз в жизни сделать выбор в пользу «мне хочется», а не «я должен».       И не пожалеть об этом.       Но, как ему, опять же, кажется, он не пожалеет. Потому что на ухо, после нежного поцелуя в плечо, ему мягко прошепчут в ответ: «В этот раз да, доброе.».