* * *
Нейт не слышал, как открылась дверь. Поднять голову его заставила скользнувшая по полу тень. Гарри всегда входил бесшумно — не просто привычка, а манера жизни, в которой хлопок дверью был заявлением посильнее точки в конце смс-сообщения. Но даже у него дверь штаба должна была чиркнуть углом по выступающему порожку, где уже давно процарапалась полукруглая борозда. Нейт поднял глаза от тени к ее обладателю. Тот пытался найти место рукам. — Прибыл, — усмехнулся Гарри уголком рта. Нейт кивнул. Гарри автоматически кивнул в ответ, но его лицо не расправилось. Застыло нервозно с искривленной линией рта поперек. — Говорил с Сайласом. Сегодня парад, знаешь? — процедил он. — Синие танки пройдут по Манхэттену. — Играет мускулами перед Торонто. Там снова встрял, — ответил Нейт, взмахом руки указывая на карту за спиной. — Айдахо и Орегон и вовсе вышли на связь с нами. Час назад или около того. Они смогли выбросить синих. Лазаревич так и не совладал со смолой в качестве допинга, так что западное побережье ему еще палок в колеса насует. Гарри замотал головой и скрестил руки, вцепляясь пальцами в локти. — Ну встрял. На месяц. Два. Да хоть на год! Он все равно пройдет. Нейт вскинул голову, открывая рот, но, встретившись глазами с Гарри, выдохнул: — Пройдет. — И единственный наш шанс — безопасные местечки. «Безопасные»… — Гарри посмеялся сам над собой. — Слепые пятна, где Лазаревич нас не увидит только потому, что смотреть сразу везде не умеет. Нейт непонимающе нахмурился. Он еще раз прокрутил слова Гарри в голове. — Да. И мы сейчас как раз… — И мы притащили в безопасную зону Брукса! А если сбежит? И расскажет? Нейт положил руку на плечо Гарри, но тот только сильнее напрягся и повысил голос: — Мы не делаем лучше. Не помогаем. Мы оттягиваем неизбежное. Мы летим в пропасть на горящем самолете и пытаемся… — Гарри разогнался, и тут должна была прозвучать шутка. Резкая, ядовитая, плюнутая в воздух этого чертова мира, но вместо этого Гарри просто выдохнул, сдуваясь, вздергивая глаза к потолку и часто моргая. — Просто скажи, что у тебя есть план. — Потому я всех и позвал.* * *
Хлоя шла по вытоптанной десятками сапог тропинке к штабу, когда на ее пути выросла рука. Секундный рывок, небо прокрутилось, и саму ее впечатали в металлический бок фургона связистов. Светло-голубое, почти белое небо заслонила растрепанная копна волос и два очень злых карих глаза. Хлоя посмотрела в них, перевела взгляд на надувшиеся мышцы — с обеих сторон от мира ее отгородили упершиеся в металл руки. Потом глянула за плечо разъяренной Надин и попробовала отодвинуть ее: — А что собственно?.. Надин хлестко ударила по кисти, заставляя уронить руку назад. — Густаво украл у меня телефон. — Может, ты просто дала ему поиграть в змейку, чтобы не мешал во время инвентаризации оружейного склада, и забыла? — Его рука была у меня в заднем кармане! — О. — Хлоя опустила голову. — Ну тогда нельзя сказать, что он украл. Попытался украсть… — Его рука была у меня в кармане, потому что он искал там зарядку для телефона, который украл за полчаса до этого! Хлоя не выдержала и прыснула прямо Надин в лицо. Та стукнула кулаком по гофрированному металлу, наверняка будя всех внутри, но Хлоя продолжила смеяться. — А он умен. Змейка отключилась, нужен провод — он наверное там же, где был телефон. Потрясающе. — Это ты его научила. — Что? Да в этом лагере помимо меня как минимум два вора, обносивших музеи годами! И еще не один десяток людей, умеющих проворачивать скрытные операции. — И никому бы из них в голову не пришло учить пятилетнего воровать. — Между прочим, очень полезный навык. — Глаза Надин стали ближе и круглее. Хлоя вскинула руки, закрываясь: — Не знаю, кто научил Густаво, но не могу не отметить, что он дарит… свободу, знаешь? — Вот как? Я думала наоборот — решетку и баланду. — О славный старый мир, — Хлоя довольно зажмурилась, — где тебя сажали в тюрьму за нарушение закона. Сказка. — Тему не переводи! — рыкнула Надин. — Держись от моего племянника подальше! — У вас все в порядке? — раздался обеспокоенный голос Елены. — Да, — прорычала Надин, неохотно поднимая руку и позволяя Хлое выскользнуть. — Поспорили о Густаво. — О, у него непростой период. Ему здесь скучно, — сочувственно сказала Елена. — Но он неплохо держится. Ищет друзей. Пришел, когда мы с Сайласом новую установку тестировали, еле успевали отвечать на его вопросы. Симона потом долго извинялась. Но вообще-то… — Елена улыбнулась. — Это меня отвлекало не только в плохом смысле слова. Надин разглядывала пальцы. — Знаю. Не уверена, что это хорошо для нас. Елена упрямо мотнула головой, но не стала спорить, сказав: — Вернемся к этому разговору позже, нас Нейт заждался наверняка… — Она сунула руку в карман и резко нахмурилась. — А где… где я телефон оставила? Хлоя засмеялась, припустив в штаб бегом.* * *
Нейт навис над столом, вперившись взглядом в темно-синюю карту — насыщенный, испещренный вместо волн заломами бумаги Тихий океан окружали лишь контуры материков. Нейт не высматривал что-то конкретное, он просто смотрел в карту. Погруженный в мысли, как в соленую воду, он никак не отреагировал на появление Елены. У стены стояла, постукивая пяткой по полу, Хлоя, судя по всему тоже не удостоившаяся внимания. Ласса за столом с огромной скоростью строчила в дневнике — скрип ручки наполнял комнату. Сидевший на стуле Гарри молчал, тоже выжидательно глядя на Нейта. И только когда в штаб, оттолкнув Елену, ввалилась Надин и рыкнула: — Дрейк! — он поднял голову. Коротко кивнув, он снова опустил взгляд и неопределенно махнул рукой в сторону, приглашая войти. — Скажи своей подружке, что… Нейт нахмурился. Сфокусировал взгляд на Надин. — Моей подружке? — Фрейзер. — Последнее время ты проводишь с ней времени побольше моего. Надин резко выдохнула и, судя по звуку, схватилась за косяк, тормозя саму себя. — Твоя правда. Сама разберусь. Мы с ней выйдем минут на пять. Елена все это время смотрела на Нейта. Не специально, но отвернуться не могла — что-то цепляло, заставляло всматриваться. Будто случайно замеченная царапина на щеке, но лицо Нейта было ровным, гладко выбритым и уставшим не более обычного. Его брови сходились, распрямлялись и приподнимались — он был настолько внутри себя, что ему требовалось время на возобновление связи с реальностью. Он силился понять, чего от него хочет Надин, потому что мыслями он был слишком далеко. Таким его Елена хорошо знала. Таким его Елена не видела настолько давно, что уже не ждала увидеть. Таким сосредоточенным и потерянным одновременно, потому что все внимание, вся невероятной силы концентрация устремились глубоко внутрь, где у обычных людей шевелились под импульсами нервов мозги, а у Нейта с почти ощутимыми звуками должны были вертеться шестеренки. Нейт мог долго с видом болвана ходить вокруг загадки, и его шуточки и неудачные удары смотрелись, как дернутые наобум рычаги в стене, но потом ты всем собой чувствовал, как в этой стене начинает вертеться древний, громоздкий и масштабный механизм. Нейт сам был таким механизмом. Это завораживало. Но уже давно у него не было ни секунды времени, ни клочка безопасного пространства, чтобы дать себе развернуться. Чтобы дать шестеренкам внутри тронуться. Он весь, словно наизнанку вывернутый, все время до боли в висках был сконцентрирован на окружающем мире. Он должен был — они все должны были — реагировать на малейший отзвук опасности. И все же сейчас Нейт трогательно наивно приоткрывал рот вместо того, чтобы осадить Надин или дать отмашку Хлое, отправив обеих на свежий воздух. Потому что Нейт где-то нашел то ли время, то ли место — нашел возможность притормозить и окунуться, и теперь он смотрел почти по-старому. Вот что цепляло взгляд. Вот от чего сжималось в солнечном сплетении. Он что-то задумал. Елена верила в Нейта побольше него самого, она доверяла ему как Капитану и его скрипучим, но умеющим быть шустрыми шестерням. Но еще у нее был опыт. — Дамы… — Гарри кашлянул. Его локти упирались в колени, и пальцы подрагивали, но он сжал их, стоило всем посмотреть на него. — Я бы предпочел начать. Гарри тоже видел. И был напуган. — Да. — Нейту наконец удалось свести брови. — На дне Тихого океана, примерно здесь, — он ткнул в точку рядом с прекрасно знакомым Елене архипелагом, — затоплен саркофаг. Из довольно чистого золота. Все примеси только для прочности. Бумага под пальцем Нейта продавливалась. Елена слышала хруст, с которым это происходило. Осознание было обжигающе мгновенным. — Ты думаешь, на него это подействует? — Она хотела бы звучать поуверенней, но ее лицо само скривилось. Гарри встал и, всплеснув руками, отвернулся к окну. — В этом саркофаге, — неумолимо продолжил Нейт, — скрыто вещество, у которого вряд ли есть название, потому что, к моему величайшему счастью, его никто никогда не изучал. Но с ним мы… — палец прокрутился на полкруга, — можем попробовать победить Лазаревича. — Так вот зачем тебе было надо, — едва слышно пробормотал Гарри, не поворачиваясь к столу. Нейт облизнул губы и стиснул их добела. Ласса с громким шелестом отлистнула несколько страниц дневника и, глядя в него, заговорила: — Это яд, пары которого меняют ДНК человека. Меняется морфология рук, клыки лезут, и обрываются связи в мозгу. Приоритет на поиск еды, убежища. Агрессия ко всему встающему на пути. Животные страхи. — Разрушение ДНК не работает, ведь… — начала было Елена, но Ласса тут же перебила: — Радиация выбивает атомы, вмешивается в соединения как тяжелый бомбардировщик. А эта дрянь перестраивает цепочку. И то, что выходит… на интуитивном уровне напоминает мне поведение порожденных смолой чудищ. Только они по вашим рассказам будут Древо до последней капли крови защищать, а эти твари сами по себе. — Смола в ДНК Лазаревича может и пропустить такое, — подытожил Нейт. — То есть, — медленно начала Надин, — ты хочешь травануть Лазаревича этим? — Угу. — И это твой план? — всплеснул руками Гарри. — Боже… — Он уперся лбом в основание ладони. — Я-то думал, у тебя хоть какой-то мозг отрос. И ладно просто не выгорит, но если смола и эта дрянь будут действовать вместе? Мы сделаем из Лазаревича неубиваемого зомби с клыками? Бессмертное чудовище с силой десятка Зоранов? — Такой он уже никем не будет править. Это главное, — ответил бледный Нейт. — Допустим, — согласилась Надин, ее распахнутые глаза смотрели на Нейта неотрывно. — Но чтобы провернуть это, потребуется масса народу. Я даже не представляю, как… — У меня есть идеи на этот счет, но ты права. Много людей и много риска. Мы сдадим базу. — Нейт закрыл глаза, но его лицо все еще было обращено к Надин, и, сведя вместе брови, он продолжил с напором: — Эту базу. Нам нужна полная перегруппировка Сопротивления на востоке, договор с Марлоу и… — И? — голос Надин сел, но звучало ее шипящее «и» криком. — Мало всего предыдущего? — И немного удачи, — закончил Нейт, жмурясь. — Еще и шуточки! — всплеснула руками Надин. — Я даже не хочу верить в то, что такой яд существует, но, — она подняла ладонь на готовящуюся вступить в спор Лассу, — верю. Менее сумасшедшим безрассудством твой план от этого не становится. Как ты собираешься отравить Лазаревича? Думаешь, он даст подобраться и сунуть себе в ноздри пару гнилушек? Нейт распахнул глаза, глядя на Надин прямо. — Он все сделает сам. Та нахмурилась, ее губы приоткрылись, но больше Нейт не жмурился. Он навалился на стол, придвигая лицо к вставшей напротив Надин. — Мы не строим безрассудных планов, — проговорила та, прижимая руку к груди. — Я помню. Ты говорила. Вы просто делаете свою работу. И еще ты говорила, что вам не победить. Но я думаю, что мы можем попробовать. Потому что это не ваш, это мой безрассудный план. Это, — его палец все же продавил дыру в карте, — моя работа.* * *
Ласса мокла под противно колющим лицо дождем возле темного фургона. В руке она держала миску с супом, прикрытую куском газеты. Часто дыша, не обращая внимания на становящиеся все более гнездообразными волосы и текущую по носу каплю, она бормотала про себя детскую считалку. Их — гогочущих и носящихся по полям детей — на ферме жила целая орава. И стишков для выбора ведущего в любой игре им хватало. «Эни, мини, майни, мо». Она всегда путала их местами, зато у Итана словечки отлетали от зубов. Обычно он и считал. Даже когда их собирался целый класс Лассы, он важно тыкал пальцем в каждого, отсчитывая десятерых негритят или двенадцать гномов одного за одним. Но одну считалку она знала крепко. Когда мама хотела наказать кого-нибудь из детей, она запирала его в подвале. Там не было холодно или темно. В довольно крупное вентиляционное окошко попадало немало солнечных лучей. В подвале стоял стол, за которым можно было делать уроки и читать книги, да и за стащенную с полки банку варенья никто бы уши не надрал. Мама детей любила и в то же время знала толк в наказаниях. Если встать на сундук для картошки, то можно было дотянуться до окна. Оно было крупным для вентиляции, но все же слишком маленьким для стремящегося к друзьям ребенка. Смотри. Слушай. Но сиди здесь. Ты заперт. Другим играть с тобой через окошко запрещалось. Заметят — погонят в поле. Знала ли мама, что трагедия узника подвала превращалась для всех в новую игру? Наверняка. Она была умной. Но тогда никто бы из их компании не догадался, они жили в созданной взрослыми иллюзии. Выкручивались. Героически преодолевали. Придумывали кодовые словечки, позывные. И сочинили считалочку. — Кошачья дверца внизу. На запоре с твоей стороны, — сообщило ей темное зарешеченное окно, вырывая из мыслей. Ласса стиснула миску так, что суп в ней колыхнулся до краев, и сглотнула. А потом пробормотала: — Раз, два. Как твои дела? Молчание. Шарканье подошв. В темноте между прутьев проступили яркие голубые глаза и другой — больше не сухой и жесткий, а надломленный — голос ответил: — Три, четыре. Кто там у двери? Ласса сморгнула слезы и дерганно двинула пальцами, прося Итана отодвинуться от решетки. Окно тюремного фургона закрывалось, но только снаружи. Ласса захлопнула ставни, стягивая их ручки цепью, и затем открыла замок. Не на люке для подачи еды, а на самой двери, и вошла внутрь. Тюремный фургон мало чем отличался от остальных в лагере: был здесь и свет — Ласса включила его, и обогрев, и такая же как у прочих койка. Из отличий были только прорубленное для слежки окно и дополнительные запоры. Кого-нибудь вроде Надин или Нейта тонкие металлические стены не удержали бы и суток, но Итан не был ни одним из них. Он был обычным парнем. Довольно высоким, жилистым, но совершенно не умеющим думать так, как нужно для побега. По крайней мере так было прежде. Она не заметила, когда сама стала скорее из «них», но только войдя в фургон, подумала: замок на двери стоило бы дублировать навесным. Этот можно вскрыть изнутри. Ласса поставила суп возле кровати. — Если ты пришла… — Посмотреть твою руку. Гилз сказал, что ты странно ее держишь. — Да ну? — скривился Итан. Ласса отвела взгляд. Ее бы тоже не обрадовала новость, что охранники следят — глядят на твою жизнь — так пристально. — Твоя между прочим работа. Он подставил под ее взгляд руку. По коже шли темные борозды там, где при спешном взлете — Итана пытались отбить — наручник снял кожу. Ласса положила подушечку большого пальца между бороздами и надавила. Итан зашипел, дергая руку на себя. — Поняла. Садись, — мотнула она головой в сторону кровати. — Ты же знаешь, что это бессмысленно. — Зафиксировать растяжение и обработать царапины? — Ласса вздернула губу. — Я в этом некоторый смысл вижу. Бинты ложились на предплечье в тишине. — Как твой щенок? — спросил Итан у воздуха в фургоне, когда пальцы Лассы сделали последний виток и задержались на руке, тщательно фиксируя узел. — Вырос. Она затянула узел, обрезала лишние хвосты и отпустила. Итан разглядывал повязку, медленно поворачивая руку и шевеля пальцами на пробу. Потом опустил руку рядом с телом и снова уставился вперед себя. — Как это все вышло? — Сам тоже не начинай. Итан пожал плечами. — Не пытаюсь даже. Просто… удивительно. Быть такими одинаковыми… Видеть мир так, словно у нас одна пара глаз на двоих. А потом оп — и чужие люди. — Твои рецепты синтетики убивают людей, — процедила Ласса. Внутри нее разгоралось. Как она ни следила за этой точкой в груди, как ни обещала себе открывать рот только по делу, все равно пыхнуло. — Знаю! И хотел это исправить! — Твоя новая «рецептура» убила еще больше людей, чем синтетика! — Но этих смертей могло бы не быть, если бы… — Если бы что? — Ласса сузила глаза, переходя на шипение. — Если бы эти люди сдались Лазаревичу, чтобы тот огонь не открыл? Если бы эти люди не были бы людьми? Мир вокруг не описать парой формул, Итан! — А было бы здорово, — пробормотал он, глядя на свои колени. Ласса шмыгнула носом, вставая. Она хотела замахать руками, но сунула кулаки в карманы куртки. Стиснула звонко звякнувшую связку ключей так, что острые грани впились в кожу. — Пять. Шесть. Я здесь, — едва слышно произнес Итан. Ласса замотала головой, пытаясь не пустить слезы наружу, но те хлынули по щекам. — Семь. Восемь. Мы уходим, — выдавила она. Итан даже дернул головой, бросая взгляд на закрытое глухой ставней окно. Этот вариант у них был на случай приближения взрослых. У Лассы вырвался икающий смешок. Итан вытолкнул себя обеими ладонями вверх и подошел за пару шагов — большего от стены до стены тут и не было. Он крепко, как будто их не разделял гребаный непробиваемый барьер, обнял Лассу и прошептал в макушку: — Когда-нибудь мы еще поговорим по-нормальному. — Или нет, — ответила она ему в плечо. — Или нет, — печально повторил он. — Но я так и не сказал, как же я рад, что ты жива. Ласса вздрогнула от прошедшего через тело спазма. Она не могла остановить ни слезы, ни дрожание в руках. Ладони Итана шарили по ее спине, потом по бокам, пока не подхватили под ребра и не приподняли так, что ее лицо оказалось даже выше его, вскинутого к потолку. — А я рад. Ласса уперлась в его плечи, отстраняясь, заставляя уронить себя. Спружинила коленями, смягчив падение, и, не прощаясь, вышла. Она захлопнула дверь с автоматическим замком, из последних моральных сил дернула ручку, проверяя, что дверь заперта, и шагнула в дождливую ночь. Когда она поравнялась с металлической ставней, ее ухватил за рукав Сайлас. — Дрейк нашел! — Что? — Она потрясла головой, фокусируясь на рыжей бороде. — Серьезно? Эльдорадо? — Ну! И твоя проба ДНК мутанта с тихоокеа… Ласса прижала палец к губам, оглядываясь на окно фургона, и толкнула Сайласа. — Не здесь. Идем.* * *
Ласса довела Сайласа до отдаленного навеса, чувствуя, как за ней по пятам идет дождь. Хлюпает по уже наделанным лужам, шмякает по развезенной земле. И скрывает многое: слезы, сбившееся дыхание, тяжелые до физической боли в голове мысли, тахикардию. Шаги. — Дрейк носится по лагерю, как шершнем в жопу ужаленный, — начал Сайлас энергично. — Рада за него, — хмуро буркнула Ласса, горбясь и вставая к Сайласу боком, чтобы он не видел ее лица. — Но я так ни черта и не понял. — Дрейк раньше был искателем сокровищ, ты в курсе? — Знаю только то, что нам Елена рассказывала. Вроде они это гребаное Древо откопали? Со всей Шамбалой вместе. — Угу. Но до того он и Эльдорадо нашел. Сайлас крякнул и упер руки в бока. — Парень с Фортуной переспал, что ли? Хотя… — Он поскреб подбородок. — Он же должен быть Рокфеллером. Дай-ка угадаю, там тоже что-то не так пошло? — Загвоздка в том, что Эльдорадо оказался ценен не золотом. Во-первых, не город из золота, а человек из золота. Во-вторых и это — сплошной символизм. То есть Нейт сказал, что саркофаг в человеческий рост из золота-то был. И Нейт даже его видел. Но древние майя или ацтеки, или кто там… — Ласса нервно отмахнулась. — Ценили не короб, а то, что внутри. А внутри там какая-то херня, которая и превращает человека в «человека из золота». — Э… там мощи царя Мидаса? Потрогал пальчик и остатуел? — Нет! — Ласса повысила голос, рыкнув на Сайласа, но тут же снова скукожилась, поникая плечами и голосом: — Нейт привез мне пробу. Останки человека, подвергшегося воздействию вещества из саркофага. Это хуже наркоты. Я со вчерашнего вечера в себя приходила. У меня на столе лежали мумифицированные куски плоти с гнильцой по краям, а я находила их самым прекрасным, что вижу на свете. Понимаешь? Эта штука делает человека безоговорочно прекрасным. Как… в рекламе феромонов. Чуешь и все, мозг отказал. Ты поклоняешься богу. — И Нейт хочет… Ласса облизнула губы, напряженно глядя на дрожащие от ветра и словно по-собачьи стряхивающие с себя воду кусты. — Угу. И если он все-таки нашел… — Нашел. — Повторил Сайлас. — Ты не мерзнешь? — Он участливо приобнял ее за плечи. — Неважно. — Она вышла из неуклюжего объятия. — Давай по делу. — Мне немного известно. Дрейк сказал — выдвигаемся через два дня, только самые доверенные лица. И потом за тобой послал. — Не забудь противогаз, — буркнула Ласса и быстрым шагом направилась прочь от едва освещенного — генератор сдох — угла лагеря. От тюремного фургона, от навеса с вглядывающимся в спину Сайласом и от мокрых насквозь кустов. Ее нервно стиснутые в кулаки руки оттягивали пустые карманы куртки.* * *
Итан задыхался. Он чувствовал, как горит горло от быстрого бега и одновременно стынет, готовое разболеться от пронизывающего ночного ветра. Тучи размыли луну в зыбкую желтую пелену, и осветить путь она не могла. Она покачивалась в темно-сизом небе и только очерчивала угловатые контуры деревьев. Итан шарил по земле фонариком. Он искал следы — в лагере хватало машин, как-то они должны были попадать внутрь, и порой Итан находил колеи, но все больше его слепили бликами лужи и холодно подмигивала влажная листва. Помог бы шум трассы. Дождь почти прекратился, но ветер качал ветви, и с них продолжало капать. Шуршало под ногами, шелестело над головой. Итан слишком устал, чтобы выискивать в этих звуках шаги погони. Ласса его проведала, покормила — с чего бы кому-то вообще проверять его камеру до завтрака? Они не заметят. Не должны. Если она не станет искать ключи… Не станет. Итан заглянул в ее лицо, в ее глаза, в ее мысли — внутри себя она рыдала как маленькая и прорыдает так до утра. Если кто к ней полезет — она убьет скорее, чем будет рационально взвешивать аргументы, и уж тем более обращать внимание на мелочи вроде пропавших ключей. Разве могла Ласса измениться? Ее глаза вечно были раскрыты слишком сильно, и слишком легко она очаровывалась харизматичными выскочками. Готова была на все ради них, начиная с того придурка в одиннадцатом классе. Будто они члены семьи. Семья. Ради нее Ласса тоже всегда была готова на многое. Итан закашлялся. Нечестно. Это все было чертовски нечестно. Он не хотел оставлять свою Лассу там. Свою широкоглазую, доверчивую и рьяную Лассу. Но вариантов у него было немного. Когда ноги вынесли его к дороге, глаза защипало от света: разбежались в стороны деревья, обнажая блестящую трассу и разбавленные туманом далекие огни. Небо, неприкрытое больше кронами, оказалось уже не черным — серым. Влажный горизонт плыл, дрожал, словно не хотел заниматься никак, но солнце все же подпалило его желтизной. Издали загудел автомобильный мотор, и Итан шмыгнул за дерево, вжимаясь в мокрую кору так, чтобы остаться в тени. Серая легковушка пронеслась мимо, подскакивая на выбоинах, и с изменившимся гулом унеслась в сторону рассвета. Ему бы стоило выйти, взмахнуть рукой — проезжие были его единственным шансом добраться до Зорана, но он продолжал упираться лбом в широкий ствол, цепляясь пальцами за неровности коры. А если этот проезжий Береговой? Если это дружок Дрейка? Если это простой местный крестьянин, но сочувствующий Дрейку? Как тогда Итану сказать: «вези меня в Триест»? Он не знал, кому можно довериться. Он хотел вновь оказаться в мире, где его бы подвез любой, где он не думал о своей безопасности, потому что был уверен в ней, где… черт побери, где Зорану можно было бы просто позвонить. Но вместо этого он трясся от холода рядом со спасительной — или может губительной — трассой. Долго он не продержится. Пешком не дойдет. У него не было вариантов. Либо свалиться от усталости здесь и очнуться в температурном бреду, либо рискнуть. Итан вывалился на дорогу и замахал руками стремительно приближающимся фарам. Когда дверь открылась, и к Итану наклонился солдат в синей форме, он выдохнул. Он хотел просто шмякнуться на сидение, но инстинкт самосохранения заставил оставить вздернутые вверх руки над головой. — Помогите, — прошептал он. — Мне нужно в Триест. Солдат окинул его взглядом сверху вниз, как лучом сканера. — Зовут как? — Итан Брукс. Солдат усмехнулся. — Да неужто? А командир тебя-то и ищет. Итан дождался разрешающего кивка и сел, быстро захлопывая за собой дверь. Теплые потоки воздуха из обогревателя ударили в голову, наливая тяжестью веки. Солдат перегнулся через Итана и сам пристегнул его. Рука заодно ненавязчиво прошлась по карманам куртки и бедрам. Ну да. Откуда Итану знать, что перед ним настоящий солдат? Откуда солдату знать, что перед ним настоящий Итан? Во что превращался понятный мир… — Надо же, повезло, — фыркнул солдат. Машина уверенно тронулась. — Третий день дороги прочесываем, уже ждали переброски в Ломбардию. — Кто твой командир? — Чарли Каттер. Руководит поисками вас. Он как раз в Триесте. Мигом долетим, сэр.* * *
Ночи были для сна. Любое свободное время было для сна, а уж тем более темный период суток, когда стоило поберечь топливо в генераторах и просто отдаться природным инстинктам. Сон. Отдых хотя бы телу. Нейт послушался тела два дня назад, когда в крышу со всей дури лупил дождь, хотя его мозг горел и пух от нескончаемо прокручиваемых деталей плана. Во влажной тишине комнаты Нейт был один, но до сих пор слышал отголоски: кричала Надин, пылала Ласса, шептал Гарри. Каждый голос звучал на свой лад и со своим смыслом, и вместе они не складывались в пристойный хор. Но даже под застрявшую в ушах какофонию Нейт уснул. Нейт послушался тела вчера, хотя Чарли не выходил на связь, и похожая на хищную субмарину Надин, рассекавшая густой от невысказанных слов воздух штаба, была готова поднимать всех досрочно. Но ближе к полуночи приемник все же зазвонил, и потом Нейт уснул, словно и не было нескольких наматывающих на маховик жилы часов ожидания. Но сегодня… сегодня он и не рассчитывал, что ему удастся. Сбросил кроссовки, сложил рубашку на стул, сел на край раскладушки, но даже не лег. Сидел, глядя в сумрак, в котором пахло только что потушенной свечой. Ночь в лагере. Обычная ночь. Ужин по расписанию, короткий брифинг с уходящей в лес сменой и сон. В четыре утра он встанет с кровати, возьмет собранный заранее рюкзак со всем необходимым и уйдет в сторону границы со Словенией, где его и еще десятерых таких же походников будет ждать транспортник Деборы. Через пару часов после их ухода проснутся и прочие. Поднимутся с кроватей, возьмут заготовленные винтовки и приникнут к окнам. Завтра утром в лагерь придут, и им нельзя было уйти всем; нельзя, чтобы синие нашли заброшенную базу. Это ведь будет успех Итана, Чарли — а потому и Лазаревича. Детей увезли вчера, их команда сбежит до рассвета, чтобы уже к вечеру попасть на крохотный архипелаг в Тихом океане, прочие же будут ждать. Сражение, в котором конечно же синие победят, заставив Сопротивление отступить в леса. Будут гореть фургоны и низкие ветви буков, а густой дым скроет, как тени будут растворяться в ставших домом лесах. Но это утром. А сейчас Нейт сидел и слушал звуки обычной ночи. За это он не любил планы. Одно дело — начать бежать быстрее, чем придумал зачем; прыгать, в полете ища, за что ухватиться; слушать крики о безрассудстве, когда других вариантов нет. С составленными заранее планами все было иначе. Он убеждал. С ним соглашались. И у всех было время подумать, покрутить в голове, разглядывая макет событий со всех сторон в поисках слабых мест, а еще представить, что если не выгорит? Что если они сунут голову в пасть ко льву, а межчелюстные распорки не выдержат? Нейт встал. Босые ступни чувствовали шершавость досок и забившуюся в древесные волокна пыль. Время на раздумья — это время для зарождения пропасти где-то в районе желудка. Голодной сосущей пропасти. Нейт оперся локтем на оконную раму и, отодвинув занавеску, посмотрел в ночь. В лагере никогда не было совсем темно. Под навесами до утра тлели угли, распространяя тускло-красный свет по земле. Горели окошки дежурных связистов и почти всегда — кого-то из медиков. Горело окно и в еще одном фургоне. У дуба, на отшибе. Нейт прикусил губу. Он мог бы пойти, поймать за руку, попытаться не пустить. Но «нельзя ни от кого требовать больше, чем он может дать». Нейт знал, что Гарри уйдет задолго до назначенного времени и направится совсем не к месту стоянки транспортника. Нейт знал, что Гарри уйдет. Это читалось в том, как тот двигался, поняв, что не переубедит Нейта или уже поверившую в план Надин. В том, как Гарри, шипя, отшучивался. В том, какие незначительные функции брал на себя во время раздачи ролей. И все это можно было не заметить, списать на общую гондонистость характера, но не заметить вечно напряженные челюсти и бегающие по поверхностям пальцы было нельзя. Гарри уводил глаза от прямых взглядов не потому что врал, а потому что в нем плескался страх. Смотря в его глаза, Нейт видел себя. Того себя, который сидел на полу камеры в Дражево и чувствовал текущую по пальцам кровь Лазаревича, но знал, что все, даже это, даже убийство, абсолютно бессмысленно. И что дальше будет боль. Свет в маленьком окошке потух. Дверь фургона без единого скрипа приоткрылась, и одетая в светлое фигура быстро пересекла тренировочную площадку. Запнувшись о корешок на границе леса, она замерла на минуту, но затем стремительно скрылась между деревьев. Нейт опустил занавеску и, зажмурившись, прижался к деревянной стене затылком. Даже не зашел попрощаться. Нейт усмехнулся в пустоту. Глупо обижаться. Он бы тоже не зашел. Все он понимал. Нейт судорожно схватил ртом воздух и попытался проглотить, затолкнуть в сжатое спазмом горло. Надавил рукой на солнечное сплетение. Мало было воздух вдохнуть, надо было еще отвоевать хоть немного у пустоты. В самолете надо попросить у Лассы снотворное. Сейчас нельзя — слишком много «если вдруг»: найдется около миллиона причин, по которым Чарли не сможет оттянуть наступление до утра, но там он будет должен уснуть. Привести в порядок уставшее тело, заставить его проработать еще пару дней. Что будет дальше, Нейт не думал. Если представить время как линию с уложенными в нее событиями и планами, то дальше среды его не существовало. Обрыв. Расщепление на фейерверк вероятностей. И единственное, что Нейт знал об этих ошметках — в любом из них были смерти. Вопрос лишь чьи. Никто от Нейта не требовал больше, чем он мог бы дать — Елена не смела сразу, остальных он быстро на место ставил. И все же он оказался здесь, в эпицентре не своей войны, возглавляя не своих людей. Потому что не смог не стребовать сам с себя. Уголок двери чиркнул по борозде. Чиркнул снова, закрывая комнату от еще холодного по ночам весеннего воздуха. — Не спишь? — тихое, севшее. Нейт открыл глаза. Гарри стоял на пороге, сжимая двумя кулаками одну лямку рюкзака. — Плохо спится, — ответил Нейт, языком чувствуя шершавость своего точно так же севшего голоса. — Слушай… я… Нейт замотал головой, но Гарри закончил: — …Хотел сказать. Вздохнув, Нейт отклеился от стены и развел руки в стороны. Обнаженная грудь покрылась мурашками, побежали они и между лопатками — все-таки Гарри принес слишком много прохлады. — Говори. — Лазаревич умеет ломать людей. — О да, — протянул Нейт, снова опираясь локтем, на этот раз на рамку карты на треноге. Ему куда-то надо было деть руки. Они дергались в поисках дела, гонимые громким и частым, мечущимся пульсом. — И тогда, в Шамбале, он сломал одного парня. — Гарри смотрел в стену. — Совсем сломал. — Брось, Гарри! — Нейт махнул пальцами, растягивая в неровной улыбке губы. Лучше бы так и не пришел. Лучше бы и не говорил. Не легче. Совсем не легче. Никому не легче. — И потом, — неотступно продолжал Гарри, — этот парень творил херню несколько лет. Забыв о себе, о друзьях — ну… о тех, кто хотел бы ими быть. О мире. То есть… пойми правильно, в жопу мир, но этот парень забыл о том, как он сам смотрел на мир прежде. О том, как на мир стоит смотреть. Но его все равно занесло в компанию хороших. Упорных. Умеющих видеть что-то даже в сожженом мире за гребаной копотью смолы. И завтра надо бы стать одним из них, идти дальше, туда, в самую жару, но… Но это страшно. Гарри сделал шаг к центру комнаты. Нейт тоже. Встал ближе, обхватил себя руками. Он все пытался подобрать слова, которыми стоило остановить Гарри, заткнуть этот поток оправданий, которые Гарри не был обязан произносить. — В лагере полном людей — военных людей, готовых защищать командование до последнего вздоха… В лагере полном друзей — тех, кто хотел бы ими быть, мог бы ими быть и стал ими… в этом живом лагере парню одиноко до скрежета зубов и страшно. Очень страшно. Гарри с дрожью пальцев разжал один кулак, следом ослабил хватку второго, сбрасывая тяжелый рюкзак с плеча на пол. — Так что я пришел к тебе, чтобы ты не боялся. Нейт медленно обвел языком натянутые губы. — Что? Гарри придвинулся, обхватил подрагивающими горстями острые отставленные локти Нейта. — Не хочу, чтобы ты чувствовал себя одиноким и, — в его голос возвращалась привычная желчная мерзинка, — боялся. Мы можем поспать со светом или… — Так это ты про меня речь толкнул? — сузил глаза Нейт. — А про кого еще? — Гарри хмыкнул, но стоило Нейту коснуться его губ своими, он почувствовал скрытую ухмылкой дрожь. — Если ты не хочешь, если боишься встречи с ним… — начал Нейт шептать на оказавшееся совсем рядом ухо. Ладони Гарри легли на лопатки, осторожно, словно на пробу, прижимая Нейта ближе. — Одна ошибка — и он убьет. Всех убьет. А со мной сделает страшное. Это так. Но с тобой, Нейт, он сотворит вещи куда ужаснее. Ладони медленно двигались по спине вверх и вниз. Нейт водил подушечками пальцев по затылку Гарри под длинными волосами. Под курткой у того была футболка с треугольным воротом, в котором виднелась отсчитывающая каждое сглатывание ямочка между ключицами. Нейт обвел пальцами плечо Гарри и остановился в ней, пока другой рукой тянул с плечей куртку. Гарри, позволяя снять с себя верхнюю одежду, продолжал медленно гладить спину Нейта, прогоняя мурашки и приглушая биение пустоты внутри. Пальцами Нейт чувствовал, как под теплой кожей Гарри дышала, вдыхая предназначающийся не ей воздух и выдыхая сокращающий мышцы яд, такая же. Оставшись без футболки, Гарри приник к Нейту, касаясь кожи кожей, и Нейт понял, насколько же он замерз. Гарри обнимал, предлагал обнять себя, и его ладони, грудь, живот — все у него было теплее каменно холодного тела Нейта. Рама раскладушки ткнулась под колени, и Нейт, не давая ладони Гарри соскользнуть с плеча, сел. Гарри потянул руку на себя, но Нейт не отдал, удерживая за запястье, и Гарри, ничего не сказав, не вставив ни одной многозначительной ухмылки, расстегнул штаны одной рукой и подергал бедрами, пытаясь стряхнуть их с себя. Нейт помог. Пока Нейт снимал свои штаны, Гарри контакта не разрывал. Его рука проехалась по плечу за спину, и Гарри держался за поясницу Нейта, пока забирался на кровать; ласкал между лопаток, пока устраивался на скрипучей раскладушке; поглаживал выше повязки на руке, пока эта повязка не осталась единственным, что было надето на Нейте. Руки стало две. Они уже не гладили, а давили и, прихватывая кожу, разминали. Там, где теплые пальцы продавливали мышцы, те поддавались, каменея снова, стоило рукам Гарри сместиться. Но с каждым возвращением осторожных ладоней становилось легче. Нейт подтянул ноги, обхватывая колени, и прикрыл глаза, слушая только тактильные ощущения. Пальцы на ребрах сзади, четкая линия вдоль позвоночника, щипок за бок и замершая на месте рука. Круг, еще один поуже — и все по боку, и следом все же распластанная греющая ладонь на старом шраме. Пуля пробила бок насквозь, не задела ничего, кроме мускулатуры и сосудов. Нейт потерял только кровь — восстановилась, надежду — с той было сложнее, и Гарри, который сидел сейчас за спиной, который тоже был здесь, и это «здесь» было здешнее чего угодно. Тепло его груди грело спину. Ладонь сжалась горстью на боку. — Столько дерьма было, — прошептали губы Гарри в шею, и Нейт запрокинул голову, упираясь затылком не в холодную стену, а в живого — очень живого — человека. Пальцы исчезли в прохладе окружающего мира, а вернулись со звуком. Это было тихое побрякивание металла о маленькие звенья цепочки. На грудь легло кольцо, на затылке щелкнула застежка. — Цепочки надежнее шнуров. Те рвутся, — прошептал Гарри в макушку. Накрыв кольцо Фрэнсиса Дрейка — Нейту не нужно было смотреть на него, чтобы узнать, — ладонью, Нейт еще сильнее вжался в стоящего сзади на коленях и оттого нависающего над плечом Гарри. — Это точно твое, — продолжил тот. — Mon capitaine. — Фрэнсис Дрейк был англичанином. И досаждал испанцам. — Но мурашки у тебя, — шепотом ответил Гарри, ловя их под затылком губами, — от моего французского. Je vais te réchauffer. Нейт закинул руки за голову, проваливаясь в объятие Гарри, в ту близость, какой в их жизни не было даже в том, сгоревшем, мире, и промычал что-то нескладное в ответ. Гарри фыркнул. — Ни слова не понял, — шепнул он. Потеревшись носом о щеку, он уперся подбородком в плечо, глядя туда же, куда был обращен взгляд Нейта. — Если я умру, — сказал он так тихо, что нельзя было разобрать интонацию, — пусть это будет граната. Бомба. Раз — и на мелкие кусочки, и никто уже не соберет. — Как же мне тогда тебя хоронить? — спросил Нейт, не вдыхая больше. — А ты собирался? — Ну конечно. Гробница. Все дела. — С шипами из пола и колесами с лезвиями? — Обижаешь! Разумеется. Гарри сместился, тычась носом в макушку. — В чем смысл, если ты будешь знать все ловушки и сможешь оттуда уйти? — Если захочу, — пробормотал Нейт, и тут Гарри прикусил кожу под челюстью, заставляя все же вдохнуть. Воздух полился в пустые легкие. Продавленный матрас принял двойной вес, и Нейт впервые почувствовал эту неправильную мягкость. Еще ни разу он не ложился на старую раскладушку расслабленно, еще ни разу его застывшие плечи не могли повторить ее продавленную растянутую форму. Сейчас он тонул. Рука все еще лежала на груди, накрывая кольцо куполом, и Гарри положил свою ладонь сверху, нажимая и вдавливая кольцо в кожу. В темноте комнаты, освещенной лишь отблесками луны и чужих окошек, его зрачки расширились почти на всю радужку, делая глаза темными, а взгляд из-под темно-рыжих волос — ночным, тихим, близким, не таким, как там, за щербатым бортиком раскладушки. — Je t'aime, Нейтан Дрейк. Нейт дотронулся до виска Гарри, убирая волосы с его лба и заправляя за ухо. — Я тебя давно. — Не знаю, могу ли я сказать то же самое о Капитане… — Нос Гарри прижался к щеке. — А как же мурашки? — Нейт гладил ямочку под затылком Гарри, прихватывая губами мочку уха. Он тоже кое-что о них знал. — О, разве что ради них. Je t'aime, mon capitaine.* * *
Рассветное давно заброшенное пахарями поле стелилось волнами сорной травы под ветром, вздыбливая упорные молодые побеги и волосы на затылке Нейта. Они шли быстро, не обращая внимания на забирающийся под куртку ветер и гонимые по полю гнилые куски прессованного дождями сена. Они держались за руки и расцепили их, только когда перед ними о зеленую обшивку самолета застучала веревочная лестница.