Из-за окна пробивался блёклый свет луны и отдававших неприятной желтизной фонарей. Где-то там бурлила жизнь, звучали сирены, люди наслаждались жизнью, с весельем и громкой музыкой проносясь мимо по проспекту. В квартире на третьем этаже стандартной, знакомой всем на постсоветском пространстве многоэтажки жизнь остановилась полностью. Казалось, что даже пылинки, которые должны непринужденно витать в воздухе при каждом мимолётном волнении, будто застыли, как насекомые в янтаре. Несколько комнат превратились в алтарь, храм, где положение вещей и заведённый порядок изменять никак нельзя. Расчёска с длинными чёрными волосками так и лежит на тумбочке в прихожей, кружка с эмблемой архитектурного университета так и стоит перевёрнутой на специальной сушке уже полгода, и ещё много подобных мелочей, вокруг которых протирают пыль, но не сдвигают ни на миллиметр.
Мужчина, единственный теперь житель этой квартиры, призраком обитал в склепе собственных надежд и того самого прекрасного далёка, которое оказалось слишком жестоко конкретно к нему и его любимой. Он не понимал, как она смогла вынести столько всего, как после насилия и огромного количества боли эта хрупкая девушка продолжила жить и улыбалась ему почти каждое утро, особенно в последние несколько месяцев, даже когда токсикоз не давал встать с кровати и выйти из ванной. Все это было для них двоих в радость, все эти сложности только показывали, что у них получилось. Через неприятный въевшийся запах больничных палат, через мягкие кресла психологов, через согревающие объятия они прошли вдвоём, сотворив нечто большее, что через несколько месяцев должно было появиться на свет. А сейчас у него самого сил не осталось ни на что.
София, его милая соня-засоня, с которой они совсем недавно поклеили детские обои, весёленькие такие, крайне милые, которые подошли бы как девочке, так и мальчику, пропала. Им-то совсем неважно было, кто появится, главное, чтобы не лягушка или неведома зверушка. Хотя им бы нерастраченной любви хватило бы на кого угодно. Имя даже успели выбрать — Славка. Если была бы девочка, то обязательно Мирослава, а насчёт мальчика они ещё думали и спорили, никак не могли решить, Вячеслав или Мирослав.
Официально София считалась пропавшей, и как бы ни хотелось ему верить в лучше, в возможность волшебного спасения и неожиданного её появления на пороге семейного гнёздышка, что-то внутри уверенно шептало, что она уже в ином мире, потеряла себя и их прекрасного ребёнка. А он навсегда потерял их, оставшись один в этом жестоком и пустом без них мире.
Заглушить жгучую тоску в сердце Макса ничего не помогало. В редкие встречи с её родителями он отводил глаза, не в силах встречаться с ними взглядом, а потом просто перестал с ними даже созваниваться. Понимал, что поступает абсолютно по-свински, они потеряли единственную дочь, им тоже тяжело, но ничего с собой поделать не мог. Он ведь обещал, им всем обещал, что поможет, спасёт, сохранит, защитит. А он ничего не смог, жалкое ничтожество. Стакан звонко цокнул о бутылку тонким донышком. Самый частый теперь звук в этой квартире, помимо гробовой тишины, жалобного скулежа и яростных криков, заглушаемых подушкой.
Очередная порция алкоголя привычно уже обожгла горло, теплом скатившись куда-то вниз. Жизнь превратилась в ужасающий кошмар, который, к сожалению, заканчиваться не собирался. Он не спал ночами, падая в кровать только когда сознание уже совсем затуманивалось, потому что сновидения были невыносимы. София когда-то давно не могла спать, подрываясь в слезах и с надрывным криком, потому что в кошмарах поджидал Он, во снах Максима же наоборот всё было настолько хорошо, что окунаться в них было хуже пытки. Алкоголь, льющийся теперь здесь рекой, помогал сознанию перестать цепляться за реальность, улететь куда-то далеко-далеко, забыв о тяготах и смерти любимой.
Несколько недель Максим буквально на шее вис у хамоватого парня-поисковика, который почти сразу поставил крест на возможности найти Софу живой и здоровой, он приходил на сборища первым и уходил последним, умолял не сворачивать поиски, но всё было тщетно. Наверное, на каких-то столбах или заборах до сих пор висят листовки с её фотографией. Этот прекрасный кадр он собственноручно сделал, когда они впервые выбрались вдвоем на море. Свободная, с застывшей робкой улыбкой на губах. Вот такой он её и запомнит.
Мусор, полный пустых бутылок, выносить мимо сидящих около подъезда пенсионерок было стыдно только первые несколько раз. Затем же, когда они окончательно уверились в том, что в доме появился новый алкоголик, только досадливо вздыхали, мол, такой парень был хороший, а такая судьба жестокая.
Ночь заканчиваться не хотела, солнце из-за соседних домов выглядывать не желало. В его руке поблёскивало тоненькое колечко с небольшим прозрачным камушком. Предложение сделать он так и не успел. Сначала боялся, да и не нужно это было Софии в тот момент, а затем не хотелось нарушать то спокойствие, что установилось между ними. Стабильность и покой, вот что истинно нужно было им двоим. После же небывалая радость, какой доселе не испытывал ни один человек, солнечные чепчики, чёртовы коляска и кроватка, которые теперь навсегда останутся пустыми.
Слёз уже не осталось совершенно, лицо давно потеряло человеческий вид, опухшее от солёной влаги и постоянного употребления крепкого алкоголя, неаккуратно заросшее тёмной щетиной. Колечко, которое он всё не решался преподнести, так и останется в бархатной коробочке.
Хотелось разом покончить со всем этим, не смотреть больше видео на телефоне, где была только она: со сладкой ватой гуляющая по парку, мерно качающаяся на дачных качелях и закутанная в плед. Сонная и бодрая, грустная и весёлая. Его. От этих кадров было настолько плохо, насколько же и хорошо, они невыносимо горчили, оставаясь пеплом былых радостей. Мазохистски он каждое утро открывал галерею телефона, выходил на балкон покурить, а взгляд сам собой падал на закрытую чехлом коляску, заходил в комнату со свежим ремонтом, где ещё недавно клеил обои и прикручивал плинтуса и розетки. Но сломать и разрушить всё это рука не поднималась, как не поднималась покончить с собой.
Водка всё лилась, находя в нём своё пристанище, голова становилась совсем лёгкой, и в какой-то момент всё пропало, а он наконец-то смог забыться, проведя несколько часов в сладком беспамятстве. В этой бархатной темноте билось одно лишь желание: сбежать отсюда, от жалостливых взглядов знакомых и сочувствующих вздохов друзей. Сил не хватило даже доковылять до кровати. Оставшись на полу около журнального столика, Макс закрыл глаза, отдавая тело во власть алкоголя.
Который раз уже ему снилось море. Бескрайнее и спокойное, которому можно доверить всю свою боль, разрывающую душу, прокричаться, сорвав горло, и поплакать, добавляя соли в его воды. Лёгкие брызги и успокаивающий шорох волн были единственными его спутниками, лучшими союзниками, облегчающими тоску. Он мягко покачивался на поверхности, и в такие ночи не хотелось просыпаться. Глубина манила, но Максим не решался дать себе опуститься туда, всё говорил, что вот в следующий раз точно, бояться уже нечего, да и не держит ничего уже в этом бренном мире, но продолжал хвататься за жизнь, хоть и не понимал зачем.
Такие сны стали случаться всё чаще, и бескрайняя водная гладь будто всё глубже проникала в него самого, вымывая весь негатив и сглаживая боль, превращая её в светлую грусть, печаль, от которой одновременно хорошо и плохо на душе. Солнце не сжигало его кожу, жажда не мучила и есть не хотелось совершенно — для него это был рай, где можно было забыться. Пробуждаться от этого сна не хотелось — век бы вот так дрейфовать по поверхности океана, забывая всю свою прошлую жизнь, потому что после возможности скрыться во снах реальность опостылела окончательно. Привычную тишину, которой мужчина наслаждался, вдруг разрезал неожиданный для этого места крик:
— Человек за бортом, там человек по правому борту! — донеслось до него неясным эхом, перекрываемым шумом волн.
И здесь отобрали сладостный покой и долгожданное умиротворение, видимо, судьба ему предначертана тревожная. Приоткрыв один глаз и почти сразу же болезненно зажмурившись от ослепившего его солнца, Максим буквально почувствовал, как острый силуэт судна загородил светило своим могучим корпусом и несколькими небольшими полотнищами парусов, натянутых на мощные реи и мачты, упиравшиеся куда-то в небесную даль.
Двигалась эта махина неспешно, она дрейфовала, отдавшись на волю слабого течения. и точно погребла бы его под собой, окончательно и бесповоротно прекращая и страдания, и обретённый покой, если бы ветер упруго надувал паруса, а не стоял полный штиль. Но вскоре от громадины отделилось нечто поменьше, послышались ритмичные шлепки вёсел о воду.
Кто-то схватил его за плечо, тряхнул что было мочи, и Максим поморщился, как человек, которого будят в беспроглядные пять утра, когда обычно он поднимается в одиннадцать.
— Живой! — громогласно и как-то уж слишком радостно раздалось над самым ухом.
— Зачем так орать? — простонал Максим. Этот сон с каждой минутой нравился ему всё меньше.
Взвалив на себя хоть и полегчавшее за несколько месяцев алкоголизма, но всё ещё немаленькое тело, этот некто потащил его к судну, чью громаду было не охватить беглым взглядом. Несколько матч разрезали ясное голубое небо без единого облачка, множество канатов паутиной оплетало корабль, и чем ближе они подплывали, тем явственнее слышны были крики людей.
Максим хотел было отбиться, отмахнуться от человека, который вынуждал его снова вернуться в ненавистный теперь социум и взаимодействовать с другими людьми, но тело обессилело, позволяя тащить себя куда спасителю заблагорассудится. Сначала его с горем пополам, — потому что Максим наотрез отказывался как-то помогать, — втащили в небольшую шлюпку и принялись бить по щекам, приводя в чувства. Мужчина попытался пересесть как-нибудь поудобнее — деревянная лавка больно упиралась в шею, но ему не дали, уложив куда-то на самое дно. Уставившись в небо, он приходил в себя и с каждой секундой всё больше понимал, что окружающее больше никак сном являться не может. Теперь ему было больно от неудобной позы, жарко от палящего в вышине солнца, зверски хотелось пить, а в нос ударил неприятный запах пота и немытых тел от двух моряков, нависших над ним. Максим осоловело мотал головой, не понимая, что происходит.
Мачты судна неумолимо приближались, и вот уже через несколько минут он лежал на палубе корабля, потому что ноги не держали его совершенно. Вокруг носились люди: кто-то усердно драил пол, насвистывая легонький мотивчик, несколько парнишек совсем ещё подросткового возраста сидели рядом с огромными мотками канатов и упражнялись в вязке узлов, создавая у себя в руках их затейливое кружево. Вокруг Макса уже начала собираться любопытная толпа, каждому было интересно, кого же вытащили из воды. Да и странно всё это было: никаких следов кораблекрушения или бедствия, других выживших тоже нет, а тот, что есть, не выглядит уж очень истощенным.
— Ты чей будешь?
К нему наклонился крупного телосложения мужчина с настолько коротким ёжиком светлых волос, что казался лысым. Безрукавка полностью открывала бронзовые от загара мощные руки, а от вида огромных, как кувалды кулаков, Макс поежился.
— Немой, что ли?
— Да нет, — хриплым от долгого молчания голосом, начал Макс.
— Так ты откуда будешь? Остальные где?
— Какие остальные? Не было никого больше, — испуганно озираясь, пролепетал он.
— А ты как в море оказался? — пролез сквозь толпу один из тех подростков, которых Макс приметил несколько минут назад.
— Просто плавал.
— Чушь только не пори, плавал он, — гомон голос становился громче и будто бы недовольнее.
Моряки, как растревоженный улей, зашумели, заголосили, и всё чаще зазвучали предположения, мол, парнише-то память видно отшибло, бесполезно допытываться.
— Что здесь происходит?
Зычный голос перекрыл общий ропот, и толпа расступилась перед широкоплечим мужчиной в короткой холщовой куртке, из-под неё выглядывала на удивление белая рубаха с широкими рукавами, чёрная повязка скрывала один глаз, другой же цепко и внимательно прошёлся по Максиму с головы до ног да так, что бросило в холодный пот на адской жаре. На голове был повязан какого-то неопределенного светлого цвета платок, и куда-то под этот платок к левому уху уходил крупный, но явно очень старый ожог, выделяющийся светлым пятном на загорелом лице. Как-то вот так и представлял Макс себе пирата, того самого морского волка, бороздящего моря и не боящегося никаких препятствий.
— Человек за бортом был, мистер Аршад, — подал голос кто-то из толпы.
— Вытащили — молодцы, а теперь за работу, нечего тут глазеть, — разогнал он одним взмахом руки любопытствующую толпу, гудящую ленивым возмущением.
Они уже неделю дрейфуют, почти полный штиль и часть оставленных парусов, что уныло висели без ветра, уже доконали, а тут посередь моря вытащили из воды человека в странной одежде, совершенно одного. Интересно было до жути. Пока команда расходилась по своим делам, мужчина помог Максу подняться и доковылять по крутой лестничке к мостику, с которого за всем этим наблюдал капитан.
Рулевой скучающе стоял у штурвала, всю работу за него выполняло течение, несущее их в сторону Сарруба, где точкой прибытия значился Провиденс. Этот многомесячный рейс из Целестии в Сомну проходил легче, чем многие могли бы представить. Проблем со снабжением не было, капитан почем зря не бушевал и не давал бесполезной работы, которой на любом судне можно было бы придать целую гору и ещё чуть-чуть. И вот только сейчас, когда до заветной земли оставалось полмесяца ходу, они попали в полнейший штиль. Ясное небо не радовало, а только раздражало. Все ждали облаков и мягкого прохладного дуновения ветерка, но получали только солнечный жар и уныло повисшие тряпочки флагов.
Каюта, куда привели Максима, была прекрасно освещена благодаря нескольким окнам. Посередине стоял большой стол на крупных резных ножках, на нём в углу приютился простенький канделябр на три свечи весь в оплавленном воске, разбросаны какие-то бумаги, и одиноко стояла чернильница. Из-за ширмы выглядывала небольшая кровать и умывальник с мутным зеркалом. Максиму стало совсем уж не по себе. Вся обстановка, само судно, одежда команды напоминали век девятнадцатый, и это уже никак сном быть не могло.
Судя по всему, мужчина, опустившийся в кресло за столом, был капитаном этой махины. Чёрные курчавые волосы были собраны в низкий хвост на затылке, такая же борода закрывала подбородок и щёки почти полностью. Тёмный жилет обтягивал крепкую фигуру, на вид ему было лет пятьдесят, может, чуть больше — в уголках глаз залегли морщинки, около рта — жесткие глубокие складки.
— Матросы вытащили человека, откуда не говорит, утверждает, что был один, — кратко отрапортовал Аршад, усадив Макса на небольшой стульчик перед столом капитана.
— Можешь идти, я позову, если понадобишься, — махнул старший рукой, после чего обратил всё своё внимание на Максима. — Если ты на самом деле не помнишь, что произошло, то я выделю тебе место и высажу в первом же удобном для тебя порту. Если же скрываешь, а я узнаю, что ты скрываешь, то прямо сейчас выброшу обратно за борт, — абсолютно спокойно сказал мужчина, подвигая к себе большой судовой журнал. — Можешь обращаться ко мне господин Джонс, если всё же останешься на судне. Вопрос первый, откуда ты? И сразу второй, куда направлялся. И как тебя зовут?
— Из Москвы, — тут же честно ответил Макс. Теперь уже, он был почему-то в этом уверен, вода его не примет, не позволит скрыться в забытье. — Не знаю, как оказался в воде, просто плавал. А зовут Максимом.
— Москвы? — удивлённо переспросил капитал, приподняв чёрную бровь. — Где это? Никогда не слышал.
— В России, — неуверенно протянул Макс, но узнавания в чужих глазах не заметил.
— То есть ты, Максим из Москвы, хочешь сказать, что просто так оказался посреди моря?
— Честно сказать, подобный сон снился мне достаточно давно, но первый раз, чтобы в нём появлялись люди, да ещё и я не мог проснуться, — нервно почесал шею Макс.
Джонс вдруг оторвался от судового журнала, откинулся на в своём кресле и задумчиво начал:
— Я хожу под парусом уже больше тридцати лет и знаком со многими моряками. Народ у нас суеверный, потому частенько я слышал рассказы, как посередь моря вдруг настигнет судно штиль, замедлив его почти полностью, а потом из воды достают человека. Абсолютно здорового и нетронутого жарой и жаждой, и всегда он несёт абсолютную околесицу. Зарцы считают это благословением, Ориабцы приносят таких в жертву, считая, что их кровь сильна и полна магии. Целестинцы высаживают в первом же городке, оставляя на произвол судьбы. А вот в Сомне везут в Храм. Что происходит потом, не знаю.
Максим слушал капитана затаив дыхание. Зарцы, Сомна, видимо, это какие-то нации и географические названия, которые ни о чём ему не говорили, но вариант попасть к Зарцам радовал его больше всего.
— А к кому попал я? — спросил Макс, надеясь, что не к Ориабцам.
— А ты попал на судно, где кого только нет. Сомна, Целестия, есть ребята из Соларии, пара Беллаторцев, — начал перечислять капитан. — У меня нет оснований тебе верить, как нет доказательств, чтобы не верить. Тебе выделят место, но нахождение на корабле оплатишь трудом, еды и воды пока в достатке, но неизвестно, насколько затянется штиль. Остальным говори, что ничего не помнишь, уяснил?
— Да, — радостно закивал Максим, осознавая, что его жизни теперь ничего не угрожает.
— Найдешь старпома, мужчину, что тебя привёл, и скажешь, что у нас теперь новый член экипажа, он скажет, что тебе делать дальше.
Той же ночью, после дня, проведенного в знакомстве с кораблём, Максим лежал в подвешенном к трюмным балкам гамаке среди нескольких десятков моряков. Мягкая качка убаюкивала, и тогда было принято судьбоносное решение — просто плыть по течению. Лучше пребывать вот в таком бреду, чем постепенно спиваться, окончательно теряя себя. С каким-то странным щемящим грудь чувством, прямо перед тем как провалиться в сон, он отметил, что ни разу не вспомнил за сегодня о Софии и их солнышке.
***
Следующим же утром он проснулся от громкого крика и грузно упал с гамака, чем вызвал всеобщий смех поднимающихся на палубу матросов. Солнце только-только показалось над горизонтом, где-то вдали ещё цеплялись за воду ночные сумерки, но с каждой минутой становилось всё светлее. Ветерок трепал завязки косынок, длинные волосы моряков и полы рубашек. Впервые за несколько дней Аршад заметил на лицах подчиненных былой азарт и радость, все соскучились по дому, и даже такая небольшая задержка была невыносима.
— Все наверх паруса отдавать! — прозвучала зычная команда и была встречена громким улюлюканьем.
Цепко хватаясь за перты, моряки стали подниматься на высоту, и уже через несколько минут все расселились по своим реям, грот-мачты выглядели как новогодние ёлки, только увешанные не праздничными шариками, а матросами, закрепившимися на реях беседочными узлами. Максу выдали швабру, мочалку и ведро, дав самое простое задание — драить палубу, но работник из него получился не лучшего качества. Он постоянно отвлекался на хлопающие над головой паруса, чужие крики и трёхэтажный мат, которым старпом и другие старшие крыли матросов, а уже через несколько часов, когда моряки занимались крюйс-мачтой, на его ладонях покраснели места будущих мозолей.
За первую неделю нахождения на судне Максим несколько раз сгорел из-за морского ветра и солнца, руки огрубели, а голова теперь полнилась различными слухами. Ему объяснили, что плывут они из страны под названием Целестия, где главенствует светлая магия, в Сомну, где жили некроманты и неугодные светлым. Рассказали о войне и семейных интригах, вторжении и неожиданной свободе для Сомны. Имена королей наталкивали на особые размышления. Но больше всего Максима поразила магия — обычный светляк, маленький огонёк, который подвесил один из матросов, когда они ночью играли в кости, поразил его до глубины души.
Магия, настоящая, природная, она выглядела просто и понятно, но у него самого ничего не получилось, сколько бы он не старался. Она была не такой эффектной, как в Гарри Поттере или Ведьмаке, но была частью всех людей, что жили в этом по-настоящему волшебном мире. Ей бы здесь понравилось, думалось ему время от времени, но не с укором или печалью, а с лёгкой грустью оттого, что им не удалось бы никогда разделить этот прекрасный сон на двоих.
Сидя в огромной куче канатов с Ятимом, подростком, которого приставили к нему, Максим помогал плести гаши, длинные толстые канаты, удерживающие судно у причала. Этот парнишка был кладезем интереснейшей информации, именно он рассказал почему их капитан в своё время пошёл в моряки. Судя по всему, мать капитана была светлой аристократкой, бежавшей из Целестии много лет назад, отец был тёмным, Джонс же унаследовал отцовский дар, но всё равно был белой вороной, потому на берегу места ему не было. А в море все перед бескрайней силой воды равны, здесь неважно, граф ты или бедняк, эльф или некромант.
Свою историю мальчишка-эльф тоже поведал: его родители ушли к какому-то дереву, смысла которого Макс так и не понял, но судя по всему, это был кровавый ритуал. Его, и ещё нескольких мальчишек, на корабле называли сиротками из Мёртвых топей. После смерти родителей Ятиму всё равно идти было некуда, ничего его не держало на суше, а море было не самым плохим вариантом.
Бухта Провиденса встретила моряков небольшим, но ярким маяком, уместившимся на одной из её оконечностей. Когда судно проходило мимо, яркий луч вдруг выхватил на поверхности воды несколько небольших рыбацких лодок. Максим, которому в ночь не спалось, вдруг с содроганием разглядел, что рыбаки, застывшие в судёнышках, на людей похожи мало. Лица были обрюзгшими, даже издалека было видно будто бы склизкую кожу, они походили на рыбин, обитающих в глубинах океанов, но почему-то принявших человеческое обличие. В следующую секунду они отвернулись, и он так и не смог понять, показалось ему ли нет, но странные жуткие морды ещё долго стояли перед глазами.
Глубины здесь было достаточно, чтобы пройти залив и встать достаточно близко к городу, порт которого занимал почти всё побережье и выходил далеко в море деревянными настилами и удобными пристанями. Лёгкий ветерочек, запах пряностей и свежей рыбы, крики грузчиков, торгашей и чаек — всё это смешалось в единый хаотично, но достаточно эффективно работающий механизм. Порт и прилегающие доки представляли собой лабиринт, которому, казалось, нет конца и края. Его запутанные улочки, появляющиеся из-за огромного количества товаров и всякого барахла, разбросанного тут и там, перетекали одна в другую, превращались в небольшие торговые ряды и рынки и неожиданно обращались тупиками. Как здесь ориентируется капитан, за которым еле поспевал Макс, было непонятно.
Пока старпом остался на судне следить за разгрузкой, Джонс предложил Максиму прогуляться с ним до управления порта, чтобы засвидетельствовать прибытие и потом уже обговорить дальнейшие планы.
— В следующее плавание я отправлюсь где-то через полгода, — начал капитан, когда они возвращались к кораблю. — Работу ты выполнял хоть и неумело, но ответственно, так что получишь месячное жалование и надбавку лично от меня. Я могу написать тебе рекомендацию, если снова захочешь пойти в море. Тебе достаточно будет приехать в столицу и явиться в торговую компанию, там тебе уже расскажут что и как. Не захочешь идти под другим парусом — так и скажи, они найдут тебе подработку, пока я снова не начну собирать команду.
— Я вам очень благодарен, господин Джонс. Это намного больше, чем нужно в моей ситуации. А в столице красиво?
— Для тебя самое главное, что там не заблудишься, — хохотнул капитан, поправляя шляпу. — Все главные улицы сходятся лучами к Храму, туда и иди в первую очередь. Перед ним померкнет всё, что тебе раньше доводилось видеть, тем более, что его восстановили, больше десятка лет он стоял разрушенным после войны.
***
До Кадата, так, оказывается, называлась здесь столица, Максим добрался с торговым караваном, подрабатывая то грузчиком, то сопровождающим, то просто рассказывая небылицы и сказки своего детства на привалах, чем развеивал всеобщую скуку. Путь занял несколько дней, и город встретил его затянутым серыми тучами небом и предрассветным туманом, клубившимся по тёмным углам и закоулкам. Для привыкшего к пеклу и чистому небу Макса вдруг оказалось слишком холодно, так что он плотнее запахнул куртку, которую они с Ятимом присмотрели в небольшом магазинчике в Провиденсе. Через плечо висела полупустая котомка, в которой был комплект сменной одежды, пара яблок на перекус, фляжка воды и небольшой кошель с монетами. Этого должно было хватить на несколько месяцев точно — капитан не поскупился с надбавкой, видимо понимая, что пришельцу в их мире придётся и без этого непросто.
Первой мыслью, которая посетила его в прогулке по столице, было ощущение, что Софие здесь очень и очень бы понравилось. Старая добрая Англия, с её обтёсанным камнем, булыжными улочками, тёмной зеленью и каким-то особым спокойствием. Столица не производила впечатления высокого ритма жизни, к которому привык он сам в Москве, да и непривычно тихо было без постоянного потока машин и бесконечных пробок. Здесь автомобили были тише и каждый представлял собой произведение искусства, которому Макс готов был молиться на коленях.
За несколько часов прогулки ноги, привыкшие к качке, уже гудели, и принято было стратегическое решение сесть где-нибудь и перекусить, а потом уже направиться по адресу, который дал капитан. Кафе и ресторанчиков с открытыми верандами было не так много, в основном это были трактиры, на первых этажах которых имелись небольшие прокуренные залы со столами, а наверху — небольшие комнатки для ночлега. За несколько часов плутаний по дворикам и закоулкам он вышел на небольшую тихую площадь со звонкоголосым фонтанчиком посередине. Отсюда уже было видно громаду Храма, о котором ему рассказывали уже множество раз — он впервые пожалел, что под рукой нет телефона или фотоаппарата, чтобы сохранить пару кадров на память. Это грандиозное сооружение покоряло воображение, и он был уверен точно — София бы схватила его за руку и потащила бы за собой прямо к подножию, а потом замерла бы на несколько долгих минут, окидывая взглядом, оценивая и запоминая, чтобы потом когда-нибудь воплотить это хотя бы на бумаге.
Максим наконец-то отвлёкся от разглядывания Храма и направился на другую сторону площади к кафе, несколько столиков которого стояли на улице. Изнутри пахло сдобой, мясом и чем-то таким вкусным, отчего скрутило голодно живот.
— Максим! — раздалось вдруг громом на тихой улочке, и он вздрогнул. В этом волшебном мире-сне его никто знать не мог, и голос не мог принадлежать кому-то из команды.
Он обернулся и почти столкнулся с высоким мужчиной. Сухой и жилистый, черные его волосы, лежащие крупными завитушками, кое-где были побиты проседью. От пристального взгляда странных, колдовских с каким-то золотым отливом глаз Макс поёжился и загнано взглянул на незнакомца.
— Как ты… Как ты здесь оказался? — поражённо допытывался тот. Выглядел он так, будто нашёл давно потерянного близкого просто прогуливаясь по улице, и теперь не мог поверить своему счастью, хоть и не понимал, как такое могло случиться.
— Вы кто такой? — Макс сделал пару шагов назад и заозирался в поисках ближайшего переулка, куда можно было прошмыгнуть.
— Подожди, Максим. Это ведь ты? Вижу, что ты, о, Среброликая богиня, что же ты делаешь, — причитал он, пока Макс в недоумении пытался понять, что ему нужно.
Одет незнакомец был немного странно для столицы. Мужчины здесь в основном предпочитали строгие твидовые костюмы, рабочие — простые куртки и рубашки, никаких изысков. Этот же был одет в кремовую рубашку с какой-то хитрой бисерной вышивкой, золотую широкую накидку и похожие на шаровары тёмные штаны. Может, это какой-то местный сумасшедший, подумалось Максу.
— Тебе о чём-то говорит имя София Финаева? — серьёзно произнёс мужчина, и у Максима чуть колени не подогнулись. — Нам много о чём нужно поговорить.
Буквально упав в плетёное кресло кафе, так как ноги его не держали, Максим по-другому взглянул на этого мужчину. Откуда он мог знать Софию? Может, он сам бредит, и его дивный новый мир сейчас снова превратится в ад.
— Откуда ты знаешь её? Что происходит? — спросил он в ту же секунду, когда мужчина уселся в кресло напротив и поставил на столик две чашки с кофе и рядом с собой — небольшое медовое пирожное.
— Как бы тебе сказать, — задумчиво протянул он, ковыряя сладость небольшой ложечкой. — Долгое время мы с Софи были близки. Очень.
— В смысле близки? — взъярился Макс.
— Не в том смысле, что ты подумал. Не думал, что разговор будет такой тяжёлый, — вздохнул он. — Софи, как и ты сейчас, видимо, попала сюда несколько лет назад, и можно сказать, что я был её единственной поддержкой и наставником на протяжении очень долгого времени.
— Она жива? — чуть не задохнулся от такого заявления Макс. Он столько времени оплакивал её, их ребёнка, а на самом деле она не погибла, она была вот здесь. С его души будто булыжник упал, так его обрадовала это новость.
Если этот мир оказался так приветлив к нему, значит, у неё всё хорошо. Это значило, что он сможет с ней увидеться, хотя бы издалека взглянуть на неё, удостовериться, что любимая его жива. Подобное не укладывалось в голове, но одно это знание позволило бы ему вдоль и поперёк избороздить все моря, только бы увидеть её и их Солнышко.
— Да, и сейчас полностью здорова и счастлива, я за этим слежу достаточно пристально, — мягко улыбнулся незнакомец, заметив заблестевшие в чужих глазах слёзы.
— Как тебя зовут? А ребёнок…
— Ньярл, — ответил он и скорбно поджал губы, отводя взгляд. — Ей пришлось перенести здесь много всего, но Софи с достоинством прошла через все испытания. Сейчас её защищаю не только я, но и ещё один мужчина. Громкий, чуть хвастливый, с непомерным эго и уверенностью в себе, но… — начал перечислять его отрицательные качества Ньярл, но Максу это напомнило интонацию, с которой тёща критикует любимого зятя. — Но он её любит, и он осуществил её главную мечту.
— Я и мечтать не мог о том, что всё в итоге сложится вот так. Я рад, правда за неё рад, — Максим с удивлением отметил, что сердце не кольнула боль ревности или злости, внутри разлилось забытое давно чувство — спокойствие. Желание хоть одним глазком взглянуть на неё вдруг как-то померкло. Со своей Софиюшкой он простился уже давно, эта
Софи, наверное, совсем другая, не такая какой он её запомнил, счастливая в чужих руках. — А как ты узнал обо мне?
— Я знаю всё, что знала Софи. Абсолютно
всё: и про коляску, и про врачей, и про белые рубашки, — Макс заметил, как тёмной яростью блеснул чужой взгляд. — Мы помогли друг другу справиться со страхами и преодолеть себя. Никогда я не увидел кого-то упрямее, чем она — настоящий боец.
— Этого у неё не отнять, — согласно вздохнул Максим и только сейчас понял, что его кружка кофе непростительна полна, тогда как собеседник приканчивает уже второе пирожное. Видимо, нервничает.
— Ты с таким интересом разглядывал Храм. Я как раз иду туда на службу, составишь мне компанию? — вдруг встрепенулся Ньярл.
— Капитан корабля, что нашёл меня в море, сказал мне сразу идти туда, когда прибуду в столицу. Но видимо, Храм сам мен нашёл, — с радостью принял предложение Максим.
***
Величественность этого здания поражала воображение. Макс не знал, в чью честь и кто построил и восстановил Храм, но божественное начало здесь ощущалась как никогда раньше. Он чувствовал себя букашкой, крохотным мотыльком, летящим на свет ажурной готики, высоких стрельчатых окон и тёмного великолепия.
— А кто архитектор? — шёпотом заговорил Макс, когда они вошли через высокие тяжёлые двери внутрь.
— Я сам, — без толики стеснения ответил Ньярл, окинув взглядом детище своей семьи. — Его зверски разрушили, но затем моя пра-правнучка воссоздала его. Не совсем таким, какой он был, но я и за это ей благодарен. Здесь наше место связи с Ноксом и его младшей сестрой Луной, моей покровительницей.
Чем дальше они шли, тем сильнее становился запах благовоний, сладкий аромат белых лилий и тяжёлый ладана. Максим с удивлением отмечал, что многие благодарно кланялись Ньярлу, молили его о чём-то, когда он останавливался рядом с некоторыми скамьями, выстроившимися почти до самого алтарного камня. Потолок уходил далеко вверх и сходился ажурными узорами, прерываясь далеко впереди аркой-ножницами. От разглядывания этих красот у непривыкшего к чудесам Максима разбегались глаза.
Когда Ньярл пересёк границу арки и подошёл к алтарному камню, прекратились даже тихие шепотки в огромном зале. Все заняли свои места, и как только он уложил ладони на абсолютно чёрный, будто поглощающий сам свет камень, по Храму вдруг прокатилась тёплая волна. Макс, уступивший место пожилой даме и оставшийся на ступеньке возле колонн, с удивлением почувствовал, как спёрло дыхание.
Многие прихожане по очереди поднимались со своих мест и оставляли подношения на столе слева от места, откуда вещал Ньярл. Он рассказывал о добродетелях, о том, как наказывают лгунов и изменников, как по заслугам получают предатели. Макс слушал этот обволакивающий голос, вдыхал тяжёлый, чуть душный от обилия ладана и цветов воздух, и всё сильнее ощущал, как начинает кружиться голова. Зрение помутилось, он уже не видел ничего перед собой, кроме темноты, чувствовал только небывалую лёгкость, какую ощущал обычно перед тем, как очнуться в море.
Проснулся он лёжа на холодном жёстком полу.
