Court/Суд

Я хочу быть где угодно, только не здесь. Где угодно, только не здесь, посреди этой слишком холодной комнаты, от которой воняет болью, страданиями и большой дозой антисептика. Я посылаю Хадсону быструю улыбку, прежде чем повернуться лицом к остальным членам банды. — Что мы будем делать сначала? — Мэйси говорит тихо, но вопрос моей кузины эхом разносится по разрушенной клинике, отскакивая от пустых стен и сломанных кроватей, как выстрел. Это вопрос на миллион долларов, вопрос на миллиард долларов. И сейчас, на глазах у Мэйси и наших друзей, я не знаю, как на него ответить. Если честно, я была в шоке с тех пор, как мы приехали в Кэтмир и обнаружили, что он разгромлен, стены забрызганы кровью, комнаты разрушены, все студенты и профессора пропали. А теперь узнать, что ногу Флинта не удалось спасти? Я опустошена, и тот факт, что он так старается быть сильным, только делает всё в миллион раз хуже. Сейчас, час спустя, я, может быть, и чище после душа, но я всё ещё на взводе от разрушения всего этого. Хуже того, когда я смотрю с лица одного друга на другого — Джексона, Флинта, Рафаэля, Лиама, Байрона, Мекая, Иден, Мэйси, Хадсона — становится ясно, что они потрясены не меньше меня. И никто, похоже, не догадывается о том, что будет дальше. Но что же делать в такой момент, когда весь мир, каким ты его знаешь, заканчивается, а ты оказываешься в центре, наблюдая, как он рушится кирпичик за кирпичиком? В то время, когда каждая стена, которую вы укрепляете, оставляет отверстие для всего остального, что рушится вокруг вас? Это не первая потеря за последние несколько месяцев, но впервые после смерти моих родителей я чувствую себя по-настоящему безнадёжной. Даже когда я была одна на поле Лударес, я знала, что всё будет хорошо — если не для меня, то для тех, кто мне дорог. Или когда я сражалась с великанами вместе с Хадсоном — я всегда знала, что он выживет. И когда мы были на острове Неубиваемого Зверя, сражаясь с королём вампиров и его войсками, я всё ещё чувствовала, что у нас есть шанс. Я всё ещё чувствовала, что мы сможем найти способ победить Сайруса и его нечестивые союзы. И в конце концов, когда он бежал, мы думали, что сделали это. Думали, что мы, по крайней мере, победили битвы, если не войны. Думала, что жертвы — очень, очень многие жертвы — которые мы принесли, стоили того. Пока мы не вернулись сюда, в Кэтмир, и не поняли, что мы вовсе не воевали — и даже не сражались. Нет, то, что было для нас жизнью и смертью, то, что поставило нас на колени и заставило погрузиться в пучину отчаяния, вовсе не было битвой. Напротив, это была не более чем игра, предназначенная для того, чтобы занять детей, пока взрослые заботятся о победе в настоящей войне. Я чувствую себя дурой… и неудачницей. Потому что, даже зная, что Сайрусу нельзя доверять, даже зная, что у него в рукаве множество уловок, мы повелись на это. Хуже того, некоторые из нас даже умерли за это. Лука умер за это, а теперь Флинт потерял ногу. Судя по лицам всех присутствующих в лазарете, я не единственная, кто чувствует себя так же. Горькая смесь агонии и ярости висит среди нас тяжёлым грузом. Так тяжело, что почти не остаётся места для того, чтобы чувствовать что-то ещё, почти не остаётся места для того, чтобы думать о чём-то ещё. Мариз, школьный фельдшер и единственный выживший человек, оставшийся в Кэтмире, лежит на одной из больничных коек, синяки и порезы всё ещё видны на её руках и щеке, говорит о том, как сильно она, должно быть, боролась, что её вампирский метаболизм ещё не исцелил её. Мэйси приносит ей бутылку крови из ближайшего холодильника, и Мариз кивает в знак благодарности, прежде чем выпить. Я смотрю на Флинта, сидящего на больничной койке в углу с тем, что осталось от его ноги, на боль, написанную на лице, обычно широко улыбающемся, и у меня сводит живот. Он выглядит таким маленьким, плечи сгорблены от боли и горя, что мне приходится бороться с поднимающейся желчью в горле. Усилие воли — единственное, что удерживает меня в вертикальном положении в данный момент — ну, и Хадсон, который обхватывает меня рукой за талию, как будто знает, что я упаду без его поддержки. Его объятия, его очевидная попытка утешить меня должны были бы успокоить меня. И, возможно, так бы и было, если бы он сейчас не дрожал так же сильно, как я. Тишина натянута, как сердечная струна, между нами, пока Джексон не прочищает горло и не говорит голосом, таким же грубым, как и все мы: — Нам нужно поговорить о Луке. У нас мало времени. — Лука? — спрашивает Мариза, в её хриплом голосе слышна сердечная боль. — Он не выжил? — Нет. — Ответ Флинта так же пуст, как его глаза. — Он не сделал этого. — Мы вернули его тело в Кэтмир, — добавляет Мекай. — Хорошо. Он не должен был остаться на этом богом забытом острове. — Мариз пытается сказать что-то ещё, но её голос ломается на середине. Она прочищает горло и пытается снова. — Но вы правы. У нас мало времени. — Времени на что? — спрашиваю я, переводя взгляд на Байрона, когда он достаёт телефон из переднего кармана. — Нужно уведомить родителей Луки, — отвечает он, прокручивая сообщение. — Он должен быть похоронен в течение двадцати четырёх часов. — Двадцать четыре часа? — повторяю я. — Это кажется ужасно быстрым. — Это быстро, — отвечает Мекай. — Но если к тому времени его не запечатают в склепе, он распадётся. — Суровость его ответа — суровость этого мира — заставляет моё дыхание забиться в горле. Конечно, все мы в конце концов превращаемся в прах, но как ужасно, что это происходит так быстро. Может быть, родители Луки даже не успеют приехать, чтобы увидеть его. Определённо, никто из нас не успеет осознать, что его действительно больше нет. Мы даже не успеем попрощаться с ним. — Байрон прав, — тихо говорит Мэйси. — Родители Луки заслуживают возможности попрощаться с ним. — Конечно, заслуживают, — соглашается Хадсон, голосом, который превращает внезапную тишину в пульсирующую рану. — Но мы не можем позволить себе отдать его им. — Похоже, никто не знает, что на это ответить, и вместо этого мы все смотрим на него в недоумении. Я не могу не задаться вопросом, не ослышалась ли я, и, судя по лицам остальных, они чувствуют то же самое. — Мы должны им сказать, — заявляет Джексон, и видно, что он не в настроении обсуждать эту тему. — Что ты имеешь в виду? — одновременно спрашивает Мэйси. Но в её голосе нет злости. Просто обеспокоена. — Им нужно время, чтобы отвезти его тело в семейный склеп, — говорит Байрон, но он перестал листать свой телефон — то ли потому, что наконец нашёл номер родителей Луки, то ли потому, что не может поверить в то, что слышит. — Если мы не позвоним им сейчас, от него ничего не останется. — Хадсон снимает свою руку с моей талии и отходит, и я не могу не вздрогнуть от потери его тепла. — Я знаю это, — отвечает он, скрещивая руки. — Но они вампиры, из Суда вампиров. Откуда нам знать, что мы можем им доверять? — Их сын мёртв. — Голос Флинта дрожит от негодования, когда он пытается встать. Я не могу поверить, что он уже встал и двигается, но драконы быстро восстанавливаются, даже в самых тяжёлых обстоятельствах. Джексон поворачивается, чтобы помочь ему, но Флинт выбрасывает руку в знак молчаливого отступления, хотя его взгляд не покидает Хадсона. — Ты же не думаешь, что они встанут на сторону Сайруса? — Неужели эта идея настолько удивительна? — Лицо Хадсона ничего не выражает, когда он поворачивается к Джексону. — Ты едва пережил свою последнюю встречу с нашим собственным отцом. — Это другое дело, — фыркнул Джексон. — Почему? Потому что это Сайрус? Ты действительно веришь, что он единственный, кто так думает? — Хадсон приподнял бровь. — Если бы это было так, то на острове не было бы столько чертовски много людей, с которыми нужно сражаться. Молчание затягивается, пока Иден не говорит: — Мне больно, но я думаю, что Хадсон прав. — Она качает головой. — Мы не знаем, можем ли мы доверять родителям Луки. Мы не знаем, можем ли мы доверять кому-либо. — Их сын мёртв, — категорично повторил Флинт, его взгляд сузился на Иден. — Они должны знать, пока у них ещё есть время похоронить его. Если вы все слишком трусливы, чтобы сделать это, это сделаю я. — Он пригвоздил Хадсона горячим взглядом. — А ты не думал, что нам вообще не пришлось бы их уведомлять, если бы ты сделал свою работу? Я задыхаюсь, когда слова рикошетом проносятся по моему телу, как физический удар. Очевидно, что он имеет в виду способность Хадсона дезинтегрировать наших врагов с помощью этого.Хадсон переводит взгляд на меня, и я пытаюсь успокоить его, говоря, что это не его вина. Но быстро, как молния, он снова переводит взгляд на Флинта и вскидывает руки в недоумении. — Я был там в бою, как и ты. — Но теперь это не то же самое, не так ли? — Флинт поднимает бровь. — Ты ведёшь себя так, будто отдал всё, что у тебя было, в том бою, но мы все знаем, что это не так. Почему бы тебе не спросить себя: Если бы это была Грейс, которая вот-вот умрёт, мы бы вообще вели этот разговор, или Лука был бы жив? Челюсть Хадсона сжимается. — Ты не знаешь, о чём, чёрт, говоришь. — Да, ты продолжаешь говорить себе это. — И с этим Флинт использует край кровати, чтобы перепрыгнуть к паре костылей в углу. Он засовывает их под мышки и без лишних слов уходит. Хадсон ничего не говорит. Никто не говорит. Моя грудь сжимается от того, какой выбор ему предстоит сделать, какие ожидания возлагаются на его плечи. Ожидания слишком тяжелы, чтобы кто-то мог их нести. И всё же он несёт. Всегда. Но это не значит, что он должен делать это в одиночестве. Я снова притягиваю его к себе, прижимаюсь головой к его груди, закрываю глаза и слушаю его ровное сердцебиение, пока его плечи не начинают расслабляться, пока его губы не коснутся слабым поцелуем моих волос. Только тогда я вздыхаю. С ним всё будет хорошо. Мы будем в порядке. Но когда я открываю глаза, мой взгляд падает на наших друзей, и у меня перехватывает дыхание. Сожаление. Гнев. Обвинение. Всё это направлено на Хадсона и на меня. И тогда я понимаю, что Сайрус сегодня одержал настоящую победу. Мы разделены. Что является ещё одним способом сказать, что мы в полной заднице. Опять.