Court/Суд

После захода солнца Иден переправляет нас из Ирландии в Англию и подлетает так близко к Вампирскому двору, как только мы осмеливаемся, — это соседний отель. Мы высаживаемся в переулке, Иден пересаживается, а Хадсон направляет нас вниз по улице и за угол. Через пару кварталов его длинные шаги набирают скорость, и я понимаю, что мы, должно быть, приближаемся к его логову. — Теперь, когда мы почти на месте, ты расскажешь нам, как мы попадём из твоего логова внутрь Двора вампиров? — спрашиваю я. — Мы используем вековой метод, — говорит Хадсон, когда мы резко поворачиваем налево в новый переулок. — О Боже, — говорит Иден. — Скажи мне, что нам не придётся проходить через какие-нибудь канализационные туннели Лондона. Хадсон выглядит оскорблённым. — За кого ты меня принимаешь? — требует он. — Я бы никогда не заставил Грейс пробираться через человеческие отходы. — Вау, спасибо, — поддразнивает его Иден. Джексон присоединяется. — По крайней мере, мы знаем, где находятся остальные. В разговоре наступает затишье, пока все ждут, что Хадсон будет отрицать это, но он просто смотрит на них нарочно пустыми глазами. Я знаю, что он дразнится, но могу сказать, что они не уверены. Мы сворачиваем за угол в ещё более тёмный и узкий переулок, затем проходим по нему примерно половину пути, пока не оказываемся у тёмного и узкого дома. Он стоит в нескольких футах от тротуара, ржавые кованые ворота ведут вверх по трём коротким ступенькам к грязно-серой двери. На заколоченных окнах тоже кованые решетки, а краска в нескольких местах облупилась. — Это твоё логово? — спрашивает Иден, оглядывая это место с отвращением. — Даже туннели выглядят лучше, чем это место. — Не суди о книге по бумаге, на которой она написана, — говорит ей Хадсон. — Я… понятия не имею, что это значит, — отвечает Иден, выглядя смущённой. — Это значит… — Хадсон закатывает глаза. — Неважно, что это значит. Просто принеси мне это растение, ладно, Грейс? Он указывает на самый унылый, самый больной на вид папоротник, который я когда-либо видела. Он засох почти полностью. Даже его некогда белый горшок имеет жалкий вид, на неё сколы, трещины и коричневые пятна в разных местах. — Что сделает это бедное растение для нас? — спрашиваю я, поднимая его. — Что я только что сказал о книгах и бумаге? — отвечает он, лезет в горшок и достаёт ключ. — Смотрите под ноги — тут пара досок прогнила, — бросает он через плечо, взбегая по ступенькам на ветхое крыльцо. — Только пара? — комментирует Джексон, обходя треснувшую доску. Хадсон слишком занят отпиранием четырёх навесных замков на входной двери, чтобы ответить. Он снимает последний замок, распахивает дверь и заходит внутрь. Мы вваливаемся следом за ним, с расширенными глазами смотрим, как он включает свет, и видим гостиную, которая почему-то выглядит ещё хуже, чем снаружи дома. Я жду, что он скажет нам, что он шутит, но вместо этого он просто направляется к книжному шкафу в задней части комнаты. Это первая подсказка, что это место может принадлежать ему — оно до отказа забито старыми книгами, но всё равно трудно представить, что он решил жить здесь, в таких условиях. Остальные, должно быть, чувствуют то же самое, поскольку никто из них не пошевелился с тех пор, как он включил свет. Они оба просто стоят в центре комнаты, впитывая ужас. А впитывать есть что. Начнём с того, что мебель настолько старая, что я уверена, что единственное, что удерживает её вместе — это пятна. Ковёр порван в нескольких местах и испачкан в других. Ужасные жёлтые бархатные обои выцвели и шелушатся, а шторы выглядят так, будто целая стая диких кошек в ярости залезла на них. Когда я двигаюсь, чтобы получше рассмотреть обои, я не могу отделаться от мысли, что прочитанный в младших классах рассказ Шарлотты Перкинс Гилман вдруг обрёл гораздо больший смысл. Если бы меня заперли здесь с этими вещами надолго, я уверена, что тоже сошла бы с ума. — Это твой дом? — спрашивает Джексон. Я и сама чувствую потребность в разъяснениях. — Да, — без колебаний отвечает Хадсон. Несколько секунд спустя раздаётся громкий скрипящий звук, когда он одной рукой толкает нагруженный книжный шкаф на несколько футов ближе к нам. — Зачем? — выражение лица Иден наполовину в ужасе, наполовину в восторге, и я его полностью понимаю. Это точно не Хадсон. Но он просто пожимает плечами. — Увидишь. Я брожу по направлению к своему парню, мне любопытно, что он делает. Ещё более любопытно, что он делает для этого дома, потому что если я что-то и узнала о парне Армани за последние несколько месяцев, так это то, что он привередлив до безобразия. Каждый волосок на месте, каждая морщинка уничтожена. Даже если не обращать на это внимания, его комната в школе не может быть противоположной этой. Хадсон любит комфорт и никогда не скрывал этого. — Что ты делаешь? — спрашиваю я, едва не споткнувшись об очень большой разрыв в блевотно-зелёном ковре. Он наклоняет голову к стене и отвечает: — Смотри и учись. И вот так всё начинает обретать смысл. Потому что за книжным шкафом находится гигантская стальная дверь, защищённая кодом безопасности и анализом отпечатков ладоней. Он злобно ухмыляется и вводит код, а затем прижимает руку к пластине для анализа. Секунды спустя дверь распахивается, открывая сверкающую деревянную лестницу, ведущую вниз. — Пойдём? — спрашивает он. — Да, — отвечаю я. В конце концов, это его план. И, кроме того, мне безумно интересно, что там внутри. Мы втроём спускаемся за ним по лестнице в огромный, открытый подвал, а потом останавливаемся и просто смотрим. Как и в его комнате в школе, здесь повсюду огромные книжные шкафы, переполненные книгами. Тысячи, тысячи, тысячи, тысячи, занимающие половину комнаты от пола до очень высокого потолка. Но не это заставило нас остановиться на месте. Мы не были бы более шокированы, если бы помещение было украшено розовыми блестящими стенами и случайными мешками с фасолью. — Это… это выглядит как… — У меня нет слов. К счастью, у Иден они есть. — Чувак, похоже, что Restoration Hardware снял здесь свой каталог. Весь. Да. Вся комната размером как минимум в половину футбольного поля, стены, не закрытые книжными полками, выкрашены в жемчужно-белый цвет, лампы, бра и люстры заливают всё пространство мягким светом. И везде, куда ни кинь взгляд, со вкусом сочетаются деревенские и современные предметы, почти исключительно белого, загорелого или чёрного цвета. Лофтоподобное пространство разделено на восемь отдельных «секций», основанных на стратегическом размещении ковров и мебели, но каждое пространство повторяет одну и ту же эстетику. Первая зона справа от нас — это место, где Хадсон проводит время, слушая музыку. Две чёрные металлические книжные полки, заполненные альбомами, возвышаются над россыпью больших, удобных на вид кресел и оттоманок, массивным белым ковром, в который так и хочется погрузить пальцы ног, медиа-шкафом, заполненным звуковым оборудованием. Как будто никто из нас не хочет пропустить ни одной вещи, мы начинаем проходить через логово, рассматривая каждую деталь. Дальше внизу, очевидно, его место для тренировок — много топоров, конечно, но также несколько луков и колчанов разных видов, а также различные мишени, висящие на стенах. Рядом с этой зоной стоят два белых мягких кресла с подушками цвета экрю, напротив которых на стене висит массивный телевизор с полудюжиной игровых контроллеров, разбросанных по всему пространству, а также дорого выглядящая гарнитура VR. Пару деревянных торцевых столиков в деревенском стиле с лампами и журнальные столики, на которых разбросаны журналы, завершают пространство. В другом конце комнаты стоит огромная кровать из латуни, но в отличие от его школьной кровати, эта кровать вся в белом. Белые простыни, белые одеяла, белые подушки, белый плед. По обе стороны кровати стоят тяжёлые антикварные тумбочки с искусно вырезанными серебряными лампами. Но в этот раз я смотрю не на кровать. Ведь слева от кровати находится акцентная стена чёрного цвета, которую я узнаю где угодно. Диван и книжные полки дополняют уютную зону для чтения, от которой у меня замирает сердце. — Эту комнату я рисовала, когда ты еще был в моей голове, — шепчу я. — Да, — соглашается он, его голос такой тихий, что мне приходится напрячься, чтобы расслышать его. — Вот почему ты так настаивал на цвете стен. — Armani чёрный, — отвечает он, закатывая глаза. — Я и сам мучился, пытаясь с первого раза добиться идеального цвета. Но есть что-то в насмешливом, самоуничижительном тоне, что подсказывает мне, что я задела горячую кнопку. Что в этой теме гораздо больше эмоциональной неустойчивости, чем я ожидаю. Эту мысль подчёркивает тот факт, что он не остаётся здесь для продолжения разговора. Вместо этого он идёт к другой стальной двери, еще более защищённой, чем предыдущая. Я слишком занята тем, что оборачиваюсь, снова бросаю взгляд на белую кровать, белые стены, белые диваны, лампы и люстры, чтобы последовать за ним. Всё в этом помещении кричит о свете и радости — и это так знакомо, что у меня защемило в груди. Детали ускользают от меня, но я до мозга костей знаю, что уже была здесь раньше. Любила здесь раньше. И пусть это ускользнет сквозь мои пальцы, словно вода. Хадсон замечает мою озабоченность и подходит ко мне сзади, кладёт руки мне на плечи, наклоняется и спрашивает: — Ты в порядке? Его дыхание щекочет мне ухо, и я позволяю себе погрузиться в него всего на несколько драгоценных секунд. — Это то место, где мы были. Это… — Мой голос срывается. — Это был наш дом, да. По крайней мере, какое-то время. Я вздыхаю, смахивая слёзы, на которые у меня сейчас нет времени и которые я не хочу проливать перед Хадсоном. Нелепо так расстраиваться, когда мы уже вместе. Или это нелепо, если я не позволяю себе думать о том, каково было Хадсону, когда мы только вернулись в Кэтмир. Каково это было — быть им, когда моя брачная связь с Джексоном снова проявилась. Если я позволяю себе думать об этом, если я позволяю себе зацикливаться на том, как сильно это должно быть ранило его, это разбивает меня глубоко внутри так, что я не уверена, что когда-нибудь полностью оправлюсь. Я не имею права ожидать, что он когда-нибудь полностью оправится. Я вспоминаю выражение его лица в постели, отчаяние в его взгляде, что он был просто стеклом в моих руках, и моя грудь сжимается. Как тяжело ему, тому, кто, как мы все забываем, слишком часто рос без частички любви в своей жизни, снова открыться и довериться, когда в первый раз он сделал это… я просто забыла о нём, как будто он никогда не имел значения? — Эй, — говорит он мне, словно читая мои мысли. — Я бы сделал всё снова, чтобы оказаться здесь с тобой. — Я не знаю почему, — шепчу я. — После того, что я сделала с тобой… — Ты ничего со мной не сделала, — отвечает он, скользит рукой по моему затылку и притягивает меня так, что моё лицо оказывается прижатым к его груди. — Судьба — непостоянная сука, как и Кассия. — Он произносит её имя таким насмешливым тоном, что я понимаю, что подкалывание её этим именем доставит ему слишком много развлечений в ближайшие годы. — Но это не имеет никакого отношения к тебе, Грейс. Ты никогда не делала ничего, кроме как любила меня — даже когда не помнила. — Это неправда, — задыхаюсь я, изо всех сил стараясь прогнать комок слёз, застрявший в горле. — Это моя правда, — отвечает он. — И это то, что я всегда буду помнить о тебе. О нас. Из моего горла вырывается всхлип, и я глушу его об его рубашку, пока он гладит рукой мои кудри. Другие всхлипы только и ждут, чтобы вырваться наружу, но я запихиваю их обратно. Сейчас не время, не тогда, когда наши друзья — включая Джексона — находятся с нами в комнате. И не тогда, когда другие наши друзья рассчитывают, что мы проникнем в Суд Вампиров и поможем им спасти этих детей и их семью от ужасов, которые Сайрус приготовил для них. — Грейс. — Он вздыхает, крепко обнимая меня секунду, две. — Всё в порядке, — говорю я ему, вытирая глаза о его безупречную рубашку — которая, я уверена, ему потом очень понравится. — Я в порядке. Он улыбается мне. — Ты более чем в порядке. Я вытираю лицо ещё раз, так скрытно, как только могу. Затем выныриваю из-за Хадсона и обнаруживаю, что Джексон и Иден заняты чем-то другим, а не смотрят на нас. Что я ценю, даже если это заставляет чувствовать себя невероятно стеснённой. Решив, что лучший способ справиться с этим — просто вернуться к делу, я спрашиваю: « — Так как нам добраться до Двора Вампиров отсюда? Хадсон не отвечает. Но он возвращается к суперстрашной двери в другом конце комнаты, и после того, как он позволяет ей просканировать отпечаток его руки и глазного яблока и вводит код безопасности, дверь распахивается. — Кто идёт первым? — В тёмный и жуткий туннель? — шутит Иден. — Очевидно… Джексон идёт первым — большой сюрприз — за ним следует Иден, а мы с Хадсоном пристраиваемся сзади после того, как он берёт небольшую сумку из сундука возле двери. Хадсон объясняет, что туннель, в котором мы находимся, ведёт из его логова прямо в помещения для слуг, которые мы узнали из его чертежа. Когда мы идём по узкой шахте, я должна признать, что это совсем не так страшно, как я ожидала. Честно говоря, это даже не так страшно, как тоннели, по которым я ходила в художественный класс в Кэтмире. Это обычный тоннель с деревянными балками над головой и камнями в стенах. Пол сделан из брусчатки и песка, и здесь нет ни одного клыка вампира или даже паука. Не знаю, как это возможно, что здесь нет ни одной паутины, учитывая, что мы находимся в многовековом туннеле, но я определённо не жалуюсь. Однако мне любопытно. О туннеле и, более того, о том, как Сайрус относится к тому, что в его Дворе есть такой вход — или он об этом не знает. Мы поворачиваем за угол направо, и Хадсон комментирует: — Мы почти на месте. Ещё сто метров или около того. — И всё будет в порядке? — спрашиваю я. — Сайрус не будет охранять вход? — Для человека, который обычно заботится о каждой детали — к нашему ущербу — кажется странным, что он так легкомысленно относится к безопасности. Очень, очень странно. — Вообще-то у меня тот же вопрос, — говорит Джексон. — Если он держит их в подземелье, разве у него не будет серьёзной охраны у каждой двери? — Я уверен, что да. Но он не знает о существовании этого входа, так что… — Как это он не знает? — Джексон смотрит скептически. — Я не знаю его так, как ты, но кажется, что он должен знать всё о своем Дворе — даже те части, куда он почти никогда не заходит. — Я уверен, что знает. Но это мой туннель. Я строил его в течение ста лет, по сантиметру за раз, а он так и не нашёл его. Что ж, это объясняет аккуратность. Ни одна паутина не посмела бы омрачить высоту туннеля, построенного исключительно для Хадсона Вега. — Ты уверен? — спрашивает Иден. — Ты давно здесь не был, и мне бы очень не хотелось попасть прямо в ловушку. — В какой-то момент, я уверен, мы наткнёмся на ловушку или десять, — говорит ей Хадсон. — Но не в этом туннеле. Я могу сказать, что остальные всё ещё не так уверены, как он, но в уверенности Хадсона есть сила, которая успокаивает мои нервы. Кроме того, если я больше ничего не знаю, я понимаю, что Хадсон ни за что не поведёт меня в засаду. Кроме того, не похоже, что в это место есть другой путь. По крайней мере, не для нас. Примерно в пятидесяти ярдах мы наталкиваемся на ещё одну стальную дверь с усиленной конструкцией собственной системы безопасности. Она оснащена биометрическими данными, как и другие двери, и, как и другие двери, ею может управлять только Хадсон. После того, как он просканировал, кажется, двенадцать различных частей своего тела, в туннеле раздаётся громкий щелчок. Секунды спустя дверь открывается. И так же легко мы оказываемся лицом к лицу с двумя очень большими, очень вооруженными членами эксклюзивной вампирской гвардии Сайруса.