Court/Суд

— Жаль, правда, — комментирует из тени хитрый женский голос. — Я ожидала, что они будут больше сопротивляться. Но опять же, я думаю, что это правда, как говорится. Вы действительно получаете то, за что платите. — Её чёткий британский акцент отчеканивает каждый слог. Я кружусь вокруг, вглядываясь в тени, пытаясь понять, кто здесь с нами. Хадсон и остальные делают то же самое, но не похоже, чтобы кто-то из них смог заметить её. Что весьма тревожно, учитывая, что остальные трое могут видеть в темноте. — Кто здесь? — требует Иден, её вес переместился на ступни. Я дрожу. Есть что-то очень жуткое в том, когда за вами охотится кто-то, кого вы не видите. Особенно когда этот человек только что убил двух других людей прямо у вас на глазах — людей, которые, как оказалось, были членами одной из самых элитных вампирских гвардий в мире. Не желая ждать, пока произойдет что-то ещё, я тянусь внутрь себя и хватаю свою платиновую нить. Если я собираюсь сражаться с каким-то бесплотным голосом в темноте, то сделаю это в облике горгульи. Но ничего не происходит, даже когда я сильно сжимаю нить. Я пробую снова, но всё равно ничего не происходит. Прежде чем я успеваю попробовать в третий раз, голос возвращается — на этот раз из другого угла комнаты. — Ты действительно думал, что пара золотых монет обеспечит тебе безопасность, Хадсон? — Она издаёт звук «тск-тск». — Честно говоря, ты уже должен знать это лучше. — Нож пролетает мимо меня, так близко, что я чувствую, как воздух, вытесненный им, касается моей щеки. — Какого хрена? — рычит Хадсон. Секунды спустя на нас летит ещё один нож. Этот едва задевает внешнюю сторону бицепса Иден. Она задыхается, но это единственный звук, который она издаёт, когда зажимает рукой порез, а остальные расходятся веером, пытаясь понять, что происходит. Ножи летят в одном направлении, поэтому мы сосредоточиваемся на этом углу комнаты и подходим ближе. Хадсон, должно быть, понял, что я не могу сдвинуться, потому что он становится прямо передо мной, закрывая меня от любого другого оружия широтой своих плеч. В то же время Джексон и Иден нападают на тени, но с пустыми руками. — Если ты так много знаешь, почему бы тебе не выйти сюда и не объяснить нам? — спрашивает Джексон, оборачиваясь в поисках того, кто это делает. — О, я намерена. — И вот она уже перед нами, прыгает вниз с вершины одного из гробов в задней части мавзолея. Мы все смотрим, широко раскрыв глаза, как она бежит к свету. — Кто ты? — требует Хадсон, смещаясь немного влево, чтобы быть уверенным, что он находится между девушкой и всеми остальными, даже когда Джексон начинает делать то же самое. — Всё ещё задаёшь вопросы, — насмехается она, когда, наконец, выходит на свет, и я впервые хорошо её разглядываю. Это шокирует меня, шокирует всех нас, потому что эта девушка — последний человек, от которого можно было бы ожидать этот голос и эти навыки метания ножей. Начнём с того, что она, вероятно, моложе меня — или, по крайней мере, выглядит немного моложе. Шестнадцать, может, семнадцать, если поднажать, с рубиново-рыжими волосами, которые она носит скрученными в пучок на затылке над своей тонкой, изящной шеей. Ее глаза широко расставлены и темны, что резко контрастирует с её алебастровой кожей, и когда она делает шаг дальше к свету, взгляд в них становится ещё более лукавым, чем её голос. Она высокая — около шести футов, если прикинуть, — но слишком худая, как будто прошло слишком много времени после её последнего приема пищи. Одета она полностью в чёрное, что только подчеркивает её бледную кожу и длинные, стройные конечности. Обтягивающая чёрная рубашка с длинными рукавами, подпоясанная чёрным ремнём типа шлевки. Обтягивающие чёрные кожаные брюки. Чёрные сапоги на низком каблуке. Даже тонкий кожаный шнур, которым она трижды обмотала правое запястье, чёрный. Что касается пятисот ножей, которые она пристегнула по всему телу? Они вовсе не кричат о «чрезмерной смертоносности», скорее, это просто правильное количество убийств, по крайней мере, я уверена, что именно так она говорит себе. Как ещё она может терроризировать группу людей в любое время, когда захочет? И если пятьсот может быть небольшим преувеличением, я уверена, что двести — нет. Может быть, даже двести пятьдесят. Очевидно, что она сшила этот костюм на заказ и постоянно говорила швее: «Больше ножей, больше ножей». И все же я стараюсь смотреть не на ножи — что ещё труднее, чем кажется, — а на девушку. Потому что, несмотря на всё оружие, она выглядит немного хрупкой. Как балерина, которая слишком часто падает. Но почему-то это делает её ещё прекраснее. По крайней мере, пока она не откроет рот и не станет снова страшной, как чёрт. — Опять же, ты всегда был идеалистом, не так ли, Хадсон? — насмехается она. Тот факт, что она знает его, или думает, что знает, очень странен, учитывая, что он, похоже, понятия не имеет, кто она такая. И когда она продолжает: — Бедный маленький потерянный мальчик, который так и не понял трёх самых основных вещей, — лёд скользит по моим венам. Потому что в мире есть только пара человек, которые знают Хадсона достаточно хорошо, чтобы понять, насколько он потерян под фасадом, и эта незнакомка определённо не должна быть одним из них. Я имею в виду, да, это может быть просто хорошим предположением, но что-то в том, как она смотрит на него, говорит мне, что это больше, чем просто предположение. — И что же это за основы, которыми вы так впечатлены? — спрашивает Хадсон. Он говорит скучающе, как будто не обращая внимания, но быстрый взгляд на его лицо показывает, что он следит за каждым её движением. И что он тоже задаётся вопросом, делает ли она выстрелы в темноте или знает что-то, чего не должна знать. — Разве это не очевидно? — Она поднимает руку, чтобы можно было отметить пункты на пальцах. — Во-первых, жадность всегда побеждает. Второе, преданности не существует. — Она делает секундную паузу, чтобы дать словам впитаться, но Хадсон только поднимает бровь. — Ты забыла третье или не умеешь считать? Его ехидный, насмешливый голос удивляет меня, заставляет задуматься. Я не слышала его уже несколько месяцев — с тех пор, как он перестал скрывать от меня свои чувства, — и это заставило меня присмотреться к этой девушке внимательнее. Я понятия не имею, кто она, но она прикрывает Хадсона, и все его защитные механизмы крепко стоят на месте. Быстрый взгляд на Джексона говорит мне, что он тоже это заметил — и что он так же озадачен, как и я. Ещё до того, как девочка говорит: — Я умею считать. Может, ты перепутал меня с младшим братом? Джексон переходит от растерянного взгляда к оскорблённому — в смысле, кто может его винить, — но прежде чем он успевает возразить, она продолжает. — Третье — самое очевидное и первое, чему научил меня наш дерьмовый отец. Кровь гуще воды только тогда, когда она стекает в канализацию.