Court/Суд

Девушка резко улыбается, её клыки сверкают даже в тусклом свете мавзолея, и мы задыхаемся как один. У Хадсона и Джексона есть сестра? Быстрый взгляд на них ясно говорит: не то чтобы они знали. Затем, прежде чем кто-либо из нас успевает отреагировать, она небрежно взмахивает рукой и приказывает: — Схватить их. Мгновение спустя, похоже, целый батальон Гвардии Вампиров наводняет комнату. Стражники идут к нам, и мы встаём в круг, спиной друг к другу. Я тянусь к своей платиновой нити, и снова пусто. — Что происходит? — спрашивает Иден, и её голос звучит так панически, как я никогда его не слышала. — Я не могу применить своего дракона. — Я тоже не могу телекинез, — бормочет Джексон, пригибаясь как раз вовремя, чтобы избежать гигантского кулака, летящего в его сторону. — Наверное, у них есть какое-то заклинание, блокирующее нашу магию, как это было в Эфире, — говорит Хадсон, уворачиваясь от пары кулаков, а затем наносит удар ногой в солнечное сплетение, от которого один из охранников отшатывается назад. Но когда он оглядывается, чтобы проверить меня, то получает кулаком прямо в нос. Вылетает кровь, а девушка — кем бы она ни была — смеётся из дверного проёма. — Я бы извинилась за боль, которую вам всем предстоит испытать, но боль — это моя любимая часть. Развлекайтесь, — говорит она охранникам, и, клянусь, я слышу её смех по всему коридору. Я тоже начинаю бороться, пинаю одного охранника, который пытается схватить меня, и врезаюсь головой в подбородок другого. Но их десятки, а нас только четверо. Даже с нашими способностями мы были бы в меньшинстве. Без них бой закончится, даже не начавшись. Заковав нас в неразрывные цепи, они тащат нас вниз в огромную комнату с толстыми прутьями, сделанными, как я полагаю, из того же материала, что и наши наручники. Внутри я вижу студентов Кэтмира — некоторые всё ещё в своих характерных фиолетовых балахонах — и нескольких инструкторов, которых я тоже узнаю. Я была бы счастлива видеть их, если бы мы не собирались застрять в подземелье вместе с ними. Охранники с лязгом открывают дверь и заталкивают нас внутрь, не потрудившись снять наручники. — Повернитесь, — хрипло приказывает охранник, как только мы все оказываемся запертыми в камере. Только тогда, когда мы стоим к ним спиной и у нас нет шансов сбежать, они снимают цепи с наших запястий. Иден сняли первой, и как только она освободилась, она уже в другом конце комнаты, смеётся и плачет, обнимая другую девушку, дракона на год младше нас. Я нахожусь ближе к концу — между Джексоном и Хадсоном, и пока я жду своей очереди, я не могу не бросать взгляды от ученика к ученику. Интересно, кого мы здесь найдём. Я нахожу бывшего Мэйси, Кэма, и Амку, библиотекаря, которая была так добра ко мне. Я вижу девушку-волка, которая сидела рядом со мной на рисовании большую часть второго семестра, и нескольких драконов, которые были на моём уроке физики полета. Но как бы я ни старалась, я нигде не вижу своего дядю Финна. Надеюсь, это означает, что он в задней части камеры — она большая, но в ней много людей, и она довольно тесная — не то чтобы Сайрус уже пытался его пытать. — Что нам теперь делать? — спрашивает Джексон, хотя Хадсон не обращает на него внимания. Он уже повернулся, изучая лица охранников, словно в поисках чего-то или кого-то. Но я не обращаю на это внимания, потому что только что увидела именно те лица, которые мне больше всего нужны. Другая группа охранников подходит к камерам с новыми заключенными, они расстегивают цепи и запихивают их к нам одного за другим. Флинт, Мекай, Давуд, Рафаэль, Байрон, Лиам и Мэйси. Давуд мчится к мальчику, удивительно похожему на Амира, а моя кузина бросается ко мне, обхватывает меня за талию и кричит: — Вы пришли за нами. — Конечно, пришли. Мы же семья, — я сжимаю её в ответ, и мы просто обнимаем друг друга в течение минуты, Мэйси явно рада видеть меня, а я так, так рада, что она не на дне колодца. В конце концов, мы отстраняемся друг от друга, и Мэйси говорит со слезами на кончиках ресниц: — Мне жаль, что мы сбежали. Я качаю головой. — Нет, я понимаю. Мне жаль, что я не слушала тебя. Она смахивает слёзы, катившиеся по её щекам, и сопит. — Я должна была найти своих родителей. — Ш-ш-ш, — успокаиваю я, снова прижимая её к себе. — Всё в порядке. Кто-то кашляет слева от нас, и мы снова расходимся. — Фостер в тылу, Мэйс, — говорит Кэм, и впервые со дня знакомства, он не звучит как придурок. — Он в тяжелой форме, но с ним всё в порядке. — Папа! — кричит Мэйси, убегая в заднюю часть подземелья. — Папочка, где… — Мэйси? — Дядя Финн прорывается сквозь толпу студентов и обнимает Мэйси. — Слава Богу, ты в порядке. Я думал… — Его голос срывается. — Я думала о тебе то же самое, — говорит она, крепко обнимая его. — А как же Грейс? Она… — Я здесь, дядя Финн. — Я тоже двигаюсь, чтобы обнять его, но как только я касаюсь его правого плеча, он вздрагивает. — Где болит? — спрашивает Мэйси, но на самом деле лучше спросить, где не болит. Очевидно, что он очень сильно сопротивлялся, когда они пришли забирать Кэтмир, что меня нисколько не удивляет. Дядя Финн всегда очень заботился о своих учениках. Его лицо избито, глаза потемнели, а левая сторона челюсти распухла почти вдвое больше обычного. Его одежда порвана и окровавлена, а костяшки пальцев на обеих руках содраны. К тому же, теперь, когда адреналин от встречи с Мейси выветрился, он ходит с довольно выраженной хромотой. — Это не так, — говорит он ей, о поцеловав её макушку. — Теперь, когда я знаю, что ты жива, об остальном можно не беспокоиться. Я восхищаюсь его боевым духом, но в этот момент он сильно кренится набок, поэтому мне трудно ему поверить. — Не волнуйся, папа. Мы вытащим тебя отсюда, — говорит ему Мэйси. Я обмениваюсь взглядом с Хадсоном, который подошёл ко мне. Я за то, чтобы выбраться отсюда, но я не очень люблю давать обещания, которые мы не можем выполнить. А сейчас мы бессильны и заперты в темнице. Побег кажется несбыточной мечтой, когда сейчас всё, чего я хочу, это чтобы люди, которых я люблю, выжили. Это само по себе кажется невероятным. Если Сайрус действительно похитил всех этих людей, потому что хочет лишить их силы, то, похоже, что его первым выбором на данный момент были бы его сыновья. В конце концов, они самые могущественные паранормалы в комнате — одни из самых могущественных паранормалов в мире — и он приложил немало усилий, чтобы сделать их такими. Почему бы ему не попытаться сначала осушить их? Или, может быть, лучше спросить, почему он не пытался осушить их раньше? — У тебя всё хорошо? — Хадсон спрашивает меня, его голубые глаза ищут мои. Я бросаю на него взгляд «ты шутишь?» Но прежде чем я успеваю что-то сказать, Мэйси говорит: — Мама здесь, папа. Мы ходили в суд ведьм, и они сказали мне, что она была здесь все это время. Как только мы выберемся отсюда, нам нужно найти её. Нам нужно… — Мэйси. — Дядя Финн поднял руку, чтобы остановить её. — Я уже знаю, где твоя мама. — Что значит «знаешь»? Как это возможно? Дядя не отвечает. Он просто изучает лицо Мэйси, его руки дрожат. В конце концов, он прохрипел: — Я просто пытался защитить тебя. Мэйси отступает. — Что ты имеешь в виду? Защитить меня от чего? — Впервые за всё время её лицо наполнено подозрением и, что ещё хуже, предательством. — Я не хотел, чтобы ты узнала об этом таким образом, — говорит он ей, и я вижу, как эти слова ударяют её, словно по телу. Не то чтобы я винила её. На мой взгляд, это десять худших слов в языке, потому что всё, что идёт после них, всегда, всегда, всегда плохо. — Что узнала? — спрашивает она и сужает глаза, положив сжатые руки на бёдра. — Что ты мне не сказал, папа? Дядя Финн берёт её за руку, затем, прихрамывая, обходит другую группу студентов. Я поворачиваюсь к Хадсону. — Мне нужно… — Иди, — говорит он. — Я хочу поговорить с Джексоном о злой как чёрт сестре, о которой мы даже не подозревали. Приходи к нам, когда закончишь. — Я киваю, а затем улетаю вслед за Мэйси и дядей Финном. Они обошли ещё две группы детей, прежде чем добрались до дальнего угла подземелья. А там, скорчившись на земле в тени, лежит женщина, едва похожая на мою тётю Ровену. Её натуральные светлые волосы того же цвета, который я помню, — такого же цвета, как у Мэйси под всей краской для волос, и маленькое родимое пятно в форме сердца на щеке тоже сохранилось. Но это всё сходство, которое я могу найти между моей смешливой, энергичной тётей и бедной, разбитой женщиной, которая сейчас ютится под любимым клетчатым пиджаком дяди Финна. У неё бледная кожа, её ореховые глаза запали и окольцованы тёмными кругами. Её одежда, которая явно пережила лучшие времена, висит на её исхудавшей фигуре как саван. Мэйси вскрикивает, увидев её, и падает на колени. — Мама, о Боже, мама. — Слёзы текут по её лицу, когда она обхватывает мать. Низкий, пронзительный крик исходит от моей тёти, когда она гладит волосы Мэйси. Слёзы текут из её собственных глаз, когда она пытается обнять свою дочь. — Моя малышка, моя малышка, — повторяет она надтреснутым и затравленным голосом. — Что с тобой случилось? — шепчет Мэйси. Её мама не отвечает — она настолько разбита, что я не уверена, что она может сформулировать ответ на, очевидно, очень сложный вопрос, — и Мэйси не настаивает. Вместо этого она просто сидит и позволяет маме снова и снова прикасаться к её щекам и волосам. — Такая красивая, — шепчет моя тётя. В конце концов, тётя Ровена заснула, и Мэйси вытерла слёзы с её лица. Затем, когда она осторожно разжимает мамины руки, а та не шевелится, Мэйси встает на ноги. И бросается на своего отца с такой яростью, какой я никогда не видела у моей счастливой, нежной кузины. — Что ты сделал? — требует она, надвигаясь на дядю Финна. — Я не имею к этому никакого отношения, Мэйси. — Он умоляюще поднял руки. — Я не мог контролировать ничего в её наказании, и я не мог освободить её, как бы я ни старался и сколько бы путей не исследовал. А я пытался. Поверьте мне, я пытался в течение десяти лет. — Ты знал в течение десяти лет, что она заперта в этом месте? — требует Мэйси. — И ты никогда не говорил мне? Её голос звучит достаточно громко, привлекая внимание других студентов и наших друзей. Они направляются к нам, пока Мэйси продолжает пытаться получить ответы от дяди Финна. — Что толку говорить тебе, что она была здесь? — спрашивает он. — Это только навредит тебе. — Потому что думать, что моя мать решила бросить меня, не больно? — отвечает она. — Думать, что она где-то там, просто живёт своей жизнью и не хочет меня видеть, не больно? Какой отец мог бы сделать что-то подобное? — Её слова бьют дядю Финна как кулаки, и я вижу, как он вздрагивает с каждым разом всё сильнее. Это беспокоит меня, потому что он явно ранен и уже опустошён тем состоянием, в котором он нашёл свою жену. То, что Мэйси тоже отвернулась от него, должно быть невыносимо. То, что он сделал, было неправильно — очень, очень неправильно — но он сейчас не в лучшем состоянии, и ругать его будет только хуже. Именно эта мысль заставила меня сделать шаг вперёд и положить руку на плечо моей кузины. — Мэйси, может, нам стоит… Она бросается на меня. — Не стоит, Грейс! Он лгал мне десятилетие. Он оставил мою мать в этой дыре, чтобы Сайрус мучил её десять лет. А теперь он оправдывается! — Я не оправдываюсь, — говорит он ей. — Ты имеешь полное право злиться на меня… — У тебя нет никакого права говорить мне, какие у меня есть права, — рычит она на него. — Ты даже не имеешь права разговаривать со мной. Она смотрит вниз на свою мать, которая свернулась клубочком, словно пытаясь отогнать боль даже во сне. — Как ты мог это сделать? — спрашивает она снова. — Как ты мог… — Её голос срывается, и Мекай тянется к ней и обнимает её. Она зарывается головой в его плечо, но вытирает лицо руками, прежде чем прошептать отцу: — Расскажи мне всё.