Court/Суд

Шивон стучит в мою дверь в четыре утра с подносом еды. Я пытаюсь сказать ей, что это всего лишь я — что Хадсон вампир и не ест, но она только качает головой и говорит, чтобы я ела. Мне понадобятся все калории. Учитывая, что на подносе достаточно еды, чтобы накормить олимпийского пловца во время самой изнурительной тренировки в его жизни, я немного беспокоюсь о том, что ждет меня сегодня. Нас. Поставив поднос на столик у окна, я забираюсь обратно в постель к Хадсону. Я знаю, что мне нужно вставать, но есть что-то в ощущении его объятий вокруг меня — его сердце бьётся против моего — что помогает легче встретить то, что будет дальше. Я прижимаюсь к нему, а он обхватывает меня рукой за талию и притягивает к себе. Он зарывается лицом в мои волосы, вдыхает, и на минуту все становится хорошо. На минуту только он и я, и наше будущее, раскинувшееся между нами. Слёзы наворачиваются на глаза при этой мысли, но я отгоняю их, прежде чем они скатятся по моим щекам и заставят Хадсона задать кучу вопросов, на которые я не хочу отвечать. Но здесь, в его объятиях, в мгновения перед рассветом на небе, трудно не вспоминать. Трудно не думать о тех четырёх месяцах, которых я так долго не помнила. Те четыре месяца, которые изменили… всё. Я просто надеюсь, что то, что происходит сейчас — между нами и вокруг нас — не изменит всё снова. Особенно не в худшую сторону. Эта мысль вызывает у меня беспокойство, мне трудно лежать здесь с Хадсоном и мечтать о том, что по ту сторону этого всё будет хорошо. Не сейчас, когда всё так неопределенно. Поэтому я делаю единственное, что могу придумать сейчас. Я переворачиваюсь и целую Хадсона, а затем начинаю подниматься с кровати. Его рука вырывается и цепляется за мою. — У нас ещё есть минут пятьдесят до того, как мы должны быть внизу. — Знаю. Я просто хочу начать пораньше, — тянусь назад и провожу рукой по его взъерошенным во сне волосам. — Я встану с… — Всё в порядке, — говорю я ему. — Оставайся в постели. Мне всё равно нужно немного времени, чтобы подумать. — Ты в порядке? — эти сонные глаза смотрят настороженно. — Да, — отвечаю я, хотя сейчас я слишком погружена в свои чувства, чтобы это было правдой. Но что я должна делать? Скулить о том, что он чувствует себя слишком далеко, когда весь мир лежит на наших плечах? Сказать ему, как мне страшно, что мы все умрем? Он знает, что я чувствую, потому что он тоже это чувствует. Изолированность. Разочарование. Немного отчаяние. Решимость раз и навсегда покончить с ужасом Сайруса. Сейчас нет необходимости говорить об этом. Не нужно ничего делать, кроме как работать над собой, чтобы убедиться, что мы всё ещё будем стоятт на ногах, когда окажемся по другую сторону этого кошмара. — Я собираюсь прогуляться, проветрить голову, — говорю я ему, прижимаясь к его рту ещё одним поцелуем. — Не стоит упускать возможность поспать. На секунду мне кажется, что он собирается спорить со мной, но всё, что я чувствую, должно быть, написано на моём лице, потому что он просто говорит: — Хорошо, — прямо перед тем, как он садится и притягивает меня к себе для поцелуя, который напоминает мне обо всём, что у нас есть, и обо всех причинах, по которым нам нужно бороться. Я трачу пару минут на то, чтобы почистить зубы и закрутить волосы в самый тугой пучок, который только могу сделать — не очень, но девушка должна брать всё, что может. Шивон принесла нам с Хадсоном тренировочную одежду вместе с завтраком на подносе, и я надеваю свой. Серые леггинсы, серая рубашка, серая туника. Не совсем захватывающий выбор, но форма есть форма, даже если ей тысяча лет. Когда я оделась — я выбрала свои «Чаксы» вместо кожаных туфель ручной работы, которые принесла Шивон, — я взяла поднос с едой и отправилась в коридор. У меня есть ещё около сорока минут до начала тренировки, и я планирую найти хорошее место на крепостной стене, чтобы позавтракать. Но я успеваю пройти всего пару шагов, как сталкиваюсь в коридоре с Флинтом. Он одет в ту же одежду, что и я — несомненно, тренировочную форму — и идёт на несколько шагов впереди, так что он меня ещё не видел. Я начинаю окликать его, но в последний момент останавливаюсь. Потому что, когда я смотрю, как он идёт по коридору, становится так очевидно, что он борется. Борется за то, чтобы идти. Пытается дышать. Борется за то, чтобы быть. Это заставляет меня взять назад все раздражённые мысли о нём, которые у меня были за последние несколько дней. Потому что, конечно, он зол. Конечно, он несчастен. Конечно, ему больно. Драконы обладают невероятными способностями к исцелению, но прошло всего несколько дней с тех пор, как он потерял ногу. Всего несколько дней, как ему пришлось учиться ходить с протезом. Когда он рядом с нами, он делает это легко. Но когда я иду позади него, смотрю, как он трёт ногу и играет с местами, где крепится протез, я понимаю, что это не так. И отнюдь нет. К тому же, есть ещё Лука. Меня так пугает страх, что что-то случится с Хадсоном — или с нашими отношениями, — что я даже не могу оставаться в постели, потому что в моей голове это прокручивается снова и снова. Худшее уже случилось с Флинтом, и вместо того, чтобы получить несколько дней, недель, месяцев, чтобы пережить эту потерю, он получил около четырех часов, а потом всё снова пошло наперекосяк. Да, он был засранцем. Но он заслужил время. Я была паршивым другом потому, что хоть на секунду подумала, что у него нет права быть таким злым и таким большим придурком, каким он хочет быть. И вот я следую за ним так тихо, как только могу, ожидая возможности заявить о себе, которая не смутит его и не заставит почувствовать себя слабым. Наконец это происходит, когда он доходит до конца коридора и прислоняется к стене, чтобы передохнуть. Я тоже останавливаюсь, давая ему пару минут перевести дух. Затем начинаю ходить так громко и быстро, как только могу. Он оборачивается, чтобы посмотреть на меня, когда я мчусь по второй половине коридора, делая вид, что только что вышла из своей комнаты. Я надеюсь, что он заговорит со мной, но если нет, я готова просто улыбнуться ему и поспешить дальше. Но под всем этим гневом он всё тот же парень, который предложил мне прокатиться на спине по лестнице из-за моей высотной болезни в первый день в Кэтмире. И когда он видит, как я спешу с тяжёлым подносом, он зовёт: — Эй, Грейс. Тебе помочь с этим? Его отталкивание от стены немного скованно, но когда он идёт ко мне, хромота исчезает. Как и опущенные голова и глаза. И я ненавижу это. Я ненавижу каждую секунду того, что он чувствует необходимость прятаться от меня, притворяться со мной, в то время как я хочу быть его другом и помогать ему всем, чем он позволит. И я ненавижу каждую секунду разделения между нами, которое заставляет его чувствовать себя необходимым. Именно поэтому я делаю прямо противоположное тому, что хочу — не прошу его ни о чем, когда знаю, что ему больно, и говорю вместо этого: — Вообще-то, да. Этот поднос гораздо тяжелее, чем я думала. Не мог бы ты помочь мне донести его? — Конечно, — он выхватывает его из моих рук, как будто это пустяк, хотя его глаза расширяются, когда он видит количество еды на нём. — Планируешь съесть запас еды для небольшой нации, да? — Очевидно, Шивон считает, что именно это я и должна сделать, — отвечаю я со смехом. — Но я с удовольствием поделюсь, если ты не против, — кажется, он на секунду задумался, его янтарные глаза затуманились, когда он провёл рукой по своему афро. Но в конце концов он одаривает меня улыбкой на миллион долларов, которой я не видела уже слишком давно, и говорит: — Да, конечно. Куда направляешься? — я меняю своё решение на ходу — последнее, что ему сейчас нужно делать со своей ногой, это карабкаться до самой крепостной стены. — Во дворе есть пара скамеек. Я подумала, что могу пойти туда и посмотреть на восход, пока ем. — Хорошая идея, — говорит он мне, пока мы идём к передней части замка. — Тогда ты придёшь на тренировку раньше, и этот придурок Честейн не сможет сказать ни слова. — Возможно, в этом и заключался метод моего безумия, — говорю я ему, когда мы проходим мимо Большого зала и выходим через парадную дверь. — Хоть раз было бы неплохо, если бы Честейн посмотрел на меня так, будто я не пустая трата места. — Я думал, что тренеры должны смотреть на тебя именно так. Разве не так поступали твои учителя, когда ты была молода? Разрушали тебя, заставляли чувствовать себя дерьмом, а потом снова поднимали? — Мои учителя? Нет. Когда я смотрю на него с ужасом, он пожимает плечами. — Может быть, это драконья особенность. — Может быть, — соглашаюсь я, приходя в ужас от описания. Мы уже на улице, и я направляю нас к скамейкам, которые запомнились мне с первого визита с Алистером. Мы садимся так, что оба смотрим на море, поднос с едой между нами. И это совсем не неловко… за исключением того, что мы оба пытаемся говорить одновременно. И когда мы оба тянемся за одним и тем же яблоком. И когда мы оба одновременно замолкаем и смотрим куда угодно, только не друг на друга. Боже. Это хуже, чем моё первое свидание. Намного хуже, учитывая, что напряжение между нами — это настоящее напряжение двух людей, находящихся по разные стороны невозможной пропасти, а не просто нервы и страх смущения. В итоге мы просто сидим там некоторое время, и единственным звуком является рёв океана, бьющегося о берег. В конце концов, я беру кусок толстого хлеба и ем его с маслом и парой тонких кусочков мяса, которые напоминают мне бекон. Тишина делает меня настолько тревожной, что я едва могу глотать, но я заставляю себя проглотить еду. Что-то подсказывает мне, что через час после тренировки я буду умирать от нехватки калорий. Когда напряжение между нами становится таким сильным, что его можно черпать ложкой для мороженого, я делаю глубокий вдох и говорю: — Флинт… — Не надо, — отвечает он, прежде чем я успеваю сказать что-то ещё. Это последнее, что я ожидала от него услышать, особенно учитывая, что я едва знаю, что собираюсь сказать, так как же он может? — Но я… — Просто не надо, — снова прерывает он. — Пожалуйста. Я не могу прямо сейчас — по крайней мере, если ты хочешь, чтобы я был полезен на сегодняшней тренировке. Это не то, что я хотела от него услышать — ничего из этого я не хотела, когда втянула его в этот странный маленький пикник, — но я не могу с ним спорить, когда он так говорит. Поэтому вместо того, чтобы пытаться продвигать свои весьма разрозненные планы, я подбираю поднос между нами и ставлю его на землю. Затем я наклоняюсь и обнимаю Флинта так крепко, как только могу. Сначала мне кажется, что он собирается отстраниться, и я готовлюсь к этому. Но он не отстраняется. Он не обнимает меня в ответ и даже не расслабляется в объятиях. Долгое время он просто сидит так, подняв голову, спина прямая, глаза устремлены вдаль. Голос в моём затылке призывает меня отпустить его, крича, что это огромная ошибка. Но я запомнила, что никогда не должна быть первой, кто отпускает объятия — никогда не знаешь, когда другой человек действительно нуждается в комфорте, поэтому и в этот раз я не отпускаю его. Я просто сижу, обнимая Флинта, и говорю себе, что он отстранится, если не хочет обниматься. Время идёт, секунды превращаются в минуты, а Флинт всё ещё не двигается. И когда я уже готова сдаться, когда я уже готова решить, что моя философия меня подвела, он поворачивается и обнимает меня в ответ. Он притягивает меня к себе и сжимает так крепко, что на мгновение мне кажется, что он может сломать пару-тройку костей. Но я все равно не отпускаю его — пара сломанных ребер — небольшая цена за этот не самый лучший момент. Потому что это реально, и это важно — мы важны. И это дает мне то, чего у меня не было уже несколько дней. Надежду. Надежду на то, что мы сможем найти путь друг к другу, не только Флинт и я, но и все мы. Надежду на то, что каким-то образом все сложится именно так, как нужно. И больше всего я надеюсь, что когда мы наконец пройдём через этот извращённый, ужасный, кажущийся бесконечным кошмар, мы всё ещё будем стоять плечом к плечу на другой стороне. На многое можно надеяться, когда мы с Флинтом не можем сказать друг другу и двух настоящих предложений. Но прямо здесь, прямо сейчас, когда солнце встаёт над Кельтским морем, а мои рёбра болят от силы любви и потери, ярости и отчаяния Флинта, — это больше, чем надежда. Это похоже на обещание.