Court/Суд

Хадсон не шелохнулся, когда я забралась к нему в постель сегодня утром, и когда я притянула его дрожащее тело к своему. К тому времени, как я проснулась, его уже не было. Но я не удивляюсь, когда вижу его в том же тенистом кресле, в котором он сидел вчера, с Медеей, распростертой на коленях. За завтраком Флинт и Давуд сообщили, что не обнаружили вчера вечером в своем квадранте божественный камень. А отсутствие божественного камня означает еще один день тренировок — еще одну ночь скелетов-монстров, пока мы не сможем снова искать камень. Я подхожу к Хадсону и сажусь рядом с ним. «Доброе утро», — бормочу я. Он поднимает взгляд от страницы, которую читал. «Доброе утро, Грейс», — говорит он и предлагает улыбку, которая никогда не достигает его глаз. «Как ты узнал, что скелеты — это горгульи?» Я выпалила вопрос, который все утро не давал мне покоя. Я хотела подождать, пока мы останемся одни, но теперь понимаю, что должна осознать всю тяжесть своих грехов. Я не смогу ни на чем сосредоточиться, пока не выясню, какой именно вред я причинила своему приятелю и как я могу это исправить. Он пожимает плечами и говорит: «Просто предположение». Но он не встречает мой взгляд. «Хадсон», — говорю я и наклоняюсь достаточно близко, чтобы накрыть его руку своей. «Ты никогда не лгал мне раньше. Пожалуйста, не начинай сейчас». Он дергается, и я понимаю, что нанесла прямой удар. И я жду. И жду. В конце концов, его плечи опускаются, и он вздыхает. «Чтобы уничтожить стадион, я просто нахожу края, где воздух встречается с деревом или бетоном, и разделяю молекулы. Но человек или существо — это множество движущихся частей. Трудно найти все их грани — если только я не проскользну в их разум и не почувствую то, что чувствуют они». Он проводит рукой по волосам и усмехается без доли юмора. «Я никогда не пытался объяснить это раньше. Но это похоже на то, как если бы вы всегда знали, где находится ваша рука, не имея возможности иногда ее увидеть, верно? Так что я делаю то же самое. Я проникаю в их сознание и нахожу их самоощущение, их знание о том, где они находятся… а потом я разрываю их на части». Я задыхаюсь. О Боже, это намного хуже, чем я могла себе представить. «Ты будешь с ними, когда они умрут, не так ли?». И тогда я задерживаю дыхание, ожидая, что мальчик, которого я люблю, подтвердит, что я попросила его умереть пятью тысячами смертей прошлой ночью. Он шепчет: «Да», и я не могу остановить слезы, текущие по моим щекам. «Черт», — говорит Флинт, и я поднимаю глаза, чтобы увидеть всю банду, стоящую в десяти футах позади Хадсона. И судя по шоку на лицах каждого, они слышали все, что сказал Хадсон. И через мгновение лицо Хадсона расплывается в широкой улыбке. «Эй, ничего страшного. Эти существа утром все равно мало что соображали». Когда, кажется, никому не остается ничего добавить к этому, Хадсон шепчет: «Я оказал им услугу». «Честейн сказал мне, что никто не может умереть в этом пространстве. Время заморожено, а для смерти нужно, чтобы прошло время», — объясняю я. «Эти существа были горгульями, которые не могут умереть, поэтому я думаю, что ты прав, и ты дал им хотя бы какую-то меру покоя, неважно, насколько краткую, Хадсон». Я снова сжимаю его руку, но он отстраняется, чтобы закрыть книгу и сесть. «Я вижу, Честейн готов к еще одному дню тренировок», — говорит Хадсон, фактически закрывая тему. На данный момент. У меня есть все намерения поговорить с ним позже, сказать ему, как мне жаль и как я никогда больше не буду просить его об этом. Мы все делаем выбор и имеем свои судьбы. Не Хадсон должен исправлять столько ошибок, особенно если ни одна из них не была сделана по его вине. И я планирую разъяснить это всем сегодня за ужином — сразу после того, как проведу день так, чтобы мне снова надрали задницу на тренировке. Когда я ухожу, я поворачиваюсь, чтобы улыбнуться Хадсону через плечо, но он не смотрит в мою сторону. Он смотрит на участок стены, где стояла Мойра, и в его взгляде сквозит невыносимая боль, которая заставляет меня попятиться. Но потом он моргает, и оно исчезает, сменившись холодом, который пробирает меня до костей. Хадсон всегда использовал маску безразличия, чтобы скрыть свои эмоции, но это совсем другое. Даже когда он прислоняется к стене и играет в судоку, я все равно вижу его в ленивом движении его пальцев, в юморе, скрывающемся в его прикрытых капюшоном глазах. Но это… это не Хадсон. Это человек, которому так больно, что единственный способ справиться с этим — убедить себя, что он вообще ничего не чувствует. И я понимаю. Понимаю. Когда умерли мои родители, я бы сделала все, чтобы перестать чувствовать эту боль. Но дело в том, что без этой боли почти невозможно исцелиться. Потому что единственный путь — это пройти через нее. Сложность заключается в том, чтобы понять, как исцелиться, когда сломанная вещь — это вы или, что еще хуже, ваш товарищ.