Court/Суд

Мы с Хадсоном решили вернуться в нашу комнату, чтобы собрать вещи, пока все остальные идут на обед. Я вскользь упомянула, что, возможно, захочу немного вздремнуть, и Хадсон, будучи Хадсоном, захотел убедиться, что я это сделаю. Но у нас есть около двух часов до послеобеденных тренировок, и я хочу использовать это время, чтобы попытаться связаться со своим парнем, потому что что-то не так. Пока я пытаюсь найти способ заставить его заговорить со мной, он ходит по комнате, хватает лишнюю футболку и запихивает ее в рюкзак. Я могу сказать по его резким движениям, по тому, как он избегает зрительного контакта и по тому, как он держит челюсть, что он одновременно хочет быть рядом со мной и не хочет. У него идет какая-то внутренняя борьба, и, боюсь, я знаю, в чем она заключается. Хадсон - моя пара. Ему нужно быть рядом со мной, он хочет быть рядом со мной, так же как и я хочу, чтобы он был рядом со мной. Но в то же время он знает, что не может спрятаться от меня, и сейчас с ужасом ждет, что я попытаюсь заставить его открыться. Он боится, что я пробьюсь сквозь его стены до того, как застынет раствор, который он так тщательно укладывал, оставив его уязвимым перед армией скелетов сегодня вечером. Поэтому я не делаю этого. В конце концов, есть не один способ попасть на другую сторону стены. Даже такой высокой и прочной, какую сейчас возводит Хадсон. Наклонившись, чтобы взять свою майку, я даже не смотрю на него, когда спрашиваю: "Как ты думаешь, Иззи действительно тысяча лет?". Хадсон полностью перестает двигаться, и когда я смотрю на него краем глаза, то вижу, что он стоит неподвижно, а его рука замирает в воздухе в попытке достать пару сохнущих носков. Хорошо. Я удивила его. Это длится всего секунду, прежде чем он хватает носки, но этого достаточно, чтобы я поняла, что нахожусь на правильном пути. "У нее нет причин лгать", - отвечает он через мгновение. "И все же, неужели вампиры действительно стареют так медленно?" Я опускаюсь на край кровати и делаю вид, что поглощена складыванием рубашки. "Ты и через тысячу лет будешь выглядеть так же молодо?" Это не то, о чем я когда-либо задумывалась, но тогда мне и не приходилось. Теперь я могу думать только о том, что он будет выглядеть на девятнадцать веков. "О Боже, что, если через сто лет я буду морщинистым беспорядком, а ты все еще будешь выглядеть достаточно хорошо, чтобы есть?" простонала я, и мне даже не пришлось изображать тревогу. Это ужасная, ужасная мысль. Хадсон бросает на меня взгляд "ты серьезно? "Во-первых, если у тебя когда-нибудь появятся морщины, они будут для меня так же прекрасны, как твои кудри". Он качает головой и садится на кровать рядом со мной. "Во-вторых, рожденные вампиры так же подвержены признакам старения, как и любой другой вид, хотя и гораздо медленнее". Это хороший ответ, и мне, наверное, следовало бы немного взвизгнуть. Но меня слишком отвлекает тепло его бедра. Он сидит так близко ко мне, и все же мы не касаемся друг друга - еще один признак того, что он беспокоится, что я попытаюсь пробиться сквозь его защиту. Я так хочу прикоснуться к нему, но я играю в долгую игру. Поэтому вместо того, чтобы поддаться зуду в пальцах и потянуться к нему, я откидываю задницу назад, чтобы положить голову на подушку. "Тогда как же она может быть тысячелетней и выглядеть на шестнадцать?" спрашиваю я. Хадсон потирает рукой щетину на челюсти, прежде чем ответить: "Если прикинуть, я бы сказал, что наш дерьмовый отец держал ее запертой в кровавом склепе большую часть ее жизни". Я задыхаюсь, приходя в ужас от самой мысли о том, что какой-то бедный ребенок был заперт в склепе на, должно быть, вечность - даже если этот ребенок - Айседора. "Но... но вы же сказали, что эликсир со временем перестает действовать?" Он передвигается по кровати, пока не ложится рядом со мной. Я начинаю думать, что делаю успехи, пока он не скрещивает руки на груди, стараясь, чтобы между нами даже сейчас оставалось не меньше фута. "Есть истории о том, как вампиров держали под землей сотни лет, на самом деле". Его голос задумчив, глаза устремлены вдаль. "Это правда, что эликсир перестает действовать, чем чаще ты его используешь, но если бы он вообще не пробудил ее, я думаю, теоретически она бы просто оставалась в стазисе. Мы не стареем в стазисе". Это все еще звучит ужасно, но в этом-то и смысл, не так ли? Моего бедного приятеля пытали практически всю его жизнь. "Как назывался весь этот процесс?" Я уговариваю его продолжать. "Спуск?" "Спуск", - поправляет он. "Когда нам исполняется пять лет, устраивается большой праздник. Это когда мы достигаем возраста спуска. Я до сих пор помню праздник, который устроил для меня отец. В то время я не мог представить себе большего праздника нигде и никогда". Его дыхание теперь ровное, спокойное. У меня миллион вопросов, но я не задаю их. Я знаю, что здесь есть какая-то история, и я думаю, что Хадсон хочет мне ее рассказать. Я просто должна быть терпеливой и позволить ему найти свой собственный путь к ней. "Отец велел поварам зарезать пятьдесят свиней для праздника и испечь около тысячи разных пирогов. В замке было столько народу, что он был переполнен, и все они были одеты в свои лучшие платья и жилеты. В какой-то момент я забрался на самую высокую башню, чтобы посчитать количество прибывших карет". Он смеется. "Конечно, на самом деле я считал количество подарков, которые я получу в тот день, ведь каждый гость принес по подарку". Я улыбаюсь, пытаясь представить Хадсона маленьким ребенком - невинным и, возможно, даже счастливым. "Ты и тогда носил волосы с помпадуром?" поддразниваю я. Он фыркает от смеха. "Вряд ли. Я знаю, что это шокирует, но в ранние годы я был трудным". "Так шокирующе", - соглашаюсь я. Он тянется вверх и бездумно перебирает несколько локонов, лежащих у него на лбу. Я даже не думаю, что он осознает, что делает. "Тогда мои волосы всегда были длинными и дикими". "Серьезно?" Я переворачиваюсь на бок и кладу голову на руку, ухмыляясь ему. "Если ты скрывал от меня портрет, на котором ты выглядишь как молодой Джейсон Момоа, я никогда тебя не прощу". Он улыбается, когда поворачивается ко мне лицом. "Это когда ты просишь меня принять участие в извращенных ролевых играх? Предупреждаю, из меня получится ужасный Аквамен". При мысли о его длинном, худощавом теле в гидрокостюме Аквамена мне хочется не согласиться. "Позже. Определенно позже", - поддразниваю я. "Так когда тебе было пять? В 1800-х годах?" Я знаю, что и он, и Джексон иногда упоминали, что им сотни лет, но я никогда не думала, что им больше восемнадцати или девятнадцати. По крайней мере, пока я не начинала считать в уме... "Боже мой, я что, твоя семитысячная девушка?". "Скорее, восьмитысячная", - говорит он, а потом закатывает глаза, когда я вскрикиваю. "Серьезно, женщина, это же новая девушка каждые десять дней. У кого есть на это время?" "О, я уверена, что ты найдешь время", - отвечаю я архаично. Но он только качает головой, а потом протягивает руку, чтобы провести пальцем по моей щеке. Ощущение его кожи на моей вызывает мелкую дрожь по позвоночнику, отчасти потому, что мне нравится то, что он чувствует, а отчасти потому, что он нарушил самонавязанную дистанцию, которую он держал между нами. "Кроме того, - добавляет он, - ты забываешь, что большую часть своей жизни я провел в стазисе. Хотя, признаюсь, я чувствую, как пролетело это время". "Что это значит?" спрашиваю я, потому что что-то подсказывает мне, что я должна знать. Но тут он опускает руку, поворачивается на бок и смотрит в потолок, и мне хочется пнуть себя за то, что завела его слишком далеко. Молчание делает воздух вокруг нас неподвижным и холодным, прежде чем он наконец отвечает: "Как ты отмечаешь проходящее время в своей жизни? Ты помнишь первый день, когда вышло это, или этот фильм был большим, или люди носили этот стиль одежды, верно?". Я киваю. "Так вот, со мной то же самое. Возможно, я переживаю эти времена только один день в месяц, но я помню, как ездил в карете на рынок. Я помню, как увидел свой первый автомобиль и свой первый компьютер. Я помню всевозможные изобретения и тенденции". Он говорит это так непринужденно, как будто прожить все это - сущий пустяк. Или, что еще хуже, как будто просыпаться каждый месяц и понимать, что все остальные продолжают жить своей жизнью, а его жизнь застряла, - это совершенно нормальное явление. Как будто это нормально, что он был всего лишь мальчиком, которого засунули обратно в темную коробку, пока не пришло время показать ему следующее, что он упустит. Мое сердце разрывается на части при этой мысли, боль от того, что он, должно быть, пережил, выжимает дыхание из моих легких. Я хочу протянуть руку и подхватить его на руки, хочу обнять его и пообещать, что с ним больше никогда не случится ничего плохого. Но я не могу этого обещать, особенно сейчас. И он все равно не позволит мне этого, учитывая, что сейчас я не могу даже прикоснуться к нему. Если я буду давить слишком сильно, я знаю, что он перестанет говорить. Поэтому вместо этого я меняю тему. "Я все еще пытаюсь понять Айседору - или лучше сказать Иззи? Кажется, ей нравится, когда Честейн называет ее так". "Ты тоже это заметила, да?" - спрашивает он. "Трудно не заметить, как она буквально расцветает под его вниманием", - говорю я, но осуждения нет. Если бы меня воспитывал Сайрус, я могу только представить, какие бы у меня были проблемы с отцом". "Так ты думаешь, Сайрус просто держал ее в стазисе все это время?" Хадсон снова перевернулся на спину. "Нет." Он делает паузу. "Она сказала, что он продолжал будить ее, но также..." "Да?" спрашиваю я и задерживаю дыхание. Хадсон чего-то не хочет мне говорить, но я готова терпеливо ждать, пока он это сделает - даже если это убьет меня. Через минуту он испустил долгий вздох. "У нее две способности", - говорит он, как будто это все объясняет. "Две очень сильные способности. Она - Сифон Души, и она может рематериализовать все, что я дезинтегрирую". "Какое отношение ее две способности имеют к тому, что Сайрус разбудил ее?" спрашиваю я. Мягко, так мягко, что я не уверена, что слышу слова, он шепчет: "Потому что это то, что он сделал со мной".