Court/Суд

Я не могу двигаться. Я не могу думать. Я даже не уверена, что делаю вдох. Я знала из разговора в склепе, что Сайрус будил Хадсона чаще, чем Джексона, но я не знала, что причина в том, чтобы дать ему больше способностей. Это кажется дерьмовым поступком по отношению к своему ребенку, но Сайрус не совсем любящий отец. И все же, что-то не сходится... "Если эликсир перестает действовать через некоторое время, то как тогда пробуждение тебя чаще может дать тебе больше способностей?" спрашиваю я. "Не весь эликсир перестает действовать", - говорит он. "Только половина сонного зелья". Верно. Я помню, как он говорил это раньше, но только сейчас это начинает иметь ужасный, ужасный смысл. "А вторая половина эликсира дает тебе способности?" "Да." Его голос снова стал прерывистым, что говорит мне о том, что какой бы ужасной я ни считала его раннюю жизнь, на самом деле она была намного хуже. Я так хочу обнять его, но если я это сделаю, то никогда не докопаюсь до сути происходящего. Это будет пластырь, а не лекарство, а это последнее, чего я сейчас хочу. Поэтому я сглатываю свое возмущение и боль и спрашиваю: "Если у Иззи две способности, значит, ей дали больше эликсира, чем Джексону. В какой-то момент часть сонного зелья перестала действовать, но ей тысяча лет..." Мой разум мечется, пытаясь понять, что именно это значит. "И она не старела больше шестнадцати лет, значит, большую часть этого времени она находилась в стазисе..." Я прерываю разговор, меня охватывает ужас, что самая ужасная, самая ужасная, самая ужасная вещь в мире, которая была сделана с Хадсоном, была сделана с Иззи еще дольше. Неудивительно, что она так испорчена. Это не значит, что я готова простить ее за убийство Лиама или за высасывание магии из других студентов, но, думаю, я начинаю немного сочувствовать дьяволу. Какое-то время я ничего не говорю, и он тоже. Вместо этого мы лежим, слушаем дыхание друг друга, обдумывая, что все это может означать. "Как ты думаешь, у Иззи может быть больше двух способностей?" наконец спрашиваю я. "Я имею в виду, если больше эликсира равно больше способностей, а ее держали в Снисхождении тысячу лет..." "Возможно. Это, конечно, объясняет ее способность поглощать души", - отвечает он. "Как?" спрашиваю я, не понимая, как длительное пребывание в стазисе может быть связано со способностью красть души. Но затем Хадсон тяжело сглатывает, и я понимаю, что бы это ни было, какую бы связь он ни увидел - мне это не понравится. "Я начал сходить с ума там". Он произносит эти слова шепотом, словно это его величайший позор, и это снова и снова разбивает мне сердце. "А кто бы не стал?" шепчу я в ответ, боясь нарушить этот непрочный момент. "Хадсон, шокирует тот факт, что тебе удалось выкарабкаться и остаться таким сильным, добрым и блестящим, а не то, что ты чуть не сошел с ума". Он качает головой, словно не верит или не может поверить мне. "Все было не так". "Все было именно так", - парирую я и пытаюсь выкинуть из головы картину Хадсона, зажатого под тысячей фунтов камня. Не получается. Картина моего парня, страдающего в темноте, будет со мной каждый день - каждую секунду - пока я не умру. Он пожимает плечами. "В любом случае... я сделал это сам". "Что сделал?" "Наделил себя второй силой". Он прочищает горло, выдыхает длинный вдох. "Я не хотел этого. Я не пытался стать более могущественным. Я просто..." Его голос срывается, поэтому он снова прочищает горло. Проводит рукой по волосам. Смотрит прямо в потолок, не моргая. "Я просто хотел больше не быть там. Я хотел быть кем угодно и где угодно, только не в этой могиле, где каждый час казался вечностью". Он немного полузадушенно смеется. "И я сделал это. Однажды я просто распался. Быть пылью, быть ничем, было намного лучше, чем быть животным в клетке моего отца". Боже мой. Слезы наворачиваются на глаза, но я сдерживаю их. Сейчас не время для них, хотя я рыдаю до глубины души. "Ты просто..." "Исчез", - говорит он мне, щелкая пальцами. Мгновенно книга на прикроватной тумбочке превращается в пыль. "На несколько минут, потом на несколько часов и, в конце концов, на несколько дней. Я просто перестал существовать. Это был самый большой покой, который я когда-либо знал. Но каким-то образом я всегда возвращался обратно. В первый раз, когда я вернулся, я проплакал несколько часов". Я сжимаю зубы и кулаки, сжимаю губы так плотно, как только могу. И все равно рыдания прорываются сквозь жесткий контроль, который я держу над собой. Но как я могу не рыдать? Маленький мальчик Хадсон плакал, потому что не мог оставаться пылью. Хадсон отступает назад, встревоженный. "Грейс, это..." "Не смей говорить мне, что все в порядке", - шепчу я, и теперь слезы текут быстро и яростно. "Мучить ребенка - это не нормально. Оставить тебя сходить с ума - это не нормально. Заставлять тебя желать смерти..." Мой голос срывается. "Это не нормально. Это никогда не будет нормально. Это никогда не будет..." Я прерываюсь, когда в моей голове проносится миллион разных мыслей, и все они направлены на то, чтобы уничтожить Сайруса, просто стереть его с лица земли. Вот только смерть слишком хороша для него. Все для него слишком хорошо, кроме, может быть, заточения во тьме на тысячу лет. Он сделал это со своим сыном - своим сыном - потому что хотел, чтобы он стал оружием. Нет, не только с сыном. Он сделал это и со своей дочерью, и гораздо, гораздо дольше. Впервые я понимаю, почему Делайла отправила Джексона к Кровопускательнице. "Пожалуйста, не плачь". Хадсон выглядит запаниковавшим, снова переворачивается на бок, чтобы встретиться со мной взглядом. "Я сказал тебе это не для того, чтобы причинить тебе боль..." "Сделать мне больно? Ты не делаешь мне больно, Хадсон", - говорю я. "Ты даешь мне решимость, которая мне нужна, чтобы сделать все, чтобы заставить этого ублюдка заплатить". На секунду он замолкает, словно не может осознать, что я говорю. Как будто он настолько отрешен от того, что с ним произошло, что не может понять, почему тот, кто его любит, может разгневаться от его имени. С другой стороны, может быть, никто и никогда не был таким. "Я не хочу, чтобы ты плакала о том, что случилось давным-давно..." "Тринадцать лет", - говорю я, смахивая слезы со щек предплечьем. "Что?" "Это перестало происходить тринадцать лет назад, верно? Ты был похоронен, то и дело, с тех пор, как тебе было пять лет, и до тринадцати лет назад. Это на протяжении всей моей чертовой жизни, так что не надо мне тут нести чушь про то, что это случилось давным-давно". Он выглядит потрясенным, но затем он смеется впервые с тех пор, как пришла Армия Скелетов, и тяжесть, лежащая на моих плечах, уменьшается совсем чуть-чуть, достаточно для того, чтобы я смогла хотя бы контролировать свои слезы. "Вот она, моя Грейс, надирает мне задницу, даже когда плачет по мне". "Мило." Я закатываю глаза, затем сосредотачиваюсь на том, что он мне еще не сказал. "Так ты перешел от дезинтеграции себя к дезинтеграции других вещей?" "Да. И я обнаружил, что когда я дезинтегрировал другие вещи, это было не так, как когда я делал это с собой. Они исчезали". "Как гробница? Пожалуйста, скажи мне, что ты дезинтегрировал эту чертову гробницу, так что ты больше не был в ней заперт". "Я, черт возьми, пытался". Он усмехается, и на этот раз усмешка почти достигает его глаз. "Эта чертова штука не дезинтегрировалась. Что-нибудь еще я мог бы уничтожить. Но не это. Я до сих пор не знаю, почему". "Потому что твой отец - гребаный монстр, который, вероятно, наложил на нее заклятие, как только понял, на что ты способен", - говорю я. "Придурок". "Где ты была двести лет назад?" - поддразнивает он. "Поверь мне, я задаю себе тот же вопрос", - отвечаю я, только я не шучу. Как, черт возьми, Делайла могла позволить своему мужу так поступить с ее сыном? Как мог кто-то в Суде позволить ему сделать такую ужасную вещь с ребенком? Это поражает воображение. Он смеется, но когда я не смеюсь вместе с ним, его лицо становится серьезным. "Ты ведь знаешь, что я в порядке?" "Во-первых, ты лучше, чем в порядке", - говорю я ему. "Во-вторых, ты оказался лучше, чем кто-либо вправе ожидать. И в-третьих, ни одна из этих вещей не заставляет меня меньше хотеть уничтожить твоего отца". Он поднимает бровь. "Если честно, ты уже давно хочешь его уничтожить". "Да, но это ничто по сравнению с тем, что я чувствую к этому придурку сейчас". Одна мысль о встрече с ним, о передаче ему Камня Бога, чтобы он мог продолжать работать над своим отвратительным, морально несостоятельным планом, заставляет меня видеть все оттенки красного. "Вы когда-нибудь задумывались, какой была бы ваша жизнь, если бы вы не оказались в центре этой неразберихи?" неожиданно спрашивает Хадсон. "Что ты имеешь в виду?" "Если бы твоих родителей не убили. Если бы ты закончила среднюю школу в Сан-Диего. Если бы ты отправилась в колледж в августе, а не пыталась выяснить, как освободить свой народ, чтобы взойти на трон горгулий. Знаешь, все обычные вещи, которые ты оставила позади, когда поступила в Академию Кэтмир". "Вообще-то, нет", - отвечаю я, вставая, чтобы пойти в ванную и побрызгать водой на залитое слезами лицо. "Серьезно?" - спрашивает он, прислонившись к дверному косяку ванной. "Ты никогда не задумывалась?" "Я не позволяю себе думать об этом". Я хватаю кусок льна, который выполняет функцию полотенца, и вытираю лицо. "Потому что это больно?" - спрашивает он, внимательно наблюдая за мной. Часть меня хочет сказать ему, чтобы он оставил это в покое, что я явно не хочу говорить об этом. Но учитывая то, через что я только что заставила его пройти, кажется справедливым, что я тоже отвечу на несколько его вопросов. "Потому что я злюсь, и я очень стараюсь не злиться". "На меня?" - спрашивает он. "С чего бы мне злиться на тебя?". Я не могу сдержать шок в своем голосе. Он пожимает плечами. "Потому что если бы Лия не вернула меня..." Что? Он серьезно думает, что я представляю мир лучше без Хадсона Веги? Что заставляет меня задуматься о другом. "Ты когда-нибудь действительно был мертв?" Он выглядит удивленным этим вопросом, но я уже вижу правду в его глазах. "Ты не был, не так ли?" спрашиваю я. "Ты просто дезинтегрировал себя". "Это было так, или убить Джексона, и я ни за что не собирался этого делать. Он мой младший брат. Мои самые счастливые детские воспоминания - это когда ему разрешали играть со мной в тот единственный день месяца, когда меня будили. Ну, пока он не достиг своей собственной Эры Спуска". Я дал этому образу впитаться, прежде чем спросить: "Так куда же ты отправился на это время? Что вы делали?" "Честно говоря, это было так же, как те моменты в гробнице. Было спокойно. Никакой боли. Никаких забот. Просто ничего на тот короткий момент времени". "Короткий?" спрашиваю я. "Ты был мертв целый год". "Это не было похоже на это. Но в разных измерениях время течет по-разному". Когда я выгляжу озадаченным, он смотрит на улицу. "Как здесь. В первый раз, когда ты пришла в Замороженный Двор, ты сказала, что тебе показалось, будто ты была здесь тридцать минут, но там, в Кэтмире, это было всего несколько минут. Мы здесь уже три дня, но там, в Дворе вампиров, наверняка не три дня. Так что кто знает, как долго это длилось для меня? Я просто знаю, что это не казалось долгим". Его голос спокоен, когда он говорит о разной природе времени, но есть что-то глубокое в его глазах, что заставляет меня думать, что в этой истории больше, чем он хочет сказать. И тогда в моей голове появляется нечто шокирующее, настолько шокирующее, что сначала я даже не могу осознать это. Но теперь, когда оно там, я должна знать. Я должна спросить. "Хадсон". Он смотрит на меня, подняв брови, и я пытаюсь сглотнуть, но за время, прошедшее от одного вдоха до другого, мой рот превратился в Сахару. "Те четыре месяца, когда мы были заморожены вместе... это действительно было четыре месяца? Или это было дольше?" На протяжении, кажется, целой вечности, он не отвечает. Он просто держит мой взгляд, и вдруг я вижу тысячи дней переживаний в его глазах. Боже мой. "Хадсон..." "Это не имеет значения", - отвечает он, поворачивается и уходит, унося с собой огромный кусок моего сердца.