Court/Суд

Сначала ничего не происходит. Стены не двигаются. Свет не загорается. Зверь не поднимается на ноги. Ничего. Мы не завершили раунд, и я предполагаю, что это означает, что мы не получим эликсир. В то же время, мы не мертвы. И что это значит? Мы заперты здесь навсегда? Чудовище снова попытается нас убить? Что-то еще убьет нас? Что? Неизвестность — самое страшное, и нервы ползают у меня в животе, пока мы ждем долгие, безмолвные секунды, что будет дальше. «Разве чашка не должна появиться снова?» спрашивает Иден. «Мы не допили», — говорю я ей. «Я знаю, но…» говорит Мэйси. «Мы сделали все это зря? Рафаэль и Байрон погибли зря?» Я хочу сказать ей «нет», но не могу. По крайней мере, пока мы не выясним, что будет дальше. Иден тоже выглядит потрясенной — да мы все потрясены, я уверена, — но она все равно подходит к моей кузине и обнимает ее. «Может, нам попробовать выбраться?» спрашивает Флинт. Он стоит рядом с Джексоном и выглядит более неуверенным, чем я когда-либо видела его. Как будто он не знает, что делать с пустоглазым, разбитым, молчаливым человеком, стоящим рядом с ним. И я понимаю. Я уже видела Джексона сломленным. Я видела его молчаливым, обиженным и одиноким. Но я никогда не видела его таким. Таким разбитым, таким опустошенным, таким потерянным. Это напоминает мне о том, что я чувствовала, когда впервые приехала в Кэтмир, и я хочу только одного — заключить этого разбитого, сломленного мальчика в свои объятия и сказать ему, что все будет хорошо. Я смотрю на Хадсона и понимаю, что он чувствует то же самое. Он находится с другой стороны Джексона, его рука обхватывает плечи младшего брата, и я понимаю, что, как и раньше, он — единственное, что сейчас удерживает Джексона в вертикальном положении. Уже не в первый раз я благодарна за то, что, несмотря ни на что, они медленно находят путь друг к другу. Внезапно стены начинают вращаться, и я чуть не падаю, но мне удается удержаться на ногах. Пьедестал с чашей снова поднимается, но мы все видим, что он по-прежнему пуст. Затем арена открывается, и я вздыхаю с облегчением. Может, мы и не получили того, за чем пришли, но, по крайней мере, нам разрешили уйти. Толпа на трибунах беснуется. Они, очевидно, не ожидали, что кто-то из нас выйдет отсюда живым. И опять же, в конце концов, я не уверена, что тоже. На мгновение я думаю о Рафаэле и Байроне и о том, что это значит теперь, когда мы должны выйти отсюда, неся их тела. Позади меня Джексон издает звук глубоко в горле, и я знаю, что он чувствует ту же неудачу, что и я. Но прежде чем я успеваю что-то сказать ему, дверь в конце дорожки распахивается, и через нее вбегает Тесс. Она совсем не похожа на ту женщину, которую мы впервые встретили в магазине ирисок. Эта Тесс — сплошной беспорядок. Ее косметика потекла, волосы растрепались, а по лицу текут слезы. Я готовлюсь к какому-нибудь нападению — в конце концов, мы же разбили ее триал, — но она, кажется, даже не замечает нас. Вместо этого она бежит прямо к зверю и обхватывает его за шею. «Мой малыш! Мой милый малыш!» Она всхлипывает, прижавшись лицом к прозрачной шкуре зверя, и я чувствую себя просто ужасно. Кто-то любил это животное, а я чуть не убила его». Пока Тесс держится, зверь начинает дрожать. Все его тело дрожит так сильно, что дрожит и пол арены. А потом он начинает уменьшаться. Его когти втягиваются в лапы, затем лапы тоже начинают уменьшаться. Его мощная морда втягивается внутрь, в морду, а уши почти исчезают. Его полупрозрачная кожа приобретает здоровый блеск, а тело продолжает уменьшаться. Он сжимается, сжимается и сжимается, пока не перестает быть зверем. Это маленький мальчик. Не старше пяти или шести лет, с густыми черными волосами и широкими фиалковыми глазами. И Тесс покрывает его лицо поцелуями. Я задыхаюсь, мой желудок скручивается так сильно, что, кажется, меня может вырвать. Мы не чуть не убили зверя. Мы чуть не убили ребенка. «О Боже», — шепчет Мейси, но это не сказано с благоговением. В ее голосе звучит чувство вины. То же чувство вины рикошетит сейчас в моем теле. Не обращая внимания на наше отвращение, Тесс подхватывает мальчика и прижимает его к себе. «Вот ты где!» — говорит она ему, вращая его вокруг себя, вокруг себя и вокруг себя. «Боже мой, Олвин. Наконец-то ты здесь!» «Мама!» — кричит он в ответ и так же крепко сжимает ее.Тесс зарывается лицом в его шею и вдыхает его, пока остальные смотрят на это. Но как только я решаю, что нам пора уходить, она поворачивается и смотрит на меня с огромной улыбкой на лице. Слезы все еще на ее щеках, но в ней есть внутреннее спокойствие, которого раньше не было. Она просто сияет. «Спасибо», — говорит она, встречаясь взглядом с каждым из наших глаз. «Большое спасибо, что вернули мне моего ребенка. Я ждала его пятнадцать сотен лет». Пятнадцать сотен лет? Я не уверена, что когда-нибудь привыкну к паранормальным срокам жизни. Это звучит так странно, когда кто-то говорит о том, что прожил больше века. «Спасибо, Грейс», — говорит она и на этот раз подходит ко мне, держа мальчика на бедре. «Вы спасли моего сына, и это долг, который я никогда не смогу вернуть». Меня захлестывает чувство вины за радость в ее голосе, за счастье на лице Олвина. Я чуть не убила этого ребенка, а так бы и не узнала. Это ужасная мысль и еще более ужасное чувство. «Все в порядке», — говорит Тесс, и я понимаю, что сказала это вслух. «Ты никогда не смогла бы убить его. Если бы ты вонзила этот шип в его тело, ты бы запустила его бессмертие и полностью восстановила его здоровье. Но поскольку ты проявил милосердие, ты и твои друзья прошли там, где никто еще не проходил. Вы победили в Испытании и заслужили Слезы Элеоса». Она смотрит вниз на мальчика у себя на руках. «И ты освободиле моего сына от проклятия, под которым он жил более тысячелетия, и все из-за меня». «Из-за тебя?» шепчу я. «Однажды, давным-давно, я убила сына бога. Из-за того, что я не проявила к его сыну милосердия, сын был обречен жить как самый ужасный зверь, который когда-либо существовал, проклятый сражаться, убивать и страдать снова и снова. Он мог освободиться только в том случае, если кто-то перестанет думать только о себе, как это никогда не делала я, и действительно увидит за его жестокостью боль и страх внизу. «Ты сделала это, Грейс, и теперь мы оба свободны. Спасибо, спасибо, миллион раз спасибо». Тесс кивает на чашу на пьедестале. «Как и было обещано, здесь твой приз. Используй его с умом». «Что…» начинает спрашивать Давуд, но останавливается, когда они заглядывают в чашу. «В нем лавандовая жидкость». «Но как?» шепчет Мэйси. Тесс мягко улыбается. «Каждая слеза, которую проливала Грейс, предлагая моему сыну милосердие, забирала его бессмертие и помещала его в чашу, позволяя моему мальчику, наконец, сбросить своего зверя и вернуться домой ко мне». «Но это были всего лишь слезы», — говорю я, все еще не уверенная, что мои слезы — это волшебный эликсир, который спасет армию. «Грейс», — говорит она. «Ты думаешь, что слезы — это слабость. Но чувствовать столько за кого-то другого, за своего врага — это настоящая сила». Она протягивает руку и сжимает мою руку. Затем подмигивает. «Конечно, это не значит, что ты не должена преподать Сайрусу заслуженный урок». Тесс снова смотрит на своего сына. Он заснул у нее на руках, его маленькая головка прижалась к ее плечу. Они хорошо смотрятся вместе, и я не могу не думать о своей собственной матери. И что бы я сделала, чтобы иметь возможность обнять ее, хотя бы еще раз. Поскольку я не хочу зацикливаться на этой боли, я снова сосредотачиваюсь на Тесс и Олвине. «Что вы собираетесь делать?» спрашиваю я. «Теперь, когда ты свободен?» Тесс ухмыляется. «Я повешу свои инструменты для изготовления ирисок и возьму своего сына в кругосветное путешествие. Он был заперт на этой арене дольше, чем кому бы то ни было следовало, и я хочу, чтобы он знал, что мир — это широкое и прекрасное место». «Я поставила на тебя все, что у меня было, Грейс, и ты меня не подвела. Так что спасибо тебе еще раз». Ее слова вызвали во мне шок. «Подожди. Ты поставила на меня? Ты сказала мне, что у нас нет шансов». «И когда ты только пришла сюда, у тебя его не было. Но люди меняются, и ты определенно изменилась. Ты очень выросла с того дня, когда я впервые тебя встретила, и тебе предстоит еще больше расти. Но разве не для этого нужна жизнь?». Она снова смотрит вниз на своего сына. «Больше всего на свете я хочу подарить Олвину именно это». Затем она протягивает свободную руку и пожимает мою. «До свидания, Грейс. Нам нужно успеть на самолет, но я желаю тебе и твоим друзьям силы, мудрости и милосердия в предстоящей битве. Да пребудут с вами боги». Ее телефон зазвонил, и она усмехнулась. «Это моя поездка. Счастливой жизни — и держитесь подальше от ирисок. Она гниет гораздо больше, чем твои зубы». И с этими словами она перекидывает свои длинные черные волосы через плечо и уносит сына с арены. «Вот он», — взволнованно говорит Мэйси, поднимая чашу и поднося ее ко мне. «Это эликсир. Мы сделали это. Теперь ты можешь спасти армию». Мой желудок опускается, и я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Хадсона. Он все еще поддерживает Джексона, но смотрит прямо на меня. И дарит мне свой запатентованный кивок, что у тебя все получится.Я не знаю, прав ли он. Я не чувствую, что у меня есть это. Совсем. Я делаю глубокий вдох, беспокойство гложет мой желудок. Сидит на моей груди. Заставляет мои ладони потеть, а все тело дрожать. Потому что единственное, о чем я не позволяла себе думать, о том, что будет, если мы добьемся успеха: что мне придется делать после этого. Но сейчас у нас нет времени для того, чтобы я волновалась. Даже близко нет. Мне нужно выпить эликсир, за который мы так упорно боролись, за который мы так много потеряли. А потом я должена схватить эту чертову зеленую нитку и заставить ее работать. От меня зависит слишком многое, и я не могу подвести. Не в этот раз. Я пытаюсь успокоить свое бьющееся сердце, напоминая себе, что мне не нужно проталкивать свою силу полубога через струны горгулий. Просто эликсир. Я могу это сделать. Верно? Хадсон выглядит так, будто хочет подойти ко мне, но я качаю головой. У него сейчас Джексон. Я могу сделать это. Поэтому я беру чашу, смотрю в глубину лавандовой жидкости на дне потира. И молюсь, чтобы, когда я выпью ее, я не превратилась в чудовище с полупрозрачной кожей, костлявыми когтями и желанием убивать. Я знаю, Хадсон говорит, что он в этих брачных узах навсегда, но я не уверена, что его устроит угроза наложения порчи каждый раз, когда он ко мне прикасается. Но я достаточно долго тянула время. Чем дольше я стою здесь и смотрю на эту чашку, тем больше причин я собираюсь придумать, почему я не должна ее пить. Именно эта мысль, как никакая другая, заставляет меня опрокинуть чашку и выпить эликсир одним длинным глотком. Как только это происходит, я опускаю чашку и жду, когда почувствую… что-то. Тепло, холод, электричество, боль, что угодно. Но я не чувствую. По ощущениям это было так же, как пить воду, хотя и немного солонее, так же легко, как дышать воздухом — когда у меня нет приступа тревоги. Должно быть, мое беспокойство отражается на моем лице, потому что внезапно Хадсон спрашивает: «Ты в порядке?», и я понимаю, что все смотрят на меня. Даже Джексон. Думаю, они тоже пытаются понять, что будет дальше. А может, они просто хотят убедиться, что со мной все в порядке. Я улыбаюсь им и киваю, борясь с желанием немного помахать рукой, потому что это кажется просто чрезмерным, чтобы они поняли, как сильно я волнуюсь. И я волнуюсь. Но волнения ничем не помогут, и уж точно никого не спасут. А нам нужно спасти много людей. Кроме того, я — королева горгулий и внучка Бога Хаоса. Самое время начать вести себя соответственно.