The emptiness of your eyes

Отчасти Джисон полностью ошибался в своих суждениях. Хван Хенджин оказался не просто странным, но и невыносимым человеком, присутствие которого раздражало самого Хана до дрожи в костях и нервного скрежета, который издавали его стиснутые зубы. Он болтал без умолку и, казалось, не знал понятия «предостережение» и «безопасность». Но с тем же успехом Джисон не мог не согласиться, что компания даже такого отбитого напарника доставляла ему несравнимое ни с чем удовольствие. И только на первый взгляд Хенджин казался безрассудным: Хан замечал и его повадки при первом постороннем шуме, и то, как щурятся его глаза, когда мимо них на расстоянии нескольких метров пролетали птицы. Джисон готов был поспорить, что хоть он и старается выдать себя за добродушного и непринужденного, но есть в этом Хван Хенджине нечто такое, что точно поможет Хану в ближайшем будущем. Главы межгородских общин не нарушают собственных обещаний, и раз мужчина согласился дать ему в свободное пользование своего лучшего разведчика, то не он ли прямо сейчас осматривается по сторонам, поправляя лямки джисонового рюкзака у себя на спине? – Как часто ты бывал на вылазках? – спрашивает Джисон, убирая ветви деревьев перед собой. – Если ты сомневаешься в моем профессионализме, то прошу оставить едкие замечания при себе, – натянуто отвечает Хван, хотя и сам думает, что ребенок, идущий вместе с ним, на странника совсем не похож, но его одежда, снаряжение и взгляд говорят сами за себя. – Прости, если чем-то задел, – отвечает Хан и с выдержкой продолжает: – Я привык судить людей по внешнему виду и очень часто в путешествиях это играло мне на руку, – Хенджин коротко кивает. – Но я спрашиваю по другой причине. – Тебя интересует что-то конкретное? – уже с интересом вливается в разговор Хван и, остановившись на месте, высматривает вдалеке признаки цивилизации; дорога к Конта-Ариасу только казалась длинной, но если знать, по каким дорогам идти, то к городу они прибудут уже к сегодняшней ночи. – Слышал ли ты что-то о развитии болезни у укушенных озверевшими? – выдает Джисон, и Хенджин медленно поворачивается к нему, наклоняя голову. – В общинах пустоши, которые мне пришлось посещать довольно часто, этими знаниями обладают только на поверхностном уровне, а членов коммуны, у которых в последствии обнаруживались следы укуса, убивали. – Боюсь, что не смогу помочь тебе в этом вопросе на уровне квалифицированного медика, – качает головой старший. – Но если на пальцах: если человек укушен, то превращение происходит только после его смерти, – Хан облегченно выдыхает. – Если укус один, то с ним можно спокойно жить до самой старости, но если их становится все больше, то инкубационный период инфекции ускоряется, и уже на третьем-четвертом укусе начинают проявляться побочные эффекты. – Но это ведь его все равно не убьет, верно? – спрашивает Джисон. – Нет, – подтверждает Хван. – Становление озверевших начинается только после окончательной смерти мозга. Но если укусов много, то велика вероятность сойти с ума или, более того, покончить жизнь самоубийством, чтобы облегчить страдания, – Хенджин вздыхает. – Именно так погибли мои родители: они полностью отдавали себя работе на благо общины, но происходящее с ними после заражения вселяло в жителей коммуны непередаваемый ужас: бессонница, повышенная агрессивность, необъяснимые вспышки ярости, в конечном итоге, если ситуацию доводить до самого пика, обычного человека с десятками укусов по всему телу можно принять за озверевшего и даже случайно убить. – И все это ты узнал только по наблюдениям? – Разведчики не умирают от старости, – жестче обычного отвечает Хван. – Возможно, обычным людям, не состоящих в общинах, это и неизвестно, но девяносто процентов таких, как я, заканчивают жизнь с петлей на шее из-за поразившей их тело инфекции, – парень глубоко вдыхает. – И у каждого разведчика, который так или иначе принадлежит коммуне, находящейся вблизи городов, имеется как минимум один укус. Этим мы и отличаемся от городских: они боятся подставлять собственные задницы, рискуя жизнями гражданских, – Хенджин молчит, прежде чем продолжить: – Не скрывай своих ран. Так или иначе они говорят о твоем опыте и станут незаменимой картой пропуска в любом месте. – Разве люди не боятся зараженных? – лицо Джисона выглядит расстроенным. – Люди боятся тех, кто их ненавидит, – пожимает плечами Хван. – Мы, – он обводит голень, будто через слои одежды показывая месторасположение укуса. – Ничем от них не отличаемся. И, выбирая между «здоровым» и «больным», непременно отдадут преимущество тому, кто более практичен на поле боя и изо всех сил постарается больше не наткнуться на чужие зубы, сохраняя хладнокровие и ясность ума. Ближе к вечеру, когда основной путь к Конта-Ариасу был преодолен, Джисон и Хенджин сидели около костра на небольшой поляне на окраине леса. Это место было окружено несломленной природой и пропитано духотой, но это не мешало погрузиться в атмосферу опасности и накаленности. Любой шорох воспринимался как попытка убийства, а вскрик птиц – приближением толпы. Открытая местность давала озверевшим преимущество, но вовремя обнаружить их присутствие не составляло труда. – Ты бывал там? – спрашивает Хан и, видя озадаченность на лице старшего, продолжает: – В Конта-Ариасе. – Не так часто как на западных землях, но иногда выпадал случай наведаться к излюбленным соседям, – усмехается Хван. – Про этот мегаполис я слышал легенды, – вздыхает Джисон. – В мелких городах, которые мне приходилось посещать, городские общины практически ничем не отличались от межгородских или общин пустошей. – Этому есть ряд определенных причин, – пожимает плечами Хенджин, продолжая усердно выводить узоры охотничьим ножом на сухой земле. – Конта-Ариас славится не только размерами, но и предельной обученностью собственных «солдат». В этом городе не одна коммуна, их сотни. Есть крупные, такие как Потенция или Хэйдшип, – младший кивает: ему посчастливилось о них услышать. – Более сговорчивыми и лояльными будут Фертия и Либерта, а если ты ищешь защиты, то сможешь воспользоваться услугами Мортема. – Мортем? – «Смерть» с латинского, – кивает старший. – Существует еще ряд многообещающих коммун, но перечислять их все, сам понимаешь, – тянет Хван. – Если подвернется случай, то ты сам сможешь натолкнуться на представителя одной из таких. В последнее время общины разворачивают свою деятельность далеко за пределами Конта-Ариаса. Только не наткнись на людей Хэйдшипа, – предупреждает его Хенджин. – Они славятся своей организованностью, но не дружелюбием. Вход в их коммуну давно закрыт. Ты сможешь опознать их по координированным группам в два-три человека и татуировкам на внешней стороне ладони в виде сплошной закрашенной полосы. – Что насчет озверевших? – На Севере, несмотря на удобное расположение Конта-Ариаса, встретить колониальных – большая редкость, но это не означает, что их нет вовсе, – отвечает старший. – Из-за того, что в городе огромное скопление «территориальных» тварей, чужаки не спешат влезать на принадлежащие им места, – Хван хлопает в ладоши. – В Конта-Ариасе сосредоточено огромное количество не только одиночных озверевших, но и орд, сносящих все на своем пути. А сейчас возвратимся к делам насущным: пора идти, скоро проснутся ночные. Ночные озверевшие имели уязвимость исключительно к солнечным лучам, но взамен на плохое врожденное зрение отличались остротой слуха и скоростью передвижения. Обычно, ночных можно было встретить на открытой местности, когда те кочевали из одного убежища в другое, и зачастую эти особи разбредались по одному, поэтому даже для одного путника высокой опасности на пустой территории не представляли. Бывали случаи, когда ночные озверевшие оказывались в замкнутом пространстве с людьми, но в большинстве такие встречи заканчивались плачевно за счет маневренности и скоординированности этих монстров. – Сколько у нас времени? – Около часа до наступления темноты, – кидает Хенджин и продолжает: – Не пойми меня неправильно, но советую держаться ближе ко мне, – парень говорит так, словно оскорбить чужие чувства – это наиболее ужасная вещь, которая может с ним произойти. – Я понимаю, что ты странник, но раз уж я твой проводник, то позволь доставить тебя в Конта-Ариас живым. – Не переживай по этому поводу, – улыбается Джисон. – Многие из нас – самовлюбленные придурки, которые действуют эгоистично на благо собственных интересов, но я, фактически, заплатил за твое присутствие, поэтому не смею вмешиваться, – Хван хмурит брови, с минуту о чем-то раздумывая. – То есть, ты не будешь ничего делать только потому, что являешься моим непосредственным нанимателем? – спрашивает старший, удивленным взглядом смотря на Хана. – Безусловно! – Ты еще хуже, чем те, кто посещал нас до тебя, – тянет Хенджин, кривя лицо, и поднимается с места, подхватывая лежащий на земле рюкзак. – Не пойми и ты неправильно, – продолжает, казалось бы, законченный разговор Джисон. – Я – странник, но в первую очередь – человек, который также подвержен болезням, ранам и, что наиболее печально, смерти, – он отряхивает местами рваные военные штаны. – И именно поэтому я не пытаюсь казаться лучше других, самоотверженнее своих предшественников или смелее вас – разведчиков, – Хван смотрит в его спокойные глаза и понимает, что младший говорит правду. – Мое дело – выжить, даже если за сохранность своей жизни мне придется заплатить деньгами или, в нашем случае, информацией. Мы существуем в мире, где за каждыми отношениями кроются скрытые мотивы и заключенные сделки; в моих же интересах, чтобы каждый осознавал этот факт и действовал исключительно ради того, чтобы реализовать заключенное соглашение, – Хенджин медленно кивает, соглашаясь. – Я свою часть уговора выполнил, с какой стати я должен помогать тебе в выполнении твоей собственной? – А если я буду на грани смерти? – спрашивает старший, заинтересованно наклоняя голову. – Сможешь ли ты называть себя лучшим, если тебя спасет покалеченный странник? – усмехается Джисон, проходя мимо и цепляясь взглядом за сползающую чужую ухмылку. На улице постепенно холодало, и чем дальше Хенджин с Ханом продвигались вглубь леса, тем сильнее обострялось у каждого шестое чувство: запахи становились острее, звуки – громче, а зрение – четче. Чаще всего люди, которые были рождены во время апокалипсиса, обладали рядом преимуществ; неизвестно, было ли это связано с резкой эволюцией озверевших пропорционально тому, как популяция человечества сокращалась, но отрицать очевидное никто не мог: молодое поколение имело равные шансы выжить в схватке с озверевшим один на один, в то время как их родителям приходилось прикладывать для этого максимум усилий. Как сама природа желала спасения, так и остатки цивилизации молили Всевышнего о жизни. Джисон на момент останавливается, осматриваясь по сторонам. Он не раз сталкивался с явлением, когда эволюционировавшие озверевшие оказывались наделенными умственными способностями настолько, чтобы сознательно сохранять тишину и действовать незаметно, и та беззвучная пелена, которая с ног до головы обволакивала их обоих, пугала парня до глубины души, ведь единственное, чего ему не хотелось – это наступать на те же грабли вновь. Хван останавливается чуть позади младшего и осторожно колыхает его плечо, привлекая к себе внимание. – Цель на десять часов, – практически неслышно говорит тот и поворачивает голову в ту сторону, о которой говорил секундою ранее. Хан так же оборачивается, сощурив взгляд, и примерно в метрах двадцати от них замечает слонявшегося по округе озверевшего; они находились недалеко от границы со свободной местностью, поэтому фигура мертвеца выглядела точной и не смывалась в единое целое с ветвями колышущихся деревьев. Хенджин прикладывает пальцы к губам, словно отдавая себе отчет в том, сколько времени понадобится на опознание вида попавшейся особи, и в то же время Джисон ступает на шаг дальше, чтобы иметь возможность рассмотреть возможного противника поближе. Озверевшие, принадлежащие разным территориальным единицам, имели, в первую очередь, отличающуюся друг от друга одежду, но, присмотревшись ближе, Хан понял, что эта тварь несомненно относится к северной местности, куда они направлялись, чтобы к ночи достичь Конта-Ариаса. Из-за разных погодных условий и географического положения, колониальные монстры могли сбегаться к мегаполису, в большинстве случаев, только с Запада и Востока, но не исключением были и те варианты, когда особенно выносливые озверевшие преодолевали далекий путь от самого Юга. Хан на интуитивном уровне понимает, что особь, встретившаяся им на пути, присуща к ряду ночных, поэтому никто из двоих парней не осмеливался заговорить о дальнейшем плане, чтобы не навлечь на себя беду. С другой стороны озверевший был совершенно один, и их шансы одолеть его приравнивались к стопроцентным. Хенджин глубоко вдыхает: чрезмерная концентрация была одной из его въевшихся привычек. Он бегает глазами по ходящей фигуре и быстро оценивает свои собственные шансы. Хван мельком оборачивается на Джисона и, видя горящую решимость в его глазах, будто одобряющую его мысли, он кивает младшему, с максимальной аккуратностью передавая ему рюкзак. Он щурит взгляд, фиксируя движущуюся цель, и со смелостью, характерной для разведчиков его уровня, делает первый уверенный шаг, доставая из небольшого кармашка в кобуре раскладной нож. Озверевшие, подобно живым, умирали от полного уничтожения мозга, поэтому для победы было достаточно одного точеного удара. Хенджин находился ближе, чем в десяти метрах от озверевшего, когда тот на интуитивном уровне обернулся и застыл на месте, томным взглядом увядших глазниц наблюдая за каждым мягким движением парня. Хван замирает на месте: как бы много крови этих монстров не осталось на его руках, он никогда не сможет привыкнуть к их отвратительному виду. От существа (у него никогда не поворачивался язык назвать это «мертвым человеком») практически за версту веяло гнилью и трупным разложением. И, рассматривая попавшегося им озверевшего, Хенджин мог предположить, что бывший владелец тела погиб относительно недавно: в голове ясно просматривался след от удара тупым предметом, и из места, в котором была раздроблена черепная кость, вытекала черная и липкая жидкость. Но общий вид твари больше напоминал человека, долгое время пребывавшего на улице. Рваная одежда местами была заляпана грязью и залита слизью, его шея неестественно выгибалась, а руки, покрывшиеся трупными пятнами, были выгнуты под тупым углом. Его лицо все еще не потеряло четкого очертания, и по внешнему виду Хван смог отличить мужчину средних лет, в меру упитанного, но достаточно высокого, чтобы в предстоящей битве взять верх. Из его высушенных глаз текла омертвевшая кровь, а зубы после смерти покрылись желтизной и необъяснимыми временем скважинами, словно в них роились целые колонии муравьев и личинок мух. Озверевший же, окончательно убедившись в присутствии незнакомца, резко распахивает челюсти, обнажая заточенные под убийства клыки, и с нечеловеческой скоростью в мгновения ока оказывается рядом с Хенджином; тот не теряется от вида взбешенной твари и, схватив одну из его свободных рук, прокручивает тяжелое тело вокруг себя, выворачивая кость в противоположном направлении. Из раны сочится черная жидкость, пропитывающая штаны парня, и Хван, стиснув зубы, в считанные секунды успевает рассмотреть в чужих глазах жажду, прежде чем занести нож над чужой головой и с силой вонзить его в череп. Озверевший безвольной куклой валится на землю, а под ним бездонной лужей растекается черная слизь, вмиг пропитывающая зеленую траву и землю. Хенджин мельком слышит копошение позади себя и, глубоко вздохнув, поворачивается на звук, встречаясь с беспристрастным взглядом Хан Джисона, чье одно присутствие пробуждает в старшем человека, способного на все, кроме проигрыша. Он ухмыляется, стирая кровь с лица, и забирает у Хана рюкзак, который тот любезно кинул ему под ноги. – Первый, но не последний, – говорит Джисон, смотря по направлению к Конта-Ариасу. – Нужно быть осторожными: более опытные озверевшие умеют скрывать свое присутствие. – Как часто? – будто с детским интересом спрашивает Хенджин, закидывая себе на спину чужой, практически неподъемный, багаж. – Как часто ты с ними встречался? Хан смотрит на него снизу вверх из-под отросшей челки. Его глаза не выражают никаких эмоций и чувств, и старший уже было начинает думать, что вопрос, который он задал, был излишне нетактичен. Но Джисон только прикрывает глаза, глубоко вдыхает и выдыхает несколько раз, ощущая внутри бодрящую свежесть, и задирает голову кверху, плотно хватаясь пальцами за рубашку, наивно предполагая, что наткнется на лямки рюкзака. – Каждый день, – выдыхает младший, прикусывая губу. – Они выпрыгивают из темноты, поджидают за стволами деревьев, караулят, мертвенно лежа в зарослях сухой пшеницы, – откровения льются из его рта так, словно от ждал этого вопроса всю свою сознательную жизнь. – Они наделены интеллектом, сродни хищные животные, единственная цель которых – это беспрепятственная нажива. – Один из них… – тянет Хенджин; на самом деле он отчаянно ищет в своей голове причину того, почему так интересуется жизнью совершенно незнакомого странника, но его подсознание кричит о неправильности его собственного выбора. – И укусил тебя? – заканчивает старший, не намереваясь смотреть в чужие остекленевшие глаза. Джисон какое-то время медлит с ответом. – Нет.

***

Весь путь вплоть до самого Конта-Ариаса проходит в неловкой тишине, но оба парня понимают, что если начнут говорить, то непременно не остановятся до самого утра, поэтому предпочитают отложить разговор не только для того, чтобы подумать над произошедшим, но и для того, чтобы не натолкнуться на ночного озверевшего. По дороге им встретилось несколько одиночных заснувших дневных тварей и, во избежание опасности, они были бесшумно убиты. Казалось, что развернувшаяся вокруг них опасность ограждала их от печальных последствий их сотрудничества. Джисон, чье общество на протяжении пяти лет странствий ограничивалось короткими посиделками у костра в первых попавшихся общинах, ощущал не только неловкость, сковавшую все его тело, но и совершенное незнание того, что стоит предпринимать дальше; он не имел ни малейшего понятия того, как стоит общаться с людьми его возраста, и все, чем он руководствовался все это время – это законом безопасного молчания. Хван Хенджин не был идеальным, но Хан определенно замечал отличие этого человека от встреченных им ранее людей: старший, казалось, был более зрелым и прямолинейным, он не был лишен сарказма и принятия ситуации, поэтому даже в кромешной пелене безукоризненного молчания Джисон не чувствовал себя так, будто виноват в этом именно он. Странник на подсознательном уровне улавливал духовную связь с Хенджином так, словно его мысли были идентичны мыслям самого Хана. Но он только мотает головой, глубоко вдыхая, и поднимает глаза, встречаясь взглядом с величественными многоэтажками Конта-Ариаса, путь к которым занял у него практически четверть его собственной жизни. – Я бы сказал, что пришло время попрощаться, – тянет Хван. – Но я не могу просто взять и оставить тебя в самом эпицентре эпидемии без защиты и способов эффективного передвижения по улицам. – Решил подарить мне карту? – язвит Джисон, и в его душе растекается неопределенность, смешанная с безграничной радостью и облегчением. Хенджин выглядит ничуть не лучше того озверевшего, которого он убил несколькими часами ранее, но он все равно натянуто улыбается, демонстративно толкая младшего в плечо, слыша его болезненный стон, и проходит мимо, продолжая подпирать чужой рюкзак свободной рукой. Он все еще уверяет себя в том, что больше в жизни с этим парнем не увидится, но сердце продолжает сжиматься с той крохотной надеждой на то, что их дорога на этом не разойдется. Лицо Хвана становится отрешенным, а его действия дезориентированными. Хан замечает это, но не придает особого значения, продолжая медленно плестись позади, подобно привязанному к машине тросу. Они оба долго не спали, оба держат огромную ношу на собственных плечах и оба могут похвастаться бескрайней печалью, которая на манер опавших листьев плотным слоем оседает в сердце. Они не нуждаются друг в друге, не нуждаются в ком-то определенном, но оба получают несравнимое наслаждение, имея в любой момент возможность свободно заговорить и получить ответ. – Почему ты все еще находишься в той общине? – спрашивает Джисон, понимая, что больше не выдастся настолько удачной возможности поговорить о самом Хенджине. – Ты ни разу не обмолвился о том, что время, проведенное со мной, обременительно для тебя или ты хочешь вернуться обратно, – младший выглядит смущенным и тому есть одна наиболее простая причина: одиночество. – Все те, с кем мне приходилось сотрудничать, постоянно жаловались на то, что приходится слишком много времени проводить со странником. – Стой, – резко обрывает его Хван и продолжает, немногим погодя: – Ты – человек, – он повторяет слова Хана, и из его уст они звучат совершенно иначе. – Для меня не имеет значения то, как много времени ты проводишь на улице, как часто встречаешь на своем пути озверевших и сколько у тебя укусов, понятно? – задает он риторичный вопрос. – Ты здравомыслящая и уникальная личность, которая умеет расставлять приоритеты и действовать, вне зависимости от критичности ситуации, – Хенджин тяжело дышит. – Да, ты странник, но за последние несколько часов я понял, что от других людей вы отличаетесь только наличием блядских мозгов в голове. Поэтому нет, черт тебя дери, я не хочу обратно, – заканчивает старший, и на момент воцаряется могильная тишина. Джисон медлит, прежде чем ответить: – Нам пора. Хенджин тяжело дышит, а его зрачки кажутся Хану в кромешной темноте полностью черными. Но старший только сплевывает скопившуюся слюну и, стиснув зубы, кивает.

***

«Я покинул свою родную общину в возрасте шестнадцати лет. Место, которое казалось мне домом, больше не вселяло в меня ощущения безопасности и комфорта. Я проснулся одним утром с явственным осознанием, что так жить мне больше не хочется. Я стал предателем, и в последствии принял свое наказание, но не с чувством вины, а с гордостью за свой собственный выбор. Отныне и навсегда я – странник.»

– Если ты решишь остаться в Конта-Ариасе, – говорит Джисон стоящему несколько поодаль Хвану. – Или уподобиться мне, – голос содрогается. – Ни одна община не потерпит предательства. Хенджин молчит. Некоторое время назад они вплотную приблизились к границам мегаполиса, и, смотря на небывалой высоты здания, старший чувствовал только безграничное ощущение свободы во вздымающейся груди. Он глубоко вдыхает свежий ночной воздух, мельком осматриваясь по сторонам в знак предосторожности, и в который раз подтягивает ближе переполненный рюкзак. Хван хотел было усмехнуться, но посмотрев в чужое отрешенное лицо, в момент передумал, уверенно пожимая плечами. – Тысячи раз я возвращался обратно, но никогда не чувствовал удовлетворения, – отвечает он и продолжает: – Тысячи раз я повторял себе, что это мой долг и работа до тех пор, пока эти слова не потеряли всякий смысл, – Хенджин мажет взглядом по рекламным побитым вывескам, покрывшимися плесенью, грязью и мхом. – В общинах меня встречали со всеми почестями только потому, что я пришел. Вас же, людей, которые рискуют всем ради своих мечт и целей, только и делают, что провожают надменными взглядами и упреками. – Мы находимся в тех реалиях мира, где забота о себе считается эгоизмом, – тянет Хан, складывая руки на груди и томно всматриваясь в границы Конта-Ариаса; они стояли на небольшом возвышающемся над землей холме, не смея ступить и шага дальше. – Если ты не поддерживаешь общественный порядок в рамках коммуны – тебя считают зачинщиком бунта и немедленно пресекают все твои попытки выбраться из самого настоящего пекла. – Не все общины подобны тем, в которой ты жил раньше, – сделал вывод старший. – Назови хоть одну, которая отличается от миллион своих копий, – предлагает Джисон. Но Хенджин только молчит: он действительно не мог вспомнить и единственного случая, когда член коммуны был доволен распорядком внутри общины. Все, что он считал настоящим, в итоге оказалось полной ложью: все имели скрытые мотивы, но ради безопасности строили счастливые лица и непременно выполняли все поданные поручения. Во время эпидемии всегда безукоризненно работал лишь один закон: доверять можно только себе самому. – Была ли определенная причина того, почему ты покинул свой прежний дом? – спрашивает Хенджин, пытаясь укрыться от собственных гложущих мыслей. Он видел в младшем человека, который никогда не скажет правды, если она способна нанести ему вред. Хван слышал, что странники – это, в первую очередь, люди, которые пекутся о своем положении, каким бы плачевным оно не было. Они действуют согласно своим внутренним убеждениям и в любую минуту могут пожертвовать человеком, оказавшимся в опасности, если его спасение означает подвергнуть себя необдуманному риску. Взгляд Хана выражал бескрайнюю отстраненность и холодность. Хенджин на мгновение подумал, что тому нет дела до его размышлений, его чувств и вопросов, и, вероятно, был прав. Странники – это глубоко печальные люди, сломленные временем и обстоятельствами. У них в голове нет места для чужих проблем и переживаний. – Была, – коротко отвечает Джисон, и они вдвоем двигаются с места в сторону границы Конта-Ариаса. Город выглядел заброшенным, и только некоторые уличные фонари до сих пор испускали теплый желтый свет, блики от которого прыгали по капотам сломанных машин и утопали в пучине непроглядной темноты узких переулков. Издали все ночные озверевшие казались не более, чем мелкими пятнами на белом холсте, но подходя ближе их лики четким образом отпечатывались в мозге впечатлительного Хенджина, но не вызывали никаких эмоций у Хана, который только условно дал указание двигаться дальше и пригнуться ближе к земле, чтобы не привлекать нежелательного внимания. Еще на рассвете они договорились о том, что их совместное путешествие окончится лишь в пределах безопасной территории внутри Конта-Ариаса, ведь Джисону нужно было не только попасть внутрь, но и заручиться картой местности, уделяя особое внимание линиям метро. С недавнего времени подземка стала единственным доступным вариантом передвижения для тех, кто плохо ориентировался в пространстве. Их шаги с каждой секундой становились все тише, а время между вдохом и выдохом – длиннее. Ночные озверевшие были не основной проблемой, когда дело касалось мегаполисов. В густонаселенных районах был неимоверно повышен шанс появления альфы, и если они наткнутся на него, то пиши пропало. Альфы были единственной разновидностью озверевших, которые не имели территориальных особенностей и не принадлежали ни к какому географическому пространству; они появлялись довольно редко, но одним только криком собирали бесчисленные орды монстров, находящихся поблизости, которые в момент меняли свою траекторию движения и двигались по направлению к зову предводителя. Они представляли опасность не только для выживших, но и для самих озверевших. Одной из способностей альфы был интеллект, во множество раз превосходящий иные виды тварей. На современные мерки его можно было сравнить с человеческим; они умны, непредсказуемы и до чертиков расчетливы. – Осторожно, – говорит подошедший Джисон практически бесшумно; он ускоряет шаг и выходит вперед Хвана, условно показывая ладонью в сторону; старший следит за указкой и в последствии натыкается взглядом на небольшую группу разбредающихся озверевших, которые вынюхивали что-то вблизи города, но направлялись в противоположную от него сторону. Фактически, твари двигались к ним. – Ночные. Хенджин кивает. – Мы обязаны перейти равнину, – отвечает старший. – На особенно высоких зданиях имеются пожарные лестницы, и, забравшись на крышу, мы свободно сможем передвигаться по Конта-Ариасу и оставаться вне зоны видимости озверевших. – Это не спасет нас от Хэйдшипа, – делает вывод Хан на основе их предшествующих разговоров и прикусывает губу, продумывая дальнейший план действий. – Контроль территорий ночью непременно усилится. – Мы сейчас находимся в южной части города, – в ответ парирует Хван. – Влияние Хэйдшипа полностью распространяется на Востоке. Нам лишь следует постараться не попасться на глаза постовым дозорным, – Хенджин глубоко дышит, все так же медленно продолжая пробираться вперед сквозь мелкие заросли травы. – И хоть у них не будет веских оснований нас убивать, но они точно захотят задать нам парочку вопросов. – Это станет проблемой, – соглашается младший. Дорога казалась нескончаемой: под ногами то и дело шерстили разного вида препятствия, начиная от незамысловатых человеческих костей и заканчивая существенными углублениями в самой земле, выкопанными наживы ради. С наступлением ночи видимость совершенно не улучшалась даже с учетом наличия фонарей, ведь те больно светили в привыкшие к темноте глаза, на мгновение ослепляя. Но и этой секундой заминки в иной ситуации хватило бы для того, чтобы попрощаться с жизнью. Противный скрежет гниющих зубов раздавался со всех сторон, и чем дольше каждый из них вслушивался в опасную тишину, тем беспокойнее становилось в сердце, заставляя ноги замедлить шаг и начать чаще оглядываться по сторонам. И Джисон, и его спутник были неминуемо подвержены неимоверному риску: счетчик допустимых укусов на их телах мог снизиться в любой момент за счет банальной неосторожности или погрешности во внимательности. Но когда на кону твоя собственная жизнь, то тело начинает двигаться само собой, преодолевая огромные расстояния за считанные минуты, пытаясь интуитивно убежать из небезопасной зоны. Звуки становятся громче любой сирены, а обоняние заостряется до того, что нос спустя время начинает чуять абсолютно все в радиусе нескольких сотен метров. Возможно, именно эти способности и были преимуществом нового поколения, но их обладатели не чувствовали того счастья, которые испытывали их родители. Они боялись. Люди, возрастом до тридцати лет, были замкнуты в ловушке своего сознания, когда ответственность ложится на хрупкие плечи подростков или уже кормильцев семьи, заставляя человека поверить в то, что он кому-то обязан, что он должен защищать свою коммуну от опасности и в любой момент быть готовым пожертвовать ради нее своей жизнью. Они складывали на себя чужие обязательства только потому, что чем-то отличались от других, были лучше и выносливее. Но никто из них не считал это правильным. Никто не видел в своем превосходстве положительных черт. – Вперед, – кидает Хенджин, показывая на одно из стоящих вблизи зданий. – Следуй за мной и не отставай: действовать придется быстро, не смей отвлекаться на посторонний шум. Джисон уж было хотел съязвить, но и сам отчетливо понимал, что время шуток закончено и придется полностью с головой окунуться в жестокую реальность, когда от твоего подхода к возникшей ситуации будет зависеть то, насколько потрепанным ты выйдешь из внезапной схватки и выйдешь ли из нее вообще. В одном из переулков, который ознаменовал их первые минуты пребывания в Конта-Ариасе, были десятки наваленных друг на друга дневных озверевших. Они роились в мусорных баках, лежали пластами на земле, создавая из собственных тел мертвую стену, выглядывали их головы и из проемов канализационных люков. Хан с ужасом думал о том, как много этих тварей приходится на весь мегаполис, но от этого его энтузиазм не исчезал, а, наоборот, накапливался. Он шел за Хенджином с твердой уверенностью в своем выборе, ведь ничто не помешает ему насладиться ощущением независимости от общины и свободы в грудной клетке. Но когда пришло время действительно забираться наверх, то возник вполне ожидаемый казус: рука Джисона была слишком сильно повреждена для долгой нагрузки, и, застряв на лестнице в едином положении и пропустив старшего вперед, он тяжело дышал, плотно стискивая напрягшуюся челюсть. Боль пульсировала по всему телу, отдаваясь хаотичными импульсами в уставших ногах и руках. Он чувствовал, как хватка на холодном металле постепенно ослабевает, но не мог позволить себе сдаться; парень из последних сил хватается пальцами за поручни и делает последний рывок, падая на промерзший бетон и до дрожи в костях вдыхая свежий воздух со вкусом облегчения. И когда им обоим открылась панорама на ночной город, то Хан с уверенностью мог сказать, что весь путь был преодолен не зря. Конта-Ариас оставался единственным мегаполисом, часть которого все еще подпитывалась остатками электричества. Тот, кто обладал электрогенераторами – обладал всем Конта-Ариасом, и Джисон был в полном восхищении, когда ему предоставилась возможность впервые за всю свою жизнь увидеть нечто, что было утеряно еще его родителями. Маленькие лампочки, установленные в общинах, не могли сравниться со здешними габаритами: город полнился неоновыми вывесками и подсвечивающими устройствами рекламных вывесок, новогодними гирляндами, развешанными на проводах, и всевозможными декоративными щитками, которыми были обрамлены входы не только в различные магазины, но и бары, секс-шопы, обыкновенные кофейни. От полноценной социальной жизни Конта-Ариас разделял всего один шаг – полномасштабная разруха. Но город был по-прежнему прекрасен. Хан с полной уверенностью мог утверждать, что открывшийся перед ним вид был лучшим, который доводилось ему встречать. Он смотрит вниз с крыши здания, мельком наблюдая за бродящими ночными, которые суют свои обрубленные носы в каждый открытый люк и разбитое окно, он ведет взглядом по передвигающимся группам выживших, видя отпечатавшееся на их лицах сомнение. Даже с первого взгляда можно было понять, что Конта-Ариас наполнен жизнью. С высоты двадцатиэтажного здания можно было рассмотреть каждый переулок в радиусе, без преувеличений, километра. Джисон щурит взгляд, когда наталкивается глазами на подсвеченные рекламными вывесками бронированные машины, и легко толкает стоящего рядом старшего в плечо, едва ли слыша угрюмое бурчание и негодование. Хенджин вмиг настораживается, ладонью указывая на людей в маскировочной форме, и говорит первым: – Военные, – обнадеживающее ранее слово звучит из его уст угрожающе, так, будто Хван говорит о них с неким предостережением и опаской. – Им принадлежит центральный район, но я не могу сказать, по какой причине они сейчас находятся в южном. – Возможно, они кого-то ищут? – спрашивает Хан, и Хенджин, чуть погодя, вымученно кивает: присутствие этих людей давно перестало вселять в общество надежду. Военные были жестокой и радикальной коммуной, от которых из их образов в прошлом остались только устрашающего вида взгляды и неисчислимые запасы огнестрельного оружия. – Значит, сейчас всем заправляют они? – Вместе с Хэйдшипом, – подтверждает старший. – Из-за их численного преимущества, оставшаяся армия не могла игнорировать их существование и была вынуждена пойти на сделку, согласно которой Хэйдшип получает пятидесяти процентную долю их имущества взамен на разрешение вести дела в центре, – прогноз, выстроившийся в голове Джисона, звучал совсем неутешительно. – Военные купили власть, а вместе с ней попали под влияние Хэйдшипа, к которому после перешло право владеть некоторыми северо-восточными электростанциями. А это львиная доля всего Конта-Ариаса. – Кто владеет южно-западными? – спрашивает младший, но внезапный треск его прерывает. Хенджин по инерции напрягается, бегло осматриваясь по сторонам, но шум утихает, и на его место вновь приходит тишина, которая больше не вселяет никакого доверия. Хан подходит к самому краю крыши, ступая ногами по разросшемуся мокрому мху, и становится на самую грань между грязным потрескавшимся бетоном и пропастью. Старший смотрит на него с вопросом в глазах, но беспочвенно не возникает, продолжая следить за действиями напарника. Джисон окидывает взглядом местность и единственное, что так или иначе привлекает его внимание, – это бесчисленное количество деревянных балок, перекинутых с одной крыши на другую. Их вереница складывалась в нескончаемую надземную дорогу, но сами бревна, представшие перед Ханом практически разваленными и гниющими, не вселяли никакой уверенности в правильности его решения. Но ни секунды не медля, парень делает первый шаг, ловко держа равновесие прямо над непроглядным обрывом, и, глубоко вдохнув, за считанные мгновения переходит на другую крышу, оборачиваясь к Хвану. – Ждешь особого приглашения? – спрашивает он, выгибая бровь, и через минуту рассерженный Хенджин уже оказывается стоящим рядом с ним. – Чего ты пытаешься этим добиться? – интересуется старший. – Хочешь попасться? – уже на повышенных тонах шепчет тот, не обращая внимания на то, в какую сторону был устремлен взгляд Джисона. Младший только прикусывает губу, заостряя свое непосредственное внимание на одной из отдаленных высоток. Это было габаритное здание, состоящее полностью из стекла, и с крыши которого свисала подвесная платформа на тросе. Из-за кромешной темноты было практически ничего не рассмотреть, но Джисон уловил движение, беспрепятственно продвигаясь вперед по крыше здания и не сводя глаз с соседнего. И когда он оказывается прямо напротив поставленной цели, его рот открывается в удивлении, а ноги сгибаются от неожиданности. В его груди распаляется злость вперемешку с неистовой яростью. – Эй, блондиночка! – кричит стоящий на платформе человек, и Джисон отдал бы все, чтобы больше никогда в жизни не видеть его лица; незнакомец пару раз прыгает на месте, привлекая к себе внимание и расшатывая деревянную плиту. – Я знал, что ты обо мне волнуешься! – не сдерживая радости, кричит тот. – Кто это, черт побери? – спрашивает Хенджин, который от неожиданности только успевает подобрать челюсть с пола и поправить свисающий рюкзак. – Ли Минхо, – сквозь зубы тянет Хан, сжимая кулаки до побеления костяшек. – Иными словами, конченый идиот.