***
Хенджин, ранее никогда не сидевший за рулем, без вопросов отдает управление машины Чанбину. Тот вскакивает на водительское сидение с пущей уверенностью, и Хван действительно надеется на то, что по пути в Неймлесс они не разобьются о кучку столпившихся на дороге ночных; будь транспорт бронированным, он даже не стал бы обращать на них внимание, но ситуация выходила за рамки адекватности. – Сука! – вскрикивает сидящий позади Феликс, и в зеркале заднего вида Хван замечает его исказившееся от боли лицо. Хенджин опускает глаза вниз и видит расплывшееся пятно крови. – Ты не должен чувствовать боль, – утвердительно говорит он без всякого сочувствия и сам содрогается от холодности собственного голоса: он никогда не говорил с людьми подобным образом, возможно, только пару раз, но сейчас его злость бурлила в венах и закипала прямо в висках, отдавая неприятным жжением. – Не обращай внимания, – кидает ему Со, вдавливающий педаль газа до упора. – Феликс любит преувеличивать масштабы трагедии, – он усмехается, замечая на себе испепеляющий взгляд. – Он просто испугался вида крови. – Ничего я не боюсь! – с напыщенной обидой восклицает Ли, и его щеки покрываются краской; бывший разведчик и правда понимает, что из него получился бы отличный актер, в реалиях их мира, симулянт. – Он не создан для ближнего боя, – игнорируя приятеля, продолжает Чанбин. – Ему бы в руки арбалет или, на крайний случай, лук, – он вздыхает. – Богом клянусь, он закатит истерику как только увидит Бан Чана с его извечно-любимым «Я же говорил». Феликс демонстративно отворачивается, переключая свое внимание на детей. – Он сам захотел идти? – спрашивает Хенджин, когда их машину заносит и ему приходится вцепиться в ручку двери, чтобы не упасть лицом вниз; тем временем он сам себе клянется, что больше вместе с этим человеком никуда не поедет. – Я обычно с Сынмином хожу, – Со оказывается на удивление разговорчивым. – А этот малой с книжками в библиотеке сидит, – Чанбин вновь выкручивает руль, но Хван успевает подумать только о том, насколько сильно разнятся личности людей по сравнению с его первым впечатлением. – Довыебывался? – кидает он Феликсу, который все еще игнорирует его существование. – Вы нашли, что искали? – отходит от темы Хенджин. Ему действительно становится интересна причина, по которой эти двое рисковали своими жизнями. – Это был… плановый обход, – подбирает слова Со и сам себе кивает. – Я проверил свою часть, но на оговоренном месте и в назначенное, время не нашел Феликса, – упомянутый закатывает глаза; Хвану они постепенно начинают нравиться. Но Чанбин видит, что интерес собеседника все еще не удовлетворен. – Хэйдшип и военные часто используют заброшенные бункеры в качестве мест хранения оружия и провианта. Они думают, что эти места больше не охраняются Мортемом, но они также не подозревают, что теперь они находятся под опекой Неймлесса, – мужчина усмехается. – Пусть остаются при своем мнении, пока мы втихую набиваем карманы. – Вам достались заброшенные бункеры в качестве платы? – спрашивает Хенджин, ведь точно уяснил мысль, что все северные убежища принадлежат Мортему. Он кидает рваный взгляд назад и видит детей, которые отвлекают все же растерянного от вида такого количества крови Феликса. Отсутствие чувствительности не пробудет с ним долго. – Мортем знал, что ублюдки используют их как склады, – отвечает Чанбин. – Считай, в начале нашего сотрудничества произошел обмен: мы оставляем попытки прибрать себе одну электростанцию, которая находится на Севере, а они отдают нам рынок бесплатных товаров повседневного пользования, – Хван все еще думает над тем, насколько это безопасно. – Им выгоднее транспортировать электричество, нежели участвовать в уличных боях. – Тогда почему та электростанция все еще свободна? – Это Север, – подчеркивает Со и продолжает: – Эта местность фактически принадлежит озверевшим, – еще один поворот остается позади, как и очередная нервная клетка Хенджина. – На любой вкус и цвет. В основном, инкубационного типа, ферментных не видели уже очень давно, – сердце Хенджина замирает: он не осмеливается сообщить новому знакомому о том, что Север в скором времени заполонят охотники и альфа. – Мортем, хоть и располагается рядом, но никак не может подобраться к электростанции. Это для них слишком опасно так же, как и пускать на ту территорию чужаков. – Что насчет той электростанции, которая принадлежит вам? – спрашивает Хван, и старший на момент щурит взгляд, словно анализируя цель заданного вопроса. – На северо-востоке. – Бесконтрольные территории, да? – усмехается Чанбин, но все же решает рассказать. – Они называются так по одной причине: множество враждебных группировок и сосредоточение в одном месте не самых благоприятных общин, – Хенджин вопросительно выгибает бровь. – Месяц назад нам пришлось поучаствовать в играх на выбывание. Пятеро человек и несколько встретившихся по пути добровольцев, заблудших; на данный момент они и представляют из себя ключевые военные силы Неймлесса, помимо нас, – Хван кивает. – Нам повезло, что никакие крупные общины по типу Потенции или Хэйдшипа не стали вмешиваться, – мужчина пожимает плечами, словно скидывая весь успех коммуны на удачу. – Оставалось только дойти до финиша первыми, прежде расчистив местность. – Тогда почему вы в итоге решили обосноваться на Западе? – Мы не собирались останавливаться на достигнутом, – продолжает Со. – И не собираемся по сей день: электростанция стала только началом, после присоединился Мортем, и на данный момент мы можем назвать себя полноправными хозяевами северо-запада. Понятное дело, многим это не понравилось, – Чанбин выдыхает, смотря по сторонам, ориентируясь на местности. – Но деваться некуда: у многих коммун слишком много своих проблем и территорий, на которых приходится вести круглосуточный контроль. Мы урвали свой кусок пирога, осталось добиться того, чтобы его не забрали муравьи. Для этого нужно избавиться от влияния Мортема, – Хенджин снова не понимает причинно-следственной связи. – Сейчас Неймлесс известен как «община, находящаяся на попечении у Севера». Кто-то признал нас в качестве самостоятельной единицы, но этого мало. – Вы хотите полной независимости и действовать не по условиям контракта, а ввиду своих предпочтений, – хмыкает Хван. – Довольно грандиозные и масштабные планы. – Да, – кивает Чанбин. – А сейчас держись, мы выходим на финишную прямую, – заканчивает мужчина и изо всех сил давит на педаль газа, заставляя всех пассажиров вжаться в собственные сидения.***
– Будь тише, – говорит Джисон, косо смотря на Ли, чье беззаботное лицо спустя двадцать минут начало его неимоверно сильно раздражать. Ли Минхо не любил действовать аккуратно: он не знал, что такое хладнокровный расчет, (зп) и предпочитал полагаться на волю случая, нежели на продуманные тактики. И, с чем согласился Хан, выходило у него это с блеском. Минхо, без преувеличений, знал, чего на самом деле сто́ит. Он лишний раз не высовывался, но когда наступало подходящее время повеселиться, то непременно им пользовался. Для него эпидемия не была трагедией, он видел во всем мире юмористическую картину постапокалиптического будущего и получал от этого наслаждение. Возможно, именно таковым будет все будущее поколение: безбашенным, безнравственным, свободным. Ли Минхо был загадкой: он не рассказывал о себе, не придавался эмоциям, никогда не показывал того, что испытывает на самом деле. Джисон когда-то считал, что он не хочет открываться людям, но в итоге понял, что тот Минхо, которого он знает – это его истинная личина. Он не искал отговорок своим действиям и никогда не стыдился того, кем является. Ли Минхо гордился тем, что может полноправно называть себя странником, и Хан ловил себя на мысли, что порой чувствует с этим человеком душевную схожесть, но, так или иначе, ничего путного из их отношений, какими бы они ни были, не выйдет. Вполне реально в другой вселенной, но не здесь. – Да брось, блондиночка, – старший усмехается, и Джисон смотрит в горящие энтузиазмом глаза. Несколько минут назад они беспрепятственно преодолели ворота электростанции и сейчас прятались за одной из бетонных колонн, всматриваясь в ночную рябь. Издали можно было заметить просветы фонарей и ходящие в округе сгорбленные фигуры. Хану же идея помочь Мортему с электростанцией казалась бредовой, но, исходя из личных целей, он предпочел выполнить просьбу и завоевать доверие общин. Во всяком случае, перестать быть для них незнакомцем. Но для чего? Этот вопрос сильно волновал его в последнее время. Он пришел в Конта-Ариас ради собственного интереса (как он долгое время думал), но остался из-за мнимой возможности замедлить развитие инфекции. Остался ради человека. Он понимал, что укус альфы – это конец. Он умрет в любом случае, но как скоро это произойдет зависело только от того, сколько еще сможет продержаться его тело. Возможно, год. Возможно, еще несколько недель. Угроза смерти висела над ним на протяжении двух лет, и сейчас он словно спиной чувствовал ее приближение. Джисон не мог не согласиться, что ему страшно, но он предпочитал забрасывать эту мысль далеко в глубины своего сознания и доставать только в том случае, когда сил держаться больше не было, когда ноги подкашивались сами собой, а из глаз непрерывным потоком лились слезы. Он был уязвим, находясь в одиночестве, но сейчас, рядом с Минхо, он мог отвлечься, перенаправив все мысли на составление образа этого загадочного человека, из-за которого все и началось. – Не смей делать чего-либо необдуманного, – шикает Хан, и через секунду старший теряет его из поля зрения, растерянно оборачиваясь по сторонам. Минхо еще какое-то время сидит на месте, но после видит парня на противоположной стороне широкой дороги для прохода грузовых машин. Он высматривает людей Хэйдшипа и через мгновение кидает предостерегающий взгляд на Ли, чье сердце обуревает непонимание, смешанное со злостью: неужели его просто бросили? Он чувствует себя глубоко оскорбленным буквально несколько секунд, прежде чем так же бесшумно присоединиться к Джисону. – Готов поспорить, что ублюдки ошиваются в машинном зале, – тихо говорит Хан. – Большое их скопление может располагаться в котельной, но нужно решить, как поступить: оборвать железнодорожный путь и лишить Мортема электростанции или обрести непосредственного врага в лице военных и Хэйдшипа, – Минхо в задумчивости бесцельно смотрит вперед, видя перед собой широкую открытую арку, через которую мог проехать грузовой поезд; должно быть, это был внешний вход в машинный зал. – Если кто-то из них сбежит – на нас могут подать наводки, и даже самая маленькая варварская община заинтересуется нашей поимкой. – Тогда придется сделать так, чтобы единственное место, в котором они остались – это в двух метрах под землей, – легко пожимает плечами Ли, сразу же обозначив для себя вполне осуществимую и понятную цель: убить всех. – Смотри, – окликает он Джисона и показывает на ходящие по единой траектории фигуры. – Неизвестно, как долго они пребывают здесь, – Минхо сразу давит улыбку, и его компаньону она совершенно не нравится. – Они не ходят группами; вполне возможно, что это не Хэйдшип, а непосредственно военные. Да и если это те ублюдки, то не составит труда вырубать их поочередно. – Предлагаешь разделиться? – спрашивает Хан, сразу намечая себе пути отхода. Он останавливается на том, что кроме парадного входа выбора больше нет, и сжимает челюсть, раздражаясь с каждой минутой все сильнее: не считая лазарета, он не спал более полутора суток, (зп) и часовой отдых в импровизированной больничке не дал должного результата. – Как хочешь, – пожимает плечами Минхо. – У нас нет точной цели. Просто перебить их всех? Или можно помучить? – мужчина внимательно продолжает наблюдать за передвижениями незнакомцев. – Как тебе идея закрыть их всех в одном месте и начать убивать постепенно? – Джисон никак не реагирует: он и раньше предлагал сделать нечто подобное, только на примере озверевших. – Кстати, блондиночка, – Хан тяжело поднимает сонные веки и до сих пор не может осознать причины приподнятости чужого настроения. – Насколько сильно будут рады Неймлесс и Мортем, если мы преподнесем им не только их головы, – он кивает в сторону крутящихся в темноте фонариков. – Но и информацию? – Ты действительно хочешь их пытать? – Я умею развязывать языки, – и не успевает Джисон ответить, как Ли скрывается в темноте, а через несколько минут один из фонарей погасает. – Конченый идиот, – в который раз повторяет себе под нос Хан, но также вооружается ножом, чтобы действовать незаметно, и вблизи низких зданий, отведенных под склады, идет вдоль железной дороги ко входу, намечая первую попавшуюся цель. С каждым разом убийство человека давалось ему все проще: он не знал, зависело ли это от того времени, в которое ему довелось родиться, или всему служила его восприимчивость к переменам, но Джисон никогда не испытывал страха перед тем, как лишить подобного себе жизни. Он предпочитал думать, что виной стала его бездушность, но причина была: он ненавидел людей и от вида искалеченных трупов не испытывал к ним жалости. Исключением служили только дети: они никогда не пытались его ограбить или убить. Алчность человеческого рода породила в нем агрессию еще с самого детства. Джисон, сколько бы ни старался, не понимал устоев общин, которых они придерживались десятилетиями, и, возможно, никогда больше не поймет. Он считал, что таковыми людей сделала ситуация, в которой всем им сейчас приходится выживать, но на подсознательном уровне понимал, что большинство ублюдков ими не становятся, а рождаются. Хан не раз подвергался нападению из-за спины, и случай двухлетней давности с Ли Минхо подтверждает его теорию о том, что доверять можно только самому себе. Еще ни один человек никогда не подошел к нему с предложением о помощи или для того, чтобы поговорить, если Джисон в это время находился в общине. Он сам сильно сомневался в том, что причиной тому служил его цвет волос или статус «странника», которому издавна люди выбрали путь отречения, а не принятия и уважения. Он был чувствителен к общественному мнению, но с годами оно стало для него менее значимым; призрачная надежда на веру в гуманность, ранее присущую человечеству, постепенно таяла у него на глазах. Хан был разочарован. Разочарован в устройстве современного мира, но не мог сказать, что хотел бы побывать в тех временах, когда земля погибших народов еще не знала столь разрушающей катастрофы. Люди сейчас не скрывали своих масок, и Джисон отчего-то был уверен в том, что раньше общество каждый день примеряло на себе новую. И поэтому Хан мог с полной уверенностью говорить, что не стыдится того, что совершал ранее, не постыдится и того, что совершит в будущем. Он подходит ближе ко внешнему входу и, осмотрев местность, убеждается в одной вещи: электростанция на данный момент захвачена военными, и шансом была их излишняя самоуверенность, с которой мужчины громко переговаривались между собой и не соблюдали никаких правил предосторожности. Казалось, они чувствовали себя неоспоримыми владельцами всей территории, и Джисона, ранее не сталкивавшегося с ними напрямую, начинало это понемногу вводить в состояние обескураженности. Он в ту же секунду окрестил продажных солдат зазнавшимися блядями и ни минуты не медлил, прежде чем дождаться, пока один из них подойдет к нему поближе, и со спины затащить того за угол. Тело в руках Хана заметно зашевелилось, но не имея возможности кричать, только и делало, что брыкалось в крепком захвате. Его жалкие попытки вырваться вызывали в Джисоне ранее забытое чувство эйфории, с которой он ранее уже имел дело, разделываясь с ублюдками, посягнувшими на его жизнь. Он чувствовал свое превосходство над растерянным солдатом, когда впивался в чужую шею лезвием ножа, но никакого сочувствия к упавшему замертво телу под его ногами не испытывал. Он вытирает запачканные руки от крови и, переступая через труп, осторожно входит внутрь, сразу анализируя ситуацию. Было видно, что Минхо успел натворить шуму: в машинном зале не было ни единой души и, судя по крикам, большинство военных собралось в котельной. Хан успевает заметить (повтор) отставшего и, не намереваясь зазря утруждаться, достает из кобуры заранее заряженный пистолет. Для сохранения собственной безопасности парень прижимается к бетонному полу и, нацелившись, попадает незнакомцу в ногу. Тот с протяжным криком падает, но его вой заглушает тряпичная маска на лице. Никто не сбегается на зов помощи, и Джисон без опасений подходит ближе, смотря в испуганные глаза. Он замечает, что мужчина тянется к винтовке, свисающей у него с плеча, но Хан не намеревается давать тому форы. Джисон снова спускает курок и с протяжным вздохом, вновь слыша крики из котельной, ищет туда вход. – Блондиночка! – вскрикивает Минхо, распахивая одну из монотонных и однотипных дверей, и от испуга упомянутый нацеливает на него дуло ствола. – Эй-эй, полегче! – он усмехается, и Хан замечает его заляпанное кровью лицо; Джисон сразу понимает, какую тактику избрал для себя старший, и презрительно щурит взгляд, направляясь в его сторону широким шагом. – Одна крыса поймана, осталось отщипнуть у нее хвост! Хан чувствует себя сконфуженно, но видя уверенный и наполненный восторгом взгляд, заметно расслабляется, кивая. – Дюйм за дюймом… – поет себе под нос Джисон. – Лапка за лапкой, – расплывается в широкой улыбке Минхо и впускает младшего внутрь, закрывая за ними дверь.***
Неймлесс был опрокинут в чан полной тишины, и, несмотря на скорое пришествие рассвета, территория все еще была пуста. В отличии от улицы, главное здание кипело самой настоящей жизнью: члены общины медленно выползали из своих комнат, заряженные тем фактом, что два их лидера вернулись. Как и раньше, благополучие коммуны напрямую зависело от целостности руководящего состава, и когда весть о прибытии Чанбина и Феликса облетела весь Неймлесс, то большинство людей смогли вздохнуть спокойно. Это было не актом сердечной привязанности, а скорее беспокойства за собственную жизнь в том случае, если бы они оказались мертвы. Выстроенный за месяц организованный порядок начал бы рушиться прямо на глазах, как некогда упала несломленная Пизанская башня. Но, вопреки всем ожиданиям, лазарет был пуст, и только одна койка могла иметь честь принимать в свои объятия единственного пациента, коим и был лишенный всякой радости Ли Феликс. Он унылым взглядом смотрел в окно, изучая вызубренные на память очертания многоэтажек, и нервно перебирал пальцами, поддевая ногтями заусенцы. Он чувствовал себя противно: кровь от укуса давно остановилась, но неприятное покалывание по всему телу свидетельствовало о том, что раны от озверевших приносят больший вред, чем парень мог себе подумать, вызываясь добровольцем. Бан Чан был прав: нужно было оставаться в Неймлессе и читать книжки, а не бездумно рисковать собственной жизнью, не имея и толики базовой подготовки в экстренных ситуациях. В этот раз его упертость сыграла с ним злую шутку, и Феликс намеревался на этом закрыть все неоконченные партии. Иногда он совсем не понимал, по какой причине имеет право называть себя членом пятерки, но отчего-то он был твердо уверен, что так случилось по какой-то невразумительной ошибке. Дверь лазарета открывается, и, подняв голову, Ли замечает вошедшего в помещение Кристофера. В первую их встречу ночью после возвращения он ничего не говорил, но Феликс понимал, что рано или поздно им придется обсудить случившееся. Из-за него одного они с Чанбином могли никогда больше не вернуться в Неймлесс, и парень ощущал всепоглощающую вину за содеянное: он испытывал и страх, и необъяснимое чувство облегчения. Но Бан Чан ничего не говорит. Он шерстит по полочкам с медикаментами и из раза в раз поправляет сползающие на переносицу очки. Ли понимает, что в этом кроется его особенное очарование: он выглядел так по-взрослому, но в то же время оставался ребенком. Расползающуюся кромешную тишину разбавил внезапно начавшийся за окном дождь, и в мгновение ока помещение наполнилось холодом и ощущением слякоти, покрывающей каждый сантиметр оголенной кожи. Кристофер поспешно закрывает окно и глубоко вздыхает. Мужчина не может отрицать, что не волновался за Феликса, но теперь понимает, что лучше сейчас будет злиться на него живого, нежели оплакивать мертвого. Он поспешно прикусывает губу, отмахиваясь от неблагоприятных мыслей, и впервые за долгое время обращается к младшему, начиная с более отдаленной темы: – Как они тебе? – спрашивает Бан Чан, и Ли вопросительно клонит голову набок. – Хван Хенджин и Хан Джисон, – разъясняется. – Так его зовут Джисон, – тянет Феликс. – Он использовал одну из своих ампул с морфином, но даже не представился, – парень усмехается: ему кажется поразительным тот факт, что один человек может запросто пожертвовать ограниченными лекарствами ради другого. Кристофер молчит: он понимает, что Хан сделал это не из доброй воли, а потому, что обезболивающее ему не поможет. Он решает оставить при себе то знание, что Джисон укушен альфой; несмотря на свои воодушевляющие речи, он все еще остается врачом, хоть и без лицензии. – Он довольно осторожен, верно? – задается вопросом Бан Чан. И если брать во внимание Ли Минхо, то Хан Джисон становится вторым человеком, который не изъявил желания поведать о себе хотя бы в двух словах. – Мы можем судить его только по внешности. – Мы все раньше были блондинами, – как-то резко кидает Феликс и, глубоко вздохнув, продолжает: – Не стоит забывать историю: каждая новая община состоит из отступников, предателей и оступившихся детей. – Я не совсем это имел в виду, – Кристофер как-то переминается с ноги на ногу и присаживается на стоящий около кровати стул. – Все наше восприятие базируется на том, что мы когда-либо видели и испытывали на себе: я говорю о том, что будь этот человек, к примеру, русым, то возникло бы больше подозрений о его личности, – Ли с выдержкой кивает. – Но он блондин, и с этого следует вывод, что он не принадлежит ни к какой известной миру общине. Он одиночка, а соответственно… – Странник, – заканчивает вместо старшего Феликс. – Да, странник, – и на этом тема подходит к концу. – Пообещай, что больше не будешь поступать столь опрометчиво, – переходит к актуальной проблеме Бан Чан. Он всегда был тем человеком, который вне зависимости от твоего происхождения, статуса, внешнего вида или характера, будет о тебе беспокоиться. Возможно, это и не входило в его прямые обязанности, но когда дело доходило до сплоченности общины, то именно Кристофер брал на себя роль оратора, успокаивая и оповещая коммуну о наступивших изменениях. Он не участвовал в вылазках или переговорах (и дело было не в отсутствии надлежащих способностей, а в отсутствии желания), поэтому компенсировал все работой с людьми на территории Неймлесса. И вместе с Феликсом они составляли планы зданий, занимались помощью в их строительстве и часто выполняли роль сиделок для новорожденных, если того требовали обстоятельства. – Что будет с теми детьми? – спрашивает Ли. – Они согласились остаться, – пожимает плечами Бан Чан. – Сказали, что чувствуют себя здесь намного безопаснее, чем раньше, и пообещали, что как придет время, отплатят за оказанную им помощь. – Серим и Себом, верно? – младший тупит взгляд, и Кристофер кивает. – Нужно будет показать им здесь все. Надеюсь, местные быстро их примут. Бан Чан вновь ничего не отвечает; в последнее время он слишком много думал, и чем чаще это происходило, тем абсурднее становились его мысли. Мужчина старался больше не зацикливаться на произошедшем и пообещал самому себе поскорее забыть этот казус. Все-таки, как ни посмотри, и Феликс, и Чанбин вернулись живыми. Кристофер было успевает расслабиться в компании Ли, как дверь лазарета с диким шумом распахивается, и из нее виднеется голова Чонина. – Они вернулись.