The emptiness of your eyes

Джисон бесцельно бредет по опустошенной Випмарк-стрит уже долгое время. Парень начинает замечать признаки заходящего солнца и пытается заставить себя ускориться, но ноги передвигаются будто по приказу отдельного механизма, расположенного у него в самом сердце. Хан соврет, если скажет, что ему не больно: он привык терпеть, но не привык явственно осознавать свой скорый и неизбежный конец. С другой стороны, злость на Ли Минхо постепенно вновь возрождается у него в груди и распаляется синим пламенем. Он все еще слишком молод, чтобы умирать. Все еще слишком мало знает о внешнем мире, чтобы навеки оставить свой кровавый след в Конта-Ариасе. Он хотел покорить опасный Север, но, должно быть, до конца своей жизни останется здесь. И Джисону невероятно больно. Больно от несправедливости, больно от собственной глупости и доверчивости, больно от пульсации в голове и в руке, на которой виднеется след от иглы; кожа вокруг воспалилась и чесалась, но Хан не предпринимал никаких попыток облегчить собственные страдания, продолжая медленным шагом ступать по рыхлой земле и обломкам стекла. Он по памяти искал дорогу в Неймлесс и иногда лениво оценивал взглядом плетущихся к нему озверевших: ближе к вечеру они теряли свою скорость и больше напоминали черепах, нежели смертоносных монстров, но в то же время это значило, что ночные постепенно просыпаются и набираются сил. Джисон смотрит вперед, замечая только нескончаемую дорогу, заполненную поломанными машинами и мусором, и болезненно отшатывается в сторону, все еще чувствуя слабость из-за падения. Его спина была исполосована следами от щебня, и парень был готов поспорить, что вся кожа была покрыта кровью или, по крайней мере, красными мозолистыми пятнами. Кан Дэиль позаботился только о его приступе, видя в этом свою возможность дальнейшего прогресса, и Хан был благодарен ему уже за то, что не позволил страннику стать обедом для озверевших. Но Джисона все еще волновал один вопрос: почему Дэиль, военный врач, стал помогать члену враждующей с ними общины, да и к тому же снабдил его обезболивающим? Был ли он настолько помешан на идее изучать вирус, чтобы подвергнуть самого себя опасности? Или дело было в том, что в рядах армии он занимал не последнюю роль и мог сам распоряжаться собственными действиями? Если предположение Хана имело смысл, то знакомство с этим человеком могло подвергнуть его еще большему риску, чем поражающая его мозг инфекция. Парень глубоко выдыхает, пытаясь сохранить равновесие, и на момент закрывает глаза, чувствуя окутавшую его сонливость. Но в конечном итоге Джисон находит в себе силы, чтобы добраться до Неймлесса. – Открывайте! – кричит один постовой общины куда-то вниз, и через мгновение ворота перед лицом Хана открываются, впуская его внутрь. Он не обращает внимания на каверзные вопросы, которые доносились ото всех сторон: вероятнее всего, местные все еще не приняли их в качестве соратников, но Джисону в данный момент на это было абсолютно все равно. Все, чего он хотел – это лечь в кровать и желательно под присмотром Бан Чана, чтобы внезапно во сне не отбросить коньки. Он идет к главному зданию, проходя мимо уставшего вида охранников, и поворачивает сразу в сторону лестницы, краем глаза замечая на себе взгляд оторвавшегося от чтения Чонина. Тот молчит, не желая начинать разговор, и Хан отворачивается, направляясь на свой этаж. Но что-то в доме ему не нравится. Джисону кажется, что стены выше обычного, а лестница длиннее, и по мере того, как он приближался к месту назначения, конечная точка все больше от него отдалялась. Он опирается на деревянные поручни, желая как можно быстрее оказаться в своей квартире. Хан на мгновение останавливается, обнаруживая себя на нужном этаже, и идет в конец коридора, подмечая только мертвенную тишину и отголоски разговоров несколькими проемами ниже. Джисон останавливается напротив двери и осознает, что та открыта. И как только парень входит в помещение, то в глаза ему бросается фигура Ли Минхо, расположившегося на диване и допивающего кофе. Хан несколько раз моргает, словно увидел иллюзию, но мужчина не растворяется в воздухе волшебным образом и даже поднимается с места, становясь напротив младшего и кривя насмешливую улыбку. Джисону это не нравится, и он сразу начинает искать признаки подобного поведения, но Минхо избавляет его от лишних хлопот. – Это твоя бывшая, блондиночка? – он колыхает открытый медальон перед чужим лицом и щурит взгляд, ожидая реакции. Медальон, принадлежавший бабушке Хана и благополучно ранее закопанный во дворе Неймлесса. У Джисона в который раз перехватывает дыхание. Он отходит назад, распахивая в удивлении глаза, и из его глотки раздаются нечленораздельные звуки, больше напоминающие невысказанные ругательства. Но Минхо только продолжает хамовато улыбаться и всем своим естеством доводит младшего до белого каления. Ли Минхо – причина, по которой он умирает. Ли Минхо – причина, по которой он сегодня чуть не лишился жизни. Ли Минхо – единственная причина, по которой Хан срывается с места и ударяет его по лицу, сваливая на пол. Джисон садится сверху на чужую вздымающуюся грудь и продолжает хаотично бить старшего по лицу, из последних сил сдерживаясь, чтобы не достать из кармана заряженный пистолет. Он действительно был в эту минуту настроен именно на то, чтобы лишить этого ублюдка права на существование, и с каждым разом заносил кулак все выше, оставляя на чужих губах расплывающиеся кровоподтеки. Хан вкладывает в свои дезориентированные действия всю ту злость и ярость, скопившуюся у него за последние два года, и не обращает внимания, когда Минхо от растерянности закрывает голову руками, пытаясь скинуть с себя Джисона. – Почему ты это делаешь?! – громче обычного кричит Хан, хватая мужчину за грудки и даже приподнимая с пола. – Почему я вынужден терпеть все это дерьмо из-за тебя?! – он не замечает, как предначертания Дэиля начинают сбываться уже сейчас, и из глаз брызгают предательские слезы отчаяния. – Что я тебе такого сделал? – он наклоняет голову вниз, и оставляя Ли в недоумении: он лежит под младшим и боится лишний раз пошевелиться. Никто не замечает, как в проеме двери появляется еще один человек. – Ты против воли притащил меня сюда, заставил лезть на чертову электростанцию, наплевал на мои цели и стремления! – продолжает кричать Джисон, вкладывая в каждое слово собиравшуюся месяцами обиду. – Ты – эгоистичный ублюдок, Ли Минхо, и единственное, где тебе место – это в двух метрах под землей, – его голос охрип, а слова произносились все с бóльшими усилиями. – Я хотел жить, но ты бессовестно лишил меня этой возможности, и только ты в этом виноват. Только вот старший думал совершенно иначе; он сбрасывает с себя младшего, и тот больно ударяется затылком об пол. Минхо нависает сверху, занося кулак над головой, и перед его глазами проскальзывает испуганный взгляд, но он уже не может остановиться. Его рука неожиданно замирает в воздухе, и Минхо поднимает голову, видя перед собой разъяренного Чонина. Он оттягивает Ли от Джисона и целится в чужую челюсть, сбивая старшего с ног. Минхо падает, и Ян хватает того за шкирку, насильно выволакивая из чужой квартиры, а следом с хлопком закрывает дверь, оставляя плачущего Хана в заслуженном им одиночестве. Джисон дрожит: он не может понять, холодно ли ему или он чертовски напуган, но одно он знает точно – нужно в душ. На ватных ногах он поднимается с места, осматривая комнату и замечая, что в ней ничего не изменилось, кроме небольших пятен крови на полу. Парень на ходу стягивает с себя одежду и уже будучи в ванной включает напор холодной воды. Каждый участок его тела вздрагивает от холода, но поток горячих слез не дает ему времени на это отвлечься. Хан лениво вытирает покрасневшее и опухшее лицо и садится на плитку, подставляя голову под струю воды. Через какое-то время он приходит в себя. Могло быть и хуже, – думает он, но осознанно игнорирует мысль, что хуже больше некуда. Он умирает, а единственный человек, которого он знал на сотую долю больше, чем остальных, предал его доверие столько раз, сколько на пальцах уже не сосчитаешь. Джисон перекрывает воду, и накидывает сверху полотенце, вытирая чуть ли не вставшие дыбом волосы; он переодевается в серый спортивный костюм и неспешными шагами идет на небольшой балкон, настежь открывая оконную раму. Хан шарит руками по подоконнику, обнаруживая оставленные там сигареты, и поджигает одну, перед этим несколько раз безуспешно чиркая практически опустевшей зажигалкой. Позади себя он слышит звук открывающейся двери и мельком оборачивается, замечая потрепанного Чонина: он вытирает кровь из носа и, сплюнув где-то в коридоре, заходит в чужую квартиру. Он осматривается, прежде чем обнаружить Джисона, стоящего на балконе, и направляется прямиком к нему. – Это твое, – говорит он, раскрывая ладонь. Хан нечитаемым взглядом смотрит на открытый, но целый медальон, и усмехается, затягиваясь. – Пришлось добывать его в честном бою. – Зачем ты это сделал? – спрашивает Джисон, отворачиваясь. Он смотрит на город, расстилающийся перед ним, и в его душе зреет необъяснимое чувство спокойствия. – Ли Минхо уже не изменить: он не поймет, в чем проебался. – Придется переучивать, – пожимает плечами Ян и также достает из пачки сигарету, зажигая ее при помощи джисоновой. – В Неймлессе подобное не приветствуется, и если потребуется, то его перевоспитанием займется Бан Чан. – И чем же он сможет на него надавить? – с искренним интересом спрашивает Хан, понимая, что младший хочет поднять ему настроение. Но какова этому причина? – Ты бы видел, как он ломает руки, – с благоговением тянет Чонин, и они оба заливисто смеются, а следом вновь расползается кромешная тишина; солнце практически уходит за горизонт, уступая место неполной луне. – Я всегда сомневался в том, что Неймлесс за короткое время сможет добиться подобных высот, – внезапно откровенничает Ян, и Джисон вопросительно выгибает бровь. – Один месяц, не смешно ли? – и парень действительно усмехается, выпуская изо рта клуб дыма. – Кто-то из ребят списывает все на волю случая, а лично я предпочитаю работать с фактами: мы оказались в нужном месте в нужное время, но случайностью назвать это сложно. – Ты о чем? – спрашивает Хан, подразумевая, что за словами младшего скрыт бóльший смысл, чем может показаться на первый взгляд. – Конта-Ариас терпит свои худшие времена, – тянет Чонин и объясняется: – Из-за тотального контроля Хэйдшипа и военных, другие более мелкие общины не могут развиваться в прежнем темпе: эти ублюдки загребают себе значительную часть ресурсов как продовольственных, так и материальных. Мы работаем с Мортемом, поэтому у Неймлесса есть свои собственные каналы для сбыта и покупки, – Ян вздыхает. – Но у нас существует проблема в людях. Мы принимаем тех, кто в нас нуждается. Возможно, с какой-то стороны это будет звучать эгоистично, но, к примеру, зачем страннику или разведчику вступать в Неймлесс? – задается вопросом Чонин и продолжает: – А значит, вам что-то нужно. Но я даже не могу представить, что именно. – И к чему привели тебя рассуждения? – спрашивает Джисон, смотря вниз; он замечает ходящего внизу Феликса, который беседует с группой женщин и уже через мгновение исчезает в стенах общественной кухни. – Мне всегда казалось, что подобные вам – это, в большинстве своем, самодовольные люди с завышенной самооценкой, – парень пытается выражаться лояльно, но надолго его не хватает. – Иначе, индюки! – он вскидывает руками и смеется. – Но я забыл одну вещь: мы все раньше были такими и нас изменило общество, – Хан слушает внимательно, но чужая речь кажется ему лишенной всякого здравого смысла. – Некоторым из нас нужно было лишь найти тех, о ком они могут позаботиться. Другие же выбрали помощь иного вида: переговорщики, а что еще более реже – наши разведчики, – и тут-то Джисон осознает, к чему он ведет. – Ты был прав. Вы не нуждаетесь в Неймлессе, но Неймлессу нужны вы. – Это таким образом ты говоришь, что принимаешь здесь наше присутствие? Чонин какое-то время молчит, докуривая сигарету. – Да, – в конце говорит он и вкладывает медальон в руку Хана. – Если он решил, что умнее всех, то пойди и докажи ему обратное, – заканчивает свою речь Ян и уходит, оставив Джисона одного.

***

– Серим! – восклицает Хан, когда впервые за день, выйдя из квартиры, видит девочку. Она больше не выглядит изголодавшейся, а на ее лице появился здоровый румянец. – Это Феликс тебя так раскормил? – лепечет Джисон. – В отличии от тебя, он хотя бы не позволяет себе такие фривольности, – заумно отвечает малышка, и Хан театрально хватается на сердце, словно услышал наиболее жестокое оскорбление. – Ты не видел второго хена? – спрашивает она. – Хван Хенджина? – Джисон удивляется: он долгое время о нем ничего не слышал и поэтому только отрицательно качает головой. – Пошли, возможно ты встретишь его по пути в лазарет. Серим утвердительно кивает и не упускает возможности взять старшего за руку. – Ты уже решила, чем будешь здесь заниматься? – спрашивает Хан. Эта девочка побуждает в нем интерес, и он не теряет времени, чтобы расспросить ее о пребывании в Неймлессе. – Скорее всего, что буду помогать дяде с кухни, – до Джисона быстро доходит, что она имеет в виду Феликса. – Он делает слишком много всего в одиночку, – ее голос отчего-то звучит подавленно, и Хан чувствует усилившуюся хватку. – Тем более после того, как мы с братом здесь появились, он перенял на себя заботу и о Себоме, пока дядя Кристофер следил за мной в лазарете, – Джисон усмехается: для Серим избавиться от контроля Бан Чана явно было не так просто, как ему. – Дядя Кристофер? – продолжает расспрашивать ее Хан. – Сначала он показался мне жестоким… – Я?! – охает вышедший из своей квартиры Бан Чан, и Джисон с Серим от неожиданности отскакивают в сторону. – О, я смотрю ты примеряешь на себе все радости отцовства? – так же язвительно говорит врач, облокотившись о дверной косяк: он был одет в домашнюю одежду и сейчас появился перед ними без своих очков. – Ищете кого-то? – Она ищет Хван Хенджина, – кивает Хан. – А я искал тебя. – О, – усмешка почему-то пропадает с чужого лица. – Хенджин сейчас должен быть в детской: Феликс попросил его помочь еще утром, – Серим благодарит «дядю Кристофера», и скрывается на лестничном проеме. – Итак… – тянет Бан Чан, взяв очки со стоящего позади комода. – Пошли? Путь к лазарету был преодолен в неловкой тишине; казалось, Кристофер еще с самого начала видел младшего насквозь, но ничего не спрашивал, и вообще предпочел сохранить молчание. Зевая, он открывает дверь и впускает Джисона внутрь, приглашая его присесть уже не на стул, а на койку. Парень только кивает и избавляется от верхней одежды, поворачиваясь к Кристоферу спиной, и спустя несколько секунд слышит тяжкий вздох. Он не мог сказать, расстроен ли старший или нет, но факт его нескрываемого недовольства оставался виден на лицо. – За время своей практики я видел многое, – говорит он, натягивая на пальцы перчатки. – Но чтобы человек свалился метров с трех высотой и не сломал спину – впервые, – Хан кривится, когда чувствует холодящие кожу прикосновения. Бан Чан бесцеремонно осматривает ранения и уже через несколько минут приступает к своей непосредственной работе. – Где тебя так угораздило? – Крыша частного дома, – решил не скрывать Джисон, ведь это не касалось его основной цели выхода. – Этот ублюдок из-за неосторожности упустил одну хэйдшипскую тварь, и мне пришлось оставить где-то на Випмарк-стрит один труп, – Хан не рассказывает, что дальше вновь подвергся приступу и был спасен военным врачом. – Что тебе вообще понадобилось на том рынке? – спрашивает Бан Чан, пинцетом выбирая въевшиеся в плоть мелкие камушки, которые не смылись под водой. Он сразу протирает кожу мокрой тканью и вооружается бинтами с мазью. – Хотел посмотреть, насколько далеко был готов зайти лазутчик, – врет Джисон, но и его слова имели смысл: ему действительно было интересно поведение того человека. – Но есть также и неприятные новости, – он стонет, когда Кристофер вытаскивает из его спины обломок стекла. – Хэйдшип и военные знают, кто мы такие. Бан Чан очерчивает взглядом чужой расположившийся под ребрами укус. – Тебе следует постоянно накладывать на него повязки, – говорит мужчина, плавно прикасаясь к следам зубов; Хан вздрагивает: после новостей от Дэиля этот шрам на его теле кажется ему несущим неприятности проклятием. – Укус не перестанет кровоточить, как ни постарайся. Будь озверевший инкубационным… – с жалостью тянет Кристофер, начиная обматывать чужое тело эластичным бинтом. – Но он не был, – заканчивает Джисон. – Ты был укушен ферментным?! – по лазарету разносится громкий шепот Хенджина; Хан испуганно вскакивает с койки, смотря в чужое обеспокоенное лицо. – Как давно? – но никто не отвечает. – Как давно?! – Разве это важно? – спрашивает Джисон: ему искренне надоел тот неподдельный интерес, которым его одаривали на протяжении нескольких дней, и единственное, чего он хотел – это спокойствия и лечь под теплое одеяло. – Вся эта ваша напущенная праведность, – он кривится. – Прекратите, в конце концов, лезть в мою жизнь! – заканчивает Хан и ему кажется, что несколько часов сна прошли даром: на него вновь накатили эмоции, и если это тот побочный эффект, о котором говорил Дэиль, то парень лучше застрелит себя сам, нежели еще раз покажет кому-то свою сентиментальность. Джисон отталкивает от себя Бан Чана, который неодобрительным взглядом смотрит на Хенджина, и натягивает на себя футболку, скрываясь за пределами распахнутой двери. Хван с обидой продолжает смотреть на Кристофера; врач только пожимает плечами и не успевает отвернуться от незваного гостя, как оказывается зажат в чужие тиски. Хенджин хватает Бан Чана за грудки и, прикусив губу, повторяет крутящийся в его голове вопрос: – Это был альфа? Его укусил альфа? – наперебой спрашивает он, продолжая сдерживать старшего на одном месте, и чувствует, как вновь начинает неимоверно злиться: он, кажется, понял причину, по которой Джисон относится к Минхо подобным образом. – Почему тебя это так волнует? – все тем же спокойным голосом пытается успокоить Хвана Кристофер, но этот вопрос действует на него противоположным образом. – Я видел их, – говорит Хенджин, выпуская из рук чужую одежду. – Видел людей, чьи страдания нельзя было сравнить с тем, что может вынести на себе простой человек, – Бан Чан параллельно ищет на полках снотворное; его профессиональное чутье говорило, что парню в срочном порядке требуется отдых, как и всем в этом чертовом мире. – И самое худшее в этой ситуации именно то, что они до последнего отказываются обнажать свои слабости и принимать чужую помощь, – Хван берет поданный ему стакан воды с разбавленным порошком и залпом его опустошает. – И если я прав, то ему сейчас, должно быть, очень больно. Кристофер опирает на себя расслабившееся тело и перекладывает Хенджина на кровать, накрывая его сверху одеялом. – Сперва ты должен позаботиться о себе, – говорит врач уже спящему парню и усмехается, присаживаясь на стул рядом и беря в руки незаконченную книгу.

***

– Ты уже слышал? – спрашивает Сынмин, встречая по пути в библиотеку Чанбина; старший вопросительно выгибает бровь. – Льюис в Неймлессе. – Что он здесь делает? – недоумевает Со, отставив в сторону пакеты с продовольствием: он только что вернулся со склада, расположенного недалеко от общины. Льюис Леррóй – это человек с особыми полномочиями в Мортеме. Он занимает одну из ведущих позиций в иерархии коммуны и отвечает за командование над структурированными группами людей, распределяя между ними обязанности и координируя их движение по Конта-Ариасу. Фактически, Льюис выступает в роли проводника и редко берет выполнение поставленных задач в свои руки. Его появление в Неймлессе значило то, что Леррой был вынужден пренебречь собственными принципами. – Он встретился с Чонином на первом этаже, – говорит Ким, и они оба слышат умеренную ругань в конце коридора. – Сообщил, что возникли проблемы с северными территориями. – Но Север не принадлежит никакой из известных нам общин, – парирует Чанбин, и они возобновляют движение к конечной точке. – Почему Мортем решил обратить на это внимание? – В этом и заключается основная трудность, – говорит Сынмин, кивая в сторону вошедшего сразу перед ними в библиотеку Минхо; тот выглядел угрюмым и рассерженным, а это лишь добавит керосина в разгорающийся конфликт. – Мортем по какой-то причине считает, что северная электростанция находится под их непосредственным контролем. – Бред какой-то, – отмахивается Чанбин и открывает заветные двери. Льюис Леррой представлял из себя высокого белого мужчину, но на фоне разъяренного Чонина казался не больше, чем провинившимся мальчишкой, все еще отказывающимся признавать свою вину; Ян кричал что-то о неоправданных рисках и со злостью сгребал все принесенные гостем схемы прямо на пол. Льюис в ответ окидывает его терпеливым взглядом, но его скулы неестественно сильно напрягаются, а пальцы сжимаются в кулаки. – Вы, конченые ублюдки, хотите, чтобы мы пошли против Потенции?! – вскрикивает Чонин, опираясь руками о шатающийся деревянный столик. Вслед за Чанбином и Сынмином в библиотеку заходят Бан Чан и сонный Хенджин; казалось, что присутствия Феликса и Джисона можно было не ожидать. – Они хотят забрать северную электростанцию! – еще громче говорит Льюис, и его лицо становится умеренно красным. – Вы должны нам помочь. И каждый понимает, что именно в этот момент решается судьба их прямого сотрудничества, а вслед за ним отпадает и потребность искать способы избавиться от влияния Мортема; эта община все сделала вместо них. – Сами разбирайтесь с этим дерьмом, – холодный голос Кристофера змеей расползается по помещению, и Леррой на мгновение отшатывается в сторону, недоумевающим взглядом смотря на врача. – Или вы решили держать нас в качестве исполнителей до тех пор, пока мы кажемся вам удобным вариантом? – спрашивает он, нечитаемым взглядом смотря в чужие глаза. – Или Мортем настолько глуп, чтобы не просчитать собственные потери в случае поражения? И слова Бан Чана имели значительный вес в споре с единственным исходом. Потенция была общиной колоссально развитого уровня, и соперничать с ней было равносильно самоубийству. Она имела бóльшее давление, чем Хэйдшип и военные вместе взятые, и рассматривать Потенцию в качестве союзников, как итог, было приоритетнее, чем оставаться подле Мортема. Только вот Льюис отчаянно не представлял, по какой причине Неймлесс отказывается оказывать им поддержку. – Вы хоть представляете, что ждет мелкую коммуну вроде вас? – спрашивает он, и, почувствовав угрозу в чужом голосе, все присутствующие только напрягаются, но и одновременно с этим вспыхивают огнем недовольства. Льюис усмехается, словно списывая Неймлесс со счетов. – Что ты?!… – Эй, идиот, – впервые Хенджин слышит голос озлобленного Чанбина, и его спина покрывается непроизвольной волной накативших мурашек. – Не к этой ли «мелкой коммуне» вы каждый раз бежите за помощью, подобно обосравшимся младенцам? – мужчина давит ухмылку, складывая руки на груди. – Между нами – контракт, но обязаны ли мы его беспрекословно выполнять? – он наиграно тяжко вздыхает. – Что более важно – это именно ваше положение в Конта-Ариасе. Наличие одной, – он явственно подчеркивает последнее слово. – Электростанции не делает вас теми, кто может просто так отдавать приказы. – Вы об этом пожалеете, – говорит Льюис на последнем издыхании. – Запомни свои слова, – встревает Сынмин и продолжает: – Неймлесс – это фактические владельцы бесконтрольных территорий, – Леррой хмурится: ему совсем не нравится, к чему ведется разговор. – Как думаешь, сколько мародеров согласится разворовать Мортем, если мы пообещаем отдать все принадлежащее вам… им? – его лицо трогает надменная улыбка, и до Хенджина доходит, что их доброта кончается только на своих людях. – Убедись, что передашь мои слова главе правильно: мы готовы и дальше помогать вам, но только если целостности Неймлесса ничего не угрожает, – Ким фыркает. – И не бегите сюда, если у вас засорился унитаз. Возьмите блядский вантуз и разгребайте дерьмо сами, – он прямо намекает на ситуацию с электростанцией, на которой Хан Джисон и Ли Минхо могли погибнуть. Льюис Леррой покидает помещение так же быстро, как и некоторое время назад явился сюда на правах полноценного обитателя. – Что будем предпринимать дальше? – спрашивает уставший Чонин. – Пора заручаться поддержкой Потенции, – непринужденно говорит Бан Чан, присаживаясь в кресло. – Я уверен, что имеющиеся у нас сведения их непременно заинтересуют, – он думает, прежде чем закончить: – Неймлессу пора обрести свое собственное имя.