«Когда я встретился со своей первой ордой лицом к лицу – меня парализовал удушающий страх. Казалось, что мои ноги налились свинцом и приросли к высушенной земле. Это произошло накануне моего семнадцатилетия, и в тот момент я думал, что не смогу его отпраздновать. Я не мог обратиться ни к кому за помощью, не мог закричать или молить о пощаде. И тогда я сделал то, что странники умеют лучше всего – убегать. Мои ступни горели адским пламенем, но я бежал до тех пор, пока в моих легких не осталось воздуха и я не начал задыхаться в приступе непрекращающегося кашля. Я бежал до тех пор, пока не перестал слышать зов смерти у себя за спиной, до тех пор, пока мое сердце не сказало, что опасность миновала.»
– Мы переманим их на себя, как только часть озверевших поджарится, – говорит Джисон в рацию, обращаясь одновременно и к Чонину, и к Феликсу. – Ваша задача – не пробить нам головы. – Я передам остальным, – отвечает Феликс. – Запомни, – говорит Хан, кладя рацию обратно в карман. – В драку без причины не лезем – добиваем только оставшихся. От нас не требуется излишнего героизма и самоотверженности. – Они все равно будут в численном преимуществе, – качает головой Ян и продолжает: – Остается надежда только на навыки людей Шоударма. Если кто-то из ребят узнает, что мы рисковали жизнью ради сплошного ничего – нас из-под земли достанут. Джисон слышит в его словах двойственный смысл, но не обращает на это должного внимания. Он только внимательно всматривается в лики бегущих озверевших и делает несколько глубоких вдохов, настраиваясь на предстоящий марафон, где выход либо победа, либо скоропостижная и отнюдь не быстрая смерть. Хан и Чонин кивают друг другу, чувствуя дышащих в спины тварей, и Джисон бросает горящую спичку в разлитый бензин. – Беги! – вскрикивает он, но сам же замирает на месте. Огненный барьер полностью загораживает видимость, а резкая смена температуры заставляет Хана вздрогнуть всем телом и отскочить в сторону, вытирая образовавшуюся на лбу испарину. Он смотрит прямо в разгорающееся пламя, когда из него начинают доноситься оглушающие крики полыхающих озверевших. С Чонином они быстро отходят на безопасное расстояние, наблюдая за представшим зрелищем со стороны. У Джисона на момент замирает сердце: в плавящихся у него на глазах лицах он видит боль, он видит в пустых белых зрачках неисчерпаемые запасы страдания и бессилия. Хан чувствует подступающую к горлу тошноту. Он понимал их. Он был мертвецом жалкие минуты, но всем телом ощутил возвратившееся изнеможение и страх. Джисон был напуган. И когда первый озверевший безвольным трупом падает на землю, он приходит в себя. Хан бегло осматривается по сторонам, замечая тормошившего его Чонина, и стискивает челюсть, срываясь с места в непозволительной близости от тянущейся к нему гнилой руки. Его уши закладывает, и он перестает слышать что-либо, кроме одичало-бьющихся сердец. На протяжении десятков лет люди убивали себе подобных. Убивали тех, кто жаждал спасения, но не мог спастись. Убивали людей без воли контролировать собственные тела и мысли. – Не уходим далеко, – быстро говорит Джисон, обращаясь к младшему. – Водим их кругами, вперед! – Ян одобрительно кивает: хладнокровно-мыслящий Хан Джисон приходился ему по душе больше, чем дезориентированный мальчишка. Позади раздаются глухие шлепки. Чонин мельком оглядывается назад и сперва замечает торчащую из черепа одного из озверевших стальной болт, а следом – опустившего арбалет тяжело дышащего Феликса. Он и правда был отличным стрелком, но Ян вовремя осознает произошедшее и как можно скорее пытается оповестить об этом Джисона: – Не разбегаемся, – шипит он, чувствуя тяжесть в ногах. – Люди Шоударма принялись за свою часть «чистки», если разделимся – им будет сложно прицеливаться, не попав по нам, – Хан сверкает быстрым взглядом в сторону неприступной стены. Земля под ногами противно крошится. Она втягивает в себя чужие ноги, намереваясь избавиться от надоедливых вредителей, посмевших пересечь черту дозволенного. Джисон скрипит зубами, крепче хватаясь за рукоять мачете, и смотрит вперед прямо на расстилающиеся гектары пустого поля. Тем временем Чонин только достает огнестрел и уже на ходу начинает отстреливаться. Через несколько секунд тела с глухим стуком падают на землю, и оба парня замедляют ход, пытаясь отдышаться. Озверевшие и правда были более приспособлены к местности: они ловко маневрировали между друг другом и крайне редко цепляли сородичей болтающимися конечностями. Хан также заметил, что сколько бы они не бежали – твари не теряли след, они не упускали их из виду, как озверевшие из Конта-Ариаса, носы которых быстро забивались посторонними запахами, а уши (по крайне мере, их подобие) – звуками. Джисон облокачивается ладонями о колени, тяжело дыша. Несмотря на собственную выносливость, он успел выдохнуться. В последнее время это беспокоило его сильнее, чем следовало бы, но он ничего не мог с этим поделать. Парень смотрит в сторону Яна, который остановился несколько поодаль, наблюдая за тремя оставшимися озверевшими. Они были наиболее медленными из всей колонии, но все еще быстрее, чем знакомые им монстры. На одном из озверевших догорала потрепанная и залитая грязью одежда, а из шеи другого торчал болт, застрявший прямо поперек кости. Третья тварь двигалась уверенно и на ней не было замечено иных признаков ранений, кроме отсутствующих глазниц в процессе разложения тела (не исключался вариант, что его состояние – это проделки падальщиков). – Избавься от них, – рвано кидает Джисон. Чонину дважды повторять не нужно. Он прицеливается, и если первые двое озверевших замертво падают на землю, то третий уклоняется. – Какого черта? – Хан настораживается. Тварь опустилась на четвереньки и подобно пауку продолжала активно добираться до застывших в удивлении своих будущих жертв. Джисон встряхивает головой, но картина перед ним не меняется: озверевший полз в их сторону, выгнув голову под неестественным углом и противно разлепив челюсть. Чонину показалось, что он начал терять равновесие, когда изо рта монстра посыпались жуки и черви, которые годами разъедали его организм изнутри. По телу Хана пробегает дрожь: им негде укрыться. Единственный вариант – вступить в схватку, добить оставшуюся тварь. Но Джисон начинает волноваться сразу, как только с его губ слетает громкое: – Охотник, – парень отступает на несколько шагов назад, сглатывая вязкую слюну, и равняется с младшим, лицо которого побледнело, а руки взмокли от пота. – Этот уебок замаскировался под колониального, – Хан сам не верит в произнесенные слова, но отрицать очевидное было не только глупо, а в связи с возникшей проблемой еще и неразумно. – Я спрашивал у Мао Шэнли, – неуверенно начинает Чонин. – Разведчики на протяжении нескольких дней подряд сообщали, что поблизости нет и намека на ферментных. Неужели он смог скрыть свое присутствие настолько тщательно? – Если это правда, – качает головой Джисон и становится в боевую стойку. – То этому миру пиздец. Они гораздо проницательнее, чем мы могли предполагать. – Что будем делать? – спрашивает Ян, перезаряжая пистолет. – Но мы умнее, – в следующую секунду слышится резкий звук рассекания ветра, а еще спустя мгновение тело охотника валится на землю. За ним показывается запыхавшийся и раскрасневшийся от бега Феликс. – Не вам забирать все лавры, – он ухмыляется, и Чонин в очередной раз понимает, насколько он чертовски хороший стрелок. – Что ты тут делаешь? – Не стоит благодарности. Рацию принято выключать, – пожимает плечами Феликс. Он медленно подходит вплотную к свалившемуся замертво озверевшему и опирается об его дряхлую спину ногой, руками вытаскивая въевшийся в череп болт. Ли достает его с некоторыми усилиями, а после они в молчаливой тишине наблюдают как из зияющей практически насквозь дыры выливается черная желеобразная жидкость. – Стрельба по движущейся цели из арбалета – это не то, чему учат военных, – выгибает бровь Джисон, подходя ближе. Он мажет взглядом по охотнику и оповещает всех, что пора как можно скорее возвращаться. – На военной базе меня обучали только роли боксерской груши, – говорит Феликс. – Со мной связался Чанбин, сказал, что стоит поторопиться. – Что произошло? – Что-то со странниками и Бан Чаном, в подробности он удосужился не вдаваться, – более осторожно пытается продолжить Феликс. – Мы покинули Неймлесс всего три дня назад, а они успели рассориться, насколько я понял по словам «Эти идиоты…», а остальная часть фразы – непереводимый поток ругательств и криков Сынмина на фоне. И сколько бы Джисон не думал об этом по пути в Шоударм, он не имел и малейшего представления о том, что могло случиться за время их отсутствия. Он настолько глубоко погряз в своих мыслях, что совсем не заметил как они втроем оказались возле машины. По довольным лицам Феликса и Чонина можно было с гордостью говорить, что цель поездки выполнена: Неймлесс больше не зависим от продовольственных ресурсов Потенции. Джисон внезапно замирает на месте. Ему кажется, будто кто-то с силой ударил его по лицу, но Хан одергивает себя от посторонних мыслей и присаживается на заднее сидение авто, намереваясь наконец-то выспаться и отдохнуть.***
Джисон просыпается от внезапной пульсирующей боли в голове. Он подскакивает на месте, хватаясь руками за попадающиеся под руку вещи, и судорожно осматривается: за окном пролетали улицы Конта-Ариаса, и если сначала его это в какой-то степени обрадовало, то через секунду он почувствовал очередной острый импульс, от которого Хан скорчился и утробно простонал, складываясь чуть ли не вдвое. – Чонин, – он тормошит первое попавшееся плечо. – Чонин, – в бреду повторяет он и ощущает опустившуюся на свою ладонь чужую. – Джисон? – сонно спрашивает Ян, но вмиг разлепляет глаза, когда видит состояние Хана. – Что с тобой? – но старший никак не отвечает. – Джисон! Феликс смотрит в зеркало заднего вида и давит педаль в пол, резко сворачивая за угол. Он высчитывает на ходу кратчайший путь до Неймлесса, но одновременно с этим понимает, что дорога с каждой секундой становится все опаснее: центральные трассы позволяли с легкостью маневрировать, что нельзя было сказать об узком пространстве, в котором они могут застрять в любое мгновение, но времени терять нельзя. – Джисон, – Чонин трясет его плечи. – Тебе нужен морфин, Джисон? Хан медленно открывает глаза, ведя головой в сторону. – Аспирин, – говорит он. – Или что вы там используете в качестве его дешевого заменителя, – Джисон как-то смазано улыбается, цепляясь пальцами за волосы и отворачиваясь. Чонин хмурится. – Быстрее, Феликс, я не имею и малейшего понятия, что с ним происходит, – Ян выглядит удрученным и сконфуженным; не прошло и двух недель с тех пор, как они препирались в коридоре, а сейчас голову Чонина занимают только мысли о том, что он, должно быть, чувствует. Хан Джисон был отнюдь не самым лучшим человеком, но никто не заслуживает подобной участи: жить с осознанием, что скоро в двери постучится смерть. Но он помог им. И каким бы не было к нему отношение Чонина, он тоже хотел помочь. Путь до Неймлесса преодолевается в экстремально короткие сроки, и когда Чонин с Феликсом буквально вылетают из машины, их уже ждет обеспокоенный Хенджин. Он выглядел так, словно не спал несколько суток к ряду, а на днях еще и успел с кем-то подраться. Ли не хотел думать, что это случилось по вине близнецов, потому что проблема заключалась совсем в другом. – Ли Минхо? – кидает Чонин. Хван выжидающе молчит. – Не в состоянии. – Он не захотел выходить или что-то произошло? – продолжает опрос Ян: он мог быть спокоен какое-то время, пока Джисон лежал без сознания. – Это вас не касается, – отрезает Хенджин и насильно отодвигает младшего в сторону, подходя вплотную к распахнутой задней двери. Хан спал, прислонившись лбом к переднему сидению, и выглядел совершенно умиротворенным, если бы не пропитанная потом верхняя одежда и испарина на лице. – Неси его в комнату Минхо, – говорит подошедший Чанбин. – Что? – удивляется Чонин. – Зачем? – Потому что сам Минхо в комнате Джисона, – сдержано улыбается Со, складывая руки на груди. – Не делай такое лицо, – кривится мужчина, глядя на застопорившегося Феликса. – Я даже не знаю, какого черта он туда завалился, не говоря уже о его побитом виде. – Проехали, – качает головой Хенджин уже с Ханом на руках. – Я займусь им, оповестите… Бан Чана о вашем приезде, – казалось, что слова даются ему сложнее, чем обычно. На некоторое время после ухода Хвана возникает тишина. – Что между ними произошло? – спрашивает Чонин, намекая на отношения между Хенджином и Кристофером. – Все, что им нужно – это переспать, – пожимает плечами Чанбина, но ловит только вопросительные и непонимающие взгляды. – Да ну, ребят, – мужчина выгибает бровь, усмехаясь. – Я один это вижу? – он разводит руками, но никто не отвечает, и тогда Со кривится, направляясь обратно в центральное здание.***
Хенджин был взволнован: его беспокоили мысли о прошлом, настоящем и будущем, но единственной верной из них оставалась лишь одна – нужно сосредоточиться на сейчас. Хван выискивает принадлежащую Джисону квартиру, и находит ее только в конце затемненного коридора, который освещался догорающими свечами. Он поправляет сползающую футболку каких-то нечеловеческих размеров (бывший хозяин явно имел более, чем крупное телосложение), и шаркает сланцами по местами стертому ковру, сонно потирая глаза. Хенджин наобум цепляется пальцами за ручку двери и толкает ее внутрь. К его удивлению, он действительно беспрепятственно попадает в обитель Джисона, но глазами принимается выискивать Минхо. – Ли Минхо! – как можно громче говорит парень, стараясь не допустить сценария, в котором от его криков просыпается весь Неймлесс. – Минхо! – Убирайся! – вышедший мужчина тяжело облокачивается о дверной косяк. Он переносит вес тела на дряхлое дерево и помутненным взглядом смотрит на гостя. – Съебись отсюда, Хван Хенджин, – цедит он сквозь зубы, собираясь разворачиваться обратно. Минхо казался истощенным: под его глазами запали глубокие мешки, а лицо заострилось, будто тот не ел несколько дней. Он выглядел, как классический представитель городских трущоб, располагая бесчувственным взглядом и показной слабостью в движениях. Брови Хенджина поднимаются вверх. Неужели полученная им от Бан Чана информация могла подействовать на Минхо подобным образом? В любом случае, Хван не мог об этом судить, ведь им предстоял еще один серьезный разговор, затрагивающий непосредственную скрытность Ли Минхо в стенах Неймлесса и его нездоровый интерес к военным. – У Джисона приступ, – пресекает Хенджин все попытки старшего скрыться. – Мы не можем сказать, что с ним сейчас происходит: это совершенно новый случай, Минхо, – он прикусывает губу, и Ли скалится: как Хенджин может проявлять такую сильную эмпатию к совершенно незнакомому человеку? Он не может сказать, стало ли тому виной наигранное притворство или Хван Хенджин действительно искренен. – Мне плевать, – резко отвечает мужчина. – Он нуждается в тебе, Ли Минхо, – негодует Хенджин: он бы и сам попытался справиться с возникшей проблемой, но она только одна – Джисон себя не контролирует, а это работа как минимум для двоих. – Я не хочу звать на помощь Бан Чана, пойми. Всем нам от этого легче не станет, верно? И эта провокация работает. Минхо выпрямляется в спине, кратко вытирая опухшее и раскрасневшееся лицо, и Хенджин не имеет никакого желания спрашивать, что случилось, ведь ответ заранее предрешен: «Это тебя не касается». После того разговора между ними будто вновь образовалась зияющая дыра, и Хван понимал, что наиболее верный способ сгладить все образовавшиеся углы – это Хан Джисон. С одной стороны, это было достаточно эгоистично, чтобы получить по лицу, но с другой – шанс вернуть все в прежнее русло. Не успевает Минхо подойти к двери, как по коридору разносится оглушающий крик. И мужчина сразу понимает, кому он принадлежит, и Ли отдал бы все, чтобы никогда его больше не слышать. Он срывается с места, оставляя позади себя остекленевшего Хенджина, и хватается за ручку двери, перенаправляя корпус в противоположном направлении. Он бежит вдоль коридора, совершенно не различая времени и пространства. До Минхо вновь доносится утробный вой, и он открывает первые попавшиеся двери, шокируя живущих в квартирах людей. Он добегает до своего собственного жилища и просачивается внутрь, глазами выискивая источник крика. Ли кидается в сторону спальни и распахивает настежь дверь, сразу впадая в ступор от увиденной картины: Джисон не был самим собой. Перед Минхо был совершенно другой человек: лишенный надежды, потерявший свое истинное обличье, до невозможности напуганный и плачущий. Джисон сидел на кровати среди хаотичного вороха подушек и закрывал голову руками, словно чего-то отчаянно боялся, пытался спрятаться. Он был похож на ребенка, но дети никогда бы не стали вгрызаться в свои волосы руками, будто надеясь выдворить непрошеные мысли из самой головы. Минхо пытается подойти ближе, но у него не получается: Джисон складывается вдвое, и все его тело неимоверно дрожит, а вырывающиеся из глотки рыдания становятся все неразборчивее. Хан задыхался. Он поднимает голову, но смотрит не на ошарашенного Ли, а на свои руки: ладони были покрыты слезами, и Минхо понимал, что содрогание пальцев было вызвано не чем иным, как невозможностью контролировать собственные движения. И Джисон вновь кричит: его голос ломается, и через некоторое время он несуразно хрипит, вновь припадая лицом к коленям. – Блондиночка? Но Джисон никак не реагирует: это обращение кажется ему совершенно незнакомым, далеким от реальности, в которой они живут. Он только приглушенно скулит, склонив голову, и покачиваясь из стороны в сторону так, будто его тело в данный момент испытывало сильнейшую эмоциональную и физическую нагрузку, будто он сейчас переживал совсем иной момент жизни, никак не связанный с настоящим. Хан был потерян среди истоков разума, оказавшись замкнутым в круговороте смешанных воедино мыслей. – Хан Джисон, – говорит уже Хенджин. И это срабатывает: парень медленно поднимает глаза и сталкивается с наполненным сожалением взглядом Минхо. Но Джисон только бледнеет. Его лицо приобретает необычайно белый цвет, обескровливается и сглаживается. Он видит перед собой не Ли Минхо. Он видит нечто более страшное и пугающее, и резко отползает на кровати к самой стене, подтягивая ближе одеяло. Он выглядит дезориентированным и совсем не осознающим происходящее, находящимся в отрешении. – Я думал о тебе, – по словам выговаривает Джисон, всматриваясь в глаза напротив. – Почему ты меня бросил?! – кричит парень, и слезы текут по его лицу с новой силой, заливая нос и рот. – Почему оставил умирать? – его голос даже Хенджину кажется душераздирающим и истошным. – До самой последней секунды, до самого последнего вздоха я думал о тебе, я ждал тебя, надеялся, что ты придешь, – плачет Хан, хватаясь ладонями за взмокшую от пота футболку. – Мне было так страшно, – практически шепчет он. Минхо цепенеет и говорит Хенджину: – Это не мой Хан Джисон. – Неужели я был тебе настолько отвратителен? – Джисон забывается в своих словах. – Что?… – Минхо задыхается: он никогда и не смел думать о чем-то подобном. Для него Джисон был сильным и волевым человеком, не заслуживающим такого к себе отношения. Хан Джисон и сейчас остается одной из самых впечатляющих личностей, с которой Минхо доводилось встречаться. Он восхищался им и не допускал ни единой мысли о том, чтобы назвать сидящего перед ним человека отвратительным. – Это последствия психоза, Минхо, – говорит Хенджин и продолжает: – Это действительно не наш Джисон, – он качает головой. – Сейчас мы наблюдаем подмену воспоминаний. Можно считать, что этого никогда не происходило, – он пожимает плечами и с болью наблюдает за тем, как Хан вытирает раскрасневшееся лицо. – Тогда… – с неверием тянет Ли. – Чьи они? Эти воспоминания? – Крайне несчастного человека, – заканчивает Хенджин и, похлопав старшего по плечу, выходит из комнаты, тихо закрывая за собой дверь. – Я думал, что делаю все правильно, – Джисон бубнит себе под нос монотонно, не отвлекаясь на присутствие постороннего для него человека. – Я хотел сделать все правильно, – он весь дрожит и сильнее кутается в одеяло. – Почему они меня ненавидели? – он зорко смотрит прямо на Минхо, но он и понятия не имеет, что стоит ответить, ведь перед ним прямо сейчас – незнакомец. – Я хотел любить и быть любимым! – вскрикивает Хан, поджимая нижнюю губу и продолжая судорожно глотать скапливающиеся слезы. – Я хотел жить. – Блондиночка… – Минхо присаживается на край кровати. – Но ты меня бросил, – Джисон отворачивается. – Ты меня ненавидел? – он смотрит на старшего, и Ли замечает ободранные до крови щеки. – По твоему мнению, я не заслуживал и капли любви? – Хан вновь срывается на плач. – Я надеялся, что именно ты спасешь меня, – медленно проговаривает Джисон, и Ли замирает. – Ты оставил меня, хен, – юные девичьи глаза смотрели на заплаканное лицо Минхо, который стоял перед ней на коленях и сдирал пальцы до боли о землю, орошенную ее кровью. – Ты дал им забрать меня. – Ты предал меня. – Разве так поступают с теми, кого любят, хен? – девочка выглядела неприступной и бесчувственной на фоне содрогающегося в конвульсиях брата. – Это твоя вина. Ты собственноручно дал им в руки скальпель, которым они резали мою кожу. – Ты разрешил ему истязать меня. Ты не остановил его. – Я ждала тебя каждый день, думала, что ты вернешься за мной, – Минхо поднимает голову, но наталкивается только на фантомную фигуру маленькой малышки, некогда бывшей его любимой сестрой. – Ты отвратительный брат, Ли Минхо. – Но я любил тебя до самого конца. – И еще более отвратительный человек. Минхо обнимает Джисона с такой силой, с которой никогда раньше не обнимал ни одного человека. Он заключает его в цепи собственных дрожащих рук и бесконечно повторяет себе под нос родное «Блондиночка», нещадно проливая слезы на чужом содрогающемся плече.