Один день - три осени

Ночью в незнакомых краях бесконечность начинается с последнего фонаря. — Иосиф Бродский * * * Ночь была наполнена зимней прохладой. С неба причудливыми хрустальными слезинками падали хлопья снега. Они парили вокруг деревьев и зданий, окружая их волшебной пляской, и покорно опускались к земле, оставляя улицу в своей первозданной пустоте. В предрассветный час, когда луна ещё освещала небесные своды, а солнце только-только начинало свой жизненный цикл, на Аптекарской набережной появился статный господин. Его тёмный силуэт, окружённый вихрем снежинок, выглядел по-особенному таинственно на фоне пустынной аллеи. Незнакомец степенно приближался, и вот уже можно было рассмотреть его облик поподробнее. Господин имел приятную внешность и плавные черты лица. На бронзовой чуть загорелой¹ коже отчётливо выделялся морозный румянец. Он уже достиг носа и щёк и теперь плавно распространялся на уши. Серые водянистые глаза, преисполненные лёгкой ностальгией, задумчиво водили по сторонам. Тёмно русые с лёгкой сединой волосы, уложенные в аккуратную причёску, незаметно выглядывали из под цилиндра. Теплый серый шарф закрывал шею, а чёрное шерстяное пальто с золотыми пуговицами, изготовленное по первой аглицкой моде, хоть и выглядело на первых взгляд лёгким, грело получше любого пуховика. Изящная рука в кожаной перчатке крепко сжимала лакированную чёрную трость. Весь облик мужчины казался каким-то неуловимым, мистическим. То ли ранее, по-русски необычное время для прогулки, то ли непривычность к холодам, выраженная в чуть заметном дрожании плеч, но что-то безоговорочно выдавало в нём чужого. На аллее, окружённой стыдливо обнаженными деревьями и тонкими высокими столбами, появился фонарщик с тяжёлой лестницей на плечах. Он обвёл прохожего незаинтересованным взглядом, плотно приставил свою ношу к фонарному столбу и принялся за дело. Фонарщик не знал этого мужчину, да, впрочем, и не должен был знать: в столицу нередко заезжали иностранцы. О том, что этот самый иностранец был рождён и воспитан в России он даже не задумывался. Господин в шляпе чувствовал себя не в своей тарелке. Странно было вновь оказаться здесь после всего случившегося. Время сыграло с ним злую шутку. Всё разделилось на до и после. И, Боже мой, как же страшно было под конец жизни вернуться к этому самому 'до'! Он не боялся быть узнанным, и даже не морщины были тому виной. Просто здесь, в этой стране, в этом городе и в этой жизни, у мужчины не осталось никого, кто мог бы узнать его. Никого из тех, кто хотел бы его знать. Господин прошёл мимо фонарного столба, и огонёк быстро заморгал словно бы приветствуя его. Мужчина остановился. В памяти сами собой вспыхнули давно сказанные слова: "С последним фонарём погаснут последние чувства..." Огонёк за стеклом замигал сильнее и потух. Одолеваемый внезапным сентиментальным прорывом Господин затаил дыхание. Он прищурил серые, обрамленные паутиной времени глаза: да нет же, не потух. Просто пламя стало настолько небольшим, что разглядеть его сразу не было возможности. Брюнет отвернулся, внимательно осмотрел улицу и опустил взгляд на колья забора. Его передёрнуло. Острые наконечники, покрытые множеством слоёв новой краски, ещё помнили каждое лицо и каждую кровь, пролитую здесь, ибо в этом есть главное свойство вещей - помнить всё, что было забыто человеком. В своей жизни люди всегда уделяли больше внимания именам, нежели образам и чувствам. Имя могло стать желаннее сладчайшего нектара, а, бывало, становилось строжайшим и ужаснейшим из запретов. Сегодня наш господин должен был встретиться с человеком, чьё имя являлось для него желанными райскими садами, откуда он, подобно праотцу своему Адаму, был низвергнут несколько лет назад. "Что значит имя? Роза пахнет розой, Хоть розой назови её, хоть нет" - сказал пару веков назад один Великий английский поэт - и это было так. За время отсутствия Господин примерял на себя разные имена. Они могли рассказать о своём носителе всё, но вместе с этим ничего из рассказанного не являлось бы правдой. Каждое из них было красивой золотой обёрткой, совершенно не связанной с тем, что было у него внутри. Имена менялись по его желанию. Они могли быть острыми, как дамасский меч, плавными, словно изгибы афинских статуй, они журчали речной студёной водой и шипели как ядовитые змеи. Таков был их хозяин. Такой была его жизнь. Завтра, впервые за годы скитаний, его имя не будет нести за собой ничего. Оно пусто и оттого ещё более прекрасно. Он не примерял его много лет, он давно научился не поворачивать головы, слыша на улице знакомое созвучие. Он отвык и охладел. И теперь, заново привыкая к этому имени, он привыкал к самому себе. Ведь это имя - одно из немногих - единственное - было его именем. Но всё это завтра. А сейчас, на этой улице, в тусклом свете фонаря, он был безымянен. Безымянен и безлик. И лучшего времени для визита в прошлое было не сыскать. Он пересёк улицу и остановился у старого клёна аккурат напротив двенадцатого дома. В полумраке здание было похоже на безличный чёрный квадрат, но даже ночь не могло скрыть его заброшенности. Цветовую гармонию нарушало тусклое сияние на втором этаже. За столом при слабом свете лампады неподвижно сидел молодой человек. Из его внешности можно было выделить лишь тёмные чуть вьющиеся волосы на понурой голове. В эту чудную ночь молодой человек не мог сомкнуть глаз. Сердце пронзила печаль. Неприятно было осознавать, кто именно является причиной этой бессонницы. Он неподвижно стоял под сияющим окном, словно мотылек - опалил крылья в огне, но всё ещё был не в силах отказаться от манящего света. На миг мужчине даже почудилось, что он слышит умопомрачительный запах горького шоколада. Это был его запах. Хотелось выть от тоски. Он и не предполагал, что оказаться к нему так близко будет в сто крат мучительнее, чем быть разделяемыми океаном. Наивно хотелось почувствовать на груди тяжесть ласкового тела, вдохнуть запах мягких волос... Из мыслей его вывело слабое колыхание занавески. Секунда ушла на то, чтобы оторвать взор от хрупкого силуэта, ещё одна - чтобы малодушно спрятаться за ветвями ближайшего дерева. Створки окна распахнулись и в проёме появился молодой человек лет тридцати на вид. Ладони до алых полос вцепились в угол подоконника. Свежий декабрьский воздух с исступлением проникал в лёгкие, словно через тонкую ситцевую сетку. Ветер игриво ласкал шоколадные кудри, а воздушная тканевая штора развивалась за его спиной словно фата невесты на венчании. При ближнем рассмотрении молодой человек оказался не так уж и молод. На висках под лучами алого рассвета поблёскивала седина, а лёгкую впадинку над верхней губой украшали аккуратные усики. Лишь голубые глаза его были по-детски печальны. Он почти полностью высунулся из окна так, что твёрдая поверхность подоконника пережала рубашку, оттягивая её до ключиц. Шатен внимательно осмотрел улицу и остановился глазами на позднем визитёре. Рассмотреть его тёмный силуэт через обнажённые макушки деревьев не составило труда. Стараясь заткнуть в груди бешено бьющееся сердце, господин в шляпе покинул своё временное укрытие. В первый миг лицо в окне исказилось священным ужасом. Краска схлынула с лица, как если бы он увидел нечто страшное, невыносимое глазу. Но стоит отдать должное: он быстро пришёл в себя. Когда собеседник, приподняв в приветствии свой цилиндр, одарил его натянуто ласковой, виноватой улыбкой, тонкие губы седовласого мужчины лишь чуть уловимо поджались. Он сделал глубокий вдох и посмотрел прямо в глаза своему личному призраку. Всё пространство вокруг заискрилось переливами бирюзового и светло голубого. Они стояли друг напротив друга, разделённые бесконечной стеной из времени и боли, встречались взглядами, ища в памяти знакомые черты и отголоски старых мечтаний, а не находя, скорбно опускали головы, словно стыдясь того, что не смогли сохранить в себе то светлое, нежное чувство. В душе одного плескалась тоска, интерес и засевшая где-то под кожей тяга. Она прорастала сквозь кожу точно подснежники по весне. Другая давно была покрыта коконом из ледяного стекла. Несмотря на все опасения, внутри ничего не затрепетало. На сердце зияла дырой пустота. И только бледные руки с тонкими, почти прозрачными, пальцами, вцепившись в угол подоконника, почему-то дрожали. Вдали послышался оглушающий звон колоколов - созывали на утреннюю молитву. Стрелка часов застыла на семи. Мгновение робкой близости треснуло и вдребезги разбилось прямо на глазах. Оба мужчины вздрогнули. Уличный господин сильнее сжал рукой трость. Фантомные иглы пронзили кожу, и он скривился, ощущая лёгкий дискомфорт. Ночи в России даже в летнее время были холодными, чего уж говорить о зиме? Мужчина и не заметил, как быстро пролетело время. Минуты, когда он стоял под прозрачными волнами ветра на самом деле оказались часами. Господин приподнял шляпу и поклонился на прощание. Не дожидаясь ответа, развернулся и пошёл прочь. Провожаемый надломленным леденистым взглядом, он отдалялся всё дальше и дальше от особняка, пока наконец не скрылся за поворотом... Эраст Петрович зябко поёжился и захлопнул створки окна. Детектив с усилием втянул в себя воздух, стараясь как можно дольше задержать его внутри, и застыл, с неверием и ужасом ощущая растекающееся по венам тепло. Крылья его носа затрепетали. Лёгкие расширились до предела, наполненные морозным запахом мяты. Фандорину казалось, что, если этот запах выветрится, он просто умрёт, не имея возможности дышать без него. Спустя минуту Эраст Петрович со злым скрежетом разжал зубы, выпуская воздух, и ощутил, как вместе с запахом мяты уходит пресловутое наваждение. Лёд крепчает. Чуть пошатываясь от нахлынувшего предательской слабости, Фандорин вышел из комнаты, покидая этот проклятый дом уже навсегда. На рабочем столе, чуть прикрытое белым конвертом, лежало полученное им накануне письмо. Золотистые солнечные лучи ласково перебирали строки, что одним своим видом вызвали переполох в стойкой душе статского советника. « Мы скоро встретимся, Mon Cher, там, где разбился последний фонарь. Сгорающий от любви, Ваш, Безвременный предатель.»