***
Девчонка лежала на грязной брусчатке лицом вниз. Худенькие пальчики вяло скребли между камнями. В бреду она пыталась что-то говорить, но слов было не разобрать. Коричневый плащик перемазался болотом, а волосы слиплись от воды и грязи. Как сладко должно быть увидеть врага в подобном состоянии. Того, кто воплощал образ всего противоестественного… Неправильного… Ту, что была лицом всех бед для заскорузлого мира магии. Грязнокровку! Что со слов Лорда и подобных ему воровала магию чистокровных. Отродья, созданные природой как насмешка над миром волшебников. Поверженную той самой магией, что была дана ей лишь капризом судьбы-насмешницы… Истерзанную, распластавшуюся посреди мерзкого мира маглов. Отребье! Заносчивая девчонка, столько раз утиравшая носы высокомерным лордам. Выскочка! Но Люциус не имел привычки лгать себе… По итогам, не кровь стала причиной поражений и побед… Не мастерство давно заученных проклятий… А живость ума и вера в правоту. И этого ей было не занимать. Сколько попыток Темного Лорда изловить «мальчика, который не должен был выжить», разбились о её ум? Люциус подошёл ближе. Вдоль хрупкого тела расползались нити магии. Закручиваясь и извиваясь, они сплетались в смертельный для своей хозяйки кокон. Девочка горела… Он присел над безвольным телом, пальцы сами потянулись к мокрым прядям, скрывающим ещё юное лицо. Мисс Грейнджер оказалась сама себе наистрашнейшим врагом. Ладонь опалил магический барьер, и Малфой чертыхнулся, отдергивая руку. Удовольствие так и не пришло, а вот чувство вины… Такие чуждые Люциусу сожаления всё чаще наведывались к нему. Когда на глаза попадались детские колдографии сына… Или при виде чаши с прахом когда-то такой любимой женщины, что теперь стояла посреди ободранного бального зала. Да что там, весь мэнор превратился в один сплошной зал… Погребальный зал. И вот снова… Как он — отец, не видел в них детей? Неужели жажда величия настолько ослепила его, что он и не понял, как скатился до войны с детьми? Его сын… Его собственный сын предпочел ему ту, которую ранее брезгливо считал недоразумением природы. Было в этой девочке нечто цепляющее. Высоко вздёрнутый нос и надменное тщеславие в чопорном лондонском произношении. Не всё прививается воспитанием. Люциус помнил мелкую зазнобу. Но изменить ничего не мог. — Зелье, — слабо повторяла она. — Забери… Малфой перехватил палочку правой рукой, аккуратно проверяя скопившуюся магию. Жар исходил буквально от каждой тончайшей нити. Стоило ему прикоснуться, как на бледной коже выступали следы ожогов. Он зашипел, но девчонку нужно было перевернуть. — Зелье… под камнем… спрятала… поможет… — Она начала хаотично трогать мостовую. — Так много камней…так много… ищи его… и уходи… я сама… сама… Люциус замер, разглядев за одним из булыжников мерцающий в свете фонарей алый флакончик. — Не разбила… извини… Она так и продолжала молить о прощении, местами оправдываясь то перед Тонкс, то перед кем-то из Уизли… то перед Драко… В метре стоял оцепеневший домовик, а дождь продолжал хлестать. Малфой смотрел на лежащую Грейнджер, даже без касаний чувствуя боль, исходящую от её магии. Мало кто из волшебников выживал после выброса магии. А у измученной девочки шансов не было и подавно. Люциус опустился на колени и одним рывком перевернул еле живое тело. Не было смысла распутывать её магию, пока она сама продолжает создавать всё новые смертельные побеги. Полузакрытые глаза блестели безумием, она даже попыталась отбиваться, что-то мямля о выборе и опасности. Волна боли разливалась от рук с немыслимой скоростью, будто тело впитывало её добровольно, как нечто родное и хорошо знакомое. На миг Малфою показалось, что под ногами — выжженная проклятиями трава, а в руках — уже бездыханное тело той, что была рядом… Его жены. Боль… Возможно, единственное, что могло объединять их с этой девочкой. Обхватив горячее лицо ладонями, он сконцентрировался на черных омутах зрачков. Всё жгло невыносимо, каждая секунда пребывания в сознании Грейнджер давалась ему с большим трудом. Причиной тому было её состояние, или же он попросту разучился легилименции — Люциус не знал. Но с того момента, как он оказался в галерее её воспоминаний, вой стоял вокруг невыносимый. Хоровод уродливых голосов буквально разрывал перепонки, и Малфой схватился за голову. Пытаясь сконцентрироваться, он посмотрел под ноги — вязкий песок, как голодная живая масса, поглощал его ботинки. Ему нужно двигаться, иначе девчонка погибнет, а он останется валяться овощем на мокрой мостовой, так и не сумев вернуть собственное сознание из лабиринта чужой памяти. Её внутренний мир походил скорее на глубокую угольную шахту, нежели на обыденный образ галереи. Длинные туннели кривыми дорожками расходились во все стороны от того места, где стоял Люциус. Высокие своды и острые выступы гранитных стен, зыбучий песок под ногами, и постоянный беспрерывный крик. Впрочем, Люциус отчётливо различал некоторые из голосов. Холодно рассудив, что этот вой и является причиной состояния мисс Грейнджер, Малфой направился в туннель, из которого доносились упрёки. Из знакомых ему голосов ядовито выделялся надменный фыркающий баритон Снейпа и, кажется, всхлипы, принадлежащие ребенку, но у края висела абсолютно новая картина, и на ней стоял мистер Поттер на фоне той самой кофейни, где Люциус и нашёл Грейнджер. Парень чеканил слова упрёков, как выстрелы в упор. По общей дымке изображения несложно было догадаться, что воспоминание не подлинное, а всего лишь очередная изощрённая фантазия девочки. Как и понять, что её чувству вины перед другом нет предела. Взмахом руки Люциус аккуратно убрал рамку с неровной стены. Если он хочет помочь Гермионе, нельзя позволять её сознанию концентрироваться на подобном. Малфою предстояло перебрать судьбоносные воспоминания девочки и найти именно те, что разбили хрупкий сосуд ещё юной души. Многие знали о том, что Непростительные разрывают душу человека. В частности, смертельное заклинание Авады надрывало душу использовавшего. Но мало кто задумывался над тем, как нас калечат порой простые решения. Когда собственные потребности идут в разрез с чувством долга, а иногда и с понятиями морали. Выбор меж молотом и наковальней. Так мало Непростительных заклинаний и так много жизненных ситуаций, что разбивали наш внутренний мир на осколки. Трещина за трещиной, они создавали надрывы на тонком полотне души… Увы, никто не предупредил юных студентов Хогвартса о самом важном — у задач, что подкидывает жизнь, зачастую нет правильных решений, но всегда есть ответственность за принятые. Вдоль угрюмых стен висели огромные кованые рамы воспоминаний Гермионы. Какие-то воплощали сцены из её жизни, какие-то — призрачные видения, инсценированные её воспалённым разумом. Люциус просматривал их вскользь, быстрым шагом преодолевая один коридор за другим. Вот ещё живая и сияющая Тонкс корчила рожицы хохочущим ребятам, а на другой уже Снейп спас их от оборотня. Пара поворотов — и перед Люциусом предстала его собственная гостиная и он сам с жалкой небритой щетиной, и Нарцисса… Даже в глазах напуганной Грейнджер она прекрасна, как утренняя заря. Малфой невольно задержался… Не менее напуганный Драко сжимал кулаки и смотрел на него, теперь уже из воспоминания девчонки, с такой болью и сочувствием… Что же они натворили? Стискивая пальцы до хруста, Люциус продолжил путь. Во рту горечь. Разве слеп он был? Вот Драко, стоящий у двери, вероятно, той самой кофейни. Столько одиночества и растерянности в голубых, как небо, глазах сына. Грейнджер что-то быстро вывела на салфетке… Люциус ощутил её страх каждой клеткой тела, таких волн не исходило ни от одной предыдущей картины. А вот Драко на полу какой-то хижины, не иначе, скорчился от боли… Судороги неумолимо истязали тело сына, пока Гермиона подтягивала ему под голову небольшую подушку и укладывала на бок, напевая сквозь слезы детскую колыбельную. Собственное сердце подвело Люциуса, пытаясь разорвать глотку быстрыми ударами. Он потянулся к холодному железу рамы, но чувства, исходившие от неё, успокоили. Лишь нежность и тревога. Разве имел он право прикасаться к столь личному?.. Сакральному… Малфой одернул себя и быстрым шагом направился вперёд, стараясь не вникать в яркий калейдоскоп их с Драко воспоминаний. Ведь возможность понаблюдать, как сын с улыбкой обнимает какого-то пса, так и манила остановиться, задержаться подольше, порадоваться призрачному счастью на родном лице. Образы на полотнах чужой памяти менялись, оттенки красок становились всё мрачнее. Период воспоминаний в этом проходе приближался к войне… Вот и первый надрывный перезвон душевного хрусталя — на полу лежало тело какого-то светловолосого мальчишки. Совсем ещё юный ученик крепко сжимал палочку. Кто-то из ребят, что столпились вокруг, принёс старенький потрёпанный колдоаппарат и приложил к груди погибшего, как чудодейственное зелье, способное излечить от смерти. Гермиона смотрела на всё происходящее со стороны, страшась подойти ближе… И винила себя. Рамка картины источала вину в необъятных количествах, и стыд… Столько стыда. Люциус протянул руку к холодному металлу. — Он был слишком неопытен для этой битвы. Но это не твоя вина, что лицемерие и трусость взрослых притащили чуму войны в школу. Он защищал то, что ему было дорого, как и ты. Каждый принимает последствия своих решений, но это не было твоим, — хриплым шепотом произнёс он, пытаясь успокоить гулкий перезвон. Рука продолжила скользить по раме, пока его сознание боролось с потоками чувств Грейнджер. На смену стыду медленно пришли печаль и сожаления о не свершившемся. Вероятно, таких сцен на его пути будет ещё много. Малфой тяжело вздохнул. Легилименция отнимала много сил — как волшебных, так и моральных. Не в той форме он взялся за подобное. Но хоть роль священника на сегодняшний вечер он не выбирал — было в этом что-то, что заставило Люциуса испытать облегчение в груди. Осознание собственной силы покинуло его давно. Что толку с его магии, если сына он излечить не в силах. Он бы отдал её всю, до последней крупицы, лишь бы сохранить жизнь Драко… Но ни власть, ни деньги, ни магия не могли помочь. А эта девочка… возможно, могла. Пускай шанс на спасение призрачный, но Малфой вытащит её с того света, чего бы это ему ни стоило. Смерти, тела и слезы выживших… Какие-то из воспоминаний Люциус подправлял, какие-то пришлось прикрыть полупрозрачной вуалью забытья. Но гул вины по прежнему не утих. Голосов становилось всё меньше, а крики теряли слова. Малфой остановился на очередном распутье и услышал тихий детский плач. Нужно поторопиться, его силы не бесконечны. Осмотревшись по сторонам и увидев лишь ничего не значащие воспоминания школьных будней, он отправился на поиски звука. Всхлипы были такими усталыми, а тихие лепетания слабыми, что Люциусу понадобилось немало времени, чтобы найти правильный проход. В одном из туннелей он увидел белую межкомнатную дверь. Она слабо поскрипывала от сквозняка, из-за неё и доносился детский плач, в остальном же в этой части галереи стояла гробовая тишина. Малфой остановился перед дверью. Вот оно, то самое событие, нанесшее первый скол на хрупкий сосуд души. Как ни странно, такие вещи происходят бесшумно, тихо и скрытно. То, чем не делятся даже с близкими. Первые надломы на человеческих душах — самые болезненные и самые молчаливые. Когда неопытная жертва так боится показать раны, что готова молча истекать кровью. Удивительно, но те воспоминания, что находились в этой части, уже предшествовали войне. Люциус повертелся по сторонам, но ни одной рамки перед входом не было. Аккуратно отворив дверь, он увидел простенькую гостиную. Посреди комнаты — диван и небольшой столик, у стен — комоды и полочки с множеством пустых фоторамок… На диване сидела горько рыдающая девочка лет пяти. Маленькие ручки закрывали личико, но по каскаду шоколадных кудрей несложно узнать их обладательницу. Люциус тихо откашлялся, давая понять таким образом о своём присутствии, и сделал пару шагов вперёд. Но девочка на него по-прежнему не реагировала, продолжив кого-то старательно ругать в ладошки. Чего он не ожидал, так встретиться здесь с ребенком. Некоторое время Малфой стоял в растерянности, а между тем время продолжало свой бег. Что должно произойти с маленьким ребенком, чтобы нанести настолько глубокий след? Стоит ли ему в это вмешиваться? Ведь силы на пределе, а общение с маленькими детьми занимает время. Как давно он разговаривал с ребенком? Сколько раз успокаивал Драко? Почему её сознание создало именно такой образ? И почему даже в столь юном возрасте Гермиона видит себя одинокой? По какой причине комната вмещает пустые рамки фотографий? Не навредит ли он ещё больше? Столько вопросов и полное отсутствие ответов, а девочка всё рыдала. Люциус снова попытался заговорить с ней, но маленькая Гермиона по-прежнему не реагировала. И Люциус решил осмотреть комнату детальнее. Оказалось, на стене за его спиной всё же имелась одна картина, не утратившая содержания. Точнее, воспоминания. Досмотрев воспоминание, Малфой понял, почему девочка одна и кого ругает… У этого полотна даже рамы нет, настолько страшно ей признавать свой поступок. На картине уже взрослая мисс Грейнджер наносила Обливиэйт на своих родителей. Она стёрла все их воспоминания о себе… Люциус подошёл к стене и прикоснулся к полотну. Боль, страх, безысходность окунули его в события того дня. Вот Гермиона услышала, как её зовёт мама из гостиной и, уже приняв переломное решение, угрюмо спустилась вниз. Обливиэйт сорвался с её палочки бесшумно в спины обеспокоенных родителей, сидящих на диване. Несложно представить, что повергло этот дом в такое состояние страха, ведь как раз тогда Пожиратели вели свою охоту на маглорожденных. Люциус подошёл к Гермионе, по щекам которой катились немые слезы. Маленькая дорожная сумка на полу рядом — она предпочла борьбу спасительному бегству. — Гермиона, — мягко прошептал он за её спиной в надежде, что ему хватит сил быть услышанным. — Спасти им жизнь столь жестоким путём — правильный выбор, ведь за тобой Пожиратели шли в первую очередь. События продолжали вертеться вокруг Люциуса, и вот она, не оглядываясь, вышла из дома, стыдясь даже взглянуть на фасад. А он пошёл за ней вдоль улицы, продолжив свой монолог: — Обливиэйт исправим. Несмотря на твою неопытность, ты нанесла его с умом. — Он ощутил онемение в пальцах. Скоро их связь разорвётся, а её восприятие никак не менялось. — Всё можно исправить. Твой поступок спас им жизни, всего несколько дней спустя здесь будут Пожиратели. Если бы не то, что ты предприняла… — Люциус запнулся. — Их бы нашли. Ты и сама знаешь, что воспоминания о тебе привели бы армию Темного Лорда к ним. Грейнджер пошла к точке аппарации, а он решил попробовать другой способ достучаться. Вернувшись в галерею, Люциус увидел, что девочка внимательно смотрела на него заплаканными глазами. Щёчки и нос покраснели от долгих рыданий, а детские руки нервно перебирали ткань свитера. — Ты хочешь поговорить? — вкрадчиво спросил он. — Не знаю, — тихонько пропищала малышка. — Больше никого нет. — Это не так, твои родители не забыли тебя насовсем. — Малфой аккуратно опустился на диван рядом. — Это нужно было, чтобы спасти им жизни и вы снова смогли бы быть вместе. — Она вычеркнула меня! Мама больше не знает, кто я! — надрывно выкрикнула девочка и снова заплакала. Люциус вздохнул, пытаясь вспомнить, как собрать несуществующие крохи самообладания. — Всё не совсем так. Они по прежнему любят тебя, ничто не может отнять родительскую любовь у тебя. — Они не простят мне такого, нельзя простить предательство… Девочка перед Малфоем менялась. Образ ребенка исчез, а на смену ему пришла растерянная юная девушка из воспоминания. — О, милая, они не просто простят тебя, а поймут твоё решение. — Люциус медленно убрал её руку от лица. Магия всё меньше слушалась. — Ты прошла многое, но, как бы ни поступала, на родительской любви это не отразится. Хороший легилимент и длинный разговор — всё, что нужно для вашего воссоединения. Главное, что ты уберегла их, а методы… Методы во время войны не выбирают. А сейчас ты должна взять под контроль свою магию, иначе заботиться об их памяти будет некому. — Я не знаю, как, — усмехнулась Гермиона сквозь слёзы сама себе. — Больше не знаю… — Глупости, — фыркнул Малфой. — Ты ведь помнишь, что должна отдать зелье?***
Люциус аккуратно опустил измученную Грейнджер на крыльцо. В бреду она по прежнему верила, что рядом с ней Драко, и периодически повторяла что-то о недостаточно тёплых руках. Как бы то ни было, сейчас её состояние было стабильным, а вот Малфой шатался от усталости. Медленно вынув ладонь из хрупкой девичьей руки, он отошёл к дороге, прежде чем позволить эльфу позвать Драко. Ему хотелось увидеть сына. Пускай и издалека. В дверях появился встревоженный Драко, а за ним и перепуганный пёс. Оба суетились над Гермионой, а Люциусу оставалось наблюдать со стороны за самым ценным человеком в его хмурой жизни, сейчас так трепетно целующим в лоб ту, которую раньше считал врагом. Он вымученно усмехнулся тому, как Драко, превозмогая боль, подхватил Грейнджер на руки. Как много он упустил из новой жизни сына… Мальчик вырос, а он и не понял.***
Гермиона с самого утра чем-то громыхала внизу. Не сказать, что Драко это очень беспокоило, но бесило знатно. Первые минут пятнадцать он терпел, затем ворочался на постели в надежде, что эта безбашенная угомонится. Ещё минут десять ушло на злобное ворчание, умывание и натягивание штанов. Из гостиной внизу донесся глухой, но довольно громкий хлопок и, чертыхнувшись, Малфой поспешил туда в одних джинсах. Дощатые ступеньки недовольно заскрипели, но Драко это по-прежнему радовало. Под Грейнджер они не издавали ни звука, а это значило, что, несмотря на все издевки, она по прежнему гораздо легче. Тем более, что с недавних пор он начал набирать в весе. Но об этом Малфой даже думать боялся, чтобы не сглазить. В последнее время он стал замечать, что чувствует себя… Иначе. Не то, чтобы он чудотворным образом излечился, но ему чаще хотелось играть с Риком, да и одышка стала меньше беспокоить. Вчера он позволил себе пробежать пару ярдов, а, когда пес повалил его на песок, не взвыл от боли, как случалось раньше, если неосторожно задеть пораженную проклятием грудную клетку. А по возвращении у него хватило сил вымыть собаку и приготовить яичницу. Не омлет по-царски, но они с Риком остались довольны. После этого Драко вырубился прямо на диване в прихожей и проснулся только вечером. Но главным было то, что он не помнил снов. Пришлось, правда, по-быстрому соображать, чем кормить Грейнджер, которая должна была вернуться с минуты на минуту, но в целом Драко гордился своим умением выкручиваться. Навык заказывать еду по безналичному расчету в магловском Лондоне и доставлять по месту с помощью эльфа был и оставался его личной гениальной идеей, жаль не запатентовать. Сегодня, конечно, очередь Гермионы готовить, но это не повод устраивать переворот. Драко вышел на крыльцо и уставился на девушку неверящим взглядом. Она разбирала рыбацкие снасти, а подозрительным грохотом оказалась вывалившаяся из каморки дверь. Судя по азарту, это всё же не отвадило Гермиону от очередного гнусного эксперимента по воздействию «дурацких хобби» на человеческую психологию. Все эти идиотские затеи могли бы быть даже забавными, если бы Драко не доводилось наблюдать попытки скрыть обиду и разочарование после каждого такого неудавшегося опыта. «Ну не родилась ты туповатой маглой, Грейнджер, что же ты так цепляешься за их мишуру?» Может, помощник из него и никудышный, но если она там утонет, то Драко снова станет ничейным… никому не нужным… прокаженным. Оставалось вздохнуть и смириться с неизбежным. Сегодня он попробует рыбачить. Хоть она никогда и не звала его участвовать в своих провалах, но не отпускать же её одну в море наслаждаться отсутствием сарказма? Вон уже и лодку где-то взяла. Да уж, достать Грейнджер могла кого угодно, и Рику иногда перепадало. Как пристанет со своим настырным: «Дай вычешу, да дай вычешу!» к бедному псу. Если бы Драко его периодически не спасал, тот бы однозначно вернулся к бродячему образу жизни на добровольной основе. Они собирались молча, каждый в своих мыслях и надеждах. Драко подпер дверь в кладовку стулом, уповая на то, что, когда вернётся, заколотит намертво этот волшебный ларец неандертальца, оставленный бывшими хозяевами. Рик ошивался возле Грейнджер. Паразитическая морда вечно на два фронта успевал ластиться. Но у него это получалось так искренне, что Драко злился больше напоказ. Карусель из дождей и туманов редко прерывалась солнечными деньками. То, что поначалу выглядело, как медлительность, оказалось монотонностью. Крики чаек и бесконечный горизонт. Даже лето не способно спасти окрестности Тейна от однообразия. Кто там ещё жалуется на лондонские туманы? Запихнуть бы в этот мир сырости и мрака для профилактики. Море было спокойным, таким же монотонно серым, как и небо где-то там на горизонте, сливающимся с ним в единую линию. Корабли в ближайший порт заплывали с другой стороны из-за подводных скал, за исключением мелких рыбацких судёнышек. Но и последние сюда наведывались не особо часто. Вероятно, даже рыба не очень любила эти воды. Поэтому идеальным описанием, которое Драко смог подобрать для этого места за несколько месяцев, стало «Пустота». И это отнюдь не являлось недостатком. — Просвети, Грейнджер, на кой чёрт нам эта дрянь? — Он раздражённо фыркнул в сторону подсаки, пока Гермиона пробовала грести. — Я не знаю, Малфой. Не пробовала раньше рыбачить. Но ведь людям нравится, они находят в этом умиротворение и удовольствие. Так что проба пера, так сказать, а там по ходу разберёмся с инвентарём. — Вижу я, как ты разбираешься. Отдай вёсла, растяпа. — Он нахмурился, примеряясь к новому занятию. — Кстати, а перо ты уже пробовала? — Гермиона перевела на него непонимающий взгляд. — «Проба пера» — это же о писательстве. — Драко продолжил после её короткого кивка. — Писать ты пробовала? — Н-нет. А о чём я напишу? О всём том дерьме, что успела увидеть? Или о том, что переживаю сейчас? — Она смотрела на него с искренним непониманием, и даже обидой, за такое нелепое предположение. — А люди любят читать о чужом дерьме, Грейнджер. Обожают читать о чьих-то страданиях. — Он выплевывал каждое слово со всем накопленным отвращением к окружающему миру. — Одни — чтобы переплюнуть собственную убогость. Другие — чтобы заглушить личную боль, а третьи от нехватки эмоций. Но, в целом, все любят чужое горе. — Драко спокойно смотрел на холодную тёмно-зелёную рябь, лицо разгладилось. Казалось, ему становилось легче после всех этих ядовитых высказываний. А, может, ему и правда было легче от того, что теперь он мог говорить всё, что думает. — Так что все твои страдания будут разлетаться, как горячие пирожки. — Он невесело ухмыльнулся своим мыслям. — Помогать никто не станет, но с удовольствием посочувствуют. Правда, тебе всё же не хватает разбитого сердца от неразделенной любви, или душевных метаний из-за любви к врагу… Но ты не расстраивайся, Грейнджер, у тебя ведь есть я, так что всё поправимо. — Засунь знаешь куда такие перспективы?.. — проворчала она себе под нос, плотнее кутаясь в старый дождевик. — Не хватало мне ещё соплеметаний всяких дур и высосанной из пальца драмы. — Не успела она договорить, как Драко громко расхохотался, хватаясь рукой за борт лодки и раскачивая ту. — Малфой, усмири эту идиотскую истерику, иначе ты нас перевернёшь! — вскрикнула в ужасе Гермиона и лягнула Драко по ноге так, что тот зашипел, но сел смирно. — Повтори, — сипло сквозь смех, — повтори это идеальное слово, так точно охарактеризовавшее мою жизнь! — Он вытер слёзы и внимательно посмотрел ей в глаза. — Оно не имеет к твоей жизни никакого отношения. — Она комично вздернула палец к небу. — Ты же не был влюблён. — Ты права. — Его лицо вдруг исказила болезненная гримаса, а на языке почувствовалась горечь, но после недолгой паузы он продолжил: — Мне не хватило времени. Холодный бриз разрезала новая порция смеха. Тихого, лающего смеха. Обреченного. — Ну ты вон со всем справилась. Я как-то даже сразу и не вспомнил, что ты никогда ничего не откладываешь на потом, ведь нужно следовать программе. — Голубые глаза наполнились издевкой и жестокостью. — Хоть убогий Уизел и паскудно подходил на роль героя-любовника, но и в этом ты преуспела больше меня. Кстати, а чего — он просто кинул тебя, бракованную, или всё же оправдывался? — Когда ты сдохнешь, Малфой, всем станет чуточку легче, — прошипела Гермиона без тени сарказма, глядя в пасмурные, как этот день, радужки. — Тебе станет легче, — спокойно поправил он, поворачиваясь к своей удочке. — Все остальные придут посочувствовать.***
Июльское раннее утро показалось Драко особенно погожим, несмотря на моросивший дождь. Когда, чистя зубы, его взгляд скользнул по оголённой груди, Малфой забыл обо всём на свете. Жирный чёрный побег проклятия, исходящий из самого эпицентра поражения, явно стал тоньше и останавливал свой ход на боку, тогда как раньше опоясывал аж всю спину и там прятался меж рёбер. От удивления Малфой выронил зубную щётку и, сплюнув остатки пасты, начал судорожно крутиться перед зеркалом, присматриваясь к остальным линиям. Проклятие менялось, и явно не в худшую сторону. Что было тому причиной, Драко не знал. Может, усовершенствованное Грейнджер зелье. Или то, что он подпитывался её магией постоянно, хотя она фактически никогда не колдовала. А, может, все эти книги про общение с животными не такая уж и туфта, и Рик на самом деле способен положительно воздействовать на подобного рода заболевания? Ну, или свои супы Грейнджер скармливала ему не из мстительности, а взаправду пыталась помочь. Кажется, её истерики тоже становились реже, так как всё своё свободное время она тратила на него и Рика, иногда засыпая прямо на диване в гостиной вместе с псом. Драко даже будил её несколько раз, чтобы она поднялась в постель. Не того сожителя завела, если хотела, чтобы на руках таскали. Правда, после того, как он нашёл её дрожащую от немых рыданий и невменяемую в подсобке, пришлось нести. Осилил он дойти только до того самого дивана в гостиной, но и это было достижением. Счастьем стало уже то, что с той злополучной ночи, когда Гермиона чуть не скончалась на пороге кофейни, подобные приступы больше не повторялись. Она могла подолгу плакать навзрыд, но не доводила себя до исступления, не бредила видениями. Малфой верил, что тогда они преодолели какой-то переломный период, и больше ему не доведётся выносить двери подсобки. Хотя физически он и окреп, но всё же эту силу хотелось направить в более приятное русло. В целом же Драко нравилось их совместное проживание, и то, как в него вписался Рик. Заботиться о ком-то, кроме себя, оказалось приятно, а Грейнджер всегда молча заботилась в ответ. Порой даже с излишком, но так искренне, как могла только она. Факт оставался фактом, теперь Драко точно не мерещилось, и проклятие отступало. Единственное, чего бы ему не хотелось — так это думать о климате Тейна, как о чём-то лечебном, ибо нонсенсом это становилось необыкновенным. Малфой схватил пергамент и чернильницу с витиеватыми узорами, что красовались на небольшом журнальном столике скорее как элемент декора — писать-то ему было некому. Ну и чтобы Грейнджер не сунула туда свои вазочки с тем, что являлось больше сорняками, нежели цветами. Сегодня Драко не против пары таких букетов, и даже супа, а пока пришло время написать отцу. Драко не очень хорошо понимал, с чего начать письмо Люциусу. Нельзя же спустя год просто нацарапать: «Мне лучше. А ты как?» Но и о чём рассказывать, он не знал. Понятно, что эльфы исправно докладывали всё, что им доводилось видеть. А, значит, отец знает, что он живёт у Гермионы. И раз уж деньги высылать не перестал, более того, без лишних слов изменил рецепт зелья, то вряд ли его сколько-нибудь волнует этот факт. А, может, он просто поставил крест на Драко и обеспечивает его лишь из уважения к покойной жене. Нет, Драко видел его… Видел, как отец страдал от собственного бессилия. Но что, если у него появилась женщина?.. Раньше Драко никогда не задумывался над этим, и возникшая мысль почему-то отозвалась болью под рёбрами. Он отодвинул чернильницу. Будет ли предательством, если Люциус продолжит жить? Когда они с мамой уже не могут… Ну почему же «они»? Драко-то чувствовал себя вполне живым сейчас. Более того, преисполненным надежды. И сам он жил… Как мог. Тогда почему Люциус не заслужил найти поддержку, спастись в новых отношениях? Только упрямое эгоистичное сердце не желало принимать подобного сценария, ведь отец всегда всё делал ради них с мамой… Правильно или нет, сейчас уже не имело значения. Будет ли Драко важен, если в Малфой-мэноре появится новый наследник? Так по-детски… Закусив щеку, он начал выводить буквы… Вероятно, быть отцом сложнее, чем может показаться в юности. И, если первые предложения давались натянуто, тяжело, то дальше слова полились на бумагу безудержным потоком. Теперь не было жалоб и просьб, были лишь разбросанные мысли и наблюдения, выходившие из-под пера нестройными строками. Так преступно-небрежно для наследника великого рода. Были и вопросы, местами граничащие с упрёком. Ответы на них Драко знал, но держать в себе их тотчас стало невыносимым. Всё, что копилось годами, материализовалось в длинную вереницу неказистых знаков и символов. После чего Малфой свернул пергамент, не перечитывая содержимого… и сжёг над толстой свечой. А отцу в строгом деловом стиле сообщил, что живёт у Грейнджер, ни в чем не нуждается, новое зелье не вызывает настолько быстрого привыкания, поэтому он смог сократить суточную дозу. Скорее записка, нежели письмо… Малфой повертел в руке сложенный небольшой пергамент. «Не чета сгоревшим мемуарам…» Драко раздражённо фыркнул, и, молча упрекнув себя в трусости, снова оглянулся на зеркало. В какой-то момент ему показалось, что перед зеркалом снова стоит рыдающий семнадцатилетний мальчишка, который по глупости думал, что хуже уже некуда. Как бы в напоминание, что хуже всегда есть куда, по телу разлилась волна боли от старого шрама Сектумсемпры. На нём красовалось множество шрамов разных размеров и форм. Одни остались от Лорда, другие — от чокнутой тётки после передряги в Выручай-комнате. Но болело из них только два — оставленный Поттером на груди и глубокая борозда на ладони. Последний он оставил куском зеркала, уткнувшись носом в подушку, после смерти профессора Бабл. Не имея права на крик даже в собственной комнате, Драко молча калечил себя снаружи, чтобы заглушить боль внутри. Шрам он так и не свёл, несмотря на опасность оставлять такие признаки его откровенной слабости на видных местах. В тот раз чувство вины перевесило здравый смысл. Моросящий дождь отступил, и из-за туч лениво выползло изнеженное вечностью солнце. Этот июльский день явно намекал Малфою на нечто особенное, и он принял этот вызов… несколько по-своему. Спустя минут десять он уже нависал над перебиравшей цветы Грейнджер. И, судя по тому, что она показательно не замечала его, Гермиона была по-прежнему недовольна. Рик растянулся у её ног пушистым ковриком, но, предчувствуя непростой диалог, ухо всё же навострил. Драко часто замечал подобное за псом, порой подозревая в нём анимага. Только проверка Грейнджер показала, что пёс он самый обычный, а Малфой — параноик. — Последний букет получился довольно сносным. — Как бы между прочим, перекатившись с пятки на носок. — Продолжишь дуться? — Да, — не отрываясь от своего занятия, отрезала она. — Грейнджер… — Малфой, — перебила она. — Ты знаешь, как попросить эльфов отца обо всём, что тебе нужно, а я не желаю с тобой разговаривать. — Я был не прав, — без заминки выпалил Драко. — Мне нужно было предупредить, что я задержусь. — Он искусно изобразил раскаяние и оперся локтями на стол. — Ну кто мог представить, что ты будешь волноваться за обузу Малфоя? — Ты должен был представить! — Глаза Гермионы наполнились такой обидой и осуждением, что Драко невольно опустил взгляд на стол. В последнее время ему всё чаще становилось стыдно перед Грейнджер за свои выходки. Конечно, раньше казалось, что поддразнивать и провоцировать её — лучшее занятие из подвластных в этой глуши. Но Драко абсолютно не нравилось, когда её большие медовые радужки наполнялись болью. И вчера он перегнул. Не желая наносить ей обиду, он просто не заметил, что зашёл слишком далеко вдоль береговой полосы. А потом ещё и голова закружилась, пришлось сидеть на Когтистом утёсе допоздна, а затем неспешно возвращаться по ухабистой тропе. Естественно, ему и в голову не пришло предупредить Грейнджер как-либо о своих планах. А она, вернувшись с работы и увидев одиноко сидевшего у двери Рика, бросилась на поиски. Оббегав все окрестности, Гермиона призвала его эльфа, и тот быстро нашёл безответственного хозяина. Но Драко хватило мозга глупо подшутить и отправить домовика с обратной информацией. Тут-то Грейнджер, окончательно перепугавшись, взялась за палочку. Благо дело, эльф сразу доложил всё ему, и остаток пути он буквально бежал. А, увидев напуганную Гермиону с палочкой в руках, Малфой понял, насколько облажался. Но было в этом ещё кое-что… Со вчерашнего вечера Гермиона больше не прятала палочку. И сейчас изящная веточка виноградной лозы лежала на столе. Проследив за его взглядом и потерянным видом, она нарушила затянувшуюся тишину: — Если тебе неспокойно из-за этого, — виновато кивнула в сторону волшебной палочки, — я уберу. Пока ты был наверху, магия не угрожала тебе, я рассчитала… — Всё в порядке, я доверяю тебе, — неожиданно для обоих прошептал Драко. — Малфой, — только и смогла выдавить растерянная Гермиона. — Сантименты ни к чему. Я хотел кое о чём попросить, — встрепенулся он, отходя к графину с прохладным травяным отваром, а заодно пряча покрасневшие скулы. — Научи меня водить мопед. — Конечно, — произнесла она, негромко откашлявшись. — Но сначала тебе нужно выучить правила дорожного движения… — Не будь занудой, Грейнджер! — Ну вот, и вина прошла, «спасибо». — Я прочитал их, ничего сложного. — Но по правилам… — Научишь или нет? — оборвал её Драко, складывая руки на груди. — Хорошо. — Малфой победно задрал нос. — Но только после того, как ты ответишь на мои вопросы. — Да ладно тебе, Грейнджер! — Разочарованный Драко швырнул диванную подушку в её сторону, явно не пытаясь попасть, и ушёл на улицу, что-то ворча под нос. Тёплый влажный песок приятно обволакивал ноги, а мысли всё чаще выстраивали странные цепочки, найти объяснение которым Малфой не мог, но и перестать думать о той, что рядом… Не просто рядом, то есть не потому, что рядом… Драко не знал, как интерпретировать то, что творилось внутри. Он не был влюблен, но в то же время испытывал что-то большее… Многограннее. Ему приходилось вот так уходить от споров, иначе излишняя мягкотелость станет слишком очевидной. Неудачи Грейнджер стали общими, а победы слаще. Драко улыбнулся прибою и спрятал руки в карманы. «А ведь букет и вправду не так плох…» Малфой хмыкнул и медленно пошёл в сторону холма. Когда он начал задумываться о горечи её разочарований? Хм, с первой встречи. Но, когда он начал это делать вот так… Когда в груди щемит, а рука сама порывается коснуться? Драко не знал. Их дни в этом доме были монотонными и сумбурными в то же время. Они так много спорили и пререкались в первые дни, что Малфой тонул в эйфории. Ему нравилось каждое ругательство, каждая претензия, каждое слово ночных монологов в темноту… Нравилось, когда неровное дыхание Грейнджер в глухой темноте спальни выдавало её эмоции… Нравились лёгкие, не значимые касания и странные столкновения, ведь иначе их объятия назвать нельзя. Любая война за кружку становилась для Драко откровением на фоне пережитого одиночества. И когда Гермиона тащила его тушку домой на старом покрывале после очередного приступа, и, когда в истерике отбиваясь от призраков прошлого, случайно ударила в самый центр проклятия… Каждый чертов миг стал незаменимым. И Драко жадно глотал их, как воздух после удушья. Он осмотрелся по сторонам, и губы сами растянулись в глуповатой улыбке. Серый пейзаж бухты у Тейна понемногу приобретал небесно-голубой оттенок. А где-то в светлой гостиной позади на него злилась Грейнджер. И это, черт подери, прекрасно.