Когда он очнулся ото сна, за окном едва начинало светать. В комнате было темно и душно, в воздухе стоял застойный запах тел и алкоголя. Феликс неподвижно лежал на жестком диване, не сознавая себя и окружающее его пространство. Его мутило, голова раскалывалась пополам, и единственной оставшейся мыслью было желание вновь опохмелиться.
Он лежал и смотрел в потолок, пытаясь совладать с мигренью, пока вчерашние события всплывали в сознании сумбурной мешаниной ощущений и образов: желтый свет ажурной лампы, запах старой, накуренной комнаты, колючий турецкий ковер под спиной. Все казалось смутным, размытым — Феликс видел лишь разрозненные фрагменты, что бессмысленной чередой мутных пятен мелькали в его сознании, и никак не мог сопоставить их друг с другом в единую картину происходящего, словно гулкий хлопок винной пробки втянул его в омут беспамятства.
Пролежав без движения еще пару минут (что тогда казались вечностью), он отбросил тщетные попытки восстановить в памяти события минувшей ночи и сделал усилия подняться с дивана. Аккуратным движением он приподнял торс и часто заморгал в попытке поймать комнату в фокус. Пространство все стремительнее наливалось холодным солнечным светом, так что Феликсу не составило труда разглядеть следы падения Содома. Везде, где только можно, лежали разбросанные книги и бумаги; диванные подушки были раскиданы по полу; на кофейном столике громоздились бокалы и грязные чашки, в некоторых из которых по-прежнему застаивалась мутная жидкость. Стеклянная пепельница полнилась окурками, на полу был разложен незавершенный пасьянс, а на столе стояли две бутылки из-под вина. Картину полного разгрома дополнял спящий Адриан, полулежа-полусидя развалившийся в кресле. Подперев тяжелую голову плечом и поджав под себя ноги, он морщился и вздрагивал, словно упорно боролся с кем-то во сне. Его волосы растрепались и лезли в лицо, на губах темнели следы вина, а свитер, в котором Адриан был вечером, скомканный валялся на полу, так что тот сидел в одной мятой футболке.
Тяжело вздохнув, Феликс еще раз быстрым взглядом охватил царящий в гостиной беспорядок, сосредоточил взгляд на трех бокалах, на бутылках и множащихся окурках, серьезно о чем-то задумавшись, и лишь тогда вспомнил о Маринетт, а точнее ее отсутствии. Он тяжело поднялся на ноги, тут же схватившись за отдавшее больным импульсом темя, и направился в ванную, неуклюже обступая горы раскиданных по полу вещей.
Он открыл кран с холодной водой и опустился к струе, пытаясь напиться, после чего небрежными движениями умыл лицо и причесал пятерней волосы. Живительная влага привела его в чувство, и мир больше не казался подернутым мутной пеленой. Феликс задержал взгляд на зеркале, всматриваясь в собственное отражение: волосы стояли дыбом, лицо скривила маска раздраженного безразличия. У стены монотонно гудела стиральная машина, вторя волнам мигрени, и он наклонился посмотреть, чьи вещи стирались внутри, но новый приступ тошноты одолел его при виде цветастого круговорота мокрой одежды.
Он вошел на кухню и тут же столкнулся с Маринетт. Она стояла спиной к проходу, скрестив руки на груди, и всматривалась в окно, за которым в утренней мгле утопала пустая улица. Феликс слегка удивился, заметив, во что она была одета: в длинной футболке и мешковатых мужских трениках Маринетт до смешного походила на персонажа из «Луни Тюнз». Она обернулась, едва Феликс вошел, и изогнула губы в неловкой приветственной улыбке. Похмелье она переживала явно легче, чем он.
— Доброе утро, — сказала Маринетт, отходя от окна. Тусклый свет легко охватывал ее силуэт, подсвечивая словно нимб.
В ответ Феликс молча кивнул и прошел внутрь. В нос тут же ударил запах жареного: на плите стояла сковорода, накрытая крышкой. Внутри шипела глазунья.
— Я подумала, что неплохо было бы позавтракать, — пояснила Маринетт, заметив его любопытный взгляд. — В холодильнике не было ничего, кроме яиц, так что пришлось выворачиваться.
Феликс незаметно хмыкнул — они никогда не завтракали дома, — однако оценил добрый жест и поспешил ее поблагодарить:
— Спасибо.
Маринетт довольно улыбнулась и опустилась на высокий стул, примыкавший к длинной столешнице в виде барной стойки.
— Что это на тебе? — наконец спросил Феликс, не в силах больше сдерживать любопытства. Он открыл кухонный ящик, достал оттуда медную турку, наполнил ее водой и молотым кофе и поставил на медленный огонь.
— А, это… — Маринетт оглядела себя, словно видела впервые. — Я забросила свои вещи в стирку, поэтому взяла те, что были в сушилке. Вроде это одежда Адриана.
Феликс наклонился над конфоркой, закусывая улыбку. Он не стал переубеждать ее в том, что футболка все же принадлежала ему.
— Ты всегда просыпаешься так рано? — спросил он, наблюдая за закипающим кофе.
— Почему-то в последнее время… — задумчиво ответила Маринетт. — А ты?
— Я всегда встаю рано. По утрам мне лучше работается, — резким движением Феликс выключил газ, когда вскипевший кофе начал подниматься, и разлил его по чашкам. — Сливки?
Маринетт кивнула. Он заглянул в холодильник, чтобы достать сливки, и впервые заметил, что в нем действительно было практически пусто.
— Кстати о работе, — начала Маринетт, когда Феликс поставил перед ней исходившую паром чашку. — Я до сих пор не знаю, кем ты работаешь. Слышала только, что занимаешься фрилансом.
— Это не совсем так. Фриланс — лишь подработка, пока не освоюсь в новом городе, — Феликс пил черный кофе без сахара, однако все равно монотонно помешивал его ложкой. — А по профессии я архитектор, если тебе интересно.
— Правда? Пожалуй, мне стоило догадаться раньше. Все те разговоры о Пиранези и бумажной архитектуре…
Феликс хмыкнул и отхлебнул кофе, хотя тот еще не остыл и обжигал язык.
— Почему ты не ешь? Не любишь яичницу? — внезапно спросила Маринетт.
— Я в принципе предпочитаю не завтракать, — отозвался Феликс. — А ты?
— Мне тоже чего-то не хочется, — она сделала первый глоток и поморщилась. — Вот черт, а я разбила туда шесть яиц. Почти все ваши запасы, между прочим.
Феликс усмехнулся одними губами: он и сам заметил, пока варил кофе, что яичница под крышкой больше напоминала толстый белый блин, нежели глазунью в ее классическом понимании.
— Думаю, Адриан управится и без нас.
Маринетт кивнула, и они замолчали. Феликс видел, что она ощущала себя в некоторой степени некомфортно и даже обеспокоено, как это было в их первую встречу, но всем своим видом старалась это скрыть. Он мало что помнил о той ночи, однако искренне надеялся, что причиной ее скованности был вовсе не забытый им поутру пьяный дебош.
Прошлый вечер многое изменил, в особенности между ними двумя, и оба это явно ощущали. Однако неловкость и сожаления о прошлых действиях, что обычно просыпаются на следующий день вместе с похмельем, в равной мере сковывали обоих, и хотя сам Феликс прекрасно помнил невнятное «ma mer», ее прикосновения и одну сигарету на двоих, он не мог быть уверен в том, что это же помнила и Маринетт, и даже если помнила — какое отношение имела к этому теперь, протрезвев. С некоторым сожалением он ощущал, словно, продвинувшись в отношениях (хотя и не совсем естественным путем), они вновь делали шаг назад, возвращаясь к той странной робости, что блуждает между едва знакомыми людьми. Однако вместе с тем чувство вины за то, что сам он стал инициатором пьянства еще большим грузом падало на плечи, заставляя, подобно Маринетт, хранить молчание о прошлой ночи.
Кухонные часы показывали половину седьмого утра. Феликс допил кофе и привычно потянулся к заднему карману брюк за сигаретой, однако пачка оказалась пуста.
— Черт, — выругался он и отбросил пачку в мусорный бак. — Как думаешь, табачные лавки уже открыты?
Маринетт на мгновение о чем-то задумалась, а затем ее взгляд просветлел, словно сверху снизошло озарение, и она поднялась со стула.
— Подожди минуту.
Она нырнула из кухни в коридор и вернулась, сжимая в руках свою наплечную сумку, что оставила прошлым вечером в прихожей. Маринетт порылась внутри в поисках чего-то и наконец вынула наружу белую пачку «Вог Бланш».
— Знаю, ты куришь сигареты покрепче, — сказала она и положила пачку на стол между ними, — но это ведь лучше, чем ничего, правда?
Маринетт неловко отвела взгляд, словно этот жест дружелюбия давался ей нелегко. Феликс молча протянул руку к пачке, открыл ее — она была наполовину пуста — и достал сигарету.
— Балуешься по выходным, да? — усмехнулся он, дублируя ее вчерашние слова, и ощупал карманы в поиске зажигалки. Той нигде не оказалось, поэтому Феликс подошел к плите и зажег сигарету от конфорки.
— На самом деле, это моя первая пачка, — смущено призналась Маринетт.
— Почему «Вог»?
— Я забежала в магазин и схватила первые попавшиеся! — выпалила она, словно пытаясь оправдаться, — Но они легкие, и у них приятный вкус, будто пожевал жвачку…
Не скрывая улыбки, Феликс глубоко затянулся. Его умиляло, как она стыдилась своей привычки, и внутри вновь зародилось то блаженное чувство беспечности, что находило на него в компании Маринетт.
— Спасибо, — с опозданием поблагодарил он, выпуская в воздух облако приятно пахнущего дыма. — Это, конечно, едва ли можно назвать сигаретой, но тоже неплохо.
По-прежнему смотря куда-то в сторону, Маринетт легко улыбнулась, отчего внутри Феликса разлилось непонятное тепло. Табачная завеса размывала ее черты, выявляя лишь смутный силуэт, и он ненароком засмотрелся на то, как белые завитки дыма обволакивали ее лицо, волосы, пока окончательно не растворялись в воздухе. Она взглянула на него исподлобья, словно по-прежнему немного остерегаясь, но с явным интересом, природу которого Феликсу не было дано познать. Ее взгляд не выражал ничего, что могло бы натолкнуть на мысль, однако Феликс в то же мгновение догадался, что Маринетт помнила все о минувшей ночи, и, подобно нему, тщательно обдумывала произошедшее.
В соседней комнате послышались шорохи, невнятное бормотание и, кажется, пара нелестных похмельных слов, после чего в кухню тяжелой поступью вошел Адриан, взъерошенный и сонный, и молчаливо приземлился на стул рядом с Маринетт.
— Утро доброе, — съехидничал Феликс, ловя на себе полный тяжелой ненависти взгляд. — Как оно, в объятиях морфея?
— Заткнись, — огрызнулся Адриан. — Я проспал два часа, сгорбленный в дурацком кресле, и все по твоей милости.
— Причем здесь я?
— Ты занял диван!
— Бедный Адриан, — фыркнул Феликс и, подойдя к столешнице, вылил в чашку остатки кофе. — Выпей. Может, поможет прийти в себя.
Адриан молча принял кофе и залпом осадил полчашки. Он продолжал раздраженно смотреть в пространство перед собой, пока наконец его внимание не привлекла сидящая под боком Маринетт.
— Это мои штаны? — спросил он, оглядывая ее фигуру. Однако заинтересованность неожиданным образом сменилась безразличием, и он сухо отмахнулся: — А, впрочем, неважно. Чем это здесь пахнет?
— Старостью и отчаянием, — Феликс показательно затянулся и выпустил дым в воздух между ними. Адриан неприязненно сморщился.
— Я же просил тебя курить на балконе.
— Думаешь, это по-прежнему актуально?
Губы Феликса скривились в язвительной улыбке, однако он все же затушил сигарету о пустую чашку.
— Я приготовила завтрак, — вмешалась до сих пор молчавшая Маринетт. Ей впервые довелось увидеть Адриана с похмелья, а потому его неприветливость и неосознанная грубость нисколько ее не обижали, напротив, даже забавляли. — Он стоит на плите. Надеюсь, ты любишь глазунью.
Адриан медленно обернулся в ее сторону и озадаченно на нее уставился, словно только сейчас заметил по-настоящему.
— О, эм-м, очень мило с твоей стороны, — растерянно заметил он. — Но я не люблю есть по утрам, поэтому можете позавтракать без меня.
— Что ж, просто отлично, — вскинула руками Маринетт, и Феликс тихо рассмеялся.
— Не переживай, мы обязательно съедим твою яичницу на ужин, — сказал он, в ответ на что поймал на себе полный презрения взгляд синих глаз.
Адриан в недоумении наблюдал за ними, не сознавая собственной вины, однако в полной мере ощущая давящие последствия сказанного. Маринетт молча пила свой кофе и хмурилась, пока Феликс глядел на все беспечно-насмешливым взглядом. Из ванной послышался механический писк стиральной машинки, извещавший об окончании стирки, и Маринетт направилась ее разгружать.
Все то время, что они находились вдвоем, в комнате висело застойное молчание. Феликс пребывал в странном поднятии духа, и, несмотря на недавнее недомогание, его обуревало желание ввязаться в безумную авантюру. Он возбужденно подергивал ногой под столом, искоса поглядывая на полуживого Адриана и с трудом сдерживая язвительные упреки в его адрес, зарождавшиеся в сознании с единственной целью поразвлечься. Спустя некоторое время Маринетт вернулась и опустилась на прежнее место рядом с Адрианом. Вдвоем они дополняли общую картину утренней унылости, и лишь Феликс своей озорной ухмылкой разрушал их хмурую идиллию.
Он окинул сидящих внимательным взглядом и, кажется, впервые заметил, как гармонично они дополняли друг друга. Они сидели очень близко, почти что вплотную, так что Маринетт легко касалась плеча Адриана. Ее темные волосы контрастировали с его светлыми, пшеничными волосами, синие глаза переливались морем рядом с шепчущими травой. Они провели вместе почти полжизни, смотрели друг на друга каждый день, изучали повадки и привычки, манеру общения и походку, взгляды и жесты. Должно быть, именно поэтому в его сознании они представали неотъемлемыми частями целого, двойственного и полярного, но по-прежнему единого. На секунду ему привиделось, как Адриан обнимает ее, прижимает к себе и проводит рукой по щеке, задевая темные пряди, а затем целует, сперва нежно и легко, постепенно углубляя поцелуй, а Феликс стоит в стороне и смотрит, и видит каждое движение, слышит каждый шорох и словно ощущает на затылке дыхание; он стоит — безмолвный наблюдатель — и не находит в себе сил пошевелиться; они давно видят его, видели все это время, но продолжают обнимать друг друга, а Феликс продолжает смотреть, словно получил приглашение. Он вздрогнул, когда туман мыслей развеялся, и поспешил отвести взгляд — все то время он бесстыдно их разглядывал.
— Я закинула вещи в сушилку, — сказала Маринетт. В реальности прошло лишь пару мгновений. — Надеюсь, вы не против, что я распоряжаюсь без спроса… Просто вы оба спали, и мне не хотелось будить вас ради такой мелочи…
— Не переживай, Мари, — успокоил ее Адриан и впервые за утро улыбнулся. — Думаю, после вчерашнего в этой квартире ты можешь делать
ce que ton cœur désire.
— Я бы не был так самоотвержен, — заговорщически покосился на него Феликс. — Все-таки, посвящать чужака в мистерии следует постепенно и осторожно.
Адриан тяжело вздохнул, словно все это порядком ему осточертело, но Феликс продолжил:
—
Tà mystéria, Маринетт, — священная тайна. И разглашать ее строго запрещено.
— Прошу тебя, не начинай, — взмолился Адриан. — Я уснул лишь под утро, и все то время, что спал, мне снились греки.
— Греки? — озадаченно спросила Маринетт.
— Или римляне, не суть. Все они были полуголые, в хитонах и босые. Водили хороводы и извивались, как помешанные, — он вскинул руками, изображая «помешательство». — Там были вы, среди них, то есть греков, или римлян, или кто еще носил эти белые халаты…
— Мы тоже водили хороводы? — с насмешкой и в то же время с живым интересом спросил Феликс.
— Да, водили. И смотрели на меня. Все время. Все смотрели на меня таким голодным, жутким взглядом, словно я был жертвенным ягненком.
— Мы принесли тебя в жертву? — Феликс говорил с явным азартом.
— Что? Нет! Или да, я не помню. Я проснулся десять минут назад, думаешь, я могу трезво мыслить?
— А мне ничего не снилось, — вмешалась Маринетт.
— Ты вообще спала сегодня? — спросил Адриан.
— Как убитая, — соврала она.
Они вновь замолчали. Легкая непринужденность, парящая между ними вчера, улетучилась с наступлением утра, и каждый чувствовал себя в равной степени неловко и убито. Адриан продолжал смотреть в одну точку, избегая глаз Маринетт, хотя сам с трудом сдерживал порыв взглянуть в ее сторону; Маринетт помешивала ложкой густую кофейную гущу, оставшуюся на дне чашки, пока Феликс, подперев кулаком щеку, из-под полуприкрытых век разглядывал их обоих. Он вновь проводил параллели, отмечал невидимые нити связи, а сам думал о сне Адриана и почему-то сильно радовался тому, что ему снились греки.
Одним долгим глотком Адриан допил кофе и неловко прочистил горло.
— Мари, ты занята сегодня? — осторожно произнес он, словно до этого упорно собирался с мыслями. — Мы могли бы перекусить где-то в городе, если ты не против. К тому же я задолжал тебе десерт.
Маринетт перестала елозить в чашке ложкой и удивленно вскинула брови.
— Прости, но мне нужно домой, — ответила она после недолгого молчания. Маринетт говорила и ощущала, как неуверенно звучали ее слова. — Я не ночевала дома два дня, так что родители могут начать волноваться.
— Точно, так будет лучше, — подтвердил Адриан спустя время. У него внезапно запершило горло, и он прокашлялся, — Собираешься уйти сейчас?
— Когда досушатся вещи.
— Тебя проводить?
— Не стоит, — она помотала головой. — Я и так доставила вам проблем.
Адриан хотел возразить и переубедить ее, однако по-прежнему молчал. Его охватило странное чувство неуверенности, и он словно в забытье уставился в пол, совсем не заметив, как Маринетт встала из-за стола.
— Могу я принять душ? — несмело спросила она.
— Конечно, — ответил Феликс. Он окинул Адриана внимательным взглядом и поднялся следом за Маринетт, — Я тебя провожу.
Они собирались выйти из комнаты, когда Адриан внезапно подскочил и окликнул ее:
— Мари!
Маринетт обернулась, замерев в проходе.
— Не забудь блокнот.
***
Она вышла на улицу и тут же ощутила внезапное облегчение, словно тяжкое бремя спало с плеч. Это чувство казалось до странного парадоксальным: вместе с тем ее охватило неясное сожаление.
Улицы больше не казались пустынными: по ним сновали работяги с опущенными головами — те бедолаги, что продолжали выполнять свой рабочий долг и по субботам, — и воздух полнился гудящей тоской. Маринетт шла вдоль мигающих голубоватым светом фонарей, и ее голова разрывалась от мыслей. Она помнила все, что происходило прошлым вечером, вплоть до мельчайших, незначительных деталей, вроде чужого дыхания у затылка и прикосновения рук, отчего чувство жгучего стыда и неясного довольства нарастало с каждым новым мучительным воспоминанием.
На улице было холодно и зябко, но ощущение сухой одежды приятно грело под плотно запахнутым пальто. Маринетт шла по улице, не задумываясь о направлении. Жизнь вокруг лишь начинала пробуждаться, редкие магазины и торговые лавки лениво отворяли ставни. Появиться дома в такую рань казалось до крайности странным и опрометчивым, а потому Маринетт бесцельно бродила меж угрюмых домов в попытке скоротать время.
Она думала о них троих. Все воспоминания, прежде состоявшие из прозрачной бесформенной материи, теперь казались чем-то осязаемым, материальным. Она словно вновь могла ощущать на себе взгляд пронзительных глаз, чувствовать чужие колени под затылком. Феликс и Адриан сливались в ее сознании воедино — один смутный силуэт, одна туманная беловолосая фигура. Их обоих хотелось ощущать, хотелось прикоснуться и почувствовать. Но все происходящее казалось такими неправильным и противоестественным, что, покинув их квартиру, она не ощутила ничего, кроме облегчения.
Прошло порядка получаса, пока Маринетт наконец не наткнулась на открытую кофейню. Сквозь высокие окна просматривался небольшой уютный зал, полный горшочных растений и солнечного света. За барной стойкой копошился бариста — из-под высокой столешницы выглядывали лишь его сгорбленная спина и край затылка. По невыставленным витринам и общей атмосфере предрабочего беспорядка Маринетт поняла, что и сам он пришел совсем недавно.
Внутри было просторно и светло. Маринетт подошла к барной стойке, чтобы сделать заказ — бариста упорнее заерзал внизу, дежурно выкрикнул «доброе утро» и резким движением вынырнул из-под столешницы; его волосы взметнулись, синие концы упали на лоб. Она встретила взгляд широко распахнутых голубых глаз и замерла.
— Мари? Вот так сюрприз!
Сердце забилось в диком темпе, к горлу подкатил комок. За барной стойкой в полуметре от нее стоял Лука Куффен и с выражением проказливого дружелюбия вглядывался в ее растерянное лицо. Маринетт застыла с приоткрытым ртом, бездумно уставившись в ответ. Ее лицо словно онемело, и она с трудом выдавила из себя улыбку, когда Лука разразился звонким смехом.
— Вот уж не ожидал тебя встретить, — произнес он и, перегнувшись через стойку, приблизил к ней лицо, так что теперь на его нижних ресницах можно было рассмотреть слой туши. — Как ты здесь оказалась, да еще и в такую рань?
— Я прогуливалась мимо и решила зайти, — бесхитростно ответила она, по-прежнему ощущая сковывающую язык неловкость.
— В половину девятого? В субботу? — ухмыляясь, спросил Лука.
— Не слышала про табу на утренние прогулки, — фыркнула в ответ Маринетт, постепенно приходя в себя под его по-дружески насмешливым взглядом.
— Я просто тебя дразню. Давно не виделись, принцесса.
Маринетт почувствовала, как ее тело наливается приятным теплом, и не сдержала улыбки:
— И тебе привет. Как поживаешь?
— Все как всегда, — подперев щеку кулаком и склонив голову набок, он почти что любовно глядел на нее сквозь прищур. — Работаю и днем, и ночью. Лучше расскажи о себе. Помнится, в последний раз я слышал этот голос никак месяц назад, а? Куда ты пропала, Мари?
— Я… училась, — сказала она, отводя взгляд. — К тому же мне нужно было время разобраться… во всем.
— Что? У тебя проблемы? — Лука заметно всполошился и сильнее перегнулся через стойку. — Почему ты молчала? Я же говорил, что всегда готов помочь, только скажи.
— Я имела ввиду
нас, — Маринетт смерила его долгим взглядом исподлобья, и Лука в момент растерял весь энтузиазм.
— Оу… — проронил он и резко перегнулся назад, на положенное место за стойкой. — Кажется, ты хотела сделать заказ?
Лука смотрел нежно и по-доброму, в его глазах плескались тепло и понимание.
— Я буду капучино, — сказала Маринетт, благодарная Луке за то, что тот не стал развивать тему расставания.
—
Le client est prince. — сверкнул белозубой улыбкой Лука и развернулся к кофемашине.
Маринетт облегченно вздохнула и присела за ближайший столик у окна. Лука был повернут к ней спиной, однако как бы сильно она не старалась сфокусировать взгляд на чем-либо еще, ее вниманием все равно завладевала его выдающаяся фигура за барной стойкой. С момента их последней встречи Лука ничуть не изменился, разве что теперь обрел привычку за работой завязывать отросшие до плеч волосы в пучок. Он ходил в мешковатом свитере грубой вязки и рваных джинсах, с тоннелями в ушах и черным маникюром. Его образ казался таким привычным и знакомым, что когда он просто находился рядом и молчал, повернутый к ней обвязанной фартуком спиной, на Маринетт накатывало странное ощущение спокойствия и комфорта. Она следила, как он заботливо готовил ей кофе, ловя знакомые жесты и движения, и улыбалась, позабыв о прошлом, о старых воспоминаниях и минувшем вечере. Встреча с Лукой была неожиданной и, казалось, должна была окончательно выбить ее из колеи, однако теперь она, в противовес всем ожиданиям, не ощущала никакой внутренней тревоги. Все казалось естественным и домашним, но стоило Луке обернуться и поймать ее взгляд, как прежнее волнение тут же отозвалось спазмом в животе.
Было странно вновь ощущать его присутствие. С их последней встречи прошел всего месяц, и, тем не менее, Маринетт ясно чувствовала разросшуюся между ними пропасть. Она сама приняла решение прекратить общение, намеренно избегала встреч и игнорировала сообщения в надежде, что дистанция сумеет их отдалить. Она думала, им нужно время забыть друг друга, время на себя. Но судьба из раза в раз вновь сводила их вместе, и Маринетт больше не имела сил ей сопротивляться.
— Капучино для
belle dame, — возвестил Лука, поставив на стол перед ней чашку кофе и тарелку с кусочком шоколадного торта. — За счет заведения.
Он присел на стул напротив. После Маринетт в кофейню до сих пор не вошел ни один клиент, и оттого висящая в воздухе тишина ощущалась особенно увесисто. Маринетт поблагодарила Луку и придвинула к себе чашку, делая глоток. Она не планировала задерживаться в кофейне надолго, однако один взгляд Луки говорил красноречивее любого приглашения. Он продолжал смотреть на нее с некоторым обожанием, словно ребенок разглядывал любимую игрушку, отчего Маринетт ощущала себя вдвойне неловко.
— Так… как давно ты работаешь бариста? — спросила она в попытке завязать дружескую беседу.
— Вторую или третью неделю, — небрежно ответил Лука и положил в рот кусочек торта. Только тогда Маринетт заметила, что на тарелке лежало
две вилки. — Я по-прежнему на испытательном сроке.
— С работой на ресепшене не заладилось?
Она усмехнулась, когда в ответ на ее вопрос Лука скорчил кислую мину, словно вместо шоколадного брауни проглотил сушеный имбирь.
— В худших кошмарах…
Оба рассмеялись, и Маринетт невольно потянулась к вилке, хотя вовсе не была голодна.
— Как там Джулека?
— Неплохо, — проговорил Лука с набитым ртом. Подперев кулаком щеку, он лениво жевал, ковыряя вилкой свою часть торта. — Знаешь, вам, ребята, не помешало бы собраться всем вместе. Мне начинает надоедать играть роль вашего связующего.
Маринетт была приятно польщена:
— Она спрашивала обо мне?
— Еще как! Ни один семейный ужин не обходится без расспросов о тебе, — Лука напустил показательно утомленный вид, чем вновь вызвал ее улыбку. — Кстати говоря, я слышал, что ребята планируют встречу в конце месяца.
— Встречу?
— Да. Там будет не только Джулека, но и Роуз, если не ошибаюсь. Думаю, ты могла бы присоединиться. — Лука на мгновение смолк, проверяя реакцию Маринетт, и, убедившись в том, что она внимательно слушает, с преувеличенной небрежностью добавил: — Ах да, Нино и Алья тоже идут.
— Нино и Алья? — удивленно спросила Маринетт. — Я ничего об этом не слышала. Ты уверен, что мне будут рады?
— Конечно. Ведь это я раздаю приглашения на концерт, — Лука прыснул со смеху, когда Маринетт наконец уловила суть его уловки и с напускным раздражением закатила глаза. — Мы будем играть в начале декабря, в местном клубе. Всем друзьям бесплатные проходки!
— Мне стоило догадаться раньше.
— Теряешь сноровку, принцесса.
Она встретила его проказливый взгляд и тоже улыбнулась — смех Луки был слишком заразителен.
— Ты хочешь, чтобы я пришла? — спросила она.
— Конечно хочу, — охотно подтвердил он. — Иначе бы не стал приглашать. Кстати, у меня еще остались проходки, так что можешь взять с собой друга.
Маринетт на секунду задумалась. В ее голове закралась абсурдная мысль, и Маринетт сама не заметила, как та слетела с губ:
— А можно двух?
Лука удивленно вскинул бровь, однако отвечал по-прежнему спокойно, ничем не выказывая свою озадаченность:
— Почему бы и нет. Но у меня осталось всего две проходки, так что одному из вас придется раскошелиться.
— Не думаю, что это создаст проблему.
Лука пожал плечами:
— В любом случае я рад, что ты согласилась. Мы будем выступать с нашим дебютным альбомом, и я бы очень хотел, чтобы ты была рядом.
Его голос звучал мягко и ласково, и Маринетт невольно отвела взгляд.
— Разве я могу такое пропустить.
Лука расплылся в благодарной улыбке и поглотил еще один кусочек торта.
— Кстати говоря, у нас новая барабанщица.
Маринетт заметно оживилась:
— Правда? Что случилось с Адамом?
В ее голосе звучало огорчение. Адам был долговязым смешливым пареньком с длинными дредами, буддийской философией и чрезмерным пристрастием к синему чаю. Из группы Луки он один вызывал у нее искреннюю симпатию.
— Это… долгая история, — Лука закусил губу. — Но мы быстро нашли замену. Эдит невероятная! Слышала бы ты ее бласт-бит! Она тебе понравится, я уверен.
Маринетт напустила на себя сведущий вид и согласно кивнула. Все то время, проведенное с Лукой на репетициях их группы, ничуть не сказалось на ее музыкальных познаниях.
— Она учится в медколледже, представляешь? Медик-барабанщик! — он звонко рассмеялся.
— Мне не терпится встретиться, — несколько сдавленно произнесла Маринетт, словно желая поскорее сменить тему.
— Как и мне не терпится встретить твоих таинственных друзей, — сказал он с лукавым прищуром. — Дай мне подсказку: я их знаю?
Маринетт замешкалась и бездумно выпалила:
— Навряд ли.
— Хм, ты даже не дала мне шанса, — Лука шутливо надул губы.
Он глядел прямо ей в глаза. Лука всегда смотрел уверенным, чистым взглядом и никогда не избегал зрительного контакта — это его черта изрядно смущала и вместе с тем оказывала неопределенное притягивающее действие. Маринетт рассматривала его лицо и не могла понять, какие чувства испытывала. Непонятная смесь волнения, сконфуженности и приятного чувства ностальгии переполняли ее, обращаясь в ощущение щекочущего дискомфорта. Она пыталась отвести взгляд, но по итогу все равно возвращалась к его глазам и невольно всматривалась в глубину синих зрачков.
— Знаешь, мне действительно не хватало нашего общения, — сказал Лука.
— Мне тоже.
— С тобой, Мари, я чувствую себя по-особому, необремененным. Мне хорошо.
— Я знаю.
Настенные часы показывали начало десятого. Холодный солнечный свет разливался по паркету, бликовал от зеркальных поверхностей, осаждаясь на его лице. Под его глазами засели мешки, щеки окропились слоем осыпавшейся туши, словно покрылись россыпью чернильных веснушек. Лука сочетал в себе невиданные ранее контрасты: он был теплым кусочком обыденности, ласкающим нежностью, но таким непривычным и чужим, что ее нутро содрогалось от одного ощущения его близости.
Маринетт допила свой кофе и встала из-за стола.
— Думаю, мне пора.
— Что, даже не доешь десерт?
— Извини, но я тороплюсь.
Лука поднялся следом за ней.
— Я очень рад, что удалось тебя увидеть, — произнес он с теплой печалью. — Хоть и ненадолго.
— Взаимно.
Лука по-прежнему улыбался, но так грустно и обреченно, что Маринетт почувствовала себя самой злобной злодейкой во всем мире. Ей тут же захотелось его утешить, однако это чувство походило скорее на жалость, испытываемую к брошенным животным, нежели на сочувствие к одинокому человеку. Лука раскрыл свои медвежьи объятия, и, не стерпев, Маринетт обняла его в ответ. Она утонула в складках его свитера и на мгновение закрыла глаза, наслаждаясь теплом чужого тела. В нос ударил древесный запах парфюма, что она дарила ему на двадцатилетие. Маринетт до боли закусила губу и через силу отстранилась.
— Спасибо за кофе и торт.
—
Je vous en prie, princesse.
Позади отворилась дверь, и в кофейню вошел высокий седой мужчина в брючном костюме. Лука тут же шмыгнул за стойку, на ходу поправляя распустившийся фартук. Раздалось традиционное «
bonjour, monsier», и она вышла на улицу, не попрощавшись.
***
Остаток дня Маринетт бесцельно бродила по городу. Ей не хотелось возвращаться домой, где было тепло и уютно, где каждый предмет напоминал о ее устрашающей неправильности, о произошедших в ней за столь короткое время переменах, зарывшихся в глубине сознания мыслях. Она словно внезапно поменялась, очутилась в другом теле с другим сознанием, проснувшись одним утром в чужой квартире, в то время как дом был чистым клочком старой жизни, горьким напоминаем. Маринетт словно физически могла ощущать скопившуюся на ее коже «грязь», будто теперь она не была «чистой», а значит не была прежней. Она чувствовала себя неправильно, не так, как должна была, и весь ураган внутренней неопределенности бил по вискам, вызывая отвращение к самой себе и своей жизни.
Сабин звонила ей трижды, но каждый раз Маринетт отвечала короткой смс. Ей было совестно и гадко от собственного безразличия, но заставить себя возвратиться домой она сумела лишь под вечер. Оба родителя возились в пекарне, и Маринетт не составило труда незаметно проскользнуть на верхний этаж. Ей не хотелось ни с кем общаться, не хотелось никого видеть, и даже собственное отражение вызывало омерзение.
Поднявшись к себе в комнату, она заперла дверь изнутри, скинула верхнюю одежду прямо на кровать и вышла на балкон. Свежий воздух ударил по лицу, как пощечина, и ей захотелось расплакаться. Маринетт вынула из сумки нераскрытую пачку «Честерфилд», зажгла сигарету и затянулась. Горький, тяжелый вкус осел во рту, и она закашлялась. Через силу Маринетт сделала еще одну затяжку, и еще. Терпкий вкус мутил сознание, путал мысли. Она смотрела на укрытые мраком крыши Парижа сквозь молочную завесу дыма и видела совсем другое. В белой пелене было чужое лицо.
