Последнее танго в Париже

Когда Адриан добрался до кампуса, было еще рано. Он ненавидел вставать ранним утром, еще больше не переносил, когда тем ранним утром приходилось куда-то идти, однако в тот день ему не спалось, а потому и преждевременный подъем, как это обычно бывает после бессонной ночи, обозначился сам собой. Адриан брел вдоль аккуратно подстриженных лужаек, античных колонн, высоких резных арок, что словно лозы огибали пустые коридоры, но не видел ничего вокруг. Он смотрел на все растерянно-отрешенным взглядом, словно ничего в этом мире больше не имело и малейшей ценности, и те величественные остатки старины, что окружали его сплошь и рядом и обычно заставляли трепетать, казались до пресного обыденными. Адриан вошел в лекционный зал и по обыкновению приземлился за парту в самом углу — привычку садиться на задние места он, пай-мальчик с синдромом отличника, всю жизнь просидевший в первых рядах, обрел совсем недавно. В аудитории было пусто и тихо, холодный воздух морозил кожу. Он положил наплечную сумку на парту и улегся поверх, словно на подушку. Адриан не спал всю ночь, однако по-прежнему не мог сомкнуть глаз. Лежа на боку, он смотрел в окно, и падающие за стеклом первые снежинки казались унылыми и трогательными в одно и то же время. За последние пару месяцев его жизнь менялась с сумасшедшей скоростью, и внезапные перемены кружили голову и не давали продохнуть. Из размеренной череды однотипных событий, словно из омута, сперва вытянул переезд. Скучная обыденность обернулась мечтой, желанным кусочком запретного. Адриан потрясенно оглядывался назад и не понимал, как мог жить столько лет под неусыпным надзором отца, чья опека сковывала подобно кандалам. Но «новая» жизнь, как оказалось, вовсе не означает «свобода». Адриан по-прежнему чувствовал себя как в клетке — клетке своих привязанностей, желаний, зависимостей, ограничивавших движения и давивших на грудь, так, что, даже лежа на одном боку и бездумно вглядываясь в кружащие в воздухе снежные хлопья, он не мог почувствовать себя собой. Он не видел Маринетт с того самого дня, когда она ушла рано утром. Ноябрь подходил к концу, Париж утопал в предрождественской суете, а Адриан по-прежнему оставался в том дне. Он словно не мог вырваться из временной петли, въевшейся в сознание, что заставляла прокручивать события того вечера снова и снова, видеть в незнакомых людях ее лицо, узнавать в толпе силуэт. Адриан чувствовал, что сходит с ума. Его зацикленность казалась ему нездоровой, но сам он ничего не мог с этим поделать. Подсознательно ему нравилось жить тем днем, и он с будоражащим страхом думал об утрате тех воспоминаний. Где-то в глубине сознания Адриан понимал, откуда взялась эта одержимость одним единственным моментом. С тех пор, как Маринетт «исчезла» (именно «исчезновением» Адрианом воспринимались ее внезапная отстраненность и отказ выходить на связь), все резко переменилось. И хотя поначалу все «изменения» не казались столь радикальными, да и вовсе не ощущались чем-то глобальным и пугающим, сейчас они влияли на его внутреннее мироощущение самым угнетающим образом. Все началось с Феликса. Его внезапная «болезнь», что сперва напугала, а затем ввела в ступор, стала начальной ступенью грядущей безысходности. Феликс отказывался разговаривать, закрывался в своей комнате и лишь изредка спускался на первый этаж, оправдывая свою отчужденность острой формой сезонной простуды и врожденной «morbis mirachialis». Адриан тщетно предлагал свою помощь, бегал в аптеку и обращался к медикам: Феликс не хотел иметь ни с чем дело, отказывался принимать лекарства и даже вызванного на дом врача выставил за дверь, едва тот успел переступить порог. Он стал задумчивым и раздражительным, его прежняя нервозность приняла ожесточенный, болезненный характер. Феликс словно намеренно отталкивал от себя людей, становился желчным и черствым, что заставило Адриана отбросить все попытки оказать помощь и наладить контакт. Однако возникшее вместе с отстраненностью Феликса бытовое одиночество стало для Адриана гораздо более тяжелым испытанием, чем он мог себе представить. Их с Феликсом общение никогда нельзя было назвать особо близким, однако в их ежедневном контакте все же ощущалось что-то теплое, родственное, необходимое. И несмотря на обилие дружеских связей, Адриан не знал людей, которые могли наполнить его будни, подобно Феликсу, а потому за ненадобностью и не заводил ни с кем крепких отношений. Безусловно, был Нино, и была Маринетт, но ни один из них не мог оказаться рядом, а потому, когда единственный оставшийся поблизости родной человек отвернулся от него, Адриан впал в состояние болезненной отрешенности. Он продолжал пытаться связаться с Маринетт, но ее молчание с каждым новым днем все менее походило на обычную забывчивость. Адриана волновал ее внезапный «отрыв»: Маринетт безо всяких очевидных причин словно ножницами отрезала себя от него, отделила пространство и заперлась в нем, отказываясь выходить наружу. Адриан не понимал, что могло повлечь за собой подобное, однако сознательно связывал между собой болезнь Феликса, молчание Маринетт и тот вечер, что сперва свел их троих, а после столь болезненно оторвал друг от друга. В отдалении заслышались голоса, зашуршали куртки, и в зал ввалилась первая группка студентов. Адриан по-прежнему лежал, уткнувшись лицом в сумку — в своем потоке он не знал никого, кроме старосты и главы студсовета, а потому не счел нужным и поднять головы. Уверенный в том, что останется незамеченным, или же понадеявшийся на тактичность одногруппников, для которых должен был предстать спящим, Адриан рассчитывал не подавать признаков жизни вплоть до прихода профессора. Но кто-то окликнул его с первых рядов, и тяжелая голова вынужденно поднялась с парты. — О, доброе утро, — раздалось совсем рядом. — Мы тебя и не заметили поначалу. Так заныкался в уголочке, что и не поймешь, человек то или чей-то забытый портфель. Адриан неохотно повернулся на источник звука. Слева от него столпилась группка неизвестных первокурсников: трое юношей и две девушки, одна из которых — темноволосая, с короткой стрижкой, — как-то раз уже попадалась ему в коридоре. Адриан мельком оглянул каждого из них, и все они в одночасье слились в однообразную массу клетчатых пиджаков. Лишь один, тот, что склонился над ним, и чей басистый голос по-прежнему раздавался у Адриана в ушах, отличался от остальных какой-то первобытной, неотесанной грубостью двухметрового громилы. Его русые волосы вились и лезли в лицо, прикрывая веселый взгляд опущенных глаз, верхняя губа чуть выступала над нижней, нос с легкой горбинкой покрывала россыпь веснушек. Громила носил очки в роговой оправе, что придавало его виду некоторой детской наивности. — Эй, все хорошо? Выглядишь не очень, дружок — Мы знакомы? — Ренар Дюбо, — он протянул огромную руку, и Адриан нехотя ее пожал. — Это меня так в честь деда назвали, не велогонщика. На всякий. — Адриан Агрест. — Брось, парень, — громила небрежным жестом поправил съехавшие на переносицу очки. — Тебя здесь все и так знают. — Правда? — с искренним удивлением спросил Адриан. — Смеешься? О тебе полкампуса толдычит, когда надоест — черт его знает. Но я не из болтунов. Вот и решил лично поприветствовать. Позади Ренара столпившиеся студенты перекинулись парой произнесенных шепотом фраз. Все они в глазах Адриана выглядели однообразно: одно худощавое телосложение, невысокий рост, классические пиджаки, свитера и брюки. Адриану показалось, что все они состоят в одном шахматном клубе и на мгновение ему даже привиделось, как каждое воскресенье они собираются в старой, пропахшей плесенью клубной комнатушке на чердаке дома чей-то пожилой матушки и оживленно обсуждают рокировки и эндшпили. Гораздо позже, когда Адриан узнал, чем на самом деле «шахматисты» занимались по воскресным вечерам, его прошлые предположения всплыли в памяти детским лепетом. — Спасибо? — неуверенно сказал Адриан. По лицам стоявших можно было проследить охотное желание встрять в диалог и вставить парочку оригинальных реплик, заявить о себе и обратить на себя внимание. Тогда-то Адриан и понял, что его худшие опасения сбылись, несмотря на всю осторожность: «звездность» нового сокурсника шепотом уже пробежала по рядам студентов, и теперь каждый видел своим долгом завести с ним знакомство, окружить дружелюбной заботой и оставить о себе наилучшее впечатление, что непременно означало преждевременную смерть адриановой спокойной студенческой жизни. Ренар, что прежде скалой возвышался над столом Адриана, со скрипом отодвинул стул передней парты и грузно сел верхом, широко расставив ноги. — Знаешь, у нас тут скоро намечается вступительная вечеринка, типа посвящения в первокурсники, — сказал он, рассматривая грязь под собственными ногтями. — Так, по мелочевке, лишь бы соблюсти традицию. Всем первогодкам быть обязательно. — Не думаю, что смогу прийти, — уклончиво ответил Адриан. — Сейчас я очень занят учебой, к тому же совсем никого не знаю. — Как это никого не знаешь? — всполошился Ренар. — Смотри, вон стоит Эмиль, — он принялся водить рукой по воздуху, переводя палец с одного «шахматиста» на другого, — за ним Теодор и Дениз, а слева — это Анри. У Анри отец — нефтяной магнат, но она очень этого стесняется. Сбоку от нее Виктор. Ну а я Ренар, будем знакомы. Адриан невольно всмотрелся в лицо каждого студента, бродя по ним взглядом вслед за пальцем Ренара, и действительно нашел среди них пару отличий. Тот, кого Ренар обозначил Эмилем, был конопатым и улыбчивым, у Теодора каштановые кудри вились до самых плеч, Дениз была той самой девчонкой с короткой стрижкой и чем-то напоминала молодую Вайнону Райдер, Анри стояла немного в стороне и от смущения прикрывала лицо длинными платиновыми локонами, а Виктор казался совсем уж холодным и отстраненным, вечно хмурился и тоже носил очки, только ему, в отличие от Ренара, они лишь прибавляли строгости. — Может, будет трудно сразу запомнить всех, но ты не стесняйся переспрашивать, мы не из обидчивых, — сказал Ренар и растянул улыбку до ушей. — У нас что-то наподобие кружка юных исследователей, только мы ничего не исследуем, да и Тео скоро стукнет двадцатка. Но будем рады видеть тебя в наших рядах. Мы любим новеньких ребят, особенно сообразительных. Главное, чтобы не было скучно. Адриан продолжал молча рассматривать «шахматистов», которые в его сознании в добавок к шахматной доске под мышкой теперь носили еще и атлас с лупой, и удивлялся тому, как его «не-заводить-дружеских-связей» превратилось в потенциальное членство в клубе юных-старых неисследователей. — Ну что, придешь на посвящение? — спросил Ренар. — Я… не хочу говорить наверняка, но очень постараюсь, — соврал Адриан и тут же в голове усомнился в том, действительно ли он говорил ложь. — Вот и отлично. Вечеринка запланирована на конец семестра, так что у тебя еще будет время разобраться с учебой и прочим. Очень на тебя надеемся, приятель, ты уж не подведи. Все с нетерпением ждут твоего там присутствия. На этих словах Ренар поднялся со стула, послал Адриану прощальную улыбку и, шутливо толкнув угрюмого Виктора в плечо, так что тот пошатнулся и едва удержал на носу очки, удалился к передним партам вместе с «шахматистами». Спустя пару минут в аудиторию вошел профессор, и следующие полтора часа Адриан провел в окружении звенящей пустоты последних рядов. То и дело он возвращался взглядом к спинам в клетчатых пиджаках, что сидели на самых первых местах, поближе к преподавателю, пробегался по ним глазами и почему-то, от скуки ли или от уныния, выдумывал в голове различные сценарии с их участием. Больше всего ему нравилось представлять их клубную комнатку (в сознании Адриана уже не оставалось сомнений в том, что такая непременно где-то да существовала), в которой пахло сыростью и книгами, деревом и многолетней пылью, а в середине стояли большой плюшевый диван и вольтеровское кресло, прямо как в их с Феликсом квартире. Адриан воображал, как «шахматисты» проводили в ней свободное время: тот, что рыжий, наверняка развалился бы на пушистом ковре и, пока все его соклубники разучивали бы новые тактические приемы на шахматной доске, просматривал франко-бельгийские комиксы и отмахивался, когда кто-то его в этом упрекал. «Там бы они встретили и Рождество», — подумал Адриан. Он не любил Рождество всем сердцем, но почему-то когда перед глазами вставали «клетчатые» ребята, оно казалось праздничным и домашним, пахло корицей и оберточной бумагой. Ему подумалось о том, как отец решит праздновать в этом году. Наверняка так же, как было и в прошлом — об этом и размышлять не было смысла. С тех пор, как Эмили погибла, Рождество, как и любые другие праздники, традиционно отмечались за длинным семейным столом. Столом семьи, состоявшей из двух человек — его и отца. Адриан всегда вспоминал эти вечера с особым, тягучим чувством пустоты внутри: нет ничего более одинокого, чем отец и сын, сидящие по разные стороны огромной деревянной глыбы на четырех корявых ножках. На карнизах морщатся гирлянды, в углу — искусственная елка и под ней три подарка в серой и черно-белой обертках — от Натали, Гориллы и самого Адриана, — а под тарелками праздничные тканевые салфетки. Они съедят по порции утиной печени, выпьют по бокалу шампанского, а затем Габриэль с торжественным видом пройдется ножом по стоящему в центре стола bûche de Noël (непременно он сам — в этом Габриэль видел долю рождественского альтруизма), что всегда было выпечено настолько безупречно, что каждая щепка шоколадного полена повторяла такую же прошлогоднюю. Адриану придется съесть свой кусок — заглотить, не жуя, — потому что с тех пор, как Эмили исчезла, он терпеть не мог сладкое. От картин прошлого, что так живо возникли перед глазами, скрутило живот. Адриан вспомнил, что уже вторые сутки ничего не ел и подумал о том, что стоило бы зайти в кафетерий. По пути из лекционной аудитории он успешно об этом забыл, а направляясь домой решил заглянуть в китайскую забегаловку на углу Декарт и Клови, где обычно брал куриный суп со шпинатом и рисовой лапшой за девять евро, обязательно с собой. Его всегда удивляло, как человек, подобный Феликсу, что воротил нос от любой уличной еды «эконом-класса», мог полюбить такое абсолютно человеческое, пропахшее дешевизной место, и из всех заведений Парижа чаще всего обедать именно там, так что все официантки знали его по фамилии и с нетерпением ждали щедрых чаевых после каждого визита. Феликс соединял в себе неимоверное количество контрастов, думалось Адриану, и наверное именно это так отталкивало и в то же время привлекало к нему людей. Но как бы Адриан не сетовал на странную любовь кузена к дешевой азиатской кухне, и сам он до безумия прикипел к тому месту — виной ли приветливый персонал, или огромное синее дерево, что нарисовано на стене соседнего здания и что так приятно рассматривать из окна в ожидании заказа. В нем Адриану виделся скандинавский Иггдрасиль, внезапно раскинувший свои исполинские ветви посреди самого французского квартала Парижа. Он стремился ввысь, а над ним и под ним расстилалось буйство геометрических фигур: как кусочки лоскутного одеяла охватывали они каменное полотно — квадраты и дуги, спирали и синие одуванчики. Была в том своя романтика жизни, и Адриану хотелось верить, что о том же думал и Феликс, когда окунал ложку в большую глиняную тарелку, которые в китайском ресторанчике, почему-то, тоже были синими. Дома как всегда было темно и пусто. Удивительно, но даже спустя практически четыре месяца проживания там квартира по-прежнему казалась необжитой. Возможно потому, что оба они были не в меру чистоплотными, а может, потому что ни один из них не имел достаточно представлений о домашнем уюте. В последнее же время Адриану и вовсе казалось, что он жил один. Не включая свет, он прошел на кухню и поставил бумажный пакет с нарисованным на нем вычурным китайским драконом на стол. За балконной дверью загоралась и потухала искра соразмерно тому, как Феликс делал затяжки. Сперва Адриан не заметил его фигуру, слившуюся с темнотой вечерних улиц, но затем услышал голос и тогда понял, почему впервые за все время совместной жизни Феликс по собственному желанию вышел курить на балкон. Из окна Адриан видел, как, развернувшись к балконной двери спиной, Феликс говорил по телефону. Он не хотел подслушивать, но что-то внутри заставило его приблизиться к оконному стеклу и вслушаться. Феликс говорил спокойным, деловым тоном, но даже в нем Адриан сумел уловить нотки раздражения. — К сожалению, нам придется перенести встречу, — продолжал Феликс, нервно попыхивая «Честерфилд». Его голос слышался глухим, как будто раздавался под водой, но Адриан все равно мог четко различить произносимые слова. — Да, мне очень жаль. Да. Не думаю, что болезнь прогрессирует, просто я все никак не могу с ней справиться. Врач осматривал меня трижды, но у меня очень слабый иммунитет, — он сделал короткую паузу, вслушиваясь в голос на том конце, и вновь затянулся. — С ним все в порядке, я полностью себя изолировал, не волнуйтесь. Надеюсь, что вскоре поправлюсь. И вам всего наилучшего, до свидания. Феликс убрал от лица телефон, и Адриан отскочили от окна, как ошпаренный. Он вытащил из пакета пластиковый контейнер с куриным супом, по-прежнему сохранявшим свое тепло, и поставил на стол, пытаясь унять колотящееся сердце. Вскоре послышался хлопок стеклянной двери, и в комнату вошел Феликс. От него пахло сигаретами и свежим вечерним воздухом. — Кто-то важный звонил? — спросил Адриан. — Заказчик. — По поводу того проекта? — Да. Ни на миг Адриан не усомнился в том, что Феликс лжет, и все же почувствовал прилив внутреннего тепла. Наверное, это был первый раз за последние недели, когда они обменялись больше чем двумя репликами за раз. — Я принес тебе суп, — сказал он с надеждой. Феликс нахмурил брови. — Я не просил об этом. — Можешь не есть, если не хочешь, — продолжал Адриан. — Но ты голодаешь последние сутки, и было бы полезно съесть горячего. — Я не нуждаюсь в чужой заботе. Не сказав больше ни слова, он вышел из кухни и скрылся на лестнице на второй этаж. Адриан по-прежнему стоял, замерев над кухонным столом, и чувствовал, как мир в глазах плывет. Весь день у него кружилась голова. А может не день, это точно началось гораздо раньше, ему уж и не вспомнить когда. Он закрыл глаза и досчитал до пяти, медленно пропустил воздух сквозь ноздри. Мир встал на место, по крайней мере в пределах их квартиры. На улицу Адриан выглядывать побоялся — вдруг все и вправду окажется миражом. Он открыл створку холодильника и водрузил пластиковый контейнер на полку к таким же, с красными иероглифами на боковине — к тому времени их накопилось с полдесятка. За исключением двух верхних полок, забитых дешевой китайской едой, холодильник по-прежнему пустовал. Адриан с теплом вспомнил яичницу Маринетт, что они пообещали обязательно съесть на ужин. Возможно, он ее как раз-таки и съел — вспомнить никак не удавалось. Конец дня Адриан вновь провел наедине с собой. Когда он говорил «шахматистам» о том, что занят учебой, то вовсе не врал — в ту пору это было единственным реальным отвлечением. Возвращаясь домой, он слышал, как наверху захлопывалась дверь, и тогда оставался полностью в собственном распоряжении, закрывался в своей комнате и занимался — читал учебную литературу, писал рефераты, обгоняя программу, а порой, когда больше ничего не оставалось, пытался угадать будущее задание и выполнить его наперед. Адриан не переносил одиночества, он не позволял себе оставаться одному, а потому так боялся тех вечеров, когда никто не мог его отвлечь. Он не умел заглушать свои мысли, так же, как не умел с ними совладать. Адриан ненавидел звук своего голоса, раздававшийся в голове, что всегда говорил такие гадкие вещи. Этот голос преследовал его в особняке Агрестов и пропал с переездом — его заглушили люди. Теперь же Адриан учился жить с ним по-новой. Адриану казалось, что он разучился спать. И все же это была неправда, он знал, игра сознания. Иначе бы он давно не был жильцом. И все же, когда он ложился в постель, никогда не хотелось закрывать глаза. А когда получалось, старался вслушиваться. И это его спасало. В голове раздавался шум арктических льдов. Глухой, глубокий, успокаивающий. Прямо как в детстве.

***

Ренар Дюбо писал ему каждый вечер. «Чем занимаешься, приятель? Надеюсь, не скис совсем наедине со своими учебниками». Почему-то шахматному парню было невероятно важно знать, чем занимал себя Адриан, когда находился вне поля его зрения — а находился он там теперь гораздо менее часто, чем раньше. То и дело Адриан ловил на себе любопытный взгляд парня в клетчатом пиджаке — на общих лекциях, в столовой, когда проходил мимо курилки, — и хотя не то чтобы те взгляды были слишком навязчивыми (напротив, брошенными мельком и даже вежливыми), он, как и любой подверженный медийной узнаваемости человек, воспринимал повышенное к своей персоне внимание в штыки. И все же, отыскав профиль Адриана в соцсетях, Ренар продолжал отправлять те нелепые смски, несмотря на вежливую незаинтересованность, что Адриан показательно демонстрировал при каждой встрече. Ренар словно не замечал его подчеркнутой отстраненности — или просто притворялся, что не замечает, — и продолжал донимать однокурсника, как бы сильно тот тому не противился. «Эй, дружок, как твое ничего?» «В порядке». «Чем себя развлекаешь?» «Учусь». «Весело, должно быть. Надо как-нить и мне попробовать, вдруг увлечет». Поначалу Адриан старался вежливо от него отдалиться, ведь любой человек растеряет энтузиазм, не встретив и минимального отклика. Но Ренара, как оказалось, вовсе не волновала заинтересованность собеседника — он мог весь перерыв проговорить сам с собой, а после искренне отблагодарить за приятную беседу и вновь удалиться к своим «шахматистам», обратно на первые ряды, салютуя правой рукой в своем коронном жесте. Адриана ничуть не увлекала перспектива новых студенческих знакомств, еще меньше интересовало посещения пресловутой вступительной вечеринки, где, он знал наверняка, с поздней ночи до раннего утра будут шастать обдолбанные в хлам первокурсники, а студенты постарше толкать по углам травку и воздушные шары с увеселительным газом, поэтому с самого начала наверняка для себя решил, что ни за что не поведется на уговоры «шахматистов». Но Ренар действовал все настойчивее, и все труднее с каждым днем становилось избегать его компании. Адриан по-прежнему чувствовал постоянную усталость, его тело ломало, а в висках пульсировало, и потому сопротивляться навязчивым разговорам совсем не было сил. К тому же, хотя Ренар ничуть не скрывал своего стремления завести дружбу и действовал очень явно, он никогда не переступал границ, беседовал на отвлеченные темы и в принципе работал временной заглушкой для никогда не утихающих головных болей, а потому со временем Адриан смирился и все чаще стал выступать в роли молчаливого собеседника. «Как поживает мой дорогой товарищ?» «Неплохо». «Занят на этих выходных?» «Да». «Ну и подстава». Однажды Ренар обнаружил, что каждое утро Адриан приходил на занятия на полтора часа раньше положенного — его по-прежнему мучала бессонница, а оттого и подъем в пять утра стал привычной рутиной — и оставшееся до прихода профессора время проводил в угрюмой тишине пустой аудитории, лежа на столе или вперив взгляд в пустоту. Это и стало его роковой ошибкой: теперь в половине седьмого утра в промозглых лекционных залах водилось на одного заспанного студента больше. Поначалу Адриан старался не замечать внезапно возникшего непредвиденного обстоятельства и вести себя как прежде, но чем ближе к его месту с каждым днем подкрадывался Ренар, тем сложнее становилось его игнорировать. — Что ты здесь делаешь? — спросил Адриан, когда одним утром обнаружил Ренара, сидящего по левую от него сторону на расстоянии согнутой в локте руки. — Как это? То же, что и ты, приятель, — беспечно ответил тот. — Учусь. А потом они и вправду начали учиться. Сперва Ренар упорно донимал его жалобами на низкую успеваемость, затем окончательно довел упреками, обращенными на упрямого профессора биологии, что, по его словам, отказывался ставить зачет автоматом, ведь зачем, спрашивается, юристу биология — и так, жалоба за жалобой, Ренар дошел до того, что Адриан сам предложил подтянуть его по паре предметов, а после и вовсе не заметил, как оказался вовлеченным в нежеланную внеурочную деятельность. Но главным сюрпризом для Адриана стало то, что на их спонтанные утренние занятия Ренар приходил не один: в дальнем углу теперь всегда мелькала темная фигура Виктора, что, в отличие от остальных «шахматистов», предпочитал черный твид клетчатому. Он всегда сидел в отдалении, на тех же первых рядах, куда позже усаживались и прочие их соклубники, и читал книгу — в основном, как после узнал об этом Адриан, то были переводы с древних языков, латыни или греческого, а иногда попадалось что-то на санскрите, и тогда Виктор сильнее склонялся над книгой, словно испытывал физическое напряжение от чтения. В воспоминаниях о тех днях Адриан всегда заострял особое внимание на Викторе. Именно он казался ему самым далеким и недостижимыми — очередная ирония жизни. Через Ренара постепенно Адриан стал сближаться и с прочими «шахматистами». Так оказалось, что Эмиль снимал комнату совсем неподалеку от их с Феликсом квартиры, и, встретившись однажды ненароком по дороге домой, с тех пор они ходили вместе, обычно пешком, мимо сквера Поля Ланжевена, где весной цвели магнолии. Дениз и Анри посещали с ним те же факультативные дисциплины, и некоторые проекты, что порой приходилось сдавать ради обязательного зачета, они выполняли совместно, засиживаясь допоздна в сияющей лазурью библиотеке. И даже с Теодором, которого особо ничего не увлекало и никогда ничто не заботило сверх меры, Адриану удалось легко найти общий язык, что не мудрено, когда прочие его приятели крутились вокруг Адриана все свое свободное время. Он узнавал их по отдельности, и о каждом теперь знал что-то личное и чрезмерно подробное. И хотя самому Адриану по-прежнему казалось, что он продолжал держать непробиваемую защиту, о нем «шахматистам» удалось узнать ничуть не меньше, и в том заключался их равноценный обмен, на котором и строится любая дружба. Так Адриан не заметил, как добрая часть его мыслей теперь всегда блуждала где-то на первых рядах, среди клетчатых пиджаков. Ведь со временем даже закрытый и нетерпимый к переменам Виктор окончательно переместился на дальние парты, где теперь вместе с Адрианом втолковывал Ренару невталкиваемые в его голову истины — и хотя поначалу их совместная работа была полна неловкости и сконфуженного молчания, постепенно они адаптировались, каждый друг к другу, и объединились против общего врага в лице ренарового невежества. Удивительно становилось от осознания того, как быстро обычная группка студентов сумела втянуть его, Адриана, в привычную для них череду жизненных событий. Иногда ему и вовсе казалось, что все происходило не с ним и что сейчас он очнется от глубокого сна и вновь окажется на последнем ряду промозглой аудитории, один в окружении собственных тревог. Но в такие моменты рядом всегда оказывался один из «шахматистов», чаще всего Ренар или Эмиль, и от ощущения чужого присутствия Адриан возвращался в реальность и на время даже принимал ее. И все же вместе с тем он ощущал себя чужим каждый раз, когда оказывался в их компании. Адриан по-прежнему старался держаться чуть в стороне, не заводил бесед и не вступал в них по собственной воле, а на все вопросы отвечал сухо, хотя и старался сохранять дружелюбный тон. Он избегал их компании в те дни, когда «шахматисты» собирались вместе, и лишь оставшись с кем-то наедине мог в действительности почувствовать себя умиротворенно. «Хей, смотри чем со мной поделился Ренар! До последнего не давал ссылку на твой аккаунт, хитрый лис. Кстати, добавь в друзья!» С тех пор, как доступ к его профилю получили и другие «шахматисты», в одиночестве Адриан не мог почувствовать себя даже дома. «Я нашел обалденную чайную на Мари Стюарт! Сходишь со мной на выходных?» Эмиль обожал вьетнамские чайные не только из-за страстной любви к молочному улуну, но и потому, что мог поглазеть на красивых официантов в форме. Он всегда брал с собой Адриана тогда, когда находил новое место и выдвигался туда для «разведки». И если поначалу сам Адриан отказывался от любых встреч вне кампуса, то позже, когда извечная скука, загрызшая до мозга костей, вынуждала делать первые шаги к социализации вне привычного круга общения, со скрипом, а после и с тайным удовольствием соглашался на подобные чайные походы. К ним часто присоединялись Тео и Дениз, и тогда они все втроем потягивали чаи разной степени странности и мерзотности (несмотря на ярко выраженную кофейную зависимость Дениз и нетерпимость ко всему безалкогольному Теодора). Именно такие маленькие вылазки позволили Адриану привыкнуть сперва к тем троим, а затем и спокойно проводить время в компании всех шестерых, поначалу во время обеда, собравшись за одним столом, затем гуляя по кампусу в перерывах между лекциями, а после и вовсе на первых рядах, где клетчатый твид и отутюженные пиджаки окружали со всех сторон. И все же между ними пролегала пропасть, гораздо большая, чем временами могло казаться. Адриан отчетливо ощущал, как, несмотря на упорные попытки приобщить его к своему роду занятий, «шахматисты» по-прежнему держали его на расстоянии. Они были невероятно избирательны, и в окружении них Адриан ощущал себя так, словно находился на испытательном сроке или проходил проверку на профпригодность. Ему по-прежнему казалось, что все их дружелюбие было обычным заискиванием, а двигало «шахматистами» ничто иное, как охота за выгодой. Все изменилось в один субботний вечер, который Адриану вряд ли когда-то удастся выбросить из памяти. «Эй друг, небось, снова занят учебой?» Адриан стоял посреди темной кухни и выгружал в холодильник купленные по дороге домой продукты, когда на телефон пришло сообщение от Ренара. Он оглядел их квартиру, что за пару недель стала такой холодной и неприветливой. Сверху не исходило и шороха, хотя Адриан знал наверняка, что Феликс там, заперт в своей комнате и не выйдет оттуда до тех пор, пока Адриан не закроется в своей. Он перечитал полученное смс и напечатал ответ: «Думаю, сегодня я свободен». Ответное сообщение от Ренара пришло мгновенно: «Неужели? Тогда залетай к нам на Оберкампф, мы у Дениз и Тео. Сейчас пришлю точный адрес». «Хорошо, буду через полчаса».

***

Квартира Дениз находилась на последнем этаже пятиэтажного дома в одиннадцатом округе, там, где Оберкампф плавно перетекала в местный чайна-таун, так что вокруг то и дело пестрели вывески на китайском и всюду витал эмиграционный дух. Время было позднее, и пока Адриан добрался до нужного дома, уже перестало смеркаться. По разрисованным граффити стенам вился плющ, в баре на противоположной стороне улицы клокотали и шумели, периодически раздавался звон битого стекла. Адриан непроизвольно нащупал в кармане кошелек, проверяя его наличие, и поспешил забежать в подъезд, когда вдалеке показалась группка громко гогочущих пьяниц. К тому моменту, как он уже трижды постучал во входную дверь квартиры номер восемнадцать и два раза дернул за веревочку чугунного настенного колокольчика (на всякий случай, думалось ему в моменте), бесчестное количество раз Адриан успел усомниться в том, не перепутал ли он номер квартиры, подъезда, дом или город. Но изнутри послышались шаги, а затем раздался скрежет, и дверь распахнул Теодор. Бесстрастный в лице, с каштановыми шелковистыми волосами, стянутыми в небрежный пучок, он выглядел по-домашнему аристократично. На нем был длинный халат из бледно-бирюзового шелка с свисавшими почти что до пола рукавами, вышитыми по манжетам изящным белым кружевом, ворот которого был широко раскрыт и оголял безволосый торс. Адриан внимательно оглядел его фигуру и, смущенный таким обстоятельством, потупил взгляд в пол, где заметил, что из-под полы изысканного халата-кимоно выглядывали босые ступни. — Привет. Заходи, — сказал Теодор, пропуская его в квартиру. От него исходил запах чего-то экзотического — лотоса или сандала, — словно вместо использования парфюма Теодор тщательно втирал в кожу эфирные масла. Адриан мотнул головой в знак приветствия и прошел внутрь. Изнутри квартира, что Дениз снимала на пару с Теодором (а точнее снимала сама, за свои собственные деньги, но позволяла Теодору временно у нее проживать, так как того выпер за неуплату и разгульное поведение прошлый арендодатель, и он остался на улице без крыши над головой и средств к существованию. Как позже узнал Адриан, то «временно» продолжалось никак с начала учебного года и вряд ли грозилось когда-то закончиться), как нельзя лучше соответствовала району, в котором находилась. Прихожая, по размерам чуть больше придверного коврика, была увешана неоновыми вывесками разных цветов и размеров, в форме сердец и полумесяцев, японских иероглифов и надписи «Welcome home, dick». С потолка низко свисали стеклянные лампы с приглушенным оранжевым светом, на противоположной стене висел гобелен, повторявший геометрический рисунок напольного коврика. Пол был выложен белой кафельной плиткой, а цвет стен было невозможно разобрать из-за неоновой бури, пронесшейся по ним. Адриан ступил внутрь и словно оказался в стране чудес, где с каждым шагом становилось все «чудесатее и чудесатее». Основная комната, куда по итогу вывел его Теодор, была обставлена куда более спокойно и «вменяемо», так что у Адриана закружилась голова от внезапной смены освещения. Гостиная — как окрестил эту комнату про себя Адриан, исходя из наличия большого дивана и телевизора, — была просторной, однако внутри все равно ощущалась колоссальная нехватка места из-за сумбурно раскиданных по периметру вещей. И хотя в общем обстановка не производила впечатления бардака, на отдельных частях комнаты все же не стоило заострять особого внимания, дабы не замечать скомканной в клубок одежды и пустых банок из-под содовой. На полу толпились горшки с растениями, карнизы были увешаны гирляндами, что свисали, подобно лианам, на тумбе в углу догорали благовония, а рядом на полу лежал голый матрас, на котором, предположительно, ночевал Теодор, хотя выглядел матрас совсем уж новым и не помятым, словно с момента приобретения никто ни разу на нем не лежал. В центре гостиной уже расположились остальные «шахматисты»: Ден, Анри и Ренар восседали на посеревшем от старости прямоугольном диване, стоявшем посреди большого и пыльного индийского ковра; Виктор вальяжно разместился в кресле, внешне столь далеким от вальтеровского идеала Адриана, насколько это в принципе было возможным; не хватившему же места Эмилю пришлось рассесться на полу, опершись спиной о свешенную с дивана ренарову ногу. С немым восхищением Адриан оглядывал гостиную, так сильно напоминавшую прибежище хипстеров, и поражался тому, как сильно она отличалась от пыльной, но уютной клубной комнатушки на чердаке, которую он так любовно себе воображал. Едва завидев его, с дивана подскочил Ренар и бросился навстречу, чтобы зажать Адриана в крепких медвежьих объятиях. — Приятель! Сколько лет, сколько зим! — воскликнул он и растянулся в радушной улыбке. — Я уж думал, ты к нам и вовсе никогда не заглянешь! — Я тоже рад тебя видеть, Ренар, — сказал Адриан и тоже улыбнулся. Он дождался, когда Ренар наконец ослабит хватку, и прошелся взглядом по остальным «шахматистам». Все они выглядели немного иначе, чем привык их видеть Адриан в стенах университета. Так, клетчатый твид сменило пестрое обилие цветов и форм: растянутый свитер Эмиля контрастировал со строгой водолазкой Виктора, Дениз, одетая в протертые на коленях джинсы и небрежно заправленную в них мужскую рубашку — с Анри, чье элегантное платье-футляр с жаккардовым узором так и кричало о собственной дороговизне. Впервые увидев «шахматистов» вне формальной обстановки, Адриан внезапно понял, насколько самобытным и индивидуальным был каждый из них. Единая клетчатая масса больше не была таковой в его сознании — теперь все они имели голос, лицо и собственное мнение, которое не боялись отстаивать. — Привет, — немного скованно произнес Адриан, обращаясь ко всем «шахматистам» сразу. Они смотрели на него в ответ изучающим взглядом, словно точно так же оценивали, как это делал сам Адриан мгновение назад. — Привет-привет, милый. Мы уж тебя заждались, — первой подала голос Ден, тем самым разбавив повисшее молчание и словно возродив ту развязную атмосферу, что царила в комнате до прихода Адриана. — Пиво или джин? — Еще есть чай, — встрял Эмиль. — Конечно, как я могла забыть про чай, — закатила глаза Дениз. — Если можно, просто воду, — сконфуженно произнес Адриан, впервые заметив по пластиковому стаканчику в руках каждого «шахматиста». — Как пожелаешь. Те-о-о, — протянула Дениз, обращаясь к пропавшему на кухне Теодору. — Налей Адриану воды. Будь добр. — Воды? — с кухни раздался потрясенный возглас. Дениз вновь тяжело вздохнула и произнесла, удаляясь в сторону звучавшего голоса: — Сейчас вернусь. Можешь пока присесть, где хочешь. Или сбросить Ренара на пол и занять место на диване, — она подмигнула и окончательно скрылась в дверном проеме. Адриан замер на месте, в тупую уставившись на Ренара. Тот весело пожал плечами в ответ. — В любом другом случае я бы воспротивился, но только не в твоем, mon cher ami, — льстиво сказал он и уселся на пол рядом с Эмилем. — А то негоже гостям отмораживать зад на холодном полу, правда, Эмиль? — Вообще-то я тоже гость, — буркнул тот. — Гость — это тот, чей приход как праздник, а ты здесь каждое воскресенье торчишь, балбес, — сказал Ренар, отвесив Эмилю шутливый подзатыльник. Адриан вновь огляделся, оценивая оставшиеся варианты, и все же присел на диван, на противоположную сторону от Анри, так что между ними пустовало еще два продавленных места. Садясь, он заметил, как быстро, украдкой она бросила в его сторону взгляд и тут же отвернулась, по привычке пряча лицо за длинными прядями, на которые, подумал Адриан, должно быть, каждое утро выливалось с тонну кондиционера для волос. — Мы собирались смотреть фильм, — зазвучал в тишине низкий, полный бархата голос Виктора, так что Адриан вздрогнул от неожиданности. Все то время он темным пятном сидел в своем уголке, не издавая и звука, и словно выжидал, когда наступит подходящий момент, чтобы «вступить в игру». Его черные волосы были старательно зачесаны назад, очки бликовали и закрывали глаза, так что бледное, почти что бескровное лицо еще больше походило на мраморную статую. — Ден как всегда настаивает на итальяшках, но я категорически против. Как по мне, все это «искусство» смахивает на переоцененное второсортное порно, которое группка старых извращенцев признала опус магнум всея кинематографа, — он говорил с нескрываемым пренебрежением, искоса поглядывая на Адриана. — А ты что думаешь? — Я… даже не знаю… — неуверенно промямлил он. — Не слушай его, Адриан, — сказала входившая в комнату Дениз. Она протянула стакан, наполненный водой, Адриану и присела рядом. Следом за ней в комнату вошел Теодор, явно не утруждавший себя излишним гостеприимством, и так же приземлился на диван на единственное свободное место возле Анри. Теперь его волосы были распущены и вились кудрями, едва касаясь плеч. — Виктор просто с недавних пор возомнил себя кинокритиком. Дениз дурашливо сморщила нос и обернулась к Виктору, поддразнивая. Тот равнодушно вскинул бровями и оставил брошенную в свою сторону реплику без комментариев. — Я очень люблю творчество Бертолуччи, и Виктор не упускает шанса этим меня поддеть, — пояснила Дениз, обращаясь к Адриану. Заслышав знакомое имя, тот улыбнулся всплывшим в сознании воспоминаниям и неосознанно произнес: — Моя подруга тоже очень любит Бертолуччи. Мы не раз смотрели его фильмы все вместе, пока еще ходили в коллеж. Глаза Дениз вмиг вспыхнули живым интересом, и она всем корпусом обернулась в сторону Адриана, ненароком задев Теодора локтем, так что тот обиженно ойкнул. — Правда? — возбужденно воскликнула она. — Слышал, Виктор! Живы еще в этом мире люди, способные оценить масштаб гения мэтра! — Дениз вновь бросила на Виктора укоризненный взгляд, почувствовав себя победителем. — А какой у нее любимый фильм? — спросила она чуть спокойней, но щеки ее по-прежнему пылали. — Я правда не знаю, — виновато произнес Адриан, смущенный столь обильным вниманием. — Она ведет блог, посвященный кино. Думаю, там об этом точно сказано. Казалось, Дениз еще сильнее воспряла. — Киноблог? А как он называется? Хочу прогуглить прямо сейчас. — Не помню точного названия, — Адриан неловко отвел глаза, не в силах выдержать ее пристального взгляда, — но зовут ее Алья Сезар, может, по имени что-то найдется… Дениз издала всхлип, похожий на счастливый визг и на удушливую судорогу одновременно. — Алья Сезар? — почти что кричала она. — О боги, ты сейчас серьезно? Да быть того не может! Я подписана на нее еще со школы! Адриан, ты обязан нас познакомить! — крик потрясения перерос в мольбу. — Прошу! Я все сделаю, только организуй хотя бы одну личную встречу, одну единственную… — Ну все, Ден, достаточно, — сказал Теодор и, обхватив Дениз за плечи, силой усадил ее на место, тем самым буквально сняв с забившегося в угол Адриана. — Смотри, ты его напугала. Слова Тео подействовали, как пощечина, и Дениз тут же пришла в себя. Она почесала затылок, осмысливая произошедшее, и вновь обратилась к Адриану: — Прости, я ненароком. Не хотела тебя смутить или еще что… В любом случае, я безмерно рада, что среди нас нашелся еще один ценитель по-настоящему хорошего кино, — на этих словах Дениз вновь бросила на Виктора косой, полный едкого ликования взгляд. — В честь этого предлагаю прекратить все споры и предоставить выбор фильма Адриану. Он-то уж точно не промахнется, да, милый? — она легонько толкнула Адриана локтем, и тот усмехнулся. «Шахматисты» дружным кивком поддержали денизову инициативу (потому ли, что не были любителями кино, или потому, что после нескольких пропущенных стаканов их абсолютно не волновало происходящее на экране), и даже Виктор, на которого вмиг воззрилось шесть пар просящих глаз, дал свое одобрительное «ладно», и комната взорвалась торжественным ликованием. — Ну, что будем сегодня смотреть? — спросил Ренар. — Давайте скорее, у меня уже зад болит сидеть на этом ковре, — подал жалостливый голос Эмиль, на что никто не обратил должного внимания. — Я бы хотел пересмотреть «Последнее танго…», — немного скомкано произнес Адриан, но Дениз тут же поддержала его выбор победным «да», и он набрался потерянной уверенности. Ради практики языка фильм они смотрели на английском, через подозрительный пиратский сайт с ужасным одноголосым переводом девяностых. Дениз то и дело во время просмотра ныла о том, как многое они теряют, смотря фильм не на языке оригинала, но голос тут же подавали Ренар и Виктор, чье зрение едва ли позволяло считывать имена главных актеров в титрах, что уж говорить о субтитрах, и Дениз тут же поверженно замолкала до тех самых пор, пока стон Жанны не перекрывало мужское гнусавое «А-ах», и тогда она взрывалась новым всплеском негодования. Сам Адриан, несмотря на то, что уже не раз смотрел «Последнее танго…», ловил себя на том, что получал искреннее наслаждение от просмотра в компании «шахматистов». Его забавляло, как сильно Дениз склонялась к экрану, стараясь внимать каждой реплике Брандо, «изувеченной поганым переводом»; как Эмиль уже давно посапывал, склонившись к плечу Ренара; как Теодор старался незаметно прильнуть к Дениз, потому что открытый балкон создавал сквозняк, а шелковый халат на голое тело вряд ли обладал достаточной термостойкостью; как Анри, не произнесшая и слова за весь вечер, нервно покусывала пальцы, искренне увлеченная просмотром; и наконец как сам Виктор, поначалу так старательно корчивший гримасу отвращения, расслабился к середине фильма и дал волю настоящим эмоциям, выражавшим все то же отвращение, но только настоящее, не напускное. Адриан наблюдал и пытался понять, когда в его жизни произошел тот переломный момент, что почти что незнакомые люди стали ему сродни друзей. Когда он перестал чувствовать себя скованно и неловко в их компании, а просто поддался внутренним порывам и позволил себе ощутить их внутреннее тепло, что «шахматисты» так щедро раздаривали все то время? Почему именно он стал тем, кому они позволили вступить в свой клуб, переступить порог денизовой квартиры и сесть рядом на их уставший диван, так что их плечи соприкасались, а ступни переплетались? Адриан терзал себя подобными вопросами и с самого первого дня их знакомства, но только в тот момент нашел в себе силы дать ответ: причин не было, все просто происходило, и вряд ли самому ему было подвластно что-то изменить. Он поудобнее устроился на диване, расслабленно облокотившись о спинку, и попытался вновь сосредоточиться на просмотре. «Последнее танго…» всегда казался Адриану тяжелым фильмом, но почему-то именно в тот раз его просмотр доставлял практически физическую боль. Впервые за все время Адриан задумался о том, почему главная героиня до конца остается с героем Брандо, почему из раза в раз возвращается в его голую, пустую квартиру и позволяет над собой издеваться. Почему чертово танго случается именно в Париже, и почему те отношения возможно было разорвать только смертью? Голова Адриана болела, и почему-то ему внезапно захотелось подняться и выйти в другую комнату, остановить фильм любой ценой. Он крепче вжался рукой в диванную ручку и попытался зажмуриться. Но когда Брандо взял в руки масло, в тишине послышался гневный окрик: — Мать твою, Ренар, останови эту мерзость! — Виктор резко поднялся с кресла и замер, ущипнув себя за переносицу. Ренар послушно потянулся к пульту и остановил фильм за мгновение до того, как на экране произошло непоправимое. — Я так больше не могу. Мне нужен перерыв. — Боги, Виктор, я так и знала, что ты не дашь нам спокойно досмотреть, — раздосадовано произнесла Ден. — Мне надо покурить, — бросил Виктор, удаляясь на балкон. — Так бы сразу и сказал, то же мне, — оживился дремавший Эмиль и подскочил с пола следом за Виктором. — Перекур! — громко провозгласил Ренар, будто кто-то до сих пор мог не расслышать, и вместе с Тео и Ден (под недовольное бурчание последней) прошел на балкон, взглядом поманив Адриана за собой. Адриан помотал головой, отказываясь, и тогда Ренар, безразлично вскинув плечами, с глухим хлопком закрыл за собой балконную дверь. Адриан ощутил, как облегчение приятной волной разлилось по телу. Ему казалось, что, потяни Виктор еще секунду, и он бы сам вскочил с места с требованиями сейчас же прекратить просмотр. Адриан взглянул на экран, где Брандо склонился над распластанной на полу Шнайдер, и ощутил острый позыв отвращения, что заставил в момент отвернуться. Его взгляд столкнулся с ответным взглядом светлых, почти что прозрачных глаз, проглядывающих через спадавшие на лицо белые пряди. Анри, тут же устыдившись этого, разорвала зрительный контакт и принялась усердно разглядывать собственные колени. — Тоже не куришь? — поинтересовался Адриан в попытке разрядить неловкую обстановку. — Да, — негромко ответила Анри. — От дыма у меня першит в горле. Они сидели по разные стороны продавленного дивана, и расстояние между ними ощущалось по-особому пустым. — Я тоже терпеть не могу запах сигарет. Но знаешь, с недавнего времени я живу с кузеном, которого никак не могу приучить курить на балконе, так что пришлось свыкнуться, — сказал он и по-доброму усмехнулся своим мыслям: перед глазами встала картина их накуренной гостиной, пепельницы с дотлевающими сигаретами и две фигуры, сидящие рядом на широком триповом диване. — Ты живешь вместе с кузеном? — заинтересованно спросила Анри. — Да, с начала семестра, — согласился Адриан. — Мы вместе снимаем квартиру в латинском квартале. — Здорово, наверное, жить без чьего-либо присмотра, — с блаженной задумчивостью произнесла она. — Никакого контроля, абсолютная, совершенная свобода… — Ты живешь вместе с родителями? Анри кивнула: — С отцом. Ты, должно быть, слышал, что он достаточно влиятельный человек… — на этих словах она смущенно запнулась и вновь опустила взгляд. — Он не позволяет мне жить одной, говорит, что я не готова, что будет сильно переживать. Но мне тошно от его чрезмерной опеки. Внезапно Анри округлила глаза и закрыла руками рот, словно только сейчас осознала сказанное и мгновенно об этом пожалела. Она смотрела на Адриана полным испуга взглядом, словно просила о помощи, по-прежнему не отводя рук ото рта. — Я… не это имела ввиду, — наконец сказала она. — Просто порой бывает очень сложно смириться с тем, что ты принадлежишь кому-то еще, кроме самой себя. Адриан почувствовал, как где-то внутри сжалось сердце. Он оглядел эту хрупкую беловолосую девушку, что сидела, сжавшись, перед ним, и впервые осознал их невероятную схожесть. Пустой, громоздкий особняк, прислуга, что слоняется по его коридорам, как призраки, и огромный семейный портрет, что своим искусственным счастьем кричит о безликости, фальшивости всего, что творится вокруг — это он увидел в прозрачных глазах Анри, что, словно отражая его собственные, смотрели на него с печалью и горькой мольбой. «А ведь я такой же», — пронеслось у Адриана в голове, и он невольно подался к ней навстречу, заключив чужие холодные руки в свои. Анри вздрогнула от внезапного прикосновения, но не вырвала рук, не разорвала физического контакта, а лишь продолжила внимательно на него смотреть. — Ты не чья-то собственность, Анри, — произнес Адриан и почувствовал, как она тоже это поняла — поняла их одинаковость. — Никто не в праве распоряжаться тобой, как вещью. И принадлежишь ты только себе самой. Знаю, порой это может быть тяжело осознать, но… иначе ты просто не сможешь двигаться дальше. — Ты только посмотри, — раздался голос позади них. — Оставили всего на минуту, а они уже обжимаются. Адриан и Анри синхронно обернулись на звук, расцепив руки. Позади возвышалась изящная фигура Теодора, в проходе между балконом и комнатой толпились остальные «шахматисты». В руках у каждого было по сигарете, которую они размеренно то подносили, то отводили от губ, а Эмиль, захвативший с собой еще и пластиковый стаканчик, каждую затяжку умудрялся запивать пивом. — Ничего себе! — он протиснулся между плотно стоявшими рядом Ренаром и Виктором и поравнялся с Тео. — Я же говорил, что ей нравятся мужчины, — Эмиль победно задрал подбородок, обращаясь к стоявшему рядом товарищу. Анри шокировано округлила глаза и сильнее съежилась, так что Адриану стало ее жаль. — Довольно! — Дениз, как фурия, влетела в комнату, заведомо вручив свою дотлевавшую сигарету Ренару. Она в пару шагов достигла дивана и села рядом с Анри, заботливо обхватив ту за плечи. — Посмотрите, что наделали, идиоты, — гневно бросила она Эмилю и Тео, так что оба виновато потупили взгляд в пол. — Сейчас же извинитесь перед Анри! Адриан видел, как под бережными объятиями Ден Анри исходила мелкой дрожью. Он обратил на Дениз вопрошающий взгляд и заметил, как нервно та закусывала губу, прижимаясь к подруге. Эмиль и Тео осторожно приблизились к Анри и, склонив головы, пробормотали извинения. Дениз замахнулась, отвесив каждому по воображаемому подзатыльнику, и наклонилась заглянуть в опущенное лицо Анри. — Все в порядке, — успокоила подругу та. — Не ругайся на них чересчур. — Вы даже не представляете, как все мне дороги, — с едкой иронией бросила парням Ден, заботливо заправляя растрепавшиеся пряди Анри ей за уши. Докурив, в комнату вошли Виктор и Ренар. Адриан ощутил, как чья-то массивная ладонь приземлилась ему на плечо в одобрительном похлопывании. — А ты времени зря не теряешь, да, дружище? — усмехнулся Ренар и тут же поймал на себе злобный взгляд Ден, которую с другой стороны уже успокаивала сама Анри. — Угомонитесь все, и давайте уже досмотрим наконец этот чертов фильм, — сказал Виктор, опускаясь в свое персональное кресло. — Неужто так не терпится? — сверкнула ехидной ухмылкой Ден. — Раньше начнем — быстрее закончим, — не оборачиваясь в ее сторону, ответил Виктор. Эмиль быстрым шагом обежал диван и грузно приземлился на единственное оставшееся место между Адрианом и Ден. — Твоя очередь сидеть на полу, — бросил он Теодору. — Мой копчик не вытерпит еще час на этом пыльном колючем ковре. Тео безразлично вскинул плечами, и прекрасный небесный шелк невесомыми волнами опустился на пол. Ренар уселся рядом, не задевая халата, и вновь запустил фильм. По экрану побежали тени и свет, Брандо отмер и снова склонился над героиней Шнайдер. — Знаешь, мы давно подозревали, что Анри больше предпочитает женщин, если понимаешь, о чем я, — раздался шепот Эмиля прямо у Адриана над ухом. — Подозрения падали и на Ден, но, поверь мне, любой голову сломает разбираться в ее связях. — Я сижу прямо под твоим боком, Эмиль, неужели не ясно, что мне все прекрасно слышно? — прошипела Дениз, на этот раз на ухо самому Эмилю. — И раз уж тебе так интересно обсуждать чужие «связи», как насчет твоих? — уже громче продолжила она, так что всем стало слышно. — О да, давно хотел послушать про того паренька из католического коллежа, — подал голос Теодор, и лицо Эмиля тут же налилось краской. — Я вас понял! — взвизгнул он. — Давайте посмотрим фильм в тишине… Дениз несдержанно фыркнула, и даже Анри, до сих пор сидящая с ней в обнимку, тихонько рассмеялась. Остаток фильма они и вправду досмотрели молча. Виктора не переставало коробить до самого конца, и когда по экрану наконец поплыли финальные титры, он утомленно откинул голову на спинку кресла и произнес: — Поверить не могу, что тебе нравится это дерьмище, Ден. — В следующий раз мы обязательно включим что-нибудь из твоей «золотой коллекции», и тогда уж посмотрим, что на самом деле можно считать гением кинематографа, — ерничала Дениз, не скрывая истинного пренебрежения. — Je m'en souviendrai. Все последующее время они провели, разговаривая о всяком. Ренар включил старый магнитофон, так что на фоне всегда играл странноватый дрим-поп, так удивительно подходивший под общую атмосферу денизовой квартиры. В какой-то момент они даже перешли к настоящему обсуждению фильма, и тогда Виктор стал уже нешуточно грозиться собственным уходом. Адриан чувствовал, что впервые за долгое время сумел по-настоящему расслабиться. В компании «шахматистов» ощущалась особая, необременительная легкость, как будто все, что происходило в тот вечер, навсегда останется в нем, в прекрасных воспоминаниях и теплых снах. Разговоры были непринужденными и лились в такт лоу-фай мелодии из кашляющего магнитофона. Адриан пьянел без алкоголя, не замечая, как секунды незаметно сливались в минуты, минуты перетекали в вечность, и уже четвертый час он необременительно проводил в компании «шахматистов». Наконец, когда Теодор предложил сходить за еще одной бутылкой джина, Адриан задумался о том, что пора возвращаться домой. — Так рано! — возмущенно воскликнула Ден. — Разве ты не собирался остаться у нас? Ребята всегда ночуют здесь, когда собираемся вместе. Тео даже уступил бы тебе место на своем матрасе! — Спасибо, но кузен может начать обо мне волноваться, — соврал Адриан с вежливой улыбкой на лице. Феликса никогда не заботило то, где и чем занимался брат, хотя самому Адриану искренне хотелось верить в обратное. — Ладно, приятель, как скажешь, — вмешался Ренар, ободрительно приобняв раздосадованную Ден за плечи. — Давай вызовем тебе такси. — Правда, не стоит. Я бы хотел немного прогуляться, прежде чем поехать домой. — Уверен, друг? — взволнованно переспросил Ренар. — Одиннадцатый округ, как-никак. Здесь по темноте лучше не бродить в одиночку. — Да, все в порядке, — уверил его Адриан и принялся натягивать на плечи брошенную в прихожей куртку. — Можете за меня не переживать. Он распрощался с «шахматистами», и каждый в ответ на его «пока» сжал Адриана в прощальных объятиях. Лишь Виктор деликатно протянул свою мраморную ладонь для рукопожатия, но даже в этом жесте Адриан ощутил своеобразное добродушие. Он стоял в дверном проеме, и столпившиеся напротив него «шахматисты» до смешного походили на семью, собравшуюся проводить излюбленного сыночка во взрослую жизнь. Адриан в последний раз взмахнул рукой и вышел в подъезд, спиной ощутив, как за ним захлопнулась дверь. Он оглядел голые порисованные стены, и на него вновь нашло подобие былого уныния. На улице стояли непроглядная темень и холод, с неба падал снег. Адриан набрал полные легкие колючего преддекабрьского воздуха и побрел вниз по Оберкампф, туда, откуда пришел несколько часов назад. Домой он вернулся в пятом часу утра, ничуть не уставший, но и не набравшийся сил. Их квартира снова казалась пустой и серой, в тон уличной сырости. Адриан снял обувь и влажную от снега куртку, вошел внутрь и направился в ванную. Горячий, сдирающий кожу душ, пустая голова и мыльный взгляд. Он замер, когда заметил на кухонном столе одну единственную пластиковую тарелку куриного супа, разогретого и накрытого сверху махровых полотенцем, чтобы не утратил тепло. И слезы обожгли его щеки.