***
У Адриана есть целых три причины не входить в дом, где квартирует Кларисса Ришар. Во-первых, сам дом, в котором располагается ее квартира (квартира ее отца, узнает он в продолжение вечера), жуткой кипенной громадой возвышается над площадью, в девять этажей давящей своей безобразной архаичностью на любого, кто окажется под ней. Он словно соткан из лоскутов разных материй, нескладный, бессистемно-устроенный огромный механизм, океанский лайнер, своим фасадом встречающий джунглиподобное множество таких же посеревших от древности, чудовищных в своем величии многоэтажек. Во-вторых, даже стоя у подножия ее дома, он может расслышать, как с террасы на крыше, примыкающей к квартире, раздается шипящая музыка, бушуют голоса, сливаясь в нестройную какофонию всех тонов и созвучий. Он замечает два тела, сплетенных в подобии страстного объятия, что чуть ли не отвесно свисают с балкона, извивающиеся в танце тени, блуждающие за окнами ее квартиры, слышит звон битого стекла и смех, смешанный с чьим-то надрывным криком, и тошнота горьким комом подбирается к его горлу. И в-третьих, Дениз действительно надевает платье. Он смотрит на нее в отрешенном исступлении и впервые действительно сознает, каким ажиотажем полны они все. Адриан понимает, этот вечер для них — долгожданный праздник, изощренный способ эскапизма, которого все они ждали с волнующим предвкушением. И лишь он один исполнен страхом и болезненной тревогой. Один взгляд на него способен испортить всем им торжество. Когда тем утром он прибывает в квартиру Ренара, тот встречает его в одних боксерах, с взмыленной головой и щеками, измазанными пеной для бритья. В одной руке он держит станок, другой по-прежнему сжимает ручку входной двери, и то ли с замешательством, то ли с потехой оглядывает Адриана. — Как дела, дружище? Не ожидал тебя так рано, — смеется Ренар, и он проходит внутрь. Ренар велит подождать его в спальне, пока сам он заканчивает умываться, и Адриан направляется в комнатушку, по размерам сопоставимую с их собственной кухней. Он присаживается на продавленную кровать, на поверку оказывающуюся раскладной, и мельком оглядывается. В квартире Ренара до этого он был лишь однажды, когда одним пасмурным днем тот пригласил их всех на чай. По итогу никто из них, конечно, чая так и не выпил — все были слишком увлечены спором о том, сколько Гомеров на самом деле писали «Илиаду», и вишневым ликером, так удачно прибереженным Ренаром к тому самому дню. Но даже тогда Адриану не довелось побывать в его спальне — все собрались на кухне, потому что Ренар строго настрого запретил им курить в его комнате. Он делит квартиру с соседом, и, по его словам, тот терпеть не может запах сигаретного дыма. Но Адриан подозревает, что то была лишь уловка, и на деле сам Ренар не хотел, чтобы кто-то входил в его спальню. Теперь же, сидя на его постели, Адриан смотрит в окно и считает проезжающие внизу машины. Две белых, одна серая. О. Проезжает желтая. Спустя время возвращается Ренар. Он весь душистый и прям лоснится от чистоты, волосы влажные, неровными прядями спадают на глаза. Он садится на кровать напротив — спальное место соседа — и начинает разговор. Ренар показывает ему свою домашнюю библиотеку, и Адриан искренне удивлен тому, сколько книг тот сумел вместить на настенных полках. Он в целом поражен, что вечно отрицающий все, касающееся учебы и чтения, Ренар не чужд литературы и с таким энтузиазмом демонстрирует ему свои «сокровища». Они еще долго обсуждают книги, а после вместе обедают подогретой в микроволновке мясной запеканкой и направляются к остальным, с которыми условились встретиться уже на площади. Дениз сжимает его в объятиях, едва он успевает произнести негромкое «Привет», и он с теплом обнимает ее в ответ. Ему не хочется думать о том, как быстро он впустил их в свою жизнь и с чем это было связано, поэтому старается забыться еще до того, как опрокидывает первую стопку текилы, и незнакомые люди увлекают его в танец. Он искренне удивлен видеть Виктора и Анри, потому что даже сейчас среди прочих они выделяются своей рафинированной утонченностью, элегантной светскостью, и ему кажется, что, когда все они свернут по направлению к дому Клариссы, те двое направятся прямо в палаццо на бал. Но этого не происходит, и все они поднимаются на восьмой этаж, а после на девятый. Ренар знакомит его с Клариссой, и изнутри ее квартира больше напоминает ангар. Это огромный двухэтажный пентхаус, и Адриану страшно потеряться в его бесчисленных комнатах и верандах. Люди снуют тут и там, и он разрывается между желанием сбежать в ту же секунду или напиться до беспамятства, чтобы не чувствовать себя одиноким и напуганным. Кларисса добра и приветлива, от нее исходит аромат дорогого парфюма, и она нежно приобнимает его в знак знакомства. Адриан принимает правила этой игры и делает вид, что все они здесь давние знакомые, улыбается проходящим мимо незнакомцам и сознает, что все вокруг его узнают. Ему неловко от подобного обстоятельства, и он старается держаться поближе к Ренару, но тот быстро покидает его, растворяясь в гуще толпы, и Адриан остается один. Тут и там он высматривает «шахматистов», но все они увлечены своим делом — приветствуют старых друзей, заводят новых, потягивают из трубочек разноцветные коктейли. Адриан находит темный угол и усаживается на музейного вида диван, рядом с людьми, которых он видит первый раз в жизни, но когда те называют его по имени, ему приходится вновь напомнить себе, кем он является. В противоположном углу он высматривает Анри — она почти что сливается с побелкой стены, и лишь бутылка бренди, что она держит в руке, позволяет рассмотреть ее призрачный силуэт. Она тоже его замечает, когда он подходит ближе, и неловко приветствует, словно они и не виделись до этого. У Анри молочно-белая кожа, светлые, почти что прозрачные глаза, и она смеется так, будто где-то вдалеке звенит хрустальный колокольчик. Адриану комфортно рядом с ней, его прельщает ее открытость с ним, ведь он не понаслышке знает, какой Анри бывает с другими людьми. Они смиренно стоят у стены, будто сам смысл сегодняшнего торжества заключается в том, чтобы молча наблюдать за остальными, и Анри первой начинает разговор ни о чем, о собаках и улицах, если он правильно сумел ее расслышать. Она протягивает ему свою бутылку, и Адриан с удивлением замечает, что та на четверть пуста. Он удивленно смотрит на Анри, и та улыбается чудесной улыбкой, будто он один сумел раскусить ее и выведать ее страшную тайну. Адриан делает глоток, невольно морщится от горечи и снова слышит смех. Анри прижимается к его плечу, и он хохочет вместе с ней — отчего, не помнит и он сам. Когда играющая музыка сменяется в третий раз, они уже не могут стоять и присаживаются на диван среди других таких же обреченных студентов. Он узнает девушку с факультета рекламы, приветствует парня, что выглядит так, будто ему далеко за тридцать, и про себя поражается тому, как все незнакомые лица, что до того словно были окутаны туманом, вмиг проясняются в его сознании. Он больше не чувствует себя потерянным и тянет и тянет вперед бокал, когда ему предлагают плеснуть — парень из Аргентины, что учится по обмену; желтолицый третьекурсник с усами как у Фредди Меркьюри. Все они выглядят такими расслабленными и по-свойски болтают обо всем на свете, поют любимые песни, обжимаются и хохочут. У Анри холодные руки, она склоняется к нему и сжимает его ладонь в своей. Неизвестный импульс толкает его вперед, и он поднимается следом за ней на импровизированный танцпол, где уже знакомые ему люди кружатся и дергаются в такт музыке. Позади он видит светлый проблеск, и ему кажется, что это Ренар, но оборачивается и встречает перед собой незнакомую девушку. Она вручает ему свой стакан, и Адриан молча его принимает, когда та хватает его свободную руку и увлекает в танец. Они кружатся посреди комнаты, и окружающие расступаются вокруг них. Квартира Клариссы Ришар сливается в буйство красок, музыка больше не бьет по ушам, а льется приятной мелодией. Девушка притягивает Адриана к себе во внезапном театральном пируэте, и он теряет равновесие, падает на спину, но кто-то подхватывает его сзади, смеясь, похлопывает по спине и ставит на землю. Когда Адриан заглядывает в стакан, что ему вручила неизвестная девушка, обнаруживает, что тот опустел, и долго не может понять, выплеснул ли он содержимое во время танца или же выпил еще до его начала. Анри беседует с незнакомцем — высоким приятным брюнетом, — и Адриан не хочет докучать ей своей компанией. Он подхватывает забытый кем-то на столе коктейль и выпивает залпом, чувствует накатившую после долгого вращения тошноту и выбирается на балкон. Свежий воздух бьет по лицу как пощечина. Адриан раскрывает свои объятия декабрьскому морозу, что щиплет нос и румянит щеки, и задевает рукой стоящего рядом Эмиля. Тот хмыкает и выпускает в воздух дым, его длинные пальцы сжимают горящую сигарету. — Вышел покурить? — ухмыляется он, его голос звучит дразняще и хрипло, и Адриан кивает, ощущая, как голова сама качается из стороны в сторону как болванка. Эмиль протягивает ему сигарету. Адриан вскидывает вперед руку, тот помогает ему зажать ее между пальцев и разрывается от смеха, когда после второй затяжки он заходится в приступе кашля. Адриан ловит на себе странный взгляд — он не может различить глаз Эмиля в стоящей вокруг темноте, но тот склоняется ближе, и его радужки отливают изумрудом. Он тянется вперед для поцелуя, и Адриан бездумно придвигается в ответ. Его голова пуста, мысли проносятся мимо, как сверкающие светом фар машины. Он ощущает, как чья-то рука обвивается вокруг его затылка, во рту — горький вкус чужого языка и сигарет. Он впервые целует парня, и думает о том, что ощущения его едва ли отличить от тех, что он испытывает, когда целует девушку. Но прикосновения Эмиля грубее, движения — настойчивее. Он целуется, как в последний раз, касается его губ отрывисто и требовательно. Адриан пошатывается от резкого напора, и Эмиль обхватывает свободной рукой его спину. На мгновение Адриан приоткрывает глаза и видит проносящиеся под балконом машины. Красная и черная. Снова желтая. Эмиль отрывается от его губ мягко, почти что с лаской, и щекой Адриан чувствует, как глубоко тот втягивает воздух. Пару секунд Эмиль рассматривает его лицо, проводит языком по верхним зубам, а после небрежным жестом вытирает уголок рта и заливается безудержным смехом. — Видел бы ты свое лицо, — произносит он сквозь слезы. — Прости, не сдержался. Больше не буду. Но знаешь, ты выпил реально дрянной коктейль перед тем как выйти сюда. Внутрь он возвращается с чужой помощью — Эмиль придерживает его за плечи, и Адриан сосредотачивает все свои силы на том, чтобы постепенно передвигать ступнями и не запнуться о собственную ногу. Эмиль оставляет его в неизвестной комнате, похожей на чью-то спальню, аккуратно усаживает на край кровати и велит дожидаться его, пока сам он сходит за водой. Адриан послушно сидит на мягком покрывале, болтает свешенными с изножья ногами. Его клонит в сон, и Адриан мигом подскакивает с места, чтобы отогнать дрему. От резкого движения голова идет кругом, комната вокруг плывет, и он плывет вместе с ней — уплывает в неизвестном ему направлении. Он открывает одну дверь за другой, пробирается через лабиринты из мебели и стен, распахивает последнюю дверь и оказывается в гардеробной. Из глубины раздаются неприятные чавкающие звуки, Адриан щурит глаза, вглядываясь, и натыкается взглядом на Дениз, что подобно питону обвивает руками тело Теодора. Они находятся в стадии прелюдий, и ни один из них не замечает стоящего в дверях Адриана. Тот беззвучно захлопывает дверь, едва ли удивленный своей находке. Адриану скучно — он бродит по квартире Клариссы Ришар, как по неисследованным джунглям. В каждой новой комнате его останавливает новый человек, завязывает с ним беседу, предлагает выпить, иногда закурить, и Адриану не всегда удается отказаться. Сперва он сидит в кресле, затем стоит в коридоре, упирается боком в кухонную столешницу, лежит посреди дивана. Его крутит, крутит, крутит, как крутит и мир вокруг, крутит мысли, крутит взгляд. Его глаза проносятся по комнате, мельком ухватывают настенные часы, он вспоминает о Феликсе и Маринетт. Наверное, он сильно опоздал. Интересно, когда его наконец отпустят к ним? Он чувствует, как кто-то хватает его за руку, и думает, что это мог бы быть Ренар. Но человек, что тянет его за собой, совсем ему не знаком. А, может, знаком, но Адриан совсем его не помнит. Неизвестный усаживает его посреди шумной компании собравшихся вокруг стола людей и сам садится напротив. Адриан гуляет взглядом по окружающим, выцепляет отдельные лица, что по каким-то причинам кажутся ему знакомыми. Там он замечает и саму Клариссу: она кокетливо машет ему рукой, и Адриан чувствует, как сильно она изменилась с начала вечера — волосы растрепались, щеки порозовели, глаза застлало мутной пеленой. Где-то глубоко внутри он понимает, что и сам сейчас похож на Клариссу, и ему хорошо и плохо от этой мысли в одно и то же время. Взглядом он натыкается на Виктора, что сидит напротив него. Тот смотрит на него пристально и надменно, и Адриану становится не по себе. — Привет, — говорит он. — Привет, — отвечает Виктор. — Как себя чувствуешь? — Все отлично. — Хорошо. Виктор склоняется над столом, как крупье, собирающий ставки. Стекла его очков отражают яркий свет светодиодной ленты, так что за ними совсем не видно глаз. Адриан гадает, что Виктор делает среди этих людей, почему самого его посадили рядом, и где сейчас находятся Ренар и остальные. Тео сейчас с Дениз, напоминает себе он, у Анри — красивый брюнет в пиджаке, а Эмиль, наверное, по-прежнему набирает ему в стакан воду. — Я думаю, тебе стоит идти, — звучит голос Виктора. — Что? Идти куда? — в замешательстве спрашивает Адриан. Кто-то толкает его в плечо, и мир снова кренится, ломается в странной перспективе. Он упирается руками в стол, ловит равновесие. Его голова отвесно нависает над деревянной поверхностью, и он впервые замечает продолговатые белые разводы, испещряющие ее тут и там. «Нюхательный табак» — кто-то шепчет на ухо, и Адриан знает, что это ложь. Но его лицо все ниже склоняется над столом, словно тот — подушка, и стоит ему коснуться щекой ее мягкого бока, как он тут же провалится в долгожданный сон. Адриан делает вдох, два, по наитию закрывает пальцем одну ноздрю, и действительно проваливается в темноту.***
Когда группа Луки выходит на сцену, зал взрывается овациями. Они играют слаженно и самозабвенно, и хотя колонки разрывает от громкости, музыка, льющаяся из них, впервые за вечер не похожа на бессвязную какофонию. Маринетт внимательно наблюдает за всем, что происходит на сцене — краем глаза она видит, как развеселенная после «Бруклин Иста» Алья прыгает в танце, держа Филиппа за руки, и вместе они кружатся вокруг невидимой оси, как водящие хоровод дети. Рядом с ними Маринетт ощущает спокойствие и на какое-то время позволяет себе расслабиться. Она прикрывает глаза и теперь может отчетливо слышать, чья партия раздается в тот конкретный момент. Сейчас звонче всех слышна гитара Луки, и даже с закрытыми глазами она ясно видит, как его пальцы ловко дергают струны, бережно и нежно, будто гитара и вправду способна ощутить каждое его прикосновение. Феликс все так же возвышается рядом. Порой Маринетт кажется, что он пришел, чтобы исполнить роль ее личного телохранителя — ей хочется, чтобы он расслабился и позволил себе отдохнуть, но все сильнее ощущает затылком его нарастающее напряжение. Стакан Феликса пуст, но взгляд его по-прежнему чист и ясен. Она же ощущает легкое помутнение, и тело ее полно безмятежия. Бедра сами двигаются в такт музыки, и она тихонько мурчит себе под нос любимые строчки их песен, что помнит наизусть еще с тех пор, когда вместе с Лукой ходила на репетиции. При виде него, держащего в руках гитару, ластящегося к микрофону и неистово прыгающего вдоль сцены, ее обуревают воспоминания, но Маринетт тут же отгоняет их и не дает себе впасть в уныние. Она вновь и вновь напоминает себе, кем является сейчас, и кем теперь является он. Кем они являются друг для друга. Когда Алья теряется из поля зрения, Маринетт начинает переживать, но волнение сходит на нет, едва они вместе с Филиппом возвращаются с новой порцией «Бруклин Иста». Она с благодарностью принимает напиток, и вечер становится еще веселей. Ее взгляд то и дело цепляет белоголовая барабанщица, и Маринетт не может перестать удивляться, как ее абсолютно безжизненное лицо может сочетаться со столь страстной игрой. Поначалу она скептично отнеслась к выбору Луки — Эдит казалась ей совсем не тем человеком, кого она была готова видеть рядом с ним, — но с каждой секундой, проведенной у сцены, все больше сомневается в своих выводах. Эдит чудесна, и оттого ей почему-то все явственнее хочется отвернуться и больше никогда не поворачиваться к сцене. Лука бьет по струнам в последний раз, резкий отзвук гудит еще несколько долгих мгновений, он отрывает руки от гитары и вплотную прижимается к микрофону. Тот ловит его сбивчивое дыхание, окрашенные волосы спадают на лицо. В глазах Луки мечутся волнение и эйфория. — Эй-эй, спасибо за поддержку! — произносит он, и зал снова взрывается аплодисментами. — Мы рады видеть всех вас здесь и сейчас! Только что вы слышали композиции из нашего дебютного альбома, и они точно достойны вашего внимания! — он тянет руки к залу, и вскрики толпы становятся громче. — Но мне бы хотелось, чтобы следующая песня оставила особый след в вашем сердце, как уже оставила в моем. Она очень важна для меня, и я хочу, чтобы вы разделили эти эмоции со мной. Спасибо, Париж! На мгновение ее сердце сжимается. Ей кажется, что его взгляд направлен прямо на нее, и ей страшно вообразить то, что должно произойти. Она невольно жмется ближе к Феликсу, и тот вздрагивает, смотрит на нее с нескрываемым волнением. Но Маринетт не видит ничего — ее глаза на сцене, на Луке, его пальцах, сжимающих стойку, и сердце ее бьется так, что заглушает все слова и звуки, блуждающие вокруг. Отчего-то в голове начинает вырисовываться стройный ритм еще до того, как бас-гитарист берет первый аккорд, и барабанщица бьет по ударным. Он гулко раздается внутри, гудит и вибрирует, словно звуковые установки находятся прямо в ее голове, в области темечка, и каждый звук, исходящий со сцены, резонирует с внутренним, давит и гипнотизирует, умаляет реальность, смешивая ее с подсознанием в странном, нестройном танце. Каждый ее вздох теперь — часть общей симфонии, медлительной, сомнамбулической мелодии, что исходит изнутри, из самых чертогов неизведанного. Ее взгляд снова на Луке, его пальцах, что теперь не безудержно бьют по струнам, а мягко их подергивает — играют перебором, что словно погружает ее в лихорадочный сон. Его глаза, подведенные черным карандашом, на мгновение скрываются под веками, но стоит им распахнуться, его взгляд вновь прикован к ней, ловит ее собственный — помутненный, окутанный гипнотической дымкой. Лука открывает рот, его голос низок и словно окутан бархатом. Он напевает медленно и методично, наслаждается каждым звуком, и не отводит глаз, а ее собственные, что вот-вот грозились закрыться, распахиваются ошарашено и оторопело, едва до нее долетает первый отзвук его голоса. Entrez dans la pièce, enlevez votre manteau Tu es si belle, j'ai eu si froid Tu veux être mon spécial Je ne peux pas respirer, rentre chez toi Феликс видит ее замешательство, бережно касается плеча, тщетно пытается уловить крохи ее внимания. Маринетт стоит на месте, и ей кажется, что даже вдохи больше не исходят из ее груди. Она надеется, что теперь, когда она и вовсе перестала дышать, музыка должна остановиться. Но голова разрывается от гудящей в ней мелодии, а Лука продолжает петь. Anette Anette Tu es un monstre de l'enfer Она ощущает, как тело начинает содрогаться от странного жжения, зарождающегося где-то в груди. Оно ползет вверх по конечностям, от него млеют пальцы рук, но оно продолжает бежать вверх и достигает лица. Голова сотрясается от пульсации — гудение в ней то затихает, то разгорается с новой силой. Ее тело тяжелеет, но продолжает гореть. Tu sais juste comment être cruel Quand tu secoue tes hanches comme ça Peints tes lèvres comme ça Anette Маринетт дергает головой, потерянно оглядывается по сторонам. На мгновение ловит обеспокоенный взгляд Феликса, но тут же упускает из виду. Жжение подступает к глазам, и она закусывает внутреннюю сторону губы, чтобы сдержать рвущийся наружу импульс. Ее взгляд бегает по залу, охватывая его весь в поисках уборной. Чужое прикосновение заставляет вздрогнуть — Феликс вновь трогает ее за плечо, смотрит взволнованно и недоуменно. — Я… Мне нужно в уборную, — говорит она, не уверенная в том, сумел ли Феликс как следует расслышать ее слова, но уже убегает в сторону туалета, ощущая спиной его встревоженный взгляд. В разгар выступления в уборной почти что пусто — лишь две девушки поправляют макияж у зеркала, щебеча ни о чем. Маринетт дожидается, пока они выйдут, и подходит к раковинам, поднимает глаза и сталкивается с собственным отражением. Ее распирает от мелкой дрожи, будто она бежала марафон или выпила несколько чашек кофе за раз. Тусклый свет бьет в лицо и словно бы отрезвляет — там, в темноте зала, ей казалось, что она вот-вот готова расплакаться, но сейчас ее глаза сухи, и лишь тремор рук напоминает о том временном помутнении, что она испытала, находясь у сцены. Пару секунд она смеряет трясущиеся пальцы пустым взглядом, заставляет волнение стихнуть. Открывает кран и подставляет руки под холодные струи воды, сжимает ладонями пылающее лицо. В момент она сознает себя и пространство вокруг, и стыд окутывает ее с головы до ног. Выбежала из зала, словно в истерике. Должно быть, она не на шутку взволновала Феликса. Маринетт остается надеется лишь, что он был единственным свидетелем ее «побега», и Алья с Филиппом были слишком увлечены игрой Луки, чтобы заметить ее отсутствие. Она отрывает кусок бумажного полотенца, прикладывает его к щекам, промакивает взмокший лоб. Что заставило ее тело так реагировать? Созвучные окончания их имен, взгляд Луки, что, как ей показалось, ни на секунду не отрывался от ее собственного? Маринетт рассматривает свое отражение и убеждает себя, что все это ей лишь привиделось. Воспаленное сознание надумало лишнего, она сама выискала связь там, где ее наверняка не могло оказаться. В голове всплывают слова Луки, что он произнес во время их прошлой встречи. «Мы будем выступать с нашим дебютным альбомом, и я бы очень хотел, чтобы ты была рядом». Подразумевал ли он ту песню, хотел ли, чтобы именно она услышала ее? Некоторое время Маринетт склоняется над раковиной, ждет, пока дыхание нормализуется и уймется бешеное биение сердца. В зале жарко и душно, тело преет и голова идет кругом, и ей не хочется возвращаться. Она прислушивается к раздающейся из-за дверей музыке, приглушенной, словно она нырнула на дно бассейна и все звуки там, под водой, путаются в водной толще и затихают, не достигая ее ушей, и решает дождаться окончания их выступления здесь, а потом выйти и встретить Феликса, как ни в чем не бывало. Маринетт опирается спиной о кафельную стену, чувствует ее ласкающий холод через слой одежды. Вынимает из кармана телефон и проверяет время. Когда же появится Адриан? Хотела бы она, чтобы он, придя прямо сейчас, застал ее в таком состоянии? Возможно, думает она и тут же осуждает себя за подобные мысли, будет лучше, не появись он совсем. Женский туалет едва ли можно застать пустым, она знает это не понаслышке. Рано или поздно в ее «укрытие» ворвутся люди, и тогда ей не останется выбора, кроме как вернуться в зал, к Феликсу и остальным, вновь встретить на себе взгляд Луки и поблагодарить его за выступление. Как можно дольше она оттягивает в сознании этот момент, а до тех пор прислоняется спиной к холодной стене, сползает ниже и сидит, свесив голову. За дверьми какое-то время по-прежнему раздается музыка, пока наконец не стихает. Лука окончил выступление, и сейчас кто-то должен ворваться внутрь. Она испытующе смотрит на дверь, выжидает, затаив дыхание, и та действительно распахивается спустя пару долгих минут. В комнату входит Лука, и она замирает, не в силах проронить и слова. — Это женский туалет, — наконец произносит она, неловко и скованно, потому что он прикрывает за собой дверь и проходит внутрь, ничуть не смущенный подобным обстоятельством. — Я видел, как ты вышла из зала, — говорит он, а она по-прежнему теряется в мыслях. — Все в порядке? — Не думаю, что это подходящее место…. — Тебя расстроила моя песня? Его слова как удар под дых. Маринетт поднимается с колен, по-прежнему прислоняясь к стене. Лука стремительно подходит ближе, и она чувствует себя загнанной в угол. — А должна была? — Я не хотел, чтобы тебя это задело. — Но ты написал ее, — говорит она потерянно. — Ты исполнил ее и настоял, чтобы я была рядом. Он приближается на расстояние вытянутой руки, так что она может слышать его сбивчивое дыхание и видеть мечущееся в глазах волнение. У Луки чудесные мягкие волосы, завитками спадают на плечи. — Те слова, что я написал, — он отводит глаза в сторону, что так несвойственно ему, и оттого настораживает. — Это то, что я чувствую. — Знаю. — Я хотел узнать, Маринетт, — он замолкает, обдумывая последующие слова. Произносит на выдохе, вглядываясь исподлобья. — Что чувствуешь ты? Его дыхание пахнет мятной жвачкой, глаза смотрят пронзительно и настойчиво. Теперь уже она больше не может выдерживать зрительного контакта и уводит взгляд, бродит глазами по комнате, разглядывает напольный кафель. — Я чувствую растерянность. — Все то время… я думал о тебе. Ты не оставляешь меня ни на миг, куда бы я не пошел. Знаю, мы условились быть друзьями, но оттого внутри я ощущаю тотальную пустоту. Будто пропасть разверзлась. Маринетт, посмотри на меня. Он наклоняется ближе, склоняется к ее лицу и ищет ее взгляд. Ее сердце молотом бухает в груди, потому что эти ощущения слишком знакомы, и она знает, что должно произойти дальше. Лука невесомо притрагивается к ее подбородку, едва ощутимо тянет на себя и целует в губы. Она не размыкает рта, встречает его ласки холодным безразличием, но поддается под его напором и отвечает на поцелуй. Такие знакомые ощущения, знакомый вкус на языке. Она теряется в его прикосновениях и обмякает, как тряпичная кукла. Лука скользит пальцами по ее шее, обхватывает затылок и притягивает ближе. Рукой он зарывается в ее волосах, отрывисто дышит в промежутках между тем, как вновь примыкает к ее рту, упивается каждым движением языка и губ. Маринетт замирает, не в силах пошевелиться, будто она оловянный солдатик в руках шестилетнего мальчишки, что волен делать с ней все, что вздумается. По голове обухом ударяет неправильность происходящего, но Лука касается ее губ нежно и бережно, с несколько извращенной заботой, и в сознании возникают его пальцы, дергающие гитарные струны. Еще мгновение, два они стоят, словно сросшись друг с другом, но едва Лука отрывается от ее рта и спускается к шее, прикусывает тонкую кожу, она отталкивает его со всем накопившимся в ней отторжением и выбегает из туалета. Она слышит, как он окликает ее по имени, но, не оборачиваясь, выходит в зал. У дверей в женский туалет стоит парень, и Маринетт точно видела его раньше. Она узнает в нем бас-гитариста, и тот оглядывает ее мельком, выжидающе переводит взгляд на двери, из которых в то же мгновение выходит Лука. Он знал, думает она, видел, как тот вошел следом за ней. Ей не хочется верить в то, что Лука приставил кого-то караулить вход, и опасается мыслей о том, чего этим пытался добиться. Она продолжает без оглядки пробираться вглубь зала, ощущая, как к глазам вновь подступают слезы, а руки бросает в дрожь. В то же мгновение ей хочется упасть на колени прямо посреди танцующей толпы и разрыдаться навзрыд, закричать, что есть мочи. А еще ей адски хочется курить. Теплые руки обхватывают ее плечи. Она останавливается, словно по инерции сталкивается со стоящим перед ней. Носом упирается в чужую грудь и ощущает знакомый запах, такой родной аромат феликсовых духов. Она закрывает глаза и не смеет сдвинуться с места, всем телом прижимается к нему и не хочет отступать. Рукой она сжимает ткань его свитера, глубже зарывается лицом в его складки, из груди вырывается сдавленный всхлип. Спиной она чувствует, как его руки осторожно опускаются сверху, окутывают ее изнывающее тело пуховым одеялом. «Как же хорошо», — проносится у нее в голове, и Маринетт хочется забыться прямо там, посреди бушующего моря людского гомона и озверевшей толпы. Это был первый раз, когда Феликс обнял ее. — Маринетт, — раздается откуда-то сверху, но она не хочет отвечать, не хочет различать его голос среди сотни таких же, громких, крикливых, удушливых. — Маринетт, — повторяет он настойчивее, и она отрывается от складок его свитера, смотрит прямо в глаза, холодные, спокойные, словно светящиеся в темноте. Они изучают ее с толикой волнения, и она мысленно благодарит его за то, что он по-прежнему не отпускает ее плечи. — Что произошло? — Все в порядке, — врет она, лишь бы он продолжил стоять рядом, держать ее в своих объятиях. — Ты вся дрожишь. — Теперь все в порядке. Феликс бережно отрывает ее от себя и пристально вглядывается в лицо. Говорит медленно и вкрадчиво, словно втолковывает нечто очень важное. — Давай вызовем такси. Я довезу тебя до дома. — Не нужно. — Мари, я прошу. — Я не хочу домой, — рьяно убеждает она. — Мне нельзя. В голове всплывает образ Луки, его открытый взгляд, длинные пальцы. Ей нельзя домой. Нельзя оказаться в том месте, где все напоминает о нем, об их совместном прошлом, о времени, когда она, подобно тому, как сейчас держалась Феликса, сжимала его в объятиях. В месте, что словно кричит о переменах, произошедших с ней, о том, кем она была, и какой не хотела быть. Дом стал для нее запретом, светлым алтарем чистоты, невинности и старой памяти, к которому она больше не принадлежала. Ей было ненавистно все, что касалось ее самой, и именно дом, ее комната на чердаке было тем самым местом, что пропахло ею напрочь. Феликс молчит. Он тщательно о чем-то размышляет, его брови морщат лоб, взгляд убегает в сторону. Ей кажется, она бы отдала все деньги мира, чтобы узнать, какие мысли сейчас проносятся в его голове. — Ты можешь поехать к нам, — произносит он, и слова даются ему с трудом. — Только если хочешь. — Хочу, — отвечает она, не раздумывая. — Очень хочу. На его лице блуждает смятение, словно в глубине души он по-прежнему ожидал, что она способна отказаться. Феликс колеблется всего пару мгновений, наконец отпускает ее плечи и становится рядом, сверяет время по наручным часам. — Тебе стоит попрощаться с друзьями. — Не нужно, — мотает головой она. — Я отправлю сообщение. Поехали сейчас же, прошу. Прямо сейчас. Феликс по-прежнему сомневается, видит она, ищет себе отсрочки. Где-то вдалеке, позади его спины мелькает Лука. Он беседует с бас-гитаристом, нервно оглядывается по сторонам. Маринетт не знает, что руководит ею в те мучительные секунды, но хватает руку Феликса и ведет за собой, направляясь к выходу — протискивается сквозь толпу подобно тому, как сам Феликс вел ее сюда несколько часов тому назад. Когда они наконец вырываются на улицу, холод щиплет их щеки, и Маринетт вдыхает полной грудью. «Как же хорошо», — думает она, тянется к сумке и вынимает оттуда пачку сигарет. И закуривает.***
В квартире кузенов они оказываются, едва часовая стрелка минует третий час. Внутри — спокойно и тихо, стоит приятная прохлада, и ветер из открытого окна размеренно колышет шторы. Феликс заботливо подхватывает ее пальто и вешает на настенный крючок следом за своим. Маринетт замечает, с какой осторожностью он обходится с ней, и ей становится неловко. Должно быть, ее поведение на концерте крайне его насторожило, и теперь Феликс считал своим долгом беречь ее, дабы не сломить еще больше. Подобная мысль ей льстит, но Маринетт не позволяет себе думать об этом дольше, ведь и без того прекрасно знает, куда такие размышления способны завести. Следом за Феликсом она минует прихожую и проходит в гостиную — эту просторную комнату, мебелированную так, будто до кузенов их квартиру обживало несколько поколений педантов из разных эпох. Она позволяет себе оглядеться, как делала уже не раз, и с наслаждением разглядывает каждый потаенный уголок этой чудной обители, подмечает каждый неуизученеый ею до этого дюйм. Отчего-то ей так хорошо находиться здесь. Ступая за порог их квартиры, она словно смывает с себя все вехи прошлой жизни, и каждый совершенный ею поступок здесь обнуляется, не имеет значения, будто это место — кусочек иного мира, чужой страны, где и она сама — совсем иной человек. Феликс велит ей присесть на диван, пока сам скрывается на кухне. Он предлагает выпить кофе, и Маринетт не смеет отказать. Несмотря на то, какое действие на нее имеет это место, она по-прежнему ощущает себя виноватой. Уже в третий раз она оказывается в их квартире, и ни разу — по должному приглашению. Из кухни раздается звон посуды, Маринетт слышит, как медленно вскипает чайник. Феликс входит в гостиную спустя пару коротких минут, в его руках — две блистающие белизной кофейные чашки. Они молча пьют кофе и смотрят каждый в своем направлении. Алкоголь окончательно выветривается из головы, отчего движения Маринетт становятся лишь скованнее. Мир больше не подернут мутной дымкой, и все предстает в кристально чистой перспективе, отчего каждый ее нервный глоток — грохот средь идиллической тишины, каждый поворот головы — рябь в зеркальной водной глади. Пару раз они пытаются завести разговор ни о чем, но все попытки сходят на нет, и в голове закрадываются мысли о том, что казавшееся тогда единственным верным решение отправиться с Феликсом в их квартиру на деле не так «верно», каким представало в ее помутненном сознании. Едва она решается начать очередную лишенную смысла беседу, в прихожей раздается стук. Один короткий удар сменяется двумя чуть менее сдержанными, третий и вовсе грозится выломить входную дверь. Они обмениваются обеспокоенными взглядами, и в головах обоих мелькает единая мысль. Феликс первым подрывается с места, и Маринетт торопится вслед за ним. Тот распахивает входную дверь, не поглядев в глазок, и еще до того, как та окончательно отворяется, Маринетт различает блеск очков. На пороге стоит юноша. Его волосы ворохом вздымаются над головой, лицо окропляет россыпь веснушек, нервный взгляд мечется между ней и Феликсом. Он возвышается над ними неотесанной громадой и едва вмещается в дверной проем, когда ступает внутрь. Под руку он ведет с собой Адриана. Его голова свешена набок, глаза закрыты, щека прижата к чужому плечу. — Э-э, прошу прощения за ночной визит. Надеюсь, мы не ошиблись адресом. Едва юноша ступает за порог, Феликс подхватывает Адриана, бережно проводит в прихожую, придерживая за плечи. Маринетт теряется. Она оторопело смотрит на возвышающегося перед ней юношу и не знает, о чем следует спросить в первую очередь. — Мне очень жаль, но, кажется, мой друг немного перебрал, — опережает ее он, виновато почесывая затылок. — Ренар Дюбо, — наконец встречается взглядом с Маринетт и протягивает ей руку, — однокурсник Адриана. А вы?.. — Маринетт, — представляется она, опасливо отвечая на рукопожатие. — Подруга Адриана. — О, кажется, я слышал о вас. Видимо, вы довольно близки. — Мы дружим еще со школы. Они замирают, повисает молчание. Все так же поддерживая Адриана за плечи, Феликс становится рядом с ней, смеряет Ренара внимательным взглядом. — Феликс, его кузен, — говорит он и кивает головой в знак приветствия. — Большое спасибо, что довез Адриана до дома. — Ах, вот оно что. Очень приятно, месье, э-э… Феликс. Рад знакомству, — улыбается Ренар, и его улыбка напоминает растекшийся по сковороде блин. — Не стоит благодарности. Все-таки, я взялся нести за Адриана ответственность. Это я настоял, чтобы он пошел на вечер посвящения. Ренар натужно прочищает горло, смущенно топчется на месте. — Что ж, раз уж теперь Адриан в надежных руках, мне пора, — поспешно произносит он. — Внизу ждет такси. — Позволь, я оплачу машину, — предлагает Феликс. — Все-таки, ты помог ему добраться. — Не стоит, — Ренар мотает головой, неловко закусывает губу. — В конце концов, я виноват. Не до конца… уследил, — он окидывает Адриана многозначительным взглядом, пятится в подъезд. — В общем, рад был знакомству. Надеюсь, с утра ему полегчает, — Ренар спешно оборачивается в сторону лифта, взмахивает рукой и добавляет, почти что скрывшись за закрывающимися створками. — Передайте Адриану, чтоб набрал меня, как найдется время! Ренар исчезает, и в прихожей вновь воцаряется тишина. Свободной рукой Феликс тянется к двери, прикрывает ее и захлопывает на замок. Едва они остаются одни, Маринетт приближается к Феликсу и подхватывает Адриана с другой стороны. Вместе они доводят его до гостиной, осторожно опускают на диван и присаживаются рядом. Адриан сонно приоткрывает глаза, медленно оглядывается по сторонам, по-прежнему клюя носом. В темноте он различает силуэт Маринетт, неуклюже тянется к ней, обхватывает ее шею руками, щекой упираясь в грудь. — Мари, это ты? — вяло произносит он, его голос заглушает ее одежда. — Конечно, это ты. Кто же еще. Маринетт смутно различает его улыбку, чувствует, как он выдыхает ей в грудь. По телу бегут мурашки. Она сталкивается с настороженным взглядом Феликса поверх адриановой головы, смотрит на него с немым вопросом. — Мне очень жаль, — шепчет Адриан, зарывается лицом в ткань ее свитера. — Мне жаль, я опоздал на твой концерт. — Все хорошо, — говорит Маринетт, невольно понижает голос до полушепота. — Я не в обиде. Она опускает руку на его голову, убаюкивающе поглаживает волосы, случайно зарываясь в них пальцами. Они мягкие на ощупь, точь-в-точь как лен, пахнут чем-то приторным, то ли медом, то ли жженым сахаром. — Я не хотел. Не хотел пропустить твой концерт, — невнятно бормочет Адриан. — Ведь он так важен для тебя, Маринетт. Феликс сказал, что очень важен. Украдкой она косится на Феликса. Лицо его — бледное, взгляд — озабоченный, глаза — утомленные. Он сидит по правую сторону от Адриана и пристально за ними наблюдает. Даже в темноте она может разглядеть его усталость, тревожными складками собравшуюся у переносицы. В тот миг ей хочется, чтобы и он придвинулся к ней, прильнул к ее плечу с другой стороны, и она подарила успокоение им обоим, разделила их боль на троих. — Мне никогда не нравились эти шумные сборища, — продолжает лепетать Адриан. — Терпеть их не мог. Но с тобой, Мари, все по-другому. С тобой мне всегда хорошо. — Налью ему воды, — едва уловимо произносит Феликс и встает в направлении кухни. Маринетт хочется чем-то помочь, но понимает, что лучшим решением сейчас будет остаться с Адрианом. Тот по-прежнему прижимается к ней, крепче сжимая объятия. Она думает о том, что в любом другом случае трепетала бы от волнения, окажись Адриан так близко, прислонись он к ее груди, устало посапывая. Но сейчас она чувствует лишь странное облегчение и спокойствие, сонное умиротворение, будто именно так все и должно происходить, и это — естественный порядок вещей. Блаженный рай воплоти. — Как себя чувствуешь? — бережно спрашивает Маринетт, словно она родитель, утешающий свое несносное чадо. — Паршиво. — Хочешь, отведем тебя наверх? В твою комнату, — она аккуратно приподнимает его за плечи, пытается заглянуть в лицо, но Адриан сопротивляется, пуще прежнего зарывается носом в ее одежду. — Ты сможешь поспать. — Не хочу, — противится он. — Хочу быть здесь, с вами. — Мы с Феликсом тоже скоро ляжем спать. Ты не один. — Не верю. — Правда-правда. — Не говори со мной, как с идиотом, — он слегка поворачивает голову, смотрит на нее с кислым прищуром. — Я не полоумный, Маринетт. — Хорошо. Извини. Чего ты хочешь? — Хочу быть с вами. С тобой и Феликсом. — Тогда побудем здесь еще немного. Когда Феликс возвращается со стаканом воды, они безутешно пытаются напоить его, но Адриан сопротивляется, неистово машет руками и дергается, будто в него вселился зловредный бес. Феликс осторожно вынимает из кармана пачку аспирина, как можно тише выцарапывает таблетку, стараясь не шуршать блистером, протягивает ее Маринетт в надежде, что та сумеет склонить неугомонного Адриана. Они воркуют над ним какое-то время, кружат, как птицы-наседки, но тот остается непреклонным. Какое-то время они сидят неподвижно, каждый занят своим размышлением. Часы отбивают свой дивный нестройный ритм, и Маринетт кажется, что, пока они втроем замкнуты внутри, время и вправду меняет свой ход. В холодной темноте безоблачного неба за окном блуждает месяц. Он отбрасывает свой призрачный свет на паркет, волшебным свечением пронизывает шторы. В повисшем вокруг безмолвии украдкой она рассматривает Феликса. Наблюдает, как мерно вздымается его грудь, как лениво склонилась на бок его голова. Он вглядывается в медленно ползущие за окном сумерки, сидит расслабленно и безмятежно, как замерший в раздумьях Моисей. В какой-то момент раздается глухой смешок, и Маринетт вновь обращает на него свое внимание, смотрит, вопрошая. — Забавно, — роняет он, не оборочаваясь. — Что именно? — спрашивает она. Ей безумно хочется поговорить, скрасить затяжное молчание, и Маринетт хватается за любую выдавшуюся возможность. — Все это, — он небрежно обводит руками комнату, не меняя своего положения. — То, как мы все здесь оказались. Как я очутился в Париже. Словно уснул одним вечером, ни о чем не помышляя, а очнулся здесь, в квартире на Монж. А рядом ты и Адриан. — Порой мне тоже кажется, что живу, будто во сне. — Не думаю, что это плохо, — он неопределенно пожимает плечами. — Просто, где тогда потерялось наше настоящее? — Боюсь, если одним днем мне все же суждено очнуться, я проснусь на кипе бумаг посреди шумного офиса. У меня будет трое детей, помотанный жизнью муж и собака. Мы оба будем работать, не разгибая спины, и всю жизнь копить на загородный дом. Видеться только по воскресеньям и ненавидеть друг друга за то, что в один день решили одеть обручальные кольца друг другу на пальцы. Засыпать, мечтая о разводе, но просыпаться и новый день проводить, как предыдущий. А потом умрем, и нас похоронят под одной надгробной плитой, и даже после смерти мы продолжим изводить друг друга. Феликс уныло усмехается, окидывает ее заинтересованным взглядом. — Если я когда-нибудь проснусь, то окажусь у моря, — произносит он. — Буду маленьким вздорным мальчишкой. Сыном рыбака, должно быть. — И что же, будешь разделывать вместе с отцом рыбу? — Буду. Ранним утром закидывать в воду невод, а поздним вечером собирать улов. И так изо дня в день. — Хорошая жизнь, — усмехается она. — Уж точно лучше моих клерковых будней. — И где же будет находиться твой офис? — Феликс улыбается, подыгрывает ее россказням. — Хм. Наверное, где-то в провинции. Или в Бруклине, — говорит она абсолютно серьезно, слышит его сдержанный смех. — Надеюсь, мы никогда не проснемся. Они замолкают, отголоски их веселья бесшумно растворяются в воздухе. Отчего-то теперь он смотрит на нее пристальнее, словно заново изучает. Адриан давно соскользнул с ее груди и теперь мерно посапывает, уместившись у нее на коленях. Спит. — Как ты себя чувствуешь? — тихо спрашивает Феликс. Маринетт удивлена его вопросом, но не подает виду. — Все в порядке. — То, что произошло тогда… ранее. Должен ли я волноваться? Адриан покоится на ее коленях, и она боится, как бы ее ускоренное сердцебиение не пробудило его. Поведение Феликса настораживает, но еще больше ей хочется разузнать, почему он так беспокоится о ней, спросить напрямую, без недомолвок, что о ней думает. Но вместо этого лишь произносит: — Не нужно. Мне кажется, я просто немного перебрала. — Тот парень, Лука. Я видел, как он вышел за тобой следом, — Феликс говорит осторожно и тихо, тщательно подбирая слова. Маринетт чувствует, как ее сердце снова пропускает удар, ладони, что покоятся у Адриана на голове, начинают потеть. — Он… сделал то, чего не следовало? — Нет. Вовсе нет. Мы просто поговорили, — она безудержно продолжает врать, сама не зная, зачем. Ей хочется вылить на него всю правду, зловещую и отвратную, но что-то удерживает ее, жгучий ли, неотвратимый стыд, или засевшая внутри неопределенность. Феликс закусывает губу, отводит глаза. — Хорошо. Рад, что ты в порядке, — он окидывает Адриана быстрым взглядом. — Мне кажется, пора его уложить. Маринетт кивает. Она бережно трогает Адриана за плечо, легонько трясет, пробуждая. Феликс подхватывает его под руку и проводит наверх, Маринетт идет следом. Они входят в одну из комнат, крайнюю по коридору, и, не включая свет, укладывают Адриана в постель. Тот тут же сворачиваются калачиком, ежась от холода. — Я постелю тебе в соседней комнате, — говорит ей Феликс, но едва он собирается выйти в коридор, Адриан хватает Маринетт за руку. — Не уходи. Прошу, — невнятно бормочет он, притягивая ее ближе. Маринетт опускается на колени рядом с его кроватью, смотрит Адриану прямо в лицо. — Не могу. Мне нужно идти. — Неправда. — Адриан, — сурово произносит Феликс, стоя у дверей, — Маринетт пора уходить. — Нет, не пора. И ты останься. Останьтесь оба. Я не хочу быть один. — Ты и не будешь, — шепчет Маринетт. — Мы рядом, в соседних комнатах. Адриан отчаянно мотает головой. — Пожалуйста, Мари, один раз, — взмаливается он. — Не оставляй меня больше. Отчего-то его слова отчаянно скребут где-то внутри. Она огибает кровать и ложится с другой стороны. — Я побуду с тобой, пока не уснешь. Адриан улыбается, переворачивается на другой бок и утыкается носом ей в плечо, говорит на выдохе: — Спасибо. Она прикрывает глаза и думает ни о чем. Рядом с ним невозможно думать. Все, на что она способна, это ощущать его дыхание, его запах, тепло его кожи. Прошлое кажется эфемерным, настоящего не существует. Они все живут во сне. Долгом и непробудном. Рядом раздается скрип пружин, кровать прогибается под чужим весом. Феликс укладывается рядом с ней, аккуратно располагается у края. Ей хочется приподняться на локтях, заглянуть ему в глаза, но уже знает, что в них увидит. Ледяное, неоспоримое спокойствие. Маринетт позволяет себе не открывать глаз и остаться здесь, в Латинском квартале, одинокой квартире на Монж. Остаться рядом с ними. «Мы все живем во сне, — звучит у нее в голове. — В долгом-долгом, медном сне». Кто хочет изобразить смерть более легкой, тот уподобляет ее сну. То был самый счастливый сон в их жизни.