Болезненные видения

— Он хорошо катается. — тренер говорил с Мари, — Для отверженного. Сильный, выносливый, пластика интересная. — Да, я вижу. — бета улыбнулась, — Ему очень нравится. Он… Он буквально в восторге, и начал немного беречь себя… — Я хотел предложить выступить на соревнованиях. В качестве заполнения пауз, да, но за это заплатят. — Челестино усмехнулся, но в его глазах не было ни намёка на шутку, — Это важно для твоих родителей. — Что будет за программа?       Тренер подозвал отверженного к бортику мягким движением. Юри всё ещё слишком маленький, костюм ему большеват, но движения быстрые, резкие, и Мари кажется, что это даже не её брат. Если не присматриваться, похож на бету, но худоба выдаёт. Она как будто задерживает его взросление, к тринадцати дети высших каст уже вступают в пубертат, но Юри? Ребёнок. — Юри, расскажи о программе. — голос Челестино не громкий, интонационно — просьба скорее, не приказ. — Программа… — отверженный запыхался, — Программа, госпожа Мари, будет о любви. К высшему, к господину. О том, как нужно служить. — Если честно, другое мне просто нельзя сделать. — Челестино вздохнул, — Может, в следующем году? Но пока так. Знаю, что тебе некомфортно.       Мари пожала плечами, проводя рукой по волосам брата. Раньше бы выбор темы для отверженного разозлил её, но теперь как будто… Всё равно? Нет, не так, теперь в центре не мировоззрение, а Юри. Чем бы он не занимался, в конце концов, но его улыбка стоила всего. И блеск в глазах. Бета продолжала смотреть на тренера, ничего не говоря, и Челестино, выдержав паузу, продолжил. — Мне нужно попросить тебя. Сможешь чаще приводить Юри? Перед работой, или после. И чтобы его реже избивали. Потому что я не буду заставлять его работать с такими травмами. — Я попробую. — Мари чуть приглушила голос, — Юри, можешь пойти в раздевалку. — почти приказ, и отверженный выполняет всё беспрекословно, не задавая вопросов. — Есть некоторая проблема насчёт наказаний. — Мари отвела взгляд, отчаянно желая закурить. Прямо сейчас, до ломки в горле, почти жажда, — Большая, если честно. У родителей сейчас небольшой разлад с бизнесом, так что Юри не то чтобы в безопасности. — Выйти с тобой? — Челестино оглядел пустой каток. Отверженные тренировались по вечерам или ранним утром, и Юри всегда задерживался, как будто надеясь, что его забудут. — Да, если можно.        Они набросили куртки, Мари зубами вытащила сигарету уже в коридоре. Юри шёл следом, на достаточном расстоянии, чтобы хотя бы делать вид, что ничего не слышит. У выхода отошёл к другой стене, тихо сел у фонаря, и невидяще уставился в темноту. Бета улыбнулась брату, растрепала волосы. Отошла. Закурила. — Как разлад относится к Юри? — Слишком похож на них обоих, а они злятся друг на друга.       Челестино тяжело вздохнул, ещё более измученно, чем обычно. Его строгие черты лица кривили печаль и злоба, и сильные, измозоленные пальцы сами собой складывались в кулак. — Должен был привыкнуть, но каждый раз удивляюсь. Стрельнешь?       Мари удивлённо протянула пачку, но не задала вопрос. — Понимаешь, я не его родитель, не имею такой же власти над ним. Я не могу его спасти, если его дома бьют. Я не считаю это нормальным наказанием. И я не могу позволить выйти на арену, где альфы-спонсоры, фигуристу с переломом или вроде того.       Мари кивнула. Ощущение рушащегося мира давило к земле. Бета обернулась на отверженного, поджавшего ноги. Совсем ребёнок, при свете фонаря виднее его ранка на щеке, и он всё слышал, судя по взгляду. Не смотрел в сторону говорящих, ждал только, что сестра подойдёт и повторит. Слово в слово. — Через сколько это всё будет? — Месяц. Сможешь что-то придумать? — Челестино бросил окурок в урну, — Просто если мы всё это зря делали… — Ничего не обещаю. Две беты защищают отверженного, чтобы он пропагандировал неравенство. — Мари улыбнулась.       Челестино попробовал усмехнуться в ответ. Он махнул рукой Юри, прощаясь, и отверженный поклонился, подходя к Мари. Ничего не спрашивая, двинулся в сторону дома. Плечи опущены, спина сгорблена, и руки висят как плети. Отверженный не чувствовал холода, как казалось, только смотрел под ноги, на снег. — Юри? — Мари попробовала взять брата за холодную руку, — Как ты? — Всё хорошо, госпожа Мари. — Мы справимся. — бета крепко сжала ладонь Юри, — Всё будет отлично. Я-то разберусь.       Отверженный кивнул, оборачиваясь. Бесконечное снежное поле и сзади, и спереди, только фонари желтовато освещают тропинку. Приходилось идти вдоль колеи, оставленной колёсами машин. Ребристый след заносило белыми хлопьями; ветер поднимал их, скручивал, швырял в лицо. Юри обернулся снова и среди вьюги заметил мелькнувший силуэт. Белый снег на чёрной шерсти. Сверкнули клыки где-то по правую руку. Отверженный посмотрел на Мари, но не увидел лица, только руку, державшую его. Голос пропал, и идти было всё тяжелее. Даже если спросить, то от шума метели не слышен будет ответ. Перед глазами что-то мелькнуло, почувствовалось дыхание. Не такое, как у человека, а какое-то… Как будто железо, соль и гниль, как будто у выдохнувшего неизлечимая болезнь. Тяжёлая поступь. Юри не остановился, не выпустил руки сестры, но закашлялся. Глаза слезились, но даже сквозь прищур виднелись чёрные пятна. Вьюга воет или нет? Что дальше? Бесконечное белое поле. Что осталось за спиной? Оно же. Ни единой машины не проехало рядом, слишком поздно. Отверженный ощутил, как с каждым вдохом в организм проникает холод, а с выдохом уходит тепло. Как будто само сердце замораживают, вцепляются клыками холода в мягкую алую плоть. Силуэты, кажется, брали в кольцо, вот они, их изогнутые спины видны везде. Они сторонятся фонарей, но дальше — темнота. Даже колея обрывается. Зимняя ночь долгая, холодная, зимняя ночь безрассветная. Тьма душила. — Мари! — шёпотом, хрипом. Голос теряется посреди поля, сестра не услышит. Юри повторил громче, уже «госпожа Мари», как молитву, не останавливаясь, пока не услышат. Нужно успеть, пока фонари не погасят. Бета успеет добежать, вернуться в дом. По крайней мере, вернуться ко дворцу, чтобы отец забрал её. — Юри… — голос донёсся сразу отовсюду, и отверженный не знал, то ли тени шепчут, то ли ответила Мари. — Тебе нужно бежать, беги, пожалуйста, пока есть свет, вернись домой, Мари, прошу тебя! — он кричал, хотя собственный голос не слышал, — Спасайся, спасайся, беги, беги, беги!.. — и сам завыл.       Бета сжала его руку сильнее. Юри почувствовал тепло и другой рукой. Кто-то тоже взял его ладонь в свою, по другую сторону от фонарей. От чужой руки тоже исходило тепло, почти жар, и отверженный ощущал сухую, морщинистую кожу, похожу на пергамент. Чужие пальцы больно впивались в запястье длинными изогнутыми когтями. — Мари, меня кто-то держит, Мари, беги, беги, беги!.. — тяжесть уже навалилась на плечи, ломая хрупкие кости. Идти почти невозможно, даже обернуться, но куда оборачиваться? Под ногами, потерявшими уже чувствительность, выгнулась земля, будто и она была чудищем. Дикий зверь сбросил Юри в снег, не желая больше нести, и из-под снега — чёрная шерсть, ощетиневшаяся. Вьюга провыла имя отверженного, словно плакальщица.        Мари остановилась, пытаясь поднять брата. Руки холодные, тело дрожит, ноги наверняка промёрзли. — Маленький мой, Юри, пожалуйста, Юри, вставай! — тело у него лёгкое, можно даже взять на руки. Но брат бормотал что-то, хрипел, едва дыша. Бета поставила его на ноги, присев на корточки, обняла, шепча что-то успокаивающее. Фонарь над их головами моргнул; Юри прижался к сестре и зажмурился до того, как наступила тьма. Мари подняла его на руки, тяжело продвигаясь сквозь снег. Виднелся дом. — Юри, Юри! — отверженный открыл глаза у ворот, и бета опустила его на землю. Юри едва двигал ногами, отчаянно цеплялся за руку сестры и дрожал. У входа стоял хмурый отец. — Иди быстрее, блять! — обратился к отверженному, и тот, всхлипнув, попытался бежать, но сил не хватало. — Солнышко, замёрзла? Вы так долго были, я уже думал выезжать, забрать тебя.       Мари зло выдохнула, доводя брата до дома прислуги. Передала омеге, попросив довести хотя бы до чердака, и тут же закурила. Руки устали, мышцы, кажется, наутро заноют. Всё тело заноет, потому что это невыносимо. — Пойдём домой, Мари, пойдём. — Тошия уводил дочь в залу, помогая раздеться, — Что случилось? — Вьюга. И приступ у Юри. Мне пришлось нести его. — только сказав, бета осознала ошибку, — Он не виноват! Не наказывайте его! — Мари, ты так замёрзла из-за него, — Хироко налила чай, набросила тёплый шарф на плечи Мари, — Сходишь потом на источники, погреешься. Я молоко тебе согрею, с мёдом, чтобы ты не заболела. Бедная ты наша, солнышко. — А он?       Тошия нахмурился. — А он заслуживает там и подохнуть. Мари, звони мне, если нужно тебя забрать, я бы приехал, обязательно. Нет ничего для нас ценнее твоей жизни, и мы тебя никогда не оставим, ты же знаешь. — он провёл рукой по плечу дочери, — Я себе не прощу, если ты заболеешь. И, тем более, ему.       От перепада температур клонило в сон. Мари едва раскрывала рот, пытаясь ответить. — Его зовут на соревнования. Вам заплатят за это. Нужно… — она отхлебнула чай, — Нужно только не наказывать его месяц. И он будет выступать. И всё. — Не наказывать или не бить? — Не бить. — снова ошибка, и снова уже сказано всё.       На чердаке ещё горел свет. Юри смотрел в окно, и выла не вьюга — дикие звери. Холод всё ещё был в теле, и согреться уже нечем, даже одеяло не помогало. Лампу погасили — и тьма сцепила лапы на шее. Отверженный выдохнул, надеясь, что больше никогда не вдохнёт, и провалился в забытье.