Обитель, укрытая в облаках.

Голова напоминала вскипевший и сразу опущенный в ледяную воду чайник, гудящая, в виски то жаром бьют, то ледяной пот спускается по лбу. Остальному телу было не лучше, словно перемолотое и скрепленное по кусочкам вновь, оно казалось хрупкой вазой, неподвижное, каждое движение словно сулит, что вот-вот уши порежет скрежет стекла об стекло, в суставы словно перебиралась хрустальная пыль, безжалостно раздирающая мягкую плоть. Ко всему казалось, что кровь совсем недавно кипела в жилах, нещадно плавя сосуды, а затем по ней прокатилась волна холода, превращая жидкость в осколки, что изнутри разрывают, да что-то зашивает тело вновь и вновь. Даже сжатие кулака отзывалось тупой болью, поморщившись Итэр прикусил щеку изнутри, чтобы не стонать слишком громко, и чтобы эти режущие чувства хоть немного притупились. Постепенно двигая то рукой, то плечом, парень смог размять всё тело, и с огромным усилием сел на кровати. Недавние события отдавались тупыми иголками в висках, дракон не дал четкого ответа, сказав, что вчера, когда всё началось, его просто смело силой Анемо, однако Итэру не понравился настороженный тон Дурина, сообщившего, что в ближайшую неделю он может даже не пытаться бегать, так как из-за нарушения в балансе стихий в организме, особенно тех, которые там не подразумевались, телу сложно адаптироваться к изменениям и любое неверное движение может попросту разорвать мышцы. –Откуда ты это знаешь? — спросил Дурина в своём сознании Итэр, удивленный, как дракон не знает простейших мирских вещей, но хорошо разбирается в таких узконаправленных аспектах. –Тот человек, что вырастила меня, часто говорила сама с собой, ну и иногда со мной, пусть мне ничего не было понятно, но для неё это был хоть какой-то слушатель. Она рассказывала и рассказывала и рассказывала… В общем, кое в чём я всё-таки разобрался! –Ты у меня самый умный дракон. — выдыхая от резкой боли, сквозящей в каждом движении, искренне похвалил дракона Итэр. Разминаясь, парень понял, что тот был прав, кости казались разбитым и заново склеенными хрусталем, а кожа, словно бумага, вот-вот грозилась порваться. После того, как парень понял, что может твердо стоять на ногах, он начал медленно, неторопливо наворачивать круги по комнате. Казалось, что он учится заново ходить, неловкость, сквозившая в каждом движении, поражала. Необходимо было вспоминать, что при шагах ноги нужно слегка сгибать, ступню нужно ставить крепко, и опираться ею и нижней частью ног, чтобы те не сгибались самопроизвольно и не опрокидывали его на пол. Через несколько упоминаний Бездны и всех её обитателей, Итэр наконец-то привык к ходьбе, наворачиваю круги в обязательной близости к стенам и другим вещам, на которые можно опереться. Хотя и с этим ситуация была не лучше, разминая руки в кровати, он не заметил, что те двигаются несколько неестественно, даже заторможенно, из-за чего парень не столько удерживал себя в стоячем положении опираясь на стены, сколько упирался ладонями в них, следя, чтобы руки не сгибались в локте. Но ужасали не столько проблемы с самыми простыми и естественными движениями. Сколько четкое, болезненное осознание того, что ему придется заново учиться драться. Держать позу, оттачивать стойки так, чтобы тело само вставало в них, заново сжимать рукоятку и следить за линией лезвия, мгновенно реагировать на атаки со стороны и отвечать на них, контратакуя противника. Итэр успокаивал себя как мог, в конце концов, думал он, у меня есть какой-никакой опыт, множество сражений за спиной, я помню тактику и нюансы тренировок, это должно сократить время на их повторение примерно вдвое, ведь дело останется за долгой практикой. К тому времени меня отсюда могут вытащить Моракс и Аджаха, вернусь и не будет необходимости в сражениях, только в отслеживании ситуации во дворце. Никто не отменял ту же Гань Юй. Интересно, перескочил с мыслей Итэр, а как там Киу с Лан? Первая наверняка тренируется, с огнем в её глазах и непоколебимой решительностью она будет хотя бы оттачивать показанные мной приемы, или выучит новые из книг, это сложно но не невозможно. А вот Лан наверняка такая же говорливая как и раньше, с её любовью к беседам ни о чем она точно не будет скучать, может быть Киу даже обучит её какому-нибудь приему. Разобравшись с ходьбой и руками так, чтобы не приходилось постоянно контролировать каждый шаг и взмах, Итэр достал спрятанный в шкафу, в складках старой одежды стилет. Удивительных оттенков голубизны озер и серебра луны клинок всё так же переливался на свету, навевая воспоминания о его дарительнице. Привычно отмахнувшись от воспоминаний про былую родину, он сжал стилет в ладони, примеряясь, сколько времени понадобится, чтобы снова им овладеть. –О, я, я могу сказать точно! — Итэр почти видел, как подпрыгивает взбудораженный дракон. –Ну и сколько? — улыбается он. –Ровно столько же, сколько тебе нельзя бегать. В тебе много силы ветра, но она быстро уходит наружу, как раз за неделю все выйдет. Я посчитал. — довольно окончил дракон. –Да ты же мой умник, все знаешь! — искренне похвалил дракона Итэр. –Правда? — восторгается Дурин. –Самая большая правда, ты у меня самый умный дракон на свете. Я обязательно вспомню все известные мне романы в деталях. –Ура!.. Итэр приподнял уголки губ, искренняя радость дракона таким мелочам как похвала была словно прохладная мазь на душу, успокаивала и умиротворяла волнующийся разум. А цветы те же, отметил про себя парень, проходясь пальцами по маленьким белоснежным бутонам. Скорее всего новый, понял он, совсем свежие. Надо будет расспросить Барбатоса, что случилось в нашу последнюю встречу, всё словно в тумане прошло. От нечего делать, Итэр медленно дошёл до ближайшего книжного шкафа и выудил первую попавшуюся книгу, поняв по обложке, что он её если и читал, то очень давно, а сюжет любого из находящихся в комнате произведений забывался практически мгновенно после прочтения, значит он может прочитать её как новую. Уже заканчивая очередную, вроде бы тридцатую главу, как дверь распахнулась, иных посетителей у него не бывало, хотя постоянная чистота в покоях навевала на другие мысли, но по ночным наблюдениям Дурина это были мелкие духи ветра, так что не считается, поэтому Итэр молча оторвал голову от книги и кивнул Анемо Архонту. Пусть он здесь и пленник, но его хотя бы держат в хороших условиях, лучше, подумал парень, сейчас не нарываться и расположить его к себе, чтобы выудить больше информации. —Вы только посмотрите, кто тут проснулся? — разомкнув замок рук на груди, ухмыльнулся Анемо Архонт. —Да, даже нашлось настроение ознакомится с этими шедеврами. — поднял книгу, демонстрируя обложку Итэр. —По-моему у этой еще частей десять. — задумчиво осмотрел её Барбатос. —Что вообще можно расписать на столько страниц? —В основном с пятой по восьмую романтики в книге нет, а последние две-три отводятся на окончательную любовную линию. —Не подскажешь, с кем в итоге будет героиня, чтобы я мог спокойной душой окончил чтение? —Нет, — протянул Барбатос — Так не интересно, разве тебе не хочется узнать о других кандидатах на сердце героини? И вообще, зная сюжет заранее нельзя насладится чтением. —Тогда зачем ты мне сейчас рассказал про то, как распределен сюжет по книгам? —Это не считается, — отмахнулся Барбатос, присаживаясь на кровать — лучше скажи мне, как ты себя чувствуешь? —Небольшая ломота во всём теле, — возвращаясь к чтению книги, и как бы невзначай выглядывая поверх — не расскажешь, откуда она? —Так ты не помнишь? — расплывшаяся по лицу Анемо Архонта улыбка была уж слишком довольной по мнению Итэра, и она ему не нравилась — Жаль, такое следует сохранить в памяти... —Не томи. — напряженно поторопил парень, надеясь, что Барбатос просто очень глупо шутит. —Ну а что мне рассказывать? Как мы слились в восхитительном, страстном танце, как повалились на поле, как ты, лёжа поверх меня яростно раскрашивал моё предплечье укусами и стонал при этом так собла... —Не придуривайся! — со всей силой книга обрушилась на Анемо Архонта, Итэр не сдерживал гнев, намёки Барбатоса были прозрачнее стекла и явно отдавали омерзительной, липкой непристойностью и пошлостью. Я не мог заняться этим с ним! Едва не шипя от злобы, считал Итэр. —Я и не придуриваюсь, — недовольно пробурчал Анемо Архонт, расстегивая пуговицы на кипенно-белой рубашке, демонстрируя украшающие двумя чуть выгнутыми дугами предплечье темно-лиловые точки меньше цуня каждая. Я не мог! Не мог же... Билась в голове парня одна мысль по кругу, когда поднял к месту укусов руку и дрожащими пальцами провёл по точкам, настойчиво, словно путник выглядывает оазис в пустыне, ища хоть какие-нибудь знаки того, что это сделал не он. Не звериный, с нарастающей тяжестью в душе распознал парень, у животных круг вытянутый и клыки проникают под кожу, сильно разрывая ту, либо остаются синяки от силы, с которой сомкнулась челюсть вокруг плоти. На светлой, чуть холодной коже были небольшие ссадины, но сами точки были небольшие, чуть синеватые без намека на синяки, словно старые, но по словам Дурина, у которого нет причин его обманывать, всё произошло вчера, а этого времени не хватит, чтобы пропали даже самые маленькие повреждения, тогда оставалась возможность, что укусу нанесены не со всей силы, как нередко делают в порывах страсти... Любовники... От последнего слова Итэра выворачивало наизнанку, осознание казалось ударами молотка, забивающие гвозди в крышку его гроба. осознание накрывало словно жидкая сталь, обжигала, душила, корежила и выворачивала сознание ...Я не мог... Совсем жалко пронеслась мысль, словно сама не верила в себя, что уж говорить об Итэре. Перед ним словно рухнуло всё, исчезли перед глазами образы, осталась лишь пустота. Хотя нет, с горечью подумал он, это моя грязь. Как я мог?! Становилось мерзко от самого себя, его значит ищут, сбиваясь с ног, супруг ушёл практиковать Путь Адепта, путь просветления души, а Итэр пообещал, что дождётся его. А в итоге занялся любовью со своим, на минуточку, похитителем! —Пожалуйста, уйди... — совсем тихо, хрипло попросил, почти что умоляя Барбатоса, парень. Анемо Архонт порывался, что-то сказать, приближаясь, но юноша откинулся от него как от раскалённого меча. — Сгинь!... — разорвал глотку крик. Барбатос нахмурился, губы сжались в светло-розовую полосу, но он к короткому облегчению парня покинул комнату, оставляя его наедине со своими мыслями. Может, может быть этого не было?... Парень поджал колени к себе, прижав их руками и уткнулся внутрь пространства, успокаивая себя, может быть он просто подстроил это,ну попросил кого-нибудь укусить его, может быть у него была жаркая ночка и он решил так мерзко пошутить на мной. Или над Сяо... Что я за тварь?... Горячие слёзы остались совершенно незамеченными, омерзение к самому себе было настолько сильным, что хотелось содрать с себя кожу, которая касалась чужого тела, вырвать все мышцы под корень, хотелось сжечь останки как в костёр пренебрежительно бросают завернутого в темную ткань чумного. Желание взять и до крови, до напрочь стёртой плоти смывать чужие прикосновения, безжалостно впивалось тупыми иголками в голову. Ещё хуже становилось от яркого, четкого до мельчайших деталей осознавания того, что он предал, выкинул без сомнений доверие дорогого, любимого чисто и беспросветно человека. А ведь у них всё шло так хорошо, пусть и на расстоянии, но они почти что каждую ночь видели совместный сон, касались друг друга так нежно и трепетно, что сердце улетало в высь, а следы родных губ были такими сладкими, что душа пела. Каждая встреча ожидалась с нетерпением, со сладостным ожиданием и казалась сродни празднику. И он всё это порушил буквально вчера... Итэр лёг на кровать, как назло донёсся запах еды, которую Барбатос оставил тихо на столе и ушёл тихо, ни чем не выдав своего присутствия. От аромата, исходящего со стороны становилось дурно, навевало тошноту к мерзкому кому в горле, что словно в наказание душил парня тихими рыданием. И ты ещё смеешь плакать! С презрением к себе, едва ли не в голос прошипел Итэр. И даже не стыдно! Горько должно быть Сяо, с которым мы расстались недавно, а ему уже изменяет единственный супруг, но почему тогда меня так душит эта боль?... —Да может ты объяснишь мне, что случилось?! Голос дракона врезался в сознание парня резким, чуть сбитым от приближающейся истерики. Он напомнил Итэру ребенка, который не понимает, почему родители, которые любят друг друга так красиво и ярко, сейчас кричат, срывая голос, метая всё, что попадётся под руку. А малыш стоит рядом и смотрит, совсем не понимает, едва сдерживая слезы, словно все эти мерзкие, злые слова и посуда летят не в повздоривших, а в него самого, раня детскую, ещё неокрепшую душу каленным добела ножом, горькими осколками раздора в семье. —Просто я совершил кое-что плохое... — лёг на кровать парень, всё так же обвив руками колени и утыкаясь лицом в них. —А что именно? — нетерпящим, дрогнувшим от ожидания чего-то ужасного спросил Дурин. —Я изменил своему мужу... Наступила тишина, пока не прозвучало тихое, полное горького непонимания. —А что это такое, "изменил"? Я знаю, что люди изменяют положение вещей в доме, ставят банку с одной полки на другую, ты переставил что не на то место? —Нет. — горько усмехнулся Итэр от наивности дракона — Я ничего местами не менял, я просто предал его... Видишь ли, люди любят, любят очень сильно друг друга, понимаешь? —Да! —Но бывает так, что один из них дарит свою любовь совершенно другому человеку, а у первого не остаётся её. —Это плохо? — тихим, словно пристыженный своим совершенно глупым незнанием, голосом уточнил Дурин. —Очень. Потому что любовь нужна людям как цветам вода, как кровь, как возможность дышать. Когда её отбирают человек увядает, задыхается, умирает, это очень, очень больно. — чувствуя каждое слово в ударах своего сердца, что распороться желает об острые рёбра. —Понятно, значит, когда один человек изменяет другому, он делает тому очень и очень больно. А ты вроде любишь своего Сяо, зачем ты сделал ему больно? — недоумевает дракон. —Я не хотел... Но сделал. —Как можно сделать что-то, не желая этого? —Да я даже не помню, что вчера случилось! Только со слов Барбатоса знаю! —Может он просто врёт? — с надеждой высказывает Дурин. —Нет, укусы человеческие, да и люди много чего делают в беспамятстве... Проходит день, второй. Неделя... Итэр всё же находит в себе силы заталкивать в горло еду и сдерживать тошноту, всё же от здоровья его тела зависит и Дурин, а заставлять мучатся от голода того, кто совсем не виноват в его проступке не позволяют, как сам думает Итэр, завалявшиеся остатки совести. В какой-то момент он вспоминает про стилет и зеркало, задумчиво вертя второе в закрытом состоянии, он вспоминает старые, совсем ещё древние обычаи Иназумы, где жена, изменившая мужу, либо уличенная в порочной связи с другим мужчиной, либо просто замеченная с ним в одиночестве в одном доме, подвергалась смертной казни. Однако, чтобы избежать тени позора на свою семью и родителей супруга, чтобы сохранить честь и быть похороненной на кладбище, она должна была самолично повторить последний самурайский ритуал. Сесть на колени и распороть себе живот, проведя нож с одного бока по другой, считалось, что женщина должна это сотворит с мыслями искреннего сожаления и раскаяния в своём омерзительном поступке. А что, без тени веселья усмехнулся Итэр, условия как никогда подходят. Стилет и зеркала тут же были спрятаны в складках старой одежды. Ещё чего, со злобой, с презрением думал Итэр, решил отделаться смертью от своего греха. Нет уж, наказание за предательство не должно быть простым. Я всё ещё воин, в потому обязан предстать под карающий клинок в нужный срок. Если меня отсюда вытащат, расскажу Сяо обо всём, когда вернётся, он больше всех имеет право знать, и лучше это буду я, чем кто-либо другой. Позорная, еще более мерзкая мысль умолчать была безжалостно уничтожена, это бесполезно, ненависть Барбатоса к Сяо никто не отменял, и первый точно не удержится от возможности уколоть Адепта изменой, да и к тому же... Хуже всего в этой ситуации будет Сяо, Итэру становилось горько, когда он представлял, как сменяется безграничная, такая нежная и ласковая любовь на искреннее непонимание, надежду, что это шутка, очень злая и плохая, но шутка. Затем идёт короткое осознание и море, бескрайнее просто огромное горечи и последующей затем боли. Тогда, когда разорвется сердце последует холод в золотых, любимых глазах, и как бы жарко вокруг не было, а всё равно заставит неприятно ёжится. Такой незнакомый и пугающий, а добьёт Итэра презрение и где-то в самой глубине простая обида и непонимание. А ведь для Сяо я первый супруг, в и без того переполненную чашу непрерывно капало желчью омерзения к самому себе. А у нас даже первой ночи ещё не было, не успели узнать, что мы любим в друг друге, только-только начали познавать чужие души, как его чувства вот так откидывают. Он наверняка разочаруется в людях... А ещё хуже будет, если Сяо не поймёт, что именно совершил Итэр, потому что объяснить Дурину легко, простыми фразами описать весь ужас, но объяснять любимому человеку как жестоко, как низко ты с ним поступил, как мерзко и беззаботно предал и отдался страсти с другим, стоило им лишь немного реже встречаться. Итэр выдержит это, выдержит, чтобы отдать оружие Адепту и пусть тот хоть немного, хотя бы малую часть той боли и обиды снимет, избавившись от предателя. Итэр устало утыкается в дверку шкафа, что же он натворил? Нельзя вернуть сделанное, нельзя вернуться на неделю назад, просто крикнуть со всей силы, так чтобы горло рассекало, Барбатосу, чтобы он ушёл и не прикасался к нему, тогда Итэр, наверное не совершил бы такой ужасной ошибки... Он как никогда осознаёт слова "живой труп". Он ест раз в день, выполняет банные процедуры, даже читает для Дурина романы, совершенно не интересуясь избитым сюжетом, раньше дракон бы радовался долгожданным им историям, но сейчас он словно постоянно оглядывается на него, как бы проверяя, на месте ли его человек, не утонул ли он ещё в пучинах своей тоски. —Смотри, тут такая странная строка!... Итэр тихо приподнимает уголки губ, он невероятно тронут попытками дракона отвлечь его от самобичевания, а потому всегда неукоснительно отвечал на его вопросы или обращал внимание на откуда указывал словами Дурин. Вот и сейчас он зацепился за отрывок. Если отбросить лишнее преувеличение и описание каждого томного вздоха, получается, что жених узнал о том, что его невеста, вчера, незадолго до свадьбы переспала с другим человеком. И всё указывает на предстоящие ссору, крики и разрыв. Но тут врывается друг, который принёс бокал со следами особой краски для губ, которую использует только сама невеста, что явно указывает на то, что он принадлежит ей. Интереснее оказывается содержимое оставшегося напитка, смесь усыпляющего и афродизиака, чтобы если первое не подействует, второе обеспечило связь, сама невеста с ужасом понимает... Что ничего не помнит из того вечера... Всё затихло, словно гром оглушил весь мир, разорвал все звуки. Понимание мгновенно разлилось по сознанию. А был ли я за эту связь? Задумался Итэр, в конце концов, ничто не мешало Барбатосу опоить меня перед сном чем-нибудь, чтобы не сопротивлялся. А укус, тот может быть не слишком сильным из-за того, что в составе было что-то ослабляющее организм, а он сам пытался остановить Барбатоса, или как можно сильнее ударить таким образом, но не смог с нужной силой сжать челюсти. Апатия и горечь сменились яростью, огнем по иссохшему лесу разбегающемуся, стремительно, нарастая с каждым мгновением. —Тварь... — сквозь зубы выдавил парень , вставая с кресла — Ах ты ж сволочь Бездновская! Сопровождаемая яростным криком книга влетела в стену, с жалобным хлопком упав на пол. Сам Итэр стоял с вытянутой в броске рукой, тяжело дыша, не чувствуя, как от крика зассаднило горло, не чувствовал, как впились ногти в сжатые руки. Зато чувствовал, как ярость струится наравне с кровью по телу, огнем жидким, что праха не оставляя за собой, изничтожает все чувства, только гнев столь холодный, что наравне с пламенем этим обжигает. Итэр обернулся, направляясь к столу. Высокие, почти что ростом с него, стебли яркого, особенно на солнце, сразу бросающегося в глаза зеленого цвета, с пышными, чуть пушистыми листьями выгнутые в изящные формы, напоминающие сердце, что плотно опоясывали плотный стебель. Тот венчался огромными, едва ли не с голову соцветиями мальвы, нежно-розовые, как последние цвета заката, как первый румянец на щеках влюбленной пары, стоит им взяться за руки, робко отворачиваясь друг от друга. Внизу же располагались пышным кругом изумрудные ворохи крупных, как ладонь, многочисленных листьев гортензии с большими соцветиями из изящных, аккуратных звездочек бутонов нежного, как горное озеро в ночи под светом звезд, голубого цвета. Итэр, подходя к букету, все удивлялся, как ваза не падает со стола с таким-то ворохом красоты. Нет, он не собирался кидать её вслед за книгой, наоборот, он ласково, почти что любовно повёл по цветам, раздумывая, как в случае чего лучше замахнуться ею на Анемо Архонта. Подняв книгу с пола, почти что извиняясь отряхнув её, Итэр сел в кресло и стал ждать. Гнев, и как бы он не обжигал, остается холодным, так что стоит дождаться, когда Барбатос решит явиться к нему и постараться не убить до тех пор, пока не выбьет из него все объяснения. Тот не заставил себя ждать, прибыв на закате, он обрадовался, увидев обманчиво доброжелательную улыбку парня. —А теперь, — вставая с кресла тихо сказал Итэр — ты объяснишь мне все, что сделал неделю назад со мной!