***
Это был понедельник. Четыре часа вечера. Неумолкающее радио. Два месяца до. В том, чтобы наконец-то жить в приёмной семье, было достаточно много плюсов. Например, теперь Томми никто не мерил температуру, прежде чем отмазать его от занятий. Филза (его нынешний приёмный отец, хотя назвать его «папой» у Томми язык не поворачивался. Просто Филза), судя по всему, имел старые счёты с выпускным классом, поэтому Томми без всяких возражений мог прогуливать два дня на неделе по «семейным обстоятельствам», чем, разумеется, с радостью пользовался. Понедельник хорош только в том случае, если тебе никуда не надо идти. Помимо этого, Томми мог слушать радио неограниченное количество часов. В детском доме они слушали радио всего два раза в день — час днём, после школы, и ещё час вечером, перед сном. Днём они слушали исключительно новости, вечером же всё было более гуманно: пятнадцать минут на самые важные известия и ещё сорок пять на программы. Однако почти всегда это был «Atlantic 252». Томми нравилась эта станция, но только первое время. Быстро устаёшь слушать одно и то же, и он громко ликовал, когда на станции объявлялись повторы, потому что в таком случае они слушали что-то другое. Сейчас он даже жалел, что не мог узнать, что именно. Но его вполне устраивал и «Jazz Parade» прямо сейчас. Он был дома один, радио стояло на кухне, и этого было достаточно, чтобы Томми наконец-то вымыл всю посуду. Если бы не стол, стоявший прямо посередине, то было бы вообще чудесно; Томми то и дело бился об него бёдрами, пока пытался и танцевать, и наводить порядок. Он уже прибавил громкость до максимума, доделал все дела и сложил ноги на столе, когда дверь на кухню открылась. Не то что открылась — кто-то дёрнул её с такой силой, что ручка крепко ударилась об стену, оставив вмятину. Ещё одну. — Томми, выключи радио. — Ты должен был вернуться только к восьми. Филза разрешил мне слушать радио настолько громко, насколько я захочу, до семи. — Томми, я сказал тебе выключить сраное радио. — У меня есть ещё три часа. Тут уже терпение лопнуло у Вилбура. Он схватился за радио, промахнулся по кнопке, но выключил его. — Эй, а это зачем? Томми только убрал ноги со стола, когда Вилбур уже ставил приёмник на холодильник. — Чтобы ты ещё сильнее меня из себя не выводил. — Да что с тобой такое? Обычно это ты врубаешь радио на всю громкость. — Я не в настроении. Томми обратил внимание на гитарный чехол на чужой спине. Что же, пазл начинал складываться: пришёл на несколько часов раньше, гитара, злой и раздражённый. Видал уже Томми эту картину. — Вилбур, дай угадаю: снова провалил прослушивание? Пахнет затхлостью и сигаретами — запах очередного творческого провала Вилбура. Раньше он приходил таким же сердитым и напыщенным, но это уже седьмой раз. На седьмой раз начинают учиться даже самые непробиваемые. В нём уже нет сил злиться. Вилбур спичкой поджигает сигарету, достаёт пепельницу и садится напротив Томми. — Томми, это пиздец. О, кажется, действительно начал успокаиваться. — Да, Уилл, это пиздец. Что будешь делать дальше? — Не знаю. Пойду на ещё одно, если выпадет шанс. Если и тогда не выйдет, то придётся идти на юридический. Или сразу в армию. Не знаю. Думаешь, из меня бы получился шериф? Томми крайне плохо сдерживал улыбку. — Тебе честно или по-доброму ответить? Вилбур усмехнулся. Дым повалил изо рта. — Я тоже думаю, что не получился бы. Да из меня и военный дерьмовый будет. — Не поспоришь. За стеной грязно и безобразно. Как и полагается для захудалого пыльного городка девяностых. Волна протестов дошла даже досюда, от этого было некуда деться, как не деться от нужды искать себе место в мире. Томми уже понятия не имел, за что гордые протестанты выступают на этот раз, да и знать не хотелось. Он почти семнадцать лет ежедневно после школы слушал об этом. Ему хватало знать, что упоминать Маргарет Тэтчер — чуть лучше, чем устроить террористический акт. Он знал, за чьи имена можно хорошенько получить в школе и на улице, поэтому пытался этого избегать. Впрочем, Филза не просто так давал ему отсиживаться дома. Томми, может быть, и пытался, но это не значило, что у него получалось. Держать язык за зубами мать-природа его не научила. Приходилось выкручиваться. А ещё стабильно возвращаться с синяками, но вы все галантно об этом не разговариваете. Добро пожаловать в прогрессивную Англию, детка. На углах улиц встречаются служащие. Вилбур, теоретически, через несколько лет окажется в их рядах. Как ни крути, от жизни не убежишь. — Что мне делать, Томми? Сколько раз они об этом говорили? Пять? Может, пятнадцать? Томми уже забыл о том, что нужно считать. — Понятия не имею, Уилл. Судя по всему, выбирать между армией и юрфаком. В этой дыре музыкантом ты не станешь. — А что, если переехать? Ну, скажем, ближе к Лондону? — Ты страной ошибся. Бесперспективняк. Пока Маргарет Тэтчер не уйдёт в отставку, ты себе места не найдёшь. Тем более, там сейчас даже центры занятости закрыты. Уедешь — быстро на улице окажешься. Вот такая правда жизни. Вы оба, конечно, больше не в детском доме, но это было только началом. Вилбур тушит окурок о пепельницу, так и не докурив. Табачный запах мерзко оседает на кухне, солнечные лучи проявляют дымную полоску. Вилбур тяжело вздыхает, кладя голову на стол. — Томми, вот скажи мне, откуда ты так много всего знаешь? — От тебя, Вилбур. От кого ж ещё? И это чистая правда, потому что Вилбур грезит о Лондоне после каждого неудачного прослушивания в группу, а затем приходит сюда, к тебе, начинает спор с самим собой. Вы оба осознаёте ущербность положения, а всё равно всё как-то не срастается. — Томми. — Чего тебе? — А ты куда пойдёшь? — Не знаю. Не думаю, что существует что-то, чем я был бы удовлетворён на все сто. Наверное, я просто пойду за тобой.***
Томми пытался не задерживаться в коридорах дома. Любил сидеть на кухне, в комнате, выходить на веранду, но коридоры не то что проходил, а пробегал, иной раз сворачивая его фотографии. Вероятно, это был первый сын. Возможно даже родной. Психологи рекомендуют заводить детей, как вшивых собак — совет, актуальный во времена любые. У вас нет детей? Обязательно обрюхатьте какую-нибудь красотку с Харбор-авеню. Ваша любимая деточка умерла? Ох, как жаль. Обязательно присмотритесь к облупленному детскому дому. Не то чтобы Томми чувствовал себя заменой. Филза был человеком отзывчивым и добрым. Томми прожил тут всего год, успел получить свои упрёки, и тем не менее это было лучше, чем когда его бесконечно дёргали воспитательницы. А дёргать они могли за что угодно: за плохо сваренную кашу (да-да, милые мои, вы должны учиться готовить. Господи, Томми, ну откуда у тебя руки растут? Сам это есть будешь, продуктов и так немного), за оценки (хотя, ради справедливости, Томми был не так уж и плох), за то, что он дёргал за уши соседа по комнате (Томми, будь вежливее, это всё же твой товарищ), за шум после отбоя (Томми, ты будешь сидеть на стуле позора тридцать минут), и ещё за много чего. Филза никогда не сажал его на стул позора, терпеливо учил готовить и срамил разве что за то, что Томми никак не мог убрать ублюдский срач в комнате. В первый месяц Филза сказал, что Томми должен чаще мыться, но вопрос быстро отпал, потому что в стране творится сущий пиздец, а воду надо экономить. Но Томми искренне пытался делать всё, что было в его силах, а Филза это видел и поощрял. Томми, если говорить откровенно, вообще не должно было тут быть. Филза никогда им не скажет, но они всё понимали и так. Вилбур был заменой тому, чьи фотографии стояли на полках в коридоре — молодой человек, крепкий, с уложенными волосами, чертами лица напоминающий Вилбура. Фотографии были ещё из того времени, когда даты были на каждом снимке. И он, как бы его ни звали, был военным. На каждой фотографии в мундире, не считая детских. Последняя фотография — если верить беглому взгляду Томми — была сделана в тысяча девятьсот восемьдесят первом. Ровно перед Фолклендской войной. Война ближе, чем ты думаешь, мой милый. Она побывала и в этих стенах, пока ты мирно спал среди обшарпанного синего. То, что было для тебя лишь радиоволнами, для кого-то всего девять лет тому назад обернулось страшной трагедией. Не было тут тайны, которую вам нужно разгадать. Вилбура забрали благодаря общим чертам с тем самым, а ты здесь потому, что Уилл — каким бы мудаком он иногда ни был — потратил три года своей жизни, чтобы тебя тоже забрали. Просто делай всё, что можешь, и не выкобенивайся. Томми хреново выражал свою признательность, но делал всё, что мог. Прямо как сейчас. — Дядя Филза, я постирал ваши вещи. А ещё разобрал мусор в подвале. Если вам понадобятся мешки с цементом, то они в дальней комнате. — Когда ты уже перестанешь обращаться ко мне на «вы», Томми? Филза улыбнулся. Это, типа, должно было успокаивать. Но Томми, пусть и не чувствовал себя пристыженным, всё равно ощутил лёгкий укол. Помимо этого, голос у Фила в последнее время стал сиплым, он много кашлял, что добавляло его словам некую угрожающую нотку. — На «вы» звучит круче. — Это аргумент, — Филза не стал спорить, и Томми был этому несказанно рад. — К слову, Кайла привезут завтра. — О нет, — театрально завыл Вилбур. — Эта собака снова проссыт мне все ботинки. Томми кое-как не разбил тарелку в этот момент. Кайл был Томми отрадой, и вынужденный разрыв переживался тяжело. Фил, в общем-то, был прав — Кайлу действительно не была лишней эта больничная профилактика, но для Томми, ревниво любящего своё животное, всякий врач представлял потенциальную угрозу. — Как ни странно, Уилл, но почему-то Кайл действительно тебя будто не любит совсем, — Фил снова начал кашлять. — Естественно. У моего мальчика просто есть вкус. Томми тогда казалось это забавным. Как маленьким детям кажутся забавными дядьки с конфетами в тёмных переулках. Томми думал, что дело тут проще некуда: просто он любимый человек своего питомца, вот и всё. Говорят, что у собак есть некое шестое чувство. Кайл был первым, кто уследил в Вилбуре злое начало. И в будущем Томми горько пожалел, что его очаровательный щенок не обладал возможностью говорить.***
Это было воскресенье. Шесть часов вечера. Помятые упаковки аспирина. Месяц и десять дней до. Их семья из четырёх — Томми включал в список и Кайла тоже — редко завтракала и обедала вместе, но вот ужинала — всегда. Они собирались за одним столом, с всё той же вонючей скатертью, идущими трещинами тарелками, маленькой лампадкой в углу и тихим собачьим скулежом под столом. Как правило, это были тихие вечера разговоров и радио. Неизменная традиция, как яичница и тосты на завтрак. Стабильно, кроме сегодня. — Уилл... — Да, Томми. — А это нормально, что мы должны были начать ужинать как двадцать минут тому назад, накрыли на стол, а Фил всё ещё не вышел из комнаты? Вилбур был безукоризнен и спокоен, его беспокойство выдавал лишь взгляд. Он взглянул на часы, а затем, без всякого раздумья, ответил: — Фил не любит, когда мы беспокоим его в такое время, он мог ещё не закончить с работой. Подождём его ещё пять минут. Но Фил так и не вышел. Не вышел через пять минут, не вышел и через десять. И вот тогда, не спрашивая чужого разрешения, Томми под взглядом фотокарточек в коридоре направился на второй этаж — там, где Филза оборудовал себе и офис, и спальню. Первый скрип ступеньки. Третий скрип. Шестой. Томми стучит три раза: — Дядя Филза, вы там? Ещё стук. — Вы меня слышите? — громче. Ещё стук — и не понятно, твоего ли сердца или кулаком об дверь. — Боже мой. Томми проворачивает ручку. Вот так начиналась всякая постирония. Или паршивая ситуация. Разницы уже как-то не было. — Дядя Филза? Дверь отворяется. Томми, и без того громкий, набирает воздух в лёгкие. Звать Фила смысла уже не было. И он зовёт Вилбура.***
— Мальчики, вы за меня слишком переживаете. Всё со мною будет хорошо. Томми — с одной стороны кровати, а Вилбур — с противоположенной. И бледный Филза на подушках между ними. — Фил, тебе что-то нужно? — Вы сегодня четвёртый раз за мной убираете и ежедневно носите мне еду в постель. Разве я могу просить о большем? А убирали они уже два дня кряду последствия кровохаркания. Врачи вам обещают, что всё наладится. Покой и забота ведь лечат всякий недуг. И ничего страшного, что Филза почти и не выходит из спальни с того вечера. Неважно, что вы ныне слышите кашель чаще, чем друг друга. Не обращай внимания, что Филза не стягивает одеяло ниже головы, чтобы скрыть увеличение периферических лимфоузлов. Всё слюбится-стерпится. — Уилл, Томми. Мне нужно кое-что у вас попросить. Слушайте внимательно. В такие моменты даже сорванцы, подобные Томми, становятся молчаливее Иисуса. Хватает только на то, чтобы сжимать чужую ослабевшую ладонь да слушать. — У Вилбура есть счёт. Деньги туда будут поступать каждую неделю. Их вам должно хватать на всё необходимое. Завтра вы пойдёте в магазин, одни. Если вам нужно будет больше денег, а я буду спать, то возьмите наличные. Ищите на книжной полке «Графа Монте-Кристо». Они будут там. Но используйте их только в крайнем случае, — и кашель. Снова. Как набатом по ушам. — Надеюсь, что когда я выйду, в ваших комнатах будет так же убрано, как и всегда. Заботьтесь об этом доме и друг о друге, хорошо? — Конечно, Фил, мы будем. Томми лишь крепче сжимает отцовскую ладонь. — Томми, дорогой, ты же будешь заботиться о Вилбуре и доме, правда? Говорить почему-то тяжело. — Да, дядя Филза. Я буду.***
Филза смиренно лежит на койке неделю, когда Вилбур начинает водить к вам домой его. Вилбур рассказывает, что «Дрим» — это просто погонялово такое. Мол, тоже ещё один несчастный, который тщетно пытался пройти прослушивание, а ничего не получилось. Неудачники должны держаться вместе и всё такое. Может, оно, конечно, и так, а Томми не знает, что такое ревность, но он бы чувствовал себя в два раза счастливее, если бы они с Вилбуром были дома наедине, обходясь без блондина-беженца из Штатов. — Я принёс вам тут кое-чего. Томми, любишь шоколад? Воспитательница учит Томми, что брать сладости у незнакомцев нельзя. Но почему-то мир диктует, что если этот незнакомец является другом твоего друга, то данное правило отметается. — Разве что если он не горький. — Ну, тогда прости, дружище, но обычные работяги могут позволить себе только такой. Так что? — Давай сюда. Но есть ещё несколько правил. Если ты условно чем-то обделён, то рта разевать не стоит. Маленькие города сейчас в дерьмовом положении, и каждый из вас с радостью бы выжрал полусгнившее сырое мясо на глазах у Елизаветы Второй, не стесняясь ни животного аппетита, ни наслаждения происходящим. — Ради бога, давайте есть за столом, — говорит Вилбур, который бы жрал не то что полусгнившее сырое, а человеческое. Дрим, вроде как, неплохой малый. Дрим послушно помогает вам накрывать на стол, носит продукты, учит готовить сносные супы и никогда не пережаривает яичницу. Этот Дрим мог бы стать примерным американцем, мог бы участвовать в сексуальной революции и познакомиться там с какой-нибудь милой деткой. Но Дрима заносит на край королевства и он возится с вами — двумя детдомовскими беспомощными придурками. — Говорят, что в следующем году прививку будут ставить бесплатно, — невзначай замечает Дрим за обедом. И со второго этажа слышится кашель. Раз. Два. Три. О таком не говорят за столом, потому что этикет, манеры, приличие, чувство отвращения и чувство вины. Потому что ни ты, ни Вилбур ничего с этим не поделаете. По статистике одна жизнь прерывается каждую секунду, это просто факты. Ничего удивительного, если однажды одна из секунд выстрелит рядом с вами. — Правда? — говорит Вилбур, будто ничего не замечая. — Такой возможностью надо будет воспользоваться. — Вот-вот, и я о том же самом. Может, недалёк тот момент, когда прививать будут не только младенцев. Томми не понимает привычку взрослых делать вид, что все слухи — если они на благо обездоленным и несчастным, разумеется — непременно сбудутся. Словно рассказывают вестсайдскую погоду по радио, лениво продолжают есть, не сглотнув с отвращением. Томми уверен, что он-то таким не станет. Они о чём-то говорят ещё полчаса, Томми без всякого интереса слушает, лишь иногда вмешиваясь. Будничные, глупые диалоги о будущем, где всё сказанное — белый шум по радио. Он бы с большой охотой провёл эти минуты слушая радио, но, увы, оно сдохло ещё неделю назад, а вымогать деньги на радио, когда у вас на втором этаже лежит умирающее худое тело — немного так по-мудацки. Кайл бегает под ногами и шипит. Кайлу не нравится Дрим. Кайл как-то раз хорошо так цапнул его за ногу. Томми его понимает. Хотя бы кого-то в этом доме он ещё понимает. — Уилл, нахер ты его сюда зовёшь? — спрашивает так Томми, без всякого такта, стоит Дриму сесть в свою машину, а Вилбуру вернуться в дом. — Потому что мы, Томми, нуждаемся в любом акте сострадания. А у Дрима есть машина, своя жилплощадь, работа, деньги на бурбон и сигареты и даже желание тратить бензин, чтобы ездить на нашу окраину. — Он не нравится Кайлу. — Кайлу и я не нравлюсь. Что ж поделать? — Уилл, Дрим же нас сожрёт и не подавится, если у него возможность будет. — И какая разница, если сейчас он полезен? Вот так вот холодно и беспристрастно. Не то чтобы Дрим подавал признаки агрессии, но, знаете ли, из штатов никто просто так не бежит. А ещё есть люди, которым разве что на лбу не хватает надписи: «осторожно, я сам не знаю, чего от себя ждать». А вы просто тащите этот снежный ком.