***
— На самом деле мне тут ужасно скучно, поэтому вам всем конечик. — устало вздыхает Жюстина. И тут все женихи валятся лицами на стол. Кажется, потому, что чай, который они до этого пили, был подсахарен чуть больше, чем нужно. Автор_енди йей осуждает любые практики, связанные с использованием сахара и так или иначе приводящие к бессознательному состоянию жертв и последующему использованию этого состояния в своих целях, но 1)Жюстины не существует, перестань обнимать свою дакимакуру, а во 2)Жюстину осуждай-не осуждай, ей будет похуй. — Ничего личного, ma cherie. — Жюстина вяло жестикулирует в твою сторону. — Твоё прохождение длс было настолько откровенно паршивым, что из-за тебя я сейчас сижу тут и не могу выйти за круассанами, поэтому мы пьём ебливый британский чай. Но мне не привыкать. Мой крёстный батя вообще раз пять сидел в тюрячке. Твой крёстный отец — пиздец, дорогая. Твой крёстный отец — перевернутое распятие на истории Франции, самая грязная грязь в комнате грязи. Un veritable cauchemar. Самых ужасных слов не хватит, чтобы описать гнусность твоего крёстного отца и стереть его деяния с земли лица. А ты, неразумная, впала в гнев и решила уподобиться его развлечениям за закрытыми дверьми. Рядом появляется Генрих Корнелиус Агриппа. Тот самый, который предупреждал о порочной сущности женщины, созданной по образу и подобию вот этого вот ебаната короче. Агриппа молод и красив, потому что прилетел из 1500 года, но к сожалению, всё, что на нём надето — это набедренная тряпка и фиксирующие наручи. БДСМ момент короче, к слову и появляется-то он отнюдь не в Т-позе. — Говорил я вам говорил, — сокрушается алхимик. — Агриппа, соси лил пипа — лаконично отвечает Жюстина. Ну, почти аристократично и элитарно. Почти по Фрейду, или кем там был её папка. Который не крёстный, а обычный. Частное пиршество начинается. Жюстина берет три рюмки и разливает по ним абсент — его хранили настолько плохо, что по цвету он напоминает стены в Трансепте или возгорание фосфора. Жюстину не смущает, что вы с Агриппой не можете двигаться, поэтому она опрокидывает в соло. Садистка. Папка будет горд тобой, девочка. — Я люблю Пилу, — мечтательно бздыхает Жюстина. — Но к сожалению, примитивные технологии моего мира не позволяют мне провернуть нечто подобное, чтобы развлечься в этом скучном заточении. Ты уже провернула нечто подобное — хочешь сказать ты, но опять же, говорить ты умеешь только ртом, а твой рот заблокирован. — А ещё мне лень всё это заново сооружать. Так что я просто разрисую им лица, а вы посмотрите. Ахуенно.***
Из-под стола вылезает рыжий мужчина. — У нас уже есть Агриппа и Мало. Спасибо, но мы вас не звали, — вежливо говорит Жюстина, доставая спиртовые маркеры. Дорогие, между прочим. Копики… — Ну, будет три. Счастливое число, мадмуазель. — так же вежливо отвечает Рыжий. На нём — очень рваная шахтёрская форма и выглядит он как бомж. — Я услышал о намерении совершить злодеяние и решил поучаствовать. Он достаёт из-под стола, где он сидел, полное собрание сочинений Шекспира и усаживается на стопку, как на стул, рядом с Жюстиной, жестом предлагая ей помочь с коробкой маркеров. Пока он распечатывает коробку перочинным ножом, вы с Агриппой замечаете, что усы и борода незнакомца почему-то в крови. — Так вы ещё и каннибал. У нас уже есть один каннибал, — говорит Агриппа. — Один каннибал — хорошо, а два — лучше, мой любезный друг. Я, между прочим, ещё собак люблю. Жюстина усмехается и пододвигает Рыжему стопку, которая предназначалась Агриппе. Последний выглядит растерянно, когда какой-то диковатый шахтёр опрокидывает его долю абсента. — Вынужден сказать, что у вас нет вкуса — обиженно говорит Генрих. — То ли дело свинья. Рыжий хрипло смеётся. — Вы такой остроумный, коллега. Что ж, мадмуазель, — он разворачивается к Жюстине, вручая ей открытую коробку. Флорбель быстро пробегается взглядом по ассортименту и выбирает бордовый маркер. — Предлагаю вам первой осквернить кого-то за этим столом. — С радостью, mon ami. Непостижимо! Косплеящий интонацию Освальда ржавый бомж для неё теперь друг! К слову, он старательно выводит инуитские символы и завуалированное изображения пениса на лбу у спящего Мало, пока Жюстина рисует тому же усы. Почти как у Герберта. — Вы такой интересный. Может, вы ещё и любовник хороший? — Мадмуазель, по жизни я шахтёр. Я хорошо копаю шахты. — расплывчато отвечает Рыжий. Ты хочешь возмутиться, потому что какой-то Том Редвуд из Пенумбры не может просто так выползти из-под стола и увести у вас Жюстину, но… да, ты прекрасно помнишь, что у тебя заткнут рот. Вот не ахуенно, если честно.***
— Мне кажется, этот омерзительно выглядящий незнакомец плохо влияет на мадмуазель Флорбель, — бурчит Агриппа, повернув к тебе голову. Агриппа, братан, даже не знаю ты наверное прав. Может ты это не мне будешь говорить, а ей? Ты оглядываешься и замечаешь на столе перед тобой приборы — вилки и ножи. Если дотянуться пальцами до скатерти, что-нибудь упадёт к тебе на колени. — Ах, если бы кто-то мог её вразумить. Сказать ей, как сильно она ошибается. Ну так Агриппа блять классно придумал! Осталось только в нужную сторону рот открыть! Большой нож с края стола соскальзывает со скатерти и ты успеваешь зажать его рукоятку коленями, прежде чем он упал бы на пол. Теперь у тебя есть нож, торчащий остриём вверх. Но руками и ногами до него не дотянуться… — Жаль, мы не в состоянии ничего поделать. Млляяяя. Генрих Корненлих. Ты осторожно наклоняешься — так, чтобы не привлечь внимание. Руки и ноги действительно скованы, но твой корпус и голова всё еще в состоянии двигаться. Ты боязливо насаживаешься повязкой, закрывающей тебе рот, на опасно блестящее рядом с глазами лезвие и двигаешь головой вверх-вниз, стремясь порвать ткань. Тихий треск остаётся незамеченным. — Если бы мы только могли сказать… — Жюстина, у него Туурнгайт! Кричишь ты на весь зал, дёргая наручниками на всех конечностях. Жюстина, отвлёкшаяся от написания на щеке Базиля цитаты Фрейда, непонимающе хмурится. — Он… что? — Искренне не понимаю, о чем говорит эта персона, мадмуазель. — Оно и видно! Чел, ты принёс сюда долбанутый вирус из сраной Гренландии! Вы думали, локдаун это рофл??? — Да, вы думали, локдаун это смешно. И вы проиграли, — внезапно раздаётся громкий мужской голос где-то у вас над головами. Судя по тому, что в комнате никого постороннего нет, уже поздно. О нет.***
— Как ты вообще сюда попал? — твои кандалы уже сняты и ты потираешь запястья. — Через ГовардФилипсЛафкрафт левел эдитор, выпущенный в 2011 году разработчиками Фрикшнал Геймс вместе, между прочим, с этой кастомной историей для этой вашей дремучей «Амнезии», неразумные вы мартышки. — устало бормочет голос вируса. Вообще в каноне его звали Кларенсом, но в каноне он и был-то в чужой голове, так что вы решили окрестить врага Коляном. Коляна никто не спрашивал, поэтому вы игнорируете его реплику. — Мужчина, которого вы теперь тоже слышите, сказал мне, что меня тут ждёт интеллектуальный вечер. Поэтому я нашёл люк. — объясняет Рыжий. Ясно теперь, как день, что работяга не виноват, его просто наебали. Подсунули, так сказать, «Мятную сказку» вместо «Преступления и наказания». — Из Гренландии в Париж? — При всём уважении, это Фрикншнал Геймс ответственны за прогрузку карт. Да, намудрили фрики. — И че нам теперь делать с этим вот… ну, Коляном? Может, изгоним его во что-нибудь? Твоё предположение основывается на том, насколько ты помнишь сюжетку сраной Пенумбры. Вот надо же было так наворотить ну ёмаё ну фрикшнал геймс ну фанбаза ну нафига вы миксовали две истории расхлебывать то теперь тебе! Хотя не Филип/Даниэль перед вами уже хорошо. — О, революция в стаде приматов. Давайте, попробуйте выбить лишнего. — злобно усмехается вирус. Бляяяя какой же он токсик всё-таки. Не зря его в фэндоме злым альфачом делают все время. — Колян, замолчи свой рот, будь добр. — неожиданно спокойно говорит Жюстина. — Я не отказываюсь от своих планов, между прочим, и всё ещё злюсь на игрока, поэтому не буду слушать его советы. Я вижу, ты дельный собеседник, поэтому давай-ка обсудим кой-какие философские концепции из дарк! литературы 18 века. Флорбель в своём репертуаре. Теперь она пиздит с другим незнакомцем. — Зачем оно мне? — Ммм, ладно, неважно. Я-то думала, ты укажешь на дыры в сюжете и представишь нам теорию превосходства получше, чем мой папаша. — Твой папаша мне и моим сверхразумным собратьям в подмётки не годится. Мы, вирусы, исповедуем вообще адовые теории… Надо же, этот самодовольный говнюк попался.***
— Дрянь твоё всеобщее благо. Не существует того, что должно было бы заставить меня работать едино с сородичами. Я буду делать всё, что направлено на вред им. — Ну ты и мартышка. Как ты можешь такое утверждать? Это же идиотизм. Говорю тебе, как существо с миллиардом репликаций и коллективным разумом. — Первый закон разума и природы — эгоизм, ведь каждое создание стремится жить только для себя. В этом нету места коллективной деятельности. — Это же эволюционно нелогично. Ты собираешься пойти против всего, что соорудила природа из вашего социума и коллективного труда. — Она соорудила, ей и угодно разрушить. Почему она тогда мне внушила свою волю? Почему бы ей не разрушить своё же творение? Это её право. Ты слушаешь то, как препираются озлобленная и взращённая на философии садизма женщина и не менее озлобленный, но тем не менее верящий в разумность коллектива вирус. Коммунист и БДСМщица. Ах какая пара. Было бы смешно, если б вы не сидели всё это время (а если точнее — два с половиной часа) в той же гостиной и не слушали все эти диалоги. Жюстинины ухажеры успели оклематься, но к своему несчастью обнаружили себя привзанными к стульям, чтоб не сбежали никого не заразили. А у Мало и Базиля еще и лица разрисованы ну емаё. Если честно, то ты слышишь, как Колян начинает истерить и потихоньку закипать — это заметно хотя бы потому, что вы все раскраснелись от температуры. — Позволь уточнить, ты считаешь что достигаешь максимы своего существования, ущемляя счастье других? — Именно так. Ведь возвышаясь над остальными, отбирая их крупицы счастья и осознавая свою власть, свою силу и преимущество в этом мире, по природе полном конкурентов, я испытываю удовольствие. — То есть тебе все равно, что мир разрушится от твоих действий? — Мир не разрушится оттого, что я просто следую своим желаниям. Так и должно быть. С чего это счастье других весомее моего собственного? Я не хуже других, если меня заботит только моё благополучие, и неважно, какими методами я его достигаю, если на то вольна природа. Я одна, а не социум, лучше знаю, чего хочу, и лишь я сама в силах себе это дать. Если честно, ты уже теряешь грань между Жюстининой любовью в постиронию и рофлы и ее реальным мировоззрением. А она и не против. Хотя Колян не сдаётся и все ещё пытливо расспрашивает Флорбель. Возможно он думает, что он типа как Сократ, который зарофлил радикалов-софистов их же идеологией, как только они начали ее объяснять, но он просто еще не знает, что он не Сократ, а дегенерат. — И это не лучше, чем какая-никакая выживательная кооперация? Даже с учетом твоей морали, у тебя совсем не может быть союзников, которые помогут тебе выстоять против мира? — Есть люди, готовые помочь мне в моих злодеяниях и которым могу помочь я. Но не факт, что рано или поздно кто-то из нас не захочет убить другого, и тогда только сильнейший останется в живых. — Ну, меня ты победить не можешь, — усмехается Колян. — Я за пределами твоего воздействия, а чтобы достичь меня, тебе придется… БАХ! Алоис, успевший развязать на себе веревки, неожиданно сползает со стула вниз, под скатерть. — Чт… БАХ! БАХ! Мало опрокидывается на спинку своего кресла и валится назад с грохотом. Базиль падает лицом в чайное блюдце. По скатерти растекается чай. Каркаде. Блять, пусть это будет чай каркаде. — Ха-ха. Ты меня бесишь. Ты конечно очень умный и вертлявый, докажешь как угодно, что жизнь построена по принципу коллективизма и взаимопомощи в выживании. — Жюстина держит в руках «Мариетту», как она вообще её прятала всё это время — ещё одна тайна, собирающаяся умереть. — Однако ты не учёл, что я в состоянии попустить любую моральную догму и что я всегда докажу преданность своей идеологии, сколь бы разрушительными не были бы эти доказательства. Просто потому, что это всегда правильно. И весело. — Какой ужас, мадмуазель. Какая трагичная кончина… — говорит Рыжий, прежде чем его откидывает назад выстрелом. — ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ????? — внезапно ужасается вирус. Горячка становится ощутимее, у тебя плывет в глазах и стучит пульс в голове, видимо, так он пытается защититься, сбив Жюстину с толку. — Твоя манипуляция с мозгами работает только над умниками вроде него, — Флорбель тычет носком туфли мёртвого Рыжего, раскинувшегося на полу. — А мои действуют по эгоистичному желанию природы. И, к сожалению, по её мнению, её воля в моём абсолютно идеальном, готовом бороться за её принципы теле сильнее, чем какой-то жалкий эндемический клеточный вид численностью в несколько особей из Гренландии. Папа будет горд тобой. Папа будет блевать от тебя. Похуй на папу. Все папы мертвы. Дуло «перечницы» наставлено на Агриппу. Агриппа молод и красив, и умирает молодым и красивым, еще не успевшим по достоинству оценить все прелести свиных анусов, которые привзнесет в мир Освальд Мандус. Это не лучшая судьба, но та, которую предоставил плод порочного воображения Донасьена Альфонса… а, похуй, мы похоронили его в прошлом абзаце. — Говорил я вам говорил, — произносит свои последние слова Генрих Корнелиус Агриппа и на этом его жизнь заканчивается. — Ты можешь убить себе подобных, — рычит вирус в головах, теперь лишь в твоей и Жюстининой, — Но себя убить я тебе не дам. Я запутаю тебя. Я оставлю тебя в живых, и ты будешь последней. И твое существование никогда не закончится, по тому природному закону, который диктую я. — О нет, mon cheri, ты ошибаешься. Тут только двое. Я и игрок. Игрок и я. До тебя доходит. До вируса — пока нет. — Тебе удалось сильно попортить мне жизнь и нервы тем, сколько раз твои деяния принесли мне смерть. Думаю, я вправе отыграться. Ничего личного. Даже если этот молекулярный мерзавец прав, вечность в агонии — не страдание для кого-то вроде меня. Я смилуюсь над тобой. Дуло наставлено на тебя. Ты не двигаешься, опустив руки. — В этой комнате всё, что меня окружает — этой мои действия. Только я управляю миром. Я — центр всего, что происходит со мной. — говорит Жюстина. — В плане материальности существования ты меня, конечно, разъебал по фактам, но у меня есть последний аргумент. Иди нахуй, Колян. Барабанные перепонки разрывает оглушительным грохотом. В груди ужасно больно режет, но недолго. Ты падаешь в темноту.***
— …на этот чёртов домашний арест. И… о, уже не спишь? — слышишь ты озорной голос Жюстины откуда-то из темноты. Голова трещит, ты мучительно долго открываешь глаза. Ты сидишь на стуле. На том же, что и в самом начале пиршества. Без кляпа и наручников. Базиль по-прежнему звонит в ОБИ. Мало по-прежнему пытается стать гулем. Алоис по-прежнему вздыхает. Ты поворачиваешься к Жюстине в ужасе. Она сидит в своём кресле, как ни в чём не бывало, и крутит в руках «Мариетту». Никто этого почему-то не замечает. — Агриппы пока нету. Напомни, сколько раз меня переиздавали, mon ami? — Чего? — говорит Базиль. Его реплика остаётся непояснённой и вырванной из контекста. — Хи-хи. — женщина поворачивается к тебе. — Интересно, а тот Рыжий снова из-под стола вылезет? Будет забавно. Хочу повторить, мне не нравятся мои прошлые реплики. Ты молчишь. Жюстина пододвигает к тебе рюмку с абсентом. — Давай, тебе понравится. Всё равно на карантине делать нечего. Времени у нас много. О-о-очень много. Целых две недели… Ты, не слушая, берешь с стола всю бутылку с абсентом, дрожащими руками откупоривая её. Жюстина заинтересованно смотрит, и ей, кажется, весело. Чёрт бы побрал европейскую философию.