***
ОТПРАВЛЕНО – 28/06/14 – 19:19 — Моя мама сообщила мне, что отправляет моего отца на терапию, лечиться от гомофобии. ПОЛУЧЕНО – 28/06/14 – 19:34 — И он согласился? ОТПРАВЛЕНО – 28/06/14 – 19:40 — Да. Насколько это, блядь, дико? ПОЛУЧЕНО – 28/06/14 – 19:45 — Я думаю, что это довольно примечательно. ПОЛУЧЕНО – 28/06/14 – 19:46 — У меня большая семья, никто из них не пошёл бы на терапию, чтобы загладить передо мной вину. ПОЛУЧЕНО – 28/06/14 – 19:48 — Кроме Габриэля, но он не гомофоб. ОТПРАВЛЕНО – 28/06/14 – 19:59 — Иногда мне кажется, что я многого о тебе не знаю. ПОЛУЧЕНО – 28/06/14 – 20:13 — Я полностью за, чтобы это исправить. Не хочешь зайти ко мне? ОТПРАВЛЕНО – 28/06/14 – 20:16 — Сэм плакал в конце «Дневника памяти»? ПОЛУЧЕНО – 28/06/14 – 20:17 — ??? ОТПРАВЛЕНО – 28/06/14 – 20:19 — Это означает да.***
Дин показывает свой чек, когда Кастиэль открывает дверь, гордо улыбаясь. Кастиэль замолкает. — Ты действительно собираешься оставить эти деньги себе? Дин подхватывает Иезекииль, когда заходит внутрь, и целует её в макушку. — Эм. Да? — Даже несмотря на то, что ремонт машины не составил особых затрат для нас обоих? — Ага! Эй, не смотри на меня так. Они в курсе, что счёт был фальшивым, и всё равно заплатили. Этот чек — компенсация за то, что он испортил мне субботнее утро и заставил моего не-парня отступить. — Что ж, если ты так считаешь… на что ты собираешься их потратить? — Мы, Кас. На что мы собираемся их потратить? Кастиэль улыбается. — Хорошо, мы. — Я понятия не имею. — Может быть, больше клетчатых рубашек? Дин закатывает глаза. — Слишком практично. — Ты хочешь потратить их на что-то непрактичное? — Так неинтересно, если они уйдут на продукты и счета. — Хорошо, давай побеспокоимся об этом позже. Тем временем, ты пришёл сюда по определённой причине, верно? На мгновение Дин думает, что Кастиэль имеет в виду секс. Он собирается отпустить непристойный комментарий, когда вспоминает, что на самом деле пришёл не просто так, а чтобы узнать своего парня немного лучше. Он опускает Иезекииль на пол, снимает куртку и начинает стягивать ботинки. — Подожди, я хочу уютно устроиться в постели, пока мы разговариваем, — говорит Дин. Кастиэль ухмыляется, шаркая к своей кровати и откидывая одеяло. Как только они прижимаются друг к другу, Дин целует Кастиэля в висок. — Итак. Расскажи мне о своей семье. — Что ж, — говорит Кастиэль, делая глубокий вдох, — у меня очень большая, очень неприятная семья. Мои родители оба фригидные и суровые люди, и тот факт, что они зачали так много детей естественным путём, продолжает сбивать меня с толку. У меня семеро братьев и сестер. — Боже! — Майкл самый старший, затем Люцифер... — Прости? Люцифер? — Затем Рейчел, потом Габриэль, Ион, затем я, Анна, а Самандриэль — самый младший. — Чёрт возьми, твои родители действительно совокуплялись как кролики. — Я натравлю на тебя своего котёнка, — предупреждает Кастиэль. — Значит, ваша семья религиозна? Кастиэль прикусывает нижнюю губу, и Дин может сказать, что он подбирает правильные слова. — Они религиозны в каком-то... узкогрупповом смысле. Деловом. Политическом. Они всегда были больше сосредоточены на ограничительных аспектах религии, а не на таких вещах, как вера и любовь. Они хотели… они ожидали, что их дети будут послушными маленькими клонами их самих. У меня было очень скучное и безрадостное детство. Однако я был тем, от кого они требовали больше, чем от других. У меня были лучшие оценки в школе, я вёл себя лучше всех, хорошо выполнял приказы и хорошо ладил с более видными членами нашей церкви. Майкл долгое время был любимчиком, но, когда я стал старше, они то и дело начали трястись надо мной. Ну, их версия обожания. Привязанность была наградой за послушание, и это едва ли можно было назвать привязанностью. Мы все хотели их одобрения, и когда на вершине оказался Майкл, мы все просто приняли это. В этом был смысл. Он был старшим, первенцем, конечно, он должен был быть любимым сыном. Но когда я стал звёздным ребёнком, все возненавидели меня. За исключением Габриэля, он уже тогда немного бунтовал. Дин фыркает. — Я думал, что Люцифер должен был быть мятежным. — Возможно, в Библии. Но мой брат, не особо. У него много недостатков, и он, вероятно, самый подлый из моих братьев и сестер, но он был таким же, как и все мы. Мы ели то, что нам давали, носили то, что нам говорили носить, учились в том колледже, в который нам сказали, те, что постарше даже получали работу и покупали дома там, где им говорили. — Господи. — Габриэль ушёл из семьи, когда ему было девятнадцать, а мне шестнадцать, и после этого у моих родителей была прекрасная коллекция послушных детей — мраморных статуй, которые работали в компании моего отца и сидели на передней скамье нашей церкви. Так продолжалось годами, я был любимым сыном, все мои братья и сёстры обижались на меня, Габриэль ушёл. Я подавлял любые желания и мечты, которые у меня были, до такой степени, что я не осознавал их. Заметь, я не был совсем несчастен. Я едва знал, что такое счастье, только случайный проблеск довольной гордости, когда я доставлял удовольствие своим родителям. И я бы продолжал в том же духе... — Но затем, ты понял, что ты гей? Кастиэль улыбается. — Но затем, я понял, что я гей. Я заинтересовался одним мальчиком, когда ещё жил дома, и однажды Ион застукал нас за секунды до моего самого первого поцелуя. — Звучит знакомо. — Ничьи пальцы не были внутри меня. — Слишком много людей застукали меня за занятием сексом, — вздыхает Дин. — Согласен. — Неважно. Итак, Ион застал вас целующимися. — Как я упоминал ранее, было много обиды и ревности по отношению ко мне со стороны других моих братьев и сестер, и когда Ион увидел меня с Уриэлем... — Уриэлем? — Когда Ион увидел меня с Уриэлем, он сразу же бросился звонить моему отцу. Уриэль ушёл по моему настоянию, и мои родители довольно быстро вернулись домой со всеми моими старшими братьями и сёстрами. В течение часа вся моя ближайшая семья, за исключением Габриэля, конечно, была в доме, и все они испытывали ко мне отвращение. На их лицах было столько презрения. Ах да, и триумф. Этого тоже было очень много. Любимый сын совершил серьёзную ошибку и больше никогда не будет на вершине, Ион был практически без ума от этого. Моя мать, однако, была в истерике. Я никогда не видел, чтобы она проявляла столько эмоций. Она разглагольствовала о том, что этого никогда бы не случилось, если бы я старался усерднее, и обвиняла строгую политику моего отца против свиданий без разрешения в пользу моей «неопределённости», и разве я не хотел попасть на Небеса, когда умру? Она сказала, что Бог любит меня и нуждается в том, чтобы я сделал правильный выбор, иначе он отправит меня в Ад. Это был максимум, что я видел, чтобы она говорила о Боге за последние годы. Мои родители сказали, что им придётся выгнать меня, если я когда-нибудь снова сделаю что-нибудь этакое, и, что им потребуется много времени, чтобы снова научиться доверять мне. По лицу Кастиэля пробегает странное выражение. Что-то задумчивое и тревожное. — Почти двадцать лет совершенного, беспрекословного повиновения, и это должно было быть просто. Просто ещё один приказ, которому я должен подчиняться. Я даже не очень любил Уриэля, он был просто тем, с кем я проводил время в церкви, потому что он был сыном пастора Рафаэля, мне не было бы больно, если бы я больше не мог видеться с ним. Я мог бы притвориться, что этого никогда не было, как будто моя мать не умоляла, а отец не отдавал приказы. Кастиэль вздыхает. — Я знаю, что ты не религиозен. Я тоже, по сравнению с тем, каким я был в юности. Но в тот момент меня охватило чувство, что какая-то часть меня всегда будет считать это божественным вмешательством. Внезапно я понял… они были неправы. До тех пор, пока мои сексуальные наклонности не причиняли вреда другим, Богу было всё равно, с кем я был. Бог хотел, чтобы я был счастлив, и пока я жил под этой крышей, под их каблуком, я знал, что никогда не буду счастлив. Поэтому я извинился и вышел из кабинета, набил чемодан своими ценными вещами и самой прочной одеждой и ушёл. — Блядь. — После того, как я ушёл, я понял, что мне некуда идти. У меня не было близких друзей, и уж точно никого, кто приютил бы меня, когда узнал, почему я внезапно стал бездомным. В тот момент было ещё не слишком поздно, поэтому я пошёл в библиотеку, сел за компьютер и отправил электронное письмо Габриэлю. Я даже не знал, пользуется ли он по-прежнему почтой, по которой мы связывались, прошло несколько лет с тех пор, как мы общались, но я не знал, что ещё делать. Я боялся, что он не получит электронное письмо или не захочет иметь со мной ничего общего после стольких лет, но я также боялся сдаться и вернуться к своей семье, просто чтобы избежать бездомности. Я выложил всё это в том письме, что я был в библиотеке и напуган, что я решил уйти вместо того, чтобы скрывать свою ориентацию, как того требовала семья, что мне нужен совет, или помощь, или что-нибудь ещё, потому что я никогда не был сам по себе, и я уже был выше своей головы. Дин целует Кастиэля в макушку. Этот сценарий — бóльшая часть того, что он привык представлять себе после угроз своего отца. Дин уступил, но Кастиэль… Кастиэль был таким храбрым. — Я ждал больше часа, обновляя свою почту каждые пять минут в надежде на ответ. Но потом пришло время закрытия библиотеки, и мне пришлось уйти, взяв с собой только свой чемодан и распечатанный список местных приютов. У меня почти не было денег. Я был так напуган, Дин. Я мог бы далеко продвинуться в своей общине, но за её пределами, без денег и влияния моих родителей, у меня ничего не было. Я вышел на улицу, размышляя, стоит ли мне пойти в один из приютов из списка или просто пойти домой. Кастиэль улыбается. — Но потом появился Габриэль, он стоял снаружи, прислонившись к своей припаркованной машине, ухмыляясь от уха до уха. Он обнял меня и сказал, как он горд, и он был таким искренним. Это значило для меня больше, чем годы, когда мои родители хвалили моё послушание. Блядь. Дин не собирается плакать. Никак нет, чёрт возьми. — Когда мы были детьми, мы едва знали друг друга, а теперь мы братья. Жаль, что у меня не было такого с остальными моими братьями и сёстрами, но я также не могу сказать, что скучаю по ним. Мы просто не были близки. Кастиэль делает глубокий, прерывистый вдох, и Дин снова целует его в волосы. — Так или иначе, вот моя история и моей семьи. — Ну, дерьмово, — говорит Дин, — похоже, нас обоих вытащили из шкафа, когда мы были молоды. Хотя я вроде как запихнул себя обратно. Ты намного храбрее меня, Кас. — Тебе было что терять, Дин, не то, что мне... — Возможно. Или, вероятно, я был бы слишком напуган, несмотря ни на что. — Ну, это было тогда. Сейчас всё по-другому. Твоя семья знает, и даже несмотря на то, что это было беспорядочно и унизительно в некоторых моментах, ты по-прежнему цел. Ты столкнулся лицом к лицу со своим отцом, и ты был таким храбрым. — Полагаю это так... На мгновение в комнате воцаряется полная тишина, затем Кастиэль издает продолжительный, измученный зевок. — Рассказ этой истории действительно вымотал меня. Что ты думаешь о раннем отбое? Дин не может придумать ничего, что он предпочёл бы сделать больше, чем заснуть в объятиях Кастиэля. Здесь довольно тепло, и они вдвоём раздеваются до боксеров, прежде чем забраться в постель. Кастиэль целует Дина в щёку. — Я рад, что ты пришёл. — Я рад, что мне удалось узнать о тебе больше. Ты прошёл долгий путь от Робо Кристиана, Кастиэль. — О да, юный Кастиэль даже не узнал бы того человека, которым я стал. — Я думаю, молодой Дин поздравил бы меня с тем, что я заполучил горячего кондитера. Они расслабляются, всё ближе и ближе погружаясь в сон. Дин почти полностью отключается, когда Кастиэль заговаривает: — Я знаю, что мы должны сделать с деньгами, Дин. — Да? — Мы ещё не ходили на свидание. Мы должны сделать это. Мы должны сходить на кучу свиданий. — Всё это финансируется моим отцом-гомофобом. — Да. Дин не может поверить, что он волновался, что это была штука с фрустрацией. Он определённо влюблён.