У Дина нет «похоронного костюма», поэтому во вторник он надевает чёрные брюки, тёмно-серую рубашку на пуговицах и чёрный галстук Сэма. Кастиэль и Габриэль оба в мрачных чёрных костюмах, хотя на Габриэле по какой-то причине галстук Губки Боба. Дин не может перестать пялиться на него, как только они подъезжают к ничем не примечательной церкви в Оверленд-парк.
— По крайней мере, на мне костюм! — огрызается Габриэль.
— Я не произнёс ни слова!
— Ты подумал об этом, — ворчит Габриэль.
— Кастиэль. Габриэль. Вы приехали, — говорит мужчина позади них.
Дин наблюдает, как Кастиэль сильно вздрагивает и поворачивается к парковке. К ним подходит черноволосый мужчина, неодобрительно прищурив глаза при виде галстука Габриэля.
— Привет, Майки! Сколько лет, сколько зим! — весело говорит Габриэль.
— По-моему, четырнадцать, — говорит Майкл. — Четырнадцать лет с тех пор, как ты бросил свою семью.
— Эй, я любил вас, ребята. Просто себя я любил больше. Что поделаешь.
— Мы были сильнее без тебя.
К его чести, Габриэль даже не выглядит обиженным.
— Отлично, тогда почему ты не благодаришь меня за то, что я сделал семью сильнее?
— Не могли бы вы, пожалуйста, хотя бы подождать, пока мы не войдем внутрь, прежде чем начинать драться? — Подходит женщина, хмуро глядя на препирающихся братьев. Она старше Дина, с длинными, почти светлыми волосами.
— Рэйчел, — говорит Кастиэль, кивая.
— Кастиэль. Ты выглядишь в полном здравии, — говорит Рейчел.
— Вау, это уже вечеринка! — говорит Габриэль.
Рейчел кивает в сторону церкви.
— Давайте войдем внутрь, бóльшая часть семьи уже здесь.
Дин неуклюже следует за Новаками и Адлерами в церковь. Он не был ни в одной из них уже много лет, с тех пор как был ребёнком и присутствовал на похоронах жены Бобби. Он связывает церкви со скорбью, и сегодня он ничего не будет делать, чтобы изменить это.
Воздух внутри кажется затхлым и немного удушливым. Он может слышать гул разговоров из других частей здания, но в вестибюле лишь большая горстка людей, наблюдающих за тем, как они входят, с различными недовольными выражениями на лицах. Почему он вызвался на это добровольно?
— Эй, банда! — говорит Габриэль, с энтузиазмом маша рукой. — Так счастлив видеть ваши улыбающиеся лица!
Блондин свирепо смотрит на него, и Дин вздыхает.
Вот почему Дин должен быть здесь. Габриэль прикрывается своей язвительностью и сарказмом, как щитом. Дин не знает, насколько эффективен защитный механизм Габриэля, но он сомневается, что это хоть как-то утешит Кастиэля.
— Вернулся меньше чем на минуту и уже разыгрывает спектакль, — говорит блондин.
— Ты знаешь меня, Люси. Я люблю хорошее шоу, — говорит Габриэль.
Люси. Вот, что заставляет этого парня быть Люцифером. Дин должен был попросить фотографии или описания или что-то ещё, прежде чем прийти сюда. В воздухе витает такое напряжение, что Дину кажется, будто он может задохнуться от него. Он хочет взять Кастиэля за руку, но понимает, что никогда не спрашивал, как много он должен рассказывать о том, кем он является для Кастиэля.
— Что ж, возможно, тебе следовало бы перестать вести себя отвратительно на время
похорон отца, Габриэль, — говорит Люцифер, голос сочится презрением.
Габриэль открывает рот, чтобы ответить, но Кастиэль перебивает его.
— Габриэль, мы только что прибыли.
— Ах, он говорит, — говорит Люцифер.
Кастиэль одаривает Люцифера свирепым взглядом, и Люцифер делает короткий шаг назад, прежде чем осознает, что делает, и усмехается. Боже, какая странная динамика. Некоторые из них, похоже, действительно боятся Кастиэля, и Дин понятия не имеет, из-за геев это или из-за чего-то другого. Один из них, мужчина с волнистыми каштановыми волосами, пристально и озадаченно смотрит на Дина. Он выглядит старше, чем некоторые из братьев и сестер, так что он не может быть Самандриэлем, что означает, что застенчивый молодой человек в углу — Самандриэль, а этот парень, который смотрит, должно быть, Ион. Молодая рыжеволосая девушка, должно быть, Анна, а пожилая женщина с седыми прядями в рыжих волосах — Наоми. Дин — настоящий детектив.
— Люцифер, Габриэль, я хотела, чтобы у моих детей была возможность попрощаться со своим отцом, — говорит Наоми. —
Все мои дети. Но если вы не можете вести себя прилично, я хочу, чтобы вы ушли. — Наоми оглядывает помещение с холодным выражением лица. — Это касается всех присутствующих. Вашим разногласиям здесь нет места. Обсудите это в другое время. Возможно, поминальный обед — более подходящее время для ваших мелких препирательств.
— Вау, — говорит Габриэль, — ты ничего не говорила о поминках.
Наоми вздыхает.
— Должно быть, вылетело из головы.
Все выглядят удивлёнными этим, и Дин понимает, что это нехарактерный момент для матриархии Адлеров.
Наоми смотрит на часы на стене.
— Ещё несколько минут, и мы сможем построиться.
Дин хочет спросить, почему они стороятся в последнюю минуту, но, может быть, это какая-то странная вещь Адлеров.
— Я вас знаю? — говорит Ион, снова глядя на Дина.
Дину становится не по себе, когда Адлеры, кажется, внезапно осознают, что в комнате с ними находится посторонний.
— Э-э, я так не думаю.
— Вы не представили нас своему гостю, Габриэль, Кастиэль, — говорит Майкл, с отвращением глядя на Дина.
Габриэль закатывает глаза.
— О, где мои манеры? Дин, это Наоми, Майкл, Люцифер, Рэйчел, Ион, Анна и Самандриэль Адлер. Адлеры, это Дин Винчестер.
— И Дин... — Майкл вздрагивает. Наступает неловкая пауза, и у Дина возникает ощущение, что Майкл уже точно понял, кем Дин является для Габриэля и Кастиэля.
— Я водитель, — говорит Дин.
Габриэль фыркает, и Кастиэль выпрямляется, смерив Майкла тяжёлым взглядом.
— Дин — мой парень, он пришёл в качестве поддержки.
Ион перестает пялиться на Дина достаточно долго, чтобы посмотреть на Кастиэля.
— И ты думаешь, отец одобрил бы, если бы ты привёл своего любовника-гомосексуалиста на его похороны?
Тон Кастиэля настолько ледяной, что Дин практически чувствует, как температура в комнате падает.
— Я пришёл не за чьим-то одобрением, а попрощаться с ним. Если я не могу привести своих близких, кто-то должен был сообщить мне об этом.
— Учитывая, что чувствовал отец, ты не мог подумать, что это будет уместно.
— Ты просишь меня уйти, Ион?
— Нет! — обрывает Наоми. — Никто не уйдёт, пока
я не попрошу, и Ион, ты ходишь по тонкому льду.
— Но он...
— Ты собираешься заставить меня повторяться?!
— Нет, мама.
— Хорошо. — Наоми снова смотрит на часы, поправляет свой тёмный блейзер и заправляет выбившуюся прядь волос за ухо. — Хорошо, постройтесь. Обычный порядок. — Она смотрит на Дина. — Сколько тебе лет?
— Э-э… В январе исполнилось тридцать, — говорит Дин.
— Хорошо, тогда ты будешь позади Кастиэля.
Все встают в очередь, и Дин понимает, что они выстраиваются от младшего к старшему. Святое дерьмо, это странно. Когда часы бьют десять, Наоми открывает двойные двери, ведущие в главное помещение. Дин старается смотреть вперёд, как и все остальные, но он чувствует на себе взгляды. Он пытается сосредоточиться на затылке Кастиэля, пока они пробираются вперёд.
На мгновение это срабатывает. Нет недружелюбных людей, наблюдающих за ними, нет дорогого гроба перед кафедрой с мёртвым лысым мужчиной внутри, нет хмурого члена духовенства, стоящего за ним. Есть только шея Кастиэля, воротник его черного пиджака, мягкие каштановые волосы на затылке. На несколько медленных секунд Дин успокаивается, затем семья начинает заполнять одну из первых скамей, и он снова испытывает дискомфорт.
Человек на переднем плане… Преподобный? Священник? Пастор? Дин даже не проверил, что это за церковь… мужчина поднимает руку в знак приветствия. Он выглядит таким суровым и осуждающим. Разве парню не следует попытаться проявить немного сочувствия и любви?
— Это Рафаэль, — говорит Кастиэль на ухо Дину, и Дин едва сдерживает испуганный вскрик.
Как только все рассаживаются, Рафаэль начинает службу. Он говорит о том, что Захария Адлер был призван домой к Богу, и о том, как миру будет его не хватать. Он говорит об отношениях Захарии с церковью, в которой они сейчас находятся, и о жене и многих детях, которых он оставляет позади, и всё это так опустошённо. Во всем этом нет ни сердечности, ни теплоты, и Дин задаётся вопросом, связано ли это с Захарией, или просто Рафаэль такой.
— А теперь Наоми Адлер сообщила мне, что у неё есть кое-что, что она хотела бы сказать о своём муже, поэтому я предоставляю ей слово.
Если судить по удивлённому ропоту, люди этого не ожидали. Наоми встаёт, поправляет одежду и подходит к микрофону.
— Как вы знаете, Захарию забрали у нас в эти выходные. Вы все знаете, что он был видным членом этой церкви, что он был вице-президентом Сандовера, что он твёрдой рукой воспитывал своих детей в надежде, что они пойдут по его стопам. Это тот Захария Адлер, которого мы с вами все знаем. Но был ещё один Захария, который показал своё лицо после сердечного приступа, оставаясь таким до тех пор, пока смерть не наступила всего через несколько часов.
Наоми с нежностью смотрит на гроб.
— Мы отдалились друг от друга. Давным-давно, на самом деле. Нет другого выражения, которое можно было бы использовать, кроме как «брак без любви».
Еще одна тревожная серия шёпотов прокатывается по комнате. Это чертовски странные похороны.
— В той больнице, на смертном одре, Захария смотрел на меня с такой глубокой
печалью в глазах. Он сказал мне, что знает, почему у него случился сердечный приступ. Его сердце пошло не так от недосточного использования. Он сказал, что провёл так много лет, не используя своё сердце для любви, что теперь оно оказалось слишком слабым, чтобы поддерживать его жизнь.
Слеза скатывается по щеке Наоми, и Дин слышит, как Кастиэль ахает.
— Он…
мы относились к нашим детям как к солдатам и деловым партнёрам. Мы учили их бояться Бога, но мы не учили Его любви. Один из наших сыновей ушёл из семьи, потому что жаждал свободы... от нас. Так было сказано в записке, которую он оставил. Ещё один сын ушёл из семьи, потому что мы дали ему два варианта… откажись от своей гомосексуальности или будь изгнан... И наш храбрый сын решил быть верным себе.
Кастиэль хватает Дина за руку, сжимая её до боли крепко. Дин оглядывается вокруг, братья и сёстры Адлер выглядят ошеломлёнными, когда Наоми продолжает.
— За всю свою жизнь я не видела, чтобы Захария пролил ни единой слезинки, но в тот момент он плакал. Он плакал, рассказывая мне, что у него никогда не будет шанса наладить отношения ни с детьми, которые уехали, ни с теми, кто остался в его жизни. Он сказал мне, что был в ужасе от того, что любовь, которую он скрывал от своих детей, добавила тяжести к его душе, и что эта тяжесть утащит его в Ад, когда он умрёт.
Наоми делает паузу, потирая края микрофонной стойки большими пальцами.
— Я не знаю, достаточно ли его признание облегчило этот груз, чтобы освободить его душу, но я надеюсь, что это так, и я надеюсь, что смогу облегчить груз на своей собственной душе, поделившись всем этим с вами.
Голос Наоми срывается, и Кастиэлю удаётся сжать руку Дина ещё сильнее.
— Контроль, послушание,
деньги. Они ничего не значат без любви. У меня в семье полно детей, которые так и не нашли свою любовь, потому что те, кто остался, так и не получили шанса узреть, что такое настоящая любовь.
Вау, в полной комнате людей, она только что сказала, что все её дети старые девы? Наоми вздыхает, глядя теперь на скамью, на которой сидят все дети.
— Не повторяй ошибок, которые совершили мы с моим мужем. Без любви и сострадания вера и вера в Бога приведут вас только к этому. Найдите способ впустить безусловную любовь в своё сердце.
Наоми спускается вниз, почти убегая по проходу и покидая службу. Наступает долгая, напряженная пауза, затем Кастиэль встает, направляясь к своей матери, а Дин карабкается за ним.
Наоми в вестибюле, стоически пьёт воду из пластикового стаканчика. Дин слышит, как кто-то говорит в микрофон, поскольку служба продолжается без них.
— Мама, — говорит Кастиэль.
— Кастиэль.
— Он... он действительно всё это сказал?
Наоми вздыхает, ставя сканчик.
— Нет. — Плечи Кастиэля опускаются. — Последние слова твоего отца были о том, что он хотел, чтобы Честити получила его Роллс-Ройс, и что я выглядела намного моложе, когда ходила с распущенные волосами.
Какого хрена? Она всё это выдумала?
—
Честити? — спрашивает Кастиэль.
— Да, его любовница. Плачущая блондинка на последней скамье. Разве вы её не заметили? Её рыдания показались мне такими громкими.
— Тогда почему… почему ты сказала...
Наоми хмуро смотрит на свою руку, всё ещё сжимающую стаканчик.
— Возможно, у твоего отца и не было внезапного прозрения обо всех его неудачах как родителя и человека в целом, но у меня было, и я хотела передать это вот так, чтобы это имело... влияние.
— Ты использовала социальный рычаг, предоставленный
похоронами отца, для своих собственных целей.
— Да.
— Это кажется...
— Если это окажет положительное влияние на кого-то в этой комнате, то я ни о чем не пожалею.
— Я никогда не видел, чтобы ты лгала, мама.
— Но ты так или иначе подозревал.
— Я также никогда не видел, чтобы отец менял своё мнение.
— Ладно, давайте оставим это, между нами, троими, хорошо?
Кастиэль смотрит на Дина и, кажется тот, удивлён, увидев его. Может быть, Дину следовало прочистить горло или что-то в этом роде, чтобы заявить о своём присутствии.
— Ваши братья и сестры должны верить в это, — говорит Наоми. —Мне нужно, чтобы они поверили в это.
— Ты хочешь, чтобы я солгал ради тебя. В последний раз, когда мы разговаривали, ты сказала мне, что я сошёл с трассы с трещиной в шасси.
Дин не собирается бить вдову, он
не собирается бить вдову.
— Я была неправа. Посмотри на меня, — говорит Наоми, ожидая, пока Кастиэль посмотрит на неё, прежде чем продолжить. — Я была
неправа. Я не буду просить у тебя прощения. — Она бросает взгляд на дверь. — Или у них. Но я сделаю всё, что в моих силах, чтобы восстановить то, что я разрушала годами.
Дин ничего не может с собой поделать.
— Похоже, тебе предстоит много работы.
— Ты не ошибаешься, — говорит Наоми.
— Это… Мне нужно идти, — говорит Кастиэль, выглядя расстроенным.
Наоми, похоже, смирилась.
— Конечно. Захоронение состоится через час… поминальный обед через час после этого, в доме. Добро пожаловать вам обоим, если решите прийти.
Кастиэль кивает и хватает Дина за руку, вытаскивая его из церкви. Они молча идут к Импале, молча забираются внутрь и долгое время сидят в тишине.
— Итак, — наконец произносит Дин. Телефон Кастиэля вибрирует от нового сообщения, и он стонет, выуживая его из кармана пиджака.
— О, — говорит Кастиэль, — упс.
— Упс?
— Мы кое-кого забыли, — говорит Кастиэль, печатая ответ.
— О. Ха!
— Я сказал ему, что мы будем ждать на парковке, когда служба закончится.
— Ага, ладно, — говорит Дин, барабаня большими пальцами по рулю.
— Я знаю, ты хочешь спросить, как у меня дела.
— Ты кажешься немного напряженным, Кас.
— Я не знаю, как переварить последние двадцать минут.
— Я чувствую это.
— Даже когда она поступает правильно, она делает это неправильно. Глубоко неправильно. Она превратила то, что могло бы стать
колоссальным ростом с её стороны, в довольно публичную паутину лжи.
— Детские шажки, я полагаю.
Кастиэль вздыхает.
— Возможно.
— Что я могу сделать, Кас?
— Я не... — Кастиэль замолкает, его глаза как бы остекленевают. — Однажды ты сказал, что трахнул бы меня в приёмной похоронного бюро. Я думаю, может быть, это заставило бы меня чувствовать себя лучше.
Дин собирается возразить, когда вспоминает, что он действительно это сказал. Он оглядывается по сторонам. Сейчас день, но на стоянке никого нет.
— Как насчёт подрочить на заднем сиденье моей машины?
Кастиэль торжественно кивает и забирается на заднее сиденье Импалы.
***
Дин вытирает руку старой влажной салфеткой из « Хижины Большого Эла», когда раздаётся стук в окно, и в поле зрения появляется хмурое лицо Габриэля. Кастиэль и Дин выходят из машины, чтобы пересесть на переднее сиденье…
— Привет, Гейб, — говорит Дин, — как раз вовремя.
— Я уверен, что так бы и было, если бы я не пришел сюда три минуты назад.
Ой. Кастиэль пожимает плечами и зевает, одаривая Габриэля медленной, удовлетворённой улыбкой.
— Бывает.
—
Бывает? Кто ты, чёрт возьми, такой?
— Если это поможет, ты не первый, кто натыкается на нас, — предлагает Дин.
— Почему, блядь, это должно помочь? Я вышел с похорон моего отца и увидел
член моего младшего брата.
— Хорошо, если это поможет, я мог бы отвезти нас в
Baskin-Robbins перед похоронами.
Всё лицо Габриэля меняется в одно мгновение.
— Ну и какого хрена мы здесь стоим? Давайте приступим к делу!
***
В итоге они пропускают похороны. У Кастиэля нет никакого желания снова видеть тело своего отца, и Габриэль решил, что может мысленно попрощаться с ним, поедая мороженое. Поэтому вместо того, чтобы отправиться на кладбище, они убивают время, медленно поедая свои огромные угощения мороженого, пока Габриэль рассказывает им обо всех скучных речах, которые они пропустили после ухода.
— Это так вкусно, но я пробовал и получше, — говорит Габриэль, съедая ещё одну ложку.
— Я должен на это надеяться, — говорит Кастиэль.
— Ты должен сделать мне мороженое, — говорит Дин.
— Эй, я приготовил тебе молочный коктейль, это ничего не значит?
Габриэль ухмыляется.
— Это привело всех парней*?
— О боже, — говорит Кастиэль, качая головой.
— Кстати говоря, я думаю, нам пора. Я так взволнован! — говорит Габриэль, полный притворного энтузиазма.
— О, ты выглядишь именно так, — говорит Дин.
Улыбка Габриэля становится искренней.
— Не могу дождаться, чтобы увидеть атмосферу. Моя гомофобная ледяная королева-мать решает, что любовь — это ответ и что быть геем —это нормально? Да ладно, это отличная штука.
— Может быть, она сможет сходить к доктору Мозли с моим отцом, — говорит Дин.
— Это психиатр?
— Да. Лечащий гомофобию моего отца.
— Вау. И никто не должен был
умереть ради него, чтобы это произошло?
— Да, ну, я думаю, он любит мою маму больше, чем кучу устаревших понятий.
— Лучше, чем какая-то фальшивая история о признании на смертном одре.
— Понял это, да?
— Мама чувствует, что таким образом её перемена в настроении окажет большее влияние, — говорит Кастиэль. Они выходят из кафе и садятся в машину.
— Да, ну, эти остальные идиоты поверят всему, что она им скажет, — говорит Габриэль.
— Может быть, в данном случае это и к лучшему. Как бы благословение.
— Несколько минут в церкви, и ты полон Бога и благословений, да?
Дин заводит машину.
— Габриэль, я оставлю твою задницу здесь.
— Габриэль, прошу, — мягко говорит Кастиэль.
— Кроме того. Такая женщина, как твоя мать, и такой упрямый мужчина, как мой отец, оба пытаются изменить свой образ жизни? Для меня это звучит как чудо, — говорит Дин, ухмыляясь.
— Ты вообще
веришь в Бога? — огрызается Габриэль.
— Нет, не совсем. Но я могу поверить в чудеса на один день, если мне захочется. Теперь мы собираемся сидеть здесь весь день, или кто-нибудь хочет дать мне направление?
***
Особняк Адлеров чертовски огромен. Дин почти уверен, что дом Сэма, пекарня Кастиэля и чёртов Хэммонд-хаус могли бы поместиться внутри без проблем.
— Вы, ребята, никогда не говорили мне, что вы богаты как Крёз, ебать.
— Э-э, это не так, — говорит Габриэль. — Ушли из семьи, помнишь?
— Я чувствую, что я слишком грязным и бедным, чтобы даже
припарковаться здесь.
— Так и есть. На тебе даже пиджака нет, ты что, варвар?
— На тебе
галстук Губки Боба.
— Хватит тянуть время, — перебивает Кастиэль, — пора идти.
Дин стонет.
Снова в бой.
