мои золотые рыбки

Чуя медленно опускается в метро, не замечая лиц прохожих. Каждый день он видит их сотнями, некоторые из них также остаются насильниками и скрывают это, полагают, что это нормально, думают, что, если ты делаешь что-то с роскошью, ты по-прежнему приличный и хороший человек. Накахара уже давно перестал запоминать имена и лица, обычно они менялись каждый вечер и важно было помнить час-два или всю ночь, дальше оно осядет мёртвым грузом в памяти и бесполезно останется колыхаться. Чуя ждёт свой вагон, проверяя билет. Времени и номера нет, что удивляет его, да и вообще ничего там нет — просто белый лист. С утра в такую погоду не так много людей куда-либо спешит, но народу до сих пор полно, а Чуе срочно нужно на работу. Там его будет ждать сутенёр с очередным заказом, его голос снова воспалит в мозге участок страха и паники, в голове снова будут появляться сотни различных картин и образов, как его убьют, — проломят голову, сломают челюсть и выкинут в море, может, отравят или забьют. Почему-то при виде него у Чуи появляются именно такие мысли. Люди шумно раскидались по платформе, видимо, скоро появится поезд. Вокруг все одеты достаточно тепло, словно скоро начнётся зима, а Чуя стоит в своём лёгком вульгарном наряде и совершенно ничего не чувствует — странно. Кажется, он совершенно перестал что-либо чувствовать. Неудивительно, с таким графиком, с такой работой и ежедневным насилием над собой. Чуя слышит громкий звон приближающегося поезда и видит яркий свет на его фарах спереди. Чуя прыгает с платформы под поезд, зажмуривая глаза и слыша истошный крик прохожих и громкий звон самого вагона. Накахара резко распахивает глаза и поднимается с постели. Очередной ужасный сон, который будит его вместе с будильником, — громкий дребезг вагона оказался звуком телефона, и Чуя тут же поднимает его, замечая, что уже восемь часов. Сегодня он должен будет встретиться с Фёдором. Обычно Чуе приходилось приезжать к нему в самое ненавистное для него место на земле — в тот самый бордель, где Накахара впервые оказался и который был рад покинуть навсегда. Немногим позволена такая роскошь, как Чуе, — свободно передвигаться и жить отдельно, проститутки обычно, как собака в наморднике и на цепи, не должны далеко отходить от хозяина, пока он сам не разрешит. Чуе повезло даже в этом, он не обязан был сидеть на цепи у хозяина, возможно, над ним сжалились из-за его больной тёти, которой требуется внимание и уход, — жить отдельно Накахара просто не мог. С утра снова становится прохладно. Погода ветреная и дождливая, уже несколько дней держится пасмурная, и рыжий под стать ей хотел бы остаться дома и просто отдохнуть ещё немного. Неделя была жуткая, правда, полегче, нежели предыдущие, — не так много заказов, и всё же в последнее время его самочувствие ухудшается. На своей «работе» Накахара неоднократно получал различные заболевания и травмы, которые усложняли его существование, ибо в последний раз он повредил горло. Приходится наскоро надевать обтягивающие чёрные шорты, длинную рубашку, за которой он обычно скрывает либо кроп-топ, либо прочую мерзость. Уходил парень привычно пораньше, вставал слишком рано, чтобы успеть собраться и уйти до того, как тётя может проснуться и увидеть его в подобном виде или с противным макияжем на лице. В этот раз он не стал краситься, хотя всё же надел вульгарные вещи, поскольку так ему положено выглядеть. Звонок телефона вновь заставляет вздрогнуть от неожиданности и мелкого испуга — Накахара ненавидел звонок и почти всегда ставил на вибрацию, но порой мог просто не услышать её и снова пропустить звонок Фёдора, который после будет явно недоволен таким поведением. Эта дрессировка убивает — Накахара не собачка Павлова, чтобы вырабатывать в нём рефлексы на такие вещи, однако у Фёдора, походу, набор различных садистских отклонений в психике. Он точно не здоров. — Алло, — Чуя прижимает телефон плечом к уху, продолжая складывать в свой маленький портфель различные вещи. — Выходи через пять минут, — голос в трубке слегка хрипловат, видимо, тоже не выспался, гад. И Накахара ощущает стаю мурашек на спине, когда слышит его и снова представляет. Кажется, быть любимчиком сутенёра — это больше отвратительно, нежели хорошо, да, тебя «берегут», ухаживая, как за игрушкой, которая должна прослужить тебе дольше, да, ему позволено жить не в борделе, но Накахара ненавидит его. Именно из-за этой привязанности он и выбирает его чаще остальных, чаще проводит с Накахарой время и пытается быть ласковым, насколько это возможно, — он постоянно напоминает Чуе, что он находится в рабстве, и ловит кайф с власти над другими. Мужчины часто возбуждаются сильнее всего от мысли, что они могут убить тебя, ведь нет ничего привлекательнее, чем хрупкость чьей-то жизни в твоих руках, когда ты единственный волен вершить судьбы, ослаблять шлейку или же, наоборот, затягивать её потуже, когда ты можешь «пощадить» кого-то, улучшив своё самочувствие и собственное самолюбие, справедливо назвав себя добрым и всё прощающим. Просто потому что ты посчитал, что жизнь шлюхи чего-то стоит, — а их обычно приравнивают к бродячим псам, червям и прочим низшим существам, уже никогда не говоря с ними, как с равными человеку. — Выхожу, — тихо отвечает рыжий и тут же кладёт трубку. Он засовывает телефон в карман рубахи, берёт с полки ключи и открывает двери, выходя из квартиры. Он уже и забыл о том, что некий «добрый» человек решил забирать его каждые выходные в отель, чтобы просто... общаться. К сожалению, Накахара снова забыл его имя, он слишком часто запоминает их на час или на ночь, что это уже вошло в привычку, да и Накахара не посчитал нужным хранить в памяти имя какого-то урода, он был уверен в том, что это обман. Был уверен, что не станет он вызывать его снова исключительно в альтруистичных целях, — Чуя научился никому не верить в этом городе. Всё больше ему кажется, что это подставной человек, который хочет прикинуться хорошим, чтобы Накахара честно признался ему и рассказал о своих планах, а потом Фёдор спустит на него своих псов, чтобы проучить рыжего и убить в нём всякую надежду на то, что кто-то поможет. Накахара выходит из подъезда. На улице по-прежнему прохладно, но у дороги рыжий видит чёрный тонированный «мерседес», подбегая чуть ближе между лужами. Дверь автомобиля открывается первее, чем к ней подошли, и Чуя слышит, как Фёдор кому-то приказывает сесть на место довольно грубым и строгим образом, а затем поднимает на Накахару взгляд с хитрой улыбкой — такой привычной, с которой он смотрел на всех людей, словно владел каждым, с кем разговаривает. Его длинная фигура, тёмные волосы и омут в голове из уродства извращений и сложности тех переплетений, что есть в его мозге, — Накахара чётко и твёрдо уверен был в том, что Достоевский не достоин жизни. И в жизни Чуи этот человек был главным злодеем, которого он ненавидит. — Доброе утро, — здоровается брюнет, даже слегка наклонившись к парню, — хорошо выглядишь. — Я всё принёс, — Чуя привычно игнорирует его комплименты, сразу же открывая свой портфель и доставая оттуда пачку денег, чтобы отдать Достоевскому. Он часто брал наличными на месте, порой ему доплачивали, потому Накахаре приходилось лично отдавать ему все деньги или же класть на счёт карты, что было дольше, но, когда мог, Чуя всегда выбирал такой способ, чтобы не общаться с ним. — Молодец. Ты сейчас едешь в тот же отель, — сперва звучало как вопрос, но Фёдор намного лучше Чуи знал его расписание и работу, потому Накахара не заметил в этом удивления, лишь напоминание. — Я могу подвезти тебя. — Спасибо, я... — Садись. Накахара прикрывает глаза, подняв брови, — а на что он ещё надеется, если он никогда не слушает никого, кроме себя. Фёдор никогда бы не сделал так, как хочет Чуя, и его ужасные поступки доказывают то, какой он жалкий, — Накахара знал, что Фёдор неравнодушен к нему. Он крайне часто напоминал об этом, старался делать комплименты или давал послабления, но продолжал доить с него деньги, как с дойной коровы, и регулярно напоминать о том, что Чуя никто. Эта ненависть и уверенность в собственной божественности не давали ему понять, почему Накахара постоянно отказывается быть с ним и предпочитает такую работу и жизнь, вместо того чтобы согласиться встречаться и уменьшить свои страдания. Не понимал, почему какая-то жалкая шлюха смеет ему отказывать, — он вечно унижал Чую, чтобы он не зазнавался и смотрел на сутенёра, как на своего Бога и объект вожделений, будто он главный герой и быть с ним — мечта в жизни любого. Но Чуя ненавидел его и не скрывал этого. Когда его заставляют сесть в машину, Чуя присаживается и моментально вздрагивает, оказавшись на одном сидении с огромным чёрным американским мастифом. Фобос — любимец Фёдора. Эта псина настолько огромная и страшная, что, кажется, весит она столько же, сколько и Чуя, если не больше, у неё огромная голова с острыми ушами, вечно капает изо рта, а выпученные чёрные глазёнки глядели вечно с неподдельной звериной ненавистью. Он всегда берёт с собой эту собаку, Фобос, кажется, по одному приказу мог перегрызть горло человеку и не дрогнуть, а Фёдор всегда ходит с ним, как с личным охранником, и Чуя уверен — эта собака живёт намного лучше его самого. Пёс гавкнул на Чую, и Накахара даже дёрнулся, из-за чего Фобос напрягся ещё больше, думая, что на него нападут. — Фобос, успокойся, — голос хозяина одёргивает животное, заставив его перестать рычать, но Чуя отодвигается от него подальше, чтобы даже не прикасаться. Никогда не любил эту псину, оставаться рядом с ней всегда тревожно, потому что она огромная и смотрит в душу так, будто ненавидит тебя, как и её владелец, — иди отсюда. Фёдор сгоняет своего пса с заднего сидения на переднее, заставив наступить одной лапой на колено рыжего, из-за чего он резко выдохнул и поморщился, — у этого пса такие огромные и тяжёлые лапы, что может остаться синяк. Фобосу приходится сесть рядом с водителем возле открытого окна, чтобы высунуть туда голову, пока хозяин присаживается к Накахаре. Чья компания ему приятна больше — собаки или Фёдора — сказать сложно, но собака хотя бы молчит и не пытается привстать, как это обычно делал Достоевский, потому Чуя предпочёл бы ехать с огромным мастифом, нежели с ним, хотя человеком Фёдора можно назвать лишь с огромной натяжкой. И рука Достоевского снова прикасается к нему, ложится на колено и мелко поглаживает, пока Накахара в глубине души корчит лицо и хочет ударить его, стискивая зубы. Он точно однажды наорёт на Фёдора, выскажет ему, как он его ненавидит, возможно, даже ударит, плюнет в него, всё выплеснет, что накопилось, и пусть его загрызёт за это гигантский мастиф, перед своей смертью Чуя точно выкинет нечто подобное, поскольку терпеть это невозможно. Его пальцы вновь проходят к бедру, опускаясь между сжатых ног, и Чуя действительно морщится. От подобных прелюдий тошнит ещё больше, чем от сухого безэмоционального секса. — Так вы видитесь уже третий раз? — внезапно начинает брюнет, склонив голову набок, он заглядывает в лицо рыжего и тихо усмехается с его реакции. — В смысле? — Ну, этот парень, как его, — Достоевский пытается вспомнить имя заказчика, на секунду задумавшись, — в общем, к кому ты сегодня едешь. У тебя всё в порядке? — ладонь с длинными пальцами переходит с колена на подбородок рыжего, заставив парня поднять голову на него. И слова такие, словно он действительно переживает, но Накахара-то знает, что волнуется он лишь о себе и своих деньгах, — и в лицо плюнуть хочется. — Да, всё в порядке. — То есть он теперь постоянный клиент? Стоит ли сейчас говорить ему о том, что этот парень живёт с ним с одном доме? То есть сперва было тревожно думать, что тот брюнет его выследил, но он просто живёт на этаж выше. И Накахара до сих пор не уверен, что это не проверка, потому не старается предпринимать каких-либо решений и действий. — Возможно. Мы просто проводим ночь в отеле, утром прощаемся. — Ну, это хорошо. Рука вернулась на место, а сам Достоевский отвернулся в сторону окна. Накахара хотел бы хоть немного расслабиться на время поездки, как он привычно любил смотреть в окно те минуты, пока не доедет до конца, но, когда ты сидишь в его машине, ощущаешь его руку на своём теле и слышишь это чёртово дыхание, расслабиться не выйдет даже при желании. Чуя находился в напряжении большую часть всего времени. Сколько он себя осознаёт, он всегда ожидал чего-то плохого и заставлял себя сквозь силу — жить, работать, есть и разговаривать с людьми. Всё давалось с огромным трудом через нежелание. Но когда Накахара расслаблялся, он впадал в дикую беспомощность и апатию, начиная ещё больше жалеть себя и плакать из-за чего угодно. И как устоять между этих двух состояний — загадка. Благо, что ехать не пришлось слишком далеко. Чуя замечает знакомые пейзажи за окном автомобиля, припоминая это место. Честно говоря, сейчас его немного трясло после сегодняшнего сна — порой ему снилось что-то настолько реалистичное, что Накахара не мог понять, было ли это на самом деле или же он просто выдумал, могли сниться диалоги или лица, какие-то события. И тот факт, что он прыгнул под поезд, удивил его не столько, сколько то, что он выжил, — Накахара знал, что может это сделать. В последнее время он втайне мечтал, чтобы его сбила машина. Машина останавливается. Чуя смотрит в сторону отеля в окне, словно желает увидеть там спасение, но рядом сидит Фёдор, и он пока не намерен отпускать его так быстро. — Держи телефон рядом, — напоминает он и тянется погладить свою собаку, которая вытянула к ним морду с переднего сидения. — Я помню. Фёдор выходит из машины, позволив следом выйти и Чуе, а затем проводив его взглядом к самой гостинице. Накахара до самого входа не думал о том, что он действительно здесь и его не обманули. До последней секунды он размышлял лишь о том, что за ним следит Достоевский, и лишь внутри здания Чуя распрямляет плечи и выдыхает. Честно говоря, легче становится лишь немного — он всё ещё не рад здесь оказаться, к тому же, несмотря на обещания, — в которые он никогда не верит — на всякий случай Чуя подготовился. Он действительно не может доверять ему и быть полностью уверенным в том, что его не захотят трахнуть под предлогом «я же столько для тебя старался, я должен сделать тебе приятно», а оставить растяжку на клиента — самоубийство. Никто не станет заботиться о твоём комфорте, даже наоборот — когда ты узкий, это приносит им только кайф, как и знание того, что тебе больно. Боль всегда возбуждает извращенцев, Чуя помнит об этом. И он по-прежнему помнит, как этот урод довёл его до слёз. Вряд ли его извинения и попытки показаться нормальным когда-либо смогут залатать ту боль и ужас, который Чуя испытал тогда и испытывает ежедневно. Кажется, последние несколько месяцев ни один заказ не проходит без истерик и слёз, Чуя сдерживается при них, но не сдерживается по пути или дома, когда сидит в ванне. Накахара снова поднимается на нужный этаж, считая ступеньки, — так глупо, но это успокаивает и позволяет сконцентрироваться на чём-то неважном. Обычно он всегда начинает считать что-то, когда нервничает, — количество гласных букв в некоторых словах, тикание секундных стрелок, звуки проезжающих машин или количество людей на этой неделе — редко когда их может быть меньше четырёх. Парень ловит дежавю, когда входит в номер, — снова пустой. Помещение такое же светлое и красивое, Накахара скидывает портфель у входа на тумбу, проходя внутрь и оглядываясь по сторонам, он даже выходит на балкон, но там слишком холодно и тоже никого нет. Чуя стоит на месте пару минут, пока не слышит доносящиеся из ванной звуки. Ну теперь всё понятно. Из ванной выходит всё тот же брюнет — к сожалению, Чуя действительно забыл его имя, потому отмечает в голове, что следующий раз (если он будет) стоит записать его на всякий случай — и вытирает голову полотенцем. — Привет, — тут же он начинает первым, осматривает рыжего с головы до ног снова, будто не узнаёт его, оценивает или видит в первый раз, — снова эти высокие ботинки со шнуровкой до икр, сетка на ногах и короткие шорты, которые прикрывает длинная белая рубашка, которая наверняка будет велика даже Дазаю, — и всё же под ней прослеживаются голые плечи рыжего с красной кофтой или что там на нём было. Осаму тяжело вздыхает и садится на край кровати, продолжая вытирать волосы, но уже одной рукой, — просил же... — Ну, — честно говоря, Чуя уже забыл, о чём там его просили. Он по-прежнему не двигается с места, пока ему не отдают приказ. — Там пакет на подушке, возьми. Чуя ещё пару секунд следит за тем, как брюнет сушит свои волосы и не смотрит на него, а затем кладёт полотенце на одно колено и оборачивается через плечо, цепляя руки в замок. Рыжий вообще не понимал, что происходит, а потому всё происходящее казалось ему ещё более подозрительным и странным — в бежевом бумажном пакете из твёрдого материала Накахара видит целлофан с чем-то белым внутри. Второй рукой аккуратно достаёт и рассматривает мягкую ткань, не раскрывая, — видимо, одежда. — Брал на глаз, надеюсь, подойдёт. — Я не могу взять, — тут же отвечает Накахара, вновь повернув голову к парню. — Почему? — Мне запрещено принимать подарки от клиентов. — Ох, ну будет как подарок от нового соседа. Иди надевай. Накахара хотел бы начать спорить сейчас, но откуда ему знать, какие у Чуи есть вещи. В любом случае он ничего не сделает парню, поскольку это не переходит границы рабочих отношений. Расслабляться нельзя даже после подарка, но рыжий всё-таки берет пакет и идёт в сторону ванной, быстро скрываясь за дверью и закрывая её на щеколду. Может, этот парень извращенец и у него действительно фетиш на заботу — хотя это всё равно странно, ведь обычно такие получают удовольствие только после пенетрации. И ежели он всё же подставной человек, у него появится повод рассказать Фёдору, что Накахара принимает подарки от посетителей, — хотя это не настолько страшный проступок, чтобы Чуя боялся его и ожидал прям сильного наказания. Вряд ли он найдёт к чему придраться, если Чуя будет сохранять осторожность. Чуя становится у зеркала. Он снимает с себя белую рубашку, вешая её на крюк. В первую очередь он достаёт вещи из пакета — это комплект светло-бежевого цвета из крайне мягкого и приятного на ощупь материала. Домашние штаны, похожие на спортивные, и белая кофта с длинными рукавами. Накахара смотрит на них пару секунд, а затем без каких-либо задних мыслей начинает раздеваться — всё выглядит до сих пор крайне странно, но Чуя делает вид, что не удивлён заботе и такому поведению, хотя, честно, в глубине души он был в ужасе. Сколько на его памяти было клиентов и заказов, никто не вызывал его исключительно ради того, чтобы просто посидеть рядом, пообщаться, как с человеком, и даже накормить, — Чую скорее использовали как подушку для слёз, как обрыв для криков, как слив для спермы и прочих гадостей жизни. Натянув на себя штаны, Накахара затягивает узел на них почти на максимум, ибо всё же спадали, — да, он чертовски худой, и это бесит. Он вынужден носить обтягивающую и вульгарную одежду, которая демонстрирует его фигуру, в то время как он сам хотел бы все время ходить в оверсайз, в длинных рукавах, тёплых вещах и во всём закрытом, чтобы никто не видел выступающих ключиц, тонких локтей, синяков на коленях, острых косточек бёдер, виднеющихся рёбер и прочих прелестей его тела, — цвет у него был особенно нездоровый, с фиолетовым оттенком, жёлтыми синяками и синими жилами под тонкой кожей. Накахара надевает кофту и чувствует, словно погрузился в облако, — кофта была тёплая и ещё более мягкая, нежели на вид и ощупь, рыжий даже слегка улыбается. Да, так действительно намного удобнее, хотя штаны всё же великоваты. Чуя забирает свои вещи, скинув их в пакет, и открывает дверь. Дазай всё ещё сидел на месте, щёлкая каналы на телевизоре, а Накахара словил дикий диссонанс. Ладно, он пытается быть хорошим. Ладно, у него даже получается сделать Чуе чуть легче и обрадовать его, но всё же что-то не так. Какая-то тревога внутри. — О, подошло, — говорит парень, слегка откинувшись назад на ладони на кровати, и снова осматривает рыжего с ног до головы, мелко улыбаясь. — Да, только штаны большие, — вместо «спасибо» или «да, подошло» Накахара старается не выражать внешне никаких эмоций. Этот брюнет вроде не из тех, кто питается ими больше, чем процессом. — Да? — взгляд Осаму опустился к полу, и он снова сел ровно, в этот раз протянув руки к рыжему, намекая ему подойти. Чуе приходится оказаться рядом, как тёплые мягкие ладони Дазая аккуратно прикасаются к его бокам, останавливая возле себя. Он несколько топорно поднимает кофту рыжего, заставив того напрячься, словно сейчас его будут раздевать, но Дазай лишь поправляет край штанов и опускается руками ещё ниже к его ступням, подворачивая края домашних штанов, чтобы они не волочились по полу и не мешали парню ходить. Чуя не понимает, что он делает. Может, хочет привести в хороший вид, чтобы украсть и перепродать? Такое часто случалось, Чуя знал об этом. И теперь эта теория кажется ему не менее сумасшедшей, чем все предыдущие. Иначе зачем так сильно заботиться? — Ну, ничего, вырастешь, не будут висеть, — внезапно заключает Осаму, когда садится ровно и поднимает на него взгляд. — Издеваешься? — Почему? — Я уже несколько лет не расту. — Всё можно исправить, — его улыбка вновь хитрая, и снова напоминает Фёдора, но взгляд более добрый, что и не нравится. Крайне обманчивое впечатление. Он точно что-то хочет от него, иначе бы не стал вкладывать столько денег непонятно в кого, — слушай, — сделав паузу, Осаму снова откидывается назад на кровать и выглядит так, как тогда в клубе, — скажи, сколько ты весишь? — Ам, ну, — рыжий кусает губу, слегка потупив взгляд и хмурясь скорее как сонный ребёнок, нежели как человек, который пытается вспомнить, — я не в курсе. — Прости, но мне кажется, что ты скоро исчезнешь. Осаму быстро встаёт с кровати и слегка наклоняется к парню, подхватив того под колени и плечо, внезапно поднимая Чую на руки, отрывая от земли, из-за чего Накахара хватается руками за его шею и стискивает зубы, чтобы не начать материть парня. Нет, ну такого он точно не ожидал! — Ты очень лёгкий, я бы даже сказал, килограмм тридцать. — Больше, — парирует Накахара, всё же чувствуя себя не очень комфортно на чужих руках, — поставь меня на место. — А ты мне скажешь своё настоящее имя? Накахара наконец оказывается снова на полу, но смотрит на Дазая уже менее сонно и более настойчиво. — Мне запрещено называть своё имя. — Подарки принимать тебе тоже запрещено, как я помню. В этот раз Чуя первый садится на кровать, проигнорировав его. Как-то неловко сейчас спрашивать его имя третий раз — Накахара не хочет показаться идиотом, тем более для человека, который старается быть любезным. Даже если эта любезность такая показушная и бесполезная. — Я просто хотел сказать, что, если ты продолжишь в том же духе, у тебя будут серьёзные проблемы. — Я знаю. — Так в чём дело? Да, так просто взять и объяснить это незнакомому парню. Особенно смешно с его поучений, будто Накахара сам не знает, как всё ужасно, — а он просто пытается выудить из Чуи признание в том, что ему плохо. Ведь тех шлюх, что жалуются на жизнь, наказывают и заставляют молчать, заставляют врать и делать вид, что им на самом деле нравится. — Ну. Меня всё устраивает, — врёт Чуя. — М, как скажешь. Что заказать сегодня? Я хотел что-нибудь посмотреть, хотя, если хочешь, можешь отдохнуть вместо этого, но я бы лучше спал ночью — днём солнце, витамин D и выработка серотонина, короче, ночной образ жизни вгонит тебя в депрессию ещё сильнее, не советую... — он включает телевизор на стене, желая нащёлкать какой-то фильм в Интернете, чтобы поставить его. Чуя пока обдумывал его слова, скрипя зубами на занудства, а на предложение поесть решил не отказываться в этот раз. Да, он не доверяет Дазаю, но в прошлый раз он вроде ничего не подмешал ему. Хотя даже если он пытается усыпить бдительность рыжего окончательно, Чуе уже плевать. Хуже точно не будет. — Так что? Можем спуститься вниз или пойти в кафе, если хочешь. — Нет, — тут же отказывается Накахара. Он с трудом привыкает к компании брюнета, видеть других людей вокруг себя будет совсем ужасно, — лучше не надо. Что ты предлагал? — Ну, быстро могут принести мисо или рамен. Они вроде недолго готовятся. — Хорошо. Дазай едва заметно улыбается. Честно говоря, он сам не до конца понимал, зачем это делает, — с момента, как он увидел его в подъезде, Дазай не мог смириться с мыслью, что это обычный парень. То есть это совершенно очевидно и совершенно очевидно то, что он старается так заработать, но тот факт, что между ними что-то было и они теперь соседи, которые состояли в какой-либо связи, заставлял его вернуться на место преступления. Он ощутил странное желание возвращаться к нему, он не дурак, чтобы спутать это с влюблённостью, но казалось, что эти синие глаза сами за себя просят о помощи, но что-то не давало Чуе говорить правду. Естественно, огромная стена недоверия и того, что было между ними, — Дазай же не просто незнакомый человек, он бывший клиент, и сейчас Осаму уже не кажется его прошлая затея развлечься с парнем за деньги такой классной. Дазай ощущал себя так, словно сильно предал его или что-то испортил, а сейчас тщетно старается всё наладить. У Чуи есть поводы быть недоверчивым, но Осаму больше хотелось узнать, что он чувствует чаще всего и как он живёт. Честно сказать, это даже любопытно, и, видимо, жизнь действительно у него достаточно скучная, если он готов убивать на это своё время и деньги. По крайней мере, Чуя выглядит просто: по-убитому плохо и крайне болезненно, но красиво и даже привлекательно. Неудивительно, что он стоит так много денег, хотя от мысли, что на людей вешают ценник, Дазаю становится не по себе. Прежде он не отождествлял проституток с обычными людьми. С равными себе. Дазай всё же звонит на ресепшн и делает заказ, назвав номер. Имени или фамилии он, к сожалению, не назвал, чтобы Чуя мог хоть как-то вспомнить его. — Так что тебе нравится? — всё же спрашивает брюнет. — М? Чуя поднимает на него взгляд. Они вдвоём сидели на одной кровати, но сохраняя дистанцию — что Накахара не горел желанием прикасаться к нему, что Дазай не хотел лишний раз давить. Он и так представляет потенциальную опасность для рыжего, чтобы ещё больше портить ему психику какими-то попытками быть тактильным. — Ну, музыка? Что ты слушаешь, к примеру? — Ничего. И вправду. Чуя уже совершенно забыл, когда в последний раз наслаждался музыкой, сейчас как-то времени нет, да и желания тоже. Он правда не может вспомнить ни любимого исполнителя, ни песню, заевшую в голове, — чёткие воспоминания строятся только из детства, а после шестнадцати всё как оборванная кинолента с разными отрывками и кадрами сцен. То, что он чертовски хотел забыть. — Ну, а фильмы? Про супергероев? Ты смотрел «Звёздные войны»? — Нет. — Это моя любимая франшиза. Накахара не понимает, почему он хочет поделиться этим именно с ним. У него же должны быть друзья или знакомые, девушка или парень, с которым он бы ходил в кино или смотрел фильмы дома. А может, Дазай просто очень одинок? Он хочет, чтобы Чуя, как проститутка, заменил ему друга и помог справиться с одиночеством? Это не исключено, его часто вызывали по этой причине, желая что-то рассказать или чем-то поделиться, — но Накахара сам помнит, что Осаму был в компании какого-то парня, они вроде друзья. — Включай. Дазай понимает, что Чуя, как и в прошлый раз, закрывается. Не отвечает на некоторые вопросы, не хочет участвовать в диалогах. Возможно, и Дазаю стоит перестать так настойчиво лезть. Чуе действительно нужно время, чтобы привыкнуть к нему. К тому же Осаму даже не извинился, хотя сейчас все извинения наверняка будут звучать тупо. Он находит первый фильм «Звёздных войн», однако не смотрит его. Следит за Чуей, который сидел рядом, обнимая колени, и то и дело натягивал рукава на ладони. В этих белых вещах он выглядит более органично, ведь по нему не видно, что он наркоман, аморал или помешанный на сексе. Спрашивать «почему ты так низко пал?» слишком опрометчиво — Дазай не идиот, чтобы думать, что он тут оказался от хорошей жизни. Но и его поверхностные знания не позволяют ему в полной мере осознать, почему так случилось и что заставило его встать на эту дорожку. И если он не хочет говорить, Дазай найдёт способ и информацию сам. Ждать пришлось недолго. Через каких-то полчаса Осаму встретил курьера и аккуратно принял заказ, расплатившись на пороге. Чуя постарался заглянуть за его спину, чтобы увидеть курьера, но тогда ему пришлось бы встать и подойти к краю стены. Всё ещё странно, но Чуя больше хотел спать, нежели есть, — и всё же приходится честно выполнять то, что ему скажут. Неловко правда до сих пор, ибо Накахара не помнит его имени, никак к нему не обращаясь, это достаточно напрягает. Дазай улыбается почти каждый раз, как Накахара принимает правила его игры и идёт на уступки. Когда он соглашается поесть с ним и держит в руке мелкую остывшую пиалку с раменом, в этот раз он ест более уверенно, не так нервничая и напрягаясь. Честно говоря, Накахара уже стал замечать за собой эгоистичные нотки, ему совершенно плевать, сколько парень на это потратил и чего он хочет, пока Чуя может отдохнуть и наконец почувствовать себя нормально хотя бы несколько часов. Порой Накахара залипал в стену напротив, вовсе не улавливая сюжета, — он так редко мог сделать паузу и сказать «стоп», чтобы просто посидеть и подумать о чём-то. Кажется, вся жизнь это чёртова комедия, а он в главной роли — правда не смешно нихуя, зато все вокруг довольные. И даже сейчас Чуя зависает на пару секунд, Дазай это видит и молча вздыхает. Чуя идиот, если думает, что по нему не видно, что ему нужна помощь. У него пустой взгляд красивых ясных глаз, которые почти всегда на мокром месте, кулаки явно боевые, и, несмотря на своё телосложение и миниатюрную внешность, Накахара выглядит достаточно опасно. Дазай уверен, он точно не даст себя в обиду, но почему-то сейчас позволяет этому происходить. Иронично и то, что Чуя не собирается говорить ему своё настоящее имя, даже если Осаму мог спросить у кого-то из соседей. Накахара ни с кем не общался из дома, едва ли когда обращался к соседям, — но так или иначе у него были малознакомые, которым он называл своё имя. И всё же теперь они в равных условиях, поскольку оба не знают даже имён друг друга. И это большое допущение со стороны Чуи. Накахара замечает долгий взгляд на себе и поворачивает голову к брюнету. Он почти всегда улыбается и выглядит добрым, но его намерения непонятны — Чуя молча втягивает в рот оставшуюся лапшу и хлопает глазами, вытирая губы ладонью аккуратно, чтобы не запачкать кофту. — Что? — Слушай, тебе же нужна помощь, — вновь говорит Осаму, ставя на стол свою тарелку и забирая с него белое полотенце, чтобы вытереть руки. — Не нужна, — резко отказывается Накахара, моментально напрягаясь: он знает, что ему ни с кем не стоит это обсуждать, хотелось обрубить эту тему на корню. — Слушай, я понимаю, что после того, как мы в первый раз... познакомились, ты меня ненавидишь, — и он был полностью прав. Хотя Накахара не мечтал задушить его, он точно предпочёл бы никогда не видеть этого парня — его поступок отвратителен, и вряд ли эти извинения как-либо залатают шрамы, оставленные им, но он хотя бы пытается стать лучше. Хотя раскаяния Чуя не видел, — и у тебя есть полное право. Честно, я не думал, что это значит так много. Точнее, я вообще не думал ни о чём. — Мне всё равно. Я не в обиде, это моя работа, — говорит рыжий, слегка откидываясь назад на кровати и всё же глядя на Осаму с тем же равнодушным взглядом. — Я хочу помочь тебе. Я могу это сделать. В ответ Накахара иронично улыбается, потому что знает, что не может. А ещё, это всё больше похоже на проверку, Дазай намеренно пытается вынудить из него признание, Чуя знает. — Прости, я забыл, как тебя зовут. — Дазай Осаму. — Дазай, — кажется, впервые за всё это время Накахара назвал его по имени, — у меня всё отлично. Не прими за грубость, но, если тебе хочется помочь кому-то, вложись в благотворительность, возьми щенка или котёнка с улицы, задонать кому-то в Интернете, — Чуя выученно улыбается, зная, что должен делать вид беззаботный и бесконечно счастливый. Даже если смертельно уставший и больной, знать правду другим не обязательно. Осаму смотрит пару секунд с таким лицом, словно презирает его. Впрочем, есть повод: когда отказываются от твоей помощи, становится неприятно. Однако его сейчас взбесила именно ложь, Дазай не понимает, почему Чуя врёт, не понимает, почему общается с парнем, чьего имени даже не знает, — а его чертовски раздражало то, чего он не понимал. — То есть можно дальше продолжать снимать шлюх? Они же счастливы? — резонный вопрос, который Осаму задаёт с такой холодностью, словно сделает это прямо сейчас, если ему скажут. — Это твой выбор. Как и мой выбор работать. Да, видимо, заводить об этом разговор и вправду не стоило, поскольку нависло молчание и сильное напряжение. Дазай вновь поджимает губы, сделав разочарованное и раздражённое лицо, а затем лишь равнодушно пожимает плечами, чтобы следом встать с места и заново подойти к телевизору, снова включая фильм. Накахаре на секунду даже показалось, что Осаму обиделся, — это имя теперь всё же придётся запомнить, чтобы не переспрашивать каждый раз, как болванчик, — и Чую это даже задело, словно между ними уже есть какая-то эмоциональная связь. Да, Накахара неоднократно видит его, живёт с ним в одном доме, иногда они даже говорят о чём-то, да, слишком поверхностно, и Чуе не хочется, парень даже отвечает неохотно. Он знает, что Дазай может оказаться обманщиком, хотя, казалось бы, все факты против этого, — Накахара научился никому не доверять, потому никогда не вступал в диалог и эмоциональный контакт. Приходится быть равнодушным и даже грубым, чтобы не ввязываться в разговоры и не обсуждать что-то сложнее погоды или спорта, да, его заставляли прикидываться дурачком и смеяться с каждой мелочи, чтобы привлекать внимание и тешить чужое самолюбие. Но Чуя и так много притворялся, на смех уже не оставалось желания и сил. Сейчас он видел лишь спину Дазая, который сел у края кровати с явно скучающим видом. Почему-то и он теперь вызывает чувство вины, но Чуя изначально сказал, что ему запрещено разговаривать с клиентами на такие темы, нельзя называть своё имя, но брюнет пёр напролом, как бык, — ещё и глупо объяснил свой поступок. Словно действительно жалеет. — Запрещать общаться с людьми, не называть своё имя, — голос Дазая внезапно заставляет Накахару повернуть к нему голову и слушать внимательно, поскольку по голосу Осаму был несколько раздражён, — это не может быть выбором, — а затем внезапно поворачивается к нему и щурит взгляд, — и доводить себя до такого состояния тоже. В ответ сложно найти слова для лжи. Чуе хочется ударить его и поблагодарить одновременно — Дазай чертовски прав, но снова заводит нежелательный разговор, который Накахара не может поддержать искренне. Потому он лишь скребёт зубами и отмахивается. — Это твоё мнение. «Придурок» — хочется сказать в ответ, но Дазай решил не забивать этим голову.