мои золотые рыбки

Холод бежал по ногам, а Чуя пытался вырываться, но его руки слишком сильно держали — настолько сильно и грубо, что в боль пронзалась и ощущалась столь отчетливо, словно это не пальцы, а цепи. Чужая ладонь накрывает рот, сжимая также неприятно, давит на кожу, оставляя на ней белые пятна, а после и разводы крови с разбитого носа. Никогда бы Чуя не подумал, что в семнадцать лет окажется в такой ситуации, будет двигать ногами и слышать, как расстёгиваются против воли его собственные джинсы. В тот момент было так страшно, как никогда в жизни, но вскоре страх сменился смирением и болезненным осознанием, что он ничего поделать не сможет — сейчас его изнасилуют, и это будет с ним до конца его жизни сопутствовать рядом с ним. Когда он доверялся этому делу и был согласен пойти на отчаянный поступок ради помощи своей оставшейся семьи, он не думал, что всё начнётся так: с двоих незнакомых людей и полной жестокости. В потолке тускло горела лампа, Накахара со всех сил сжимал пальцы, ощущая это тело в себе, старался закрыть глаза, но не помогало, и это последнее воспоминание, которое сопровождалось вместе с сильной болью и страхом — скорее беспомощностью и таким острым чувством унижения, что в этот момент стало понятно — так будет всегда. Чуя всеми силами старался забыть об этом. И, внезапно открывая глаза, он уже дома. Тихий треск секундной стрелки в тишине успокаивает и заставляет ощутить реальность — темнота напоминает о том, что лампа нереальна, а чужие руки на теле возвращают к Дазаю, а не его насильникам. Сердце всё ещё отзывается гулом в ушах, не давая до конца осознать, что этот испуг и мерзость чужих прикосновений был фантомным из тех ужасных воспоминаний, с которыми пребывала его юность. Накахара поднимается, садясь на месте, запуская руки в волосы — почему все так? Разве реально вообще выбраться из этой ямы? Уже давно не верится, и внутри что-то крошится сильнее, чем снаружи, что и передать невозможно словами. Надламывается каждый раз с оглушительным треском. — Мм, что случилось? — внезапно раздаётся тихий сонный голос, и Накахара с досадой понимает, что разбудил Дазая — хотя, может, он и не спал вовсе, раз так легко проснулся. Как странно, ещё вчера Чуя думал, как было бы интересно хотя бы попробовать прикоснуться к Дазаю, а сейчас эти мысли отдают неприятной горечью и даже тошнотой к самому себе. И когда рука Осаму тянется к нему, чтобы взять за локоть, Чуя убирает её, глубоко вдохнув. В голове всё ещё силуэт этой лампы и привкус крови на губах, что сложно сосредоточиться на чём-то другом. — Почему я до сих пор жив? — единственный вопрос, который крутится в голове всё это долгое время. Почему он всё ещё держится и продолжает подчиняться, что-то делать и думать о будущем, если так жить невыносимо? — я, видимо, терпила. Голос Накахары звучит слишком бесцветно и даже равнодушно — он точно не складывает о себе впечатление жалкого или слабого человека. Наоборот, его сила и трезвость мысли крайне поражает в такой ситуации. Дазай садится рядом, глядя на Чую и стараясь понять его тревоги — он слышал, что сытый голодному не товарищ, и он действительно не может понять Накахару из-за слишком разного опыта, но глубина его мысли и величина сердца просто поражает. Возможно, Осаму ценит в нем то, чего у него самого нет и никогда не будет — возможно, умерло вместе с /ней/, а возможно, Дазай просто от природы с дурным нравом. — Ну, что ты, — он предпринимает ещё одну попытку обнять Чую, и в этот раз он не отталкивает его, позволяет обнять себя с боку и увалиться головой на чужое тело, прикасаясь затылком к ключицам и шее. Осаму медленно поглаживает его плечо пальцами, наклонив сонную голову в бок — сейчас даже слова вылетают как-то машинально и неосмысленно, — ты не слабак, если борешься. У тебя просто не было выбора, — также тихо отвечает Дазай, и Накахара слабо ёжится, поджимая к себе колени — почему-то только здесь и сейчас он чувствует себя собой, и так не хотелось, чтобы этот момент прекращался, — ты взял на себя чужую ответственность, у тебя огромное сердце. Ты всю жизнь заботился о слабых. Теперь я позабочусь о тебе. — То есть, я все-таки слабый? Невольно лицо Чуи украшает улыбка, когда он думает об этом — может, его снова обманывают, может, Дазай просто усыпляет его бдительность ради того, чтобы поскорее лечь спать, но Накахара всё равно усмехается этой детской наивности. Хотя по Осаму совершенно не скажешь, что он по-детски наивный, скорее он сейчас выглядит перед ним, как мальчишка, который пытается чему-то научить и что-то рассказать. Но пока он веселит его и даёт деньги, не особо мешает — Чуя может с ним расслабиться и почувствовать себя чуть менее одиноким. — У меня плохое предчувствие, — честно говорит рыжий, прикусив нижнюю губу. — Но так, как раньше уже точно не будет. — Лишь бы не стало хуже. «Не могу гарантировать» — хотелось бы сказать Дазаю, но он решил промолчать в ответ и снова лечь на место, всё равно ничего путного не скажет сейчас. Часто он так просыпается по ночам от всяких ужасов? Хотя, в его жизни это наверняка достаточно частая практика, страшно представить, что происходит там. Накахара ложится рядом, снова накрываясь одеялом, в этот раз глядя напротив себя на профиль Осаму — неужели он так привык к тому, что все мужчины мудаки, что постоянно ожидает от него какого-то подвоха и животной похоти, которая должна вот-вот проснуться и сказать ему, что настало время платить по счетам? Ждёт ли его на самом деле час расплаты? Это единственное, что сейчас страшит и интересует его. * До утра Накахара спал намного лучше, как всегда и случалось, когда он просыпался посреди ночи — и даже ощущение Дазая рядом не портило его сон, скорее наоборот. Чуя чувствовал себя даже спокойнее рядом с ним, словно спит с пистолетом под подушкой. И первое, что Чуя видит с утра — спину Дазая, что сидел на краю кровати, склонившись перед телефоном. Озаки не видела, как Осаму пришёл вчера, снова будет задаваться вопросами — Накахара столько раз огораживал ее от своей жизни, что уже нет смысла что-то скрывать излишне. Они же с Дазаем... друзья? Да, официального предложения встречаться не было, но ведь они уже давно не скрывают свои мысли и чувства по поводу их общения, может, это и не нуждалось в обсуждении. Но Осаму практически не говорит честно о том, что думает и чего хочет. — Доброе утро, — Накахара касается ладонью чужого плеча, и Дазай отвлекается на него. — Доброе. Надеюсь, ты выспался, — без лишних вопросов и нежностей отвечает Осаму, скорее звуча как-то серьезно. Может, тоже недавно проснулся или ему уже передали не самую радостную новость — в их повседневности теперь это будет частым явлением. — Что-то случилось? — Накахара также садится рядом. — Нет. Всё в порядке, — голос Осаму звучит тухло и даже грустно, но внешне он сохраняет привычную сдержанность и равнодушие, хотя обычно он более разговорчив и приставуч в этом плане. — Ты устал, — с слабой улыбкой произносит Накахара, невольно падая головой на чужое плечо — оно такое крепкое и приятное сейчас, Чуе нравится подобное пробуждение, даже забылись вчерашние экзекуции с очередным клиентом. — Можно... можно один личный вопрос? — Дазай поворачивает голову к Накахаре. Вообще, задавать такие вопросы с самого утра не самая лучшая затея, особенно, когда утро столь легкое и даже хорошее, но Осаму явно не из тактичных. — Можно. — Что ты чувствуешь, когда ты... с другими? — вопрос слишком расплывчатый, да и Дазай с трудом подобрал слова, чтобы не говорить прямо. Но Чуя этого не стыдится, более того — был уверен, что вопрос будет именно об этом. — В смысле, когда ебусь с кем-то? — Да. — Ничего, — честно отвечает Накахара. Почему его вообще это заинтересовало? — просто жду, когда это закончится. Правда, потом страдаю от сильной деперсонализации. Дазай лишь молча аккуратно обнимает его за голову, едва касаясь пальцами волос. Порой в его молчании было больше сочувствия чем в чужих словах — глаза всё равно выдавали истинные мысли, если Чуя и осмеливался говорить об этом. На кухне Накахара слегка теряется — он не особо хорош в готовке, в основном, этим занималась Озаки, и потому сейчас он старался придумать, что можно сделать им на завтрак, хоть Дазай и отказывался, честно признаваясь, что есть хочет не особо. Чуя был спокоен, однако, по нему было видно — он хочет спросить о том, что будет, но не знает, как сформулировать или не хочет показаться глупым, ведь все и так предельно ясно, но интересовали подробности и прочие мелочи. Всё же вчера они не успели обсудить эту тему, как стоило бы, скорее Накахара был занят своей обидой и чувством невменяемости из-за поведения Дазая, а Осаму сам был слишком растерян. — Что теперь будет? — Чуя останавливается, переставая размешивать сахар в кофе и не поворачивается к Дазаю. А его голос звучал твёрдо и даже уверено, как для подобного вопроса. Он понимал, что ввязался в очень опасную авантюру, хотя в неё втянул именно Осаму, вынудив согласиться на этот номер. — К девяти мне на работу, — начинает Дазай, подпирая кулаком голову и наклоняясь в сторону, закинув ногу на ногу, — насколько я понимаю, у /него/ есть связи в полиции. Через знакомых Мори постараюсь узнать кто именно, чтобы его деятельность перестали покрывать, потом, у него достаточно влиятельных людей среди клиентов, которые тоже будут не заинтересованы в том, чтобы эту лавочку прикрыли, но, думаю, если им дороги их задницы и кошельки, вмешиваться никто не станет. Я хотел спросить у тебя, он ведь не сам занимается этим? Чуя садится на стул возле Дазая, ставя рядом чашку с кофе и пару секунд глупо глядя на него. Это было важно, и Накахара старался напрячь мозги, чтобы вспомнить хоть кого-то. — Нас не посвящают в такие подробности, но несколько раз я видел другого мужчину с ним, возможно, это их общее дело, — Накахара держит обеими руками за чашку, глядя в чёрную поверхность кофе, замечая там собственное отражение, — имени его тоже не помню. Их могут посадить? — Не уверен. Может, и посадят, может, полиция закроет на всё глаза. — Ты хочешь убить его? — вопрос не звучит наивно, скорее очень даже серьезно. И Дазай отвечает не сразу, он тянется к своей кружке, а после поднимает взгляд на Чую. — Не исключено. Накахара ничего не отвечает, решив, что в этом деле он никак не повлияет на Дазая. Если ему хочется что-то делать — он не отступит. Единственное о чём сейчас переживал Накахара — его собственная безопасность и безопасность Озаки. Ей только стало лучше, чтобы снова испытывать огромное потрясение. — Будь осторожен. Чуя не хотел, чтобы из-за него Дазая убили или посадили — а такое возможно, если у них не хватит ловкости и власти откупиться или сделать всё незаметно. Накахара понимал насколько коррумпированна власть их города и насколько тут все смотрят сквозь пальцы, но, если заварушка наделает много шуму, замять её не получится. И Осаму это понимает, не собирается так тупо подставляться под пули. — Я хотел бы, чтобы ты никуда не шёл больше, — начинает Дазай, — но это слишком быстро спровоцирует его злость. — Я не виню тебя. Чуя много раз думал о том, почему именно он не может просто закончить с этим — но буквально несколько минут вне дома уже будут возвращать его в паранойю, из-за которой Накахаре будет банально страшно возвращаться домой, боясь увидеть там либо мертвое тело Озаки, либо её отсутствие, если она обо всём узнает. Она может понять, но не сразу — это будет шок. — Не расстраивайся. Я хочу познакомить тебя с Мори, — Дазай улыбается, глядя на него с таким удовольствием и спокойствием, но Чуя тушуется. Сложно осознавать, что эта работа полностью уничтожила его самооценку — Накахара знает, кто он и не позволяет втаптывать себя в грязь, но будто на лбу написано слово «шлюха», которое заставляет его стыдиться и опускать взгляд. — Не думаю, что он захочет со мной знакомиться. — Давай без предрассудков, он крайне мудрый человек, чтобы осуждать тебя или смотреть свысока. Мори-сан тот человек, что ко всем относится, как к равным, меня он тоже почти на улице нашёл. — А как вы познакомились? — внезапно спрашивает Накахара из-за чего Дазай замирает на секунду. Не то чтобы у него были какие-то секреты, скорее не самая приятная история. — Мне нужна была работа, готов был браться даже за самую сложную или бессмысленную, — после он слегка усмехается, задумчиво глядя куда-то в чашку, — мой друг научил меня обманывать в покере, и я стал многих обыгрывать, после в одном «закрытом» ресторане совершенно случайно наткнулся на него, но Мори хоть и сразу понял, что я играю нечестно, дал у себя выиграть немного денег. Ночью перед закрытием частного вечера подошёл ко мне поговорить, хотя я сперва испугался, потому что подумал, что он хочет сказать мне о жульничестве, но он предложил работать у себя. — А сколько тебе было? — Лет пятнадцать. — Работать? — Чуя хмурится, ибо история повторяется в некотором смысле, но менее странной не становится сейчас. — У меня в семье произошла небольшая трагедия. Я ушел из дома, — честно признаётся Дазай, невольно вспоминая тот момент собственной беспомощности, которую он с трудом преодолел в поисках нормальной жизни и собственной безопасности, — стал жить у Мори. — И никто не искал тебя? — Накахара смотрит на чужое лицо, замечая внезапно одну мелкую деталь, которую прежде упускал из виду или не предавал значения — Осаму одолевают муки, и он очень ловко избегает их проявления. Он всегда улыбается, ведёт себя спокойно и крайне адекватно, а после зависает на несколько минут в одиночестве из-за того, что его тревожит. Чуя со временем стал слишком эмпатичным, научился считывать настроение и чужие намерения. — Нет. — Ужасно. — Я уже не переживаю по этому поводу, — возможно, это была ложь, но Дазай точно не хотел обсуждать это прямо сейчас, поэтому Накахара замолчал, — мне пора, ещё нужно к себе домой заскочить, — Дазай встаёт с места, оставив на столе чашку с недопитым кофе, — если что-то случится — звони мне сразу. — Хорошо, — Чуя не вскакивает провожать его, скорее уставше смотрит в одну точку, размышляя над тем, что предстоит им пережить. Дазай уже собирался уходить, но, взяв с вешалки пальто, кое-что вспоминает. — Ах, да, кстати, — брюнет подходит к Накахаре на кухню, кладя на стол ключи, — это дубликат ключей от моей квартиры. На всякий случай. — Боюсь представить, что это за случай. * Осаму натягивает свои привычные чёрные перчатки, затягивая зубами посильнее на запястье, чтобы прижать застежку ближе. Он стягивает на талии край портупеи, повторно проверяя на ней запас патронов, раскладной нож, баллончик и прочие мелочи, которые могут пригодиться. Сверху надевает уже привычный длинный чёрный плащ и кладёт пистолет в кобуру на поясе. Когда речь заходит о выживании на второй план отходят все вторичные потребности: личность, любовь, гуманизация, признание. Человек думает лишь о том, чтобы сбежать, становится крысой, проедая каждый угол, чтобы выбраться на волю — голова не работает, рассудок покидает его и в ход идёт строгий расчёт. Человек теряет человечность, не брезгуя пожертвовать другим ради собственного спасения, он может рассуждать лишь в режиме автопилота, выполняя алгоритм четких действий направленных на спасение — ни сочувствие, ни сожаление. Осаму очень хорошо знал об этом, слишком часто видел это: порой непроизвольно, и Огай никогда не отстранял Дазая от жестокой правды жизни. Он всё равно узнает ее и будет не готов, увидит чужой страх и отчаяние — это, если повезёт, а если нет — покажет его другим в своих глазах. Огай хотел закалить его и сделать сильным, никогда не бросая, и настало время Дазая отплатить ему тем же. Где-то за окном шелестел мощный ливень, осыпая каплями карнизы, асфальт и хрупкое окно, но перед глазами ничего не видно. В нос бьет пыль и неприятный затхлый запах сырости, руки сковывает ни то спазм, ни то страх, ни то металический скрежет наручников — рядом слышатся какие-то шаги, но они заглушаются истерикой и шумом в голове. Мешок на голове всё ещё ощущается чем-то удушливым, и парень дёргает руками или головой, но выходит лишь дрожащие резкие движения без доли хоть какого-то результата. Уверенные шаги рядом на слух ощущаются трехмерными, словно они не где-то вдали, а расходятся волнами по всей комнате, заползают на ножки стула и проходят по спине, пока не становятся ещё ближе. Открыть рот и сказать хоть слово — самоубийство, парень молчит, стиснув зубы, чтобы не заскулить, но получается лишь едва слышимый нервный скрежет. Шаги останавливаются перед ним — внезапно становится так легко и ярко, когда с головы снимают мешок, сразу же швырнув куда-то на пол. Пару секунд приходится сфокусировать взгляд и перестать щуриться, но его быстро приводят в чувство одним резким ударом по лицу, из-за чего мозги включаются моментально. Голову поднимают за волосы, плотно удерживая бинтованной рукой, и как только оба зрачка различают запястье с бинтами, парень выдыхает: — Дазай..? — не веря он поднимает израненную голову на преемника босса мафии, пока его лицо не оказывается рядом в опасной близости, и удаётся рассмотреть его лицо. — Я не разрешал говорить, — Осаму убирает свою руку с чужих волос и сразу же заряжает пистолет с характерным щелчком, выглядя действительно угрожающе, — Канеки. — Постой! Прости... — тут же Канеки дёргает руками, но связанные за спинкой стула наручниками они сейчас не приносят никакой пользы, а взгляд цепляется за оружие — никому не хочется умирать. Совершенно, особенно от рук другого человека, который точно также обладает сознанием, — я всё объясню. — Я не жажду объяснений, — слишком холодно прорезает Осаму, ощутив от прохлады стайку мурашек по телу, — ты всё равно умрешь: от моих рук или нет — уже не важно. Но я могу помочь тебе, — Дазай слабо улыбается, переводя взгляд на разбитое лицо с кровавыми подтеками на брови, носу и губах, он ставит одну ногу на стул между ног парня, наклонившись к нему вперёд, упираясь локтем в колено, — ты же знаешь, что для меня значат семейные узы. Я ценю их, в отличие от тебя. — Я сожалею... — Тише, — Дазай ставит пистолет к чужому горлу, также легко улыбаясь и глядя на то, как пленник прикрывает глаза, чуть ли не срываясь на истерику — страшно, страшно настолько, что парализует тело и горло, — я могу помочь твоей милой сбежать из города. Если ты не хочешь ей проблем, — Осаму наклоняет голову в бок, поднимая дулом чужую челюсть, вынудив смотреть на себя, а после медленно ведя по чужому лицу к виску, — будем общаться? — Да. — Отлично, — Осаму убирает оружие от чужого лица, но всё ещё держа его в руках. Одним движением он подтаскивает к себе стул и садится лицом к спинке напротив Канеки, складывая руки на спинке стула, — и так, вопрос следующий — ты решил работать на Достоевского и слить ему несколько важных моментов, например, план дома и моего салона ради чего? — Он... — парень запинается, делая маленькую паузу, — он предлагал больше денег... Мне нужно было доказать свои намерения. — О, у тебя же есть возлюбленная? Касуми, да? — Дазай не получает ответа и хлопает дулом в чужую грудь, словно это не пистолет, а детская лопатка для песка, получая активный кивок, — представь, что её сперва накачивают наркотиками, потом ебут незнакомые мужики по очереди несколько часов, — голос брюнета звучит безжалостно и даже грубо, но очень правдиво, — а потом её насмерть душит какой-то ахуевший чиновник. Нравится? — Нет. — Так вот, это бизнес. Бизнес, которым промышляет твой нынешний начальник, — Осаму пожимает плечами и крутит пушкой так, словно это не опасное оружие, а какая-то игрушка. И глаза напротив не сводят с него глаз, наблюдая так пристально и внимательно, чтобы не упустить ни малейшего движения этого психа — а Дазай действительно сейчас казался безумным, — и она очень легко может попасть туда — не представляешь какой болью выстрадана дорога оттуда. Никакие деньги не стоят этого. Следущий вопрос — все, что ты успел узнать об этом. Быстро. — Он не один ведёт этот бизнес. Его друг... — парень тут же запинается, пытаясь вспомнить то ли имя, то ли фамилию, — его друг занимается сбором информации и ищет людей. Он связался со мной. — Имя, — Дазай тянется в карман за пачкой сигарет и спичками, вставляя одну сигарету в рот. — Ч-чёрт, не помню. Тоже русский. — Постарайся вспомнить, — на этом моменте Дазай закуривает и начинает закатывать один рукав, что сидевшему точно не понравилось. — Николай. Кажется... кажется, Гоголь. — Николай Гоголь, — Осаму встаёт со стула и снова подходит к парню, наклоняясь к нему, — как связался с тобой? — Просто встретил на улице. По пути домой. — Как старомодно, — скучающе произносит Дазай, отворачиваясь в сторону и вытаскивая сигарету, чтобы выдохнуть табачный дым, — выбрал самое слабое звено. Самому не обидно? Что говорил? — Говорил... — воспоминания стоят четкие, но говорить это крайне сложно, — говорил, что империя Огая уже трещит по швам. Мори слишком стар для дел и слишком уставший, так что им ничего не мешает захватить город — он слышал о тебе, но отозвался, как о слишком молодом и глупом приемнике, что ты ничего не можешь им сделать. — И ты так легко повелся? — Дазай выдыхает дым в чужое лицо, продолжая сохранять ту же грубость и спокойствие, — какой сказочный идиот. — Прости... но мафия правда... стала слишком мягкой. Мы не совершаем ничего, стагнация Мори загнала многих в тупик или ленивое наживание своего бизнеса, — парню нечего было терять, поэтому напоследок он стал говорить всё, что думает, — ваша жадность, порядочность и коррупционная полиция допустили появления Фёдора и предателей. Теперь выиграет тот на чьей стороне играет полиция, а принципы, которыми вы все разжились, их больше не заинтересуют. — Это тебе тоже... — Дазай присаживается обратно, в этот раз глядя на него с полной заинтересованностью, говоря очень медленно, — Гоголь сказал? — Нет. Это заметно, Дазай. Война уже началась, они сделали больше предварительных действий. Вас обогнали, — Теруко совершенно безвкусно улыбается, произнося это как-то печально, — да, я думал о себе, когда бежал с тонущего корабля. Так поступит любой. — Если вся загвоздка в деньгах, то это очень глупо. — Загвоздка в том, что работать придётся меньше, а получать больше. — Хочешь сказать, — также неспеша начинает Осаму, в этот раз проникаясь интересом к разговору, — Достоевский со своим дружком могут предложить городу лучшее будущее, чем мафия? Будущее наркоманов и проституток? И полиция решит променять привычный устой на такую убогую альтернативу? — Не помнишь на чем поднялся твой отец, Дазай? — парень поднимает голову на Осаму, не переставая улыбаться с мелким приступом истерики — ему всё равно на смерть, поэтому теперь можно не бояться, — и уверен, что ты можешь предложить другое будущее? — Не вижу предпосылок. — Они будут. Очень скоро. Все будут надеяться на тебя, Дазай. Подумай, что ты положишь на другую чашу весов, если на ней будут деньги. Звучало безумно и одновременно здраво — как Дазай убедит всех, что деньги не стоят такого. А наркотики и проституция слишком тяжело выводятся из города, если не купировать ситуацию прямо сейчас, пока она ещё не пустила корни. — Блядство, — Дазай прикладывает ствол к собственному лбу, холодя его ещё больше и слабо почесывая краем дула. Он тяжело вздыхает, прикладывая к лицу ладонь, задумавшись обо всем этом — теперь это его личная головная боль. На секунду Осаму задумывается о том, как бы отреагировал Чуя увидев его в таком виде — угрожающим, с оружием в руках, с сбитыми костяшками и курящим сильные сигареты в подвале дома. Он бы точно был в ужасе, возможно, перестал бы говорить с ним и больше не впускал в свой дом, как убийцу и потенциально опасного партнера рядом. Но ведь он всё это делает лишь ради него. — Война началась, Дазай.