***
Громкий стук в дверь сотрясает тишину в парадной. Вокруг ни души, все ветхое, разрушенное, все соседи в доме спят — все кроме него и кучки алкашей за дверью. Через пару минут он услышал шаги и чье-то тяжелое дыхание за дверью. Он. Мужчина в одних только шортах с сигаретой во рту взглядом окинул парня, что стоял чуть поодаль от входа. — Что? — скривил он самую уродливую гримасу, а после секунды размышления выдал, — а, это ты дружок Ани? Верни ее, я не закончил с этой шлюхой. Ничего иного Фёдор и не ожидал. Он молча нажал на курок, чуть не зависнув от гномоне выстрела — он ни секунды не колебался в раздумиях. Он знал, что есть такие люди, чья смерть будет единственным полезным их действом в этой жизни — они живут бесполезно, травят жизнь себе и другим, и ничего более хорошего, чем просто сдохнуть они не могут дать человечеству. Стену окрасила яркая алая кровь, медленно стекающая вниз, а огромное тело свалилось на пол с грохотом, на который сбежались его собутыльники. Он долго всматривался в отвратительно искореженное лицо этого человека, но уже не ощущал ничего: ни радости мести, ни справедливости, ни мерзости. Все чувства покинули его и он смотрел на абсолютно мерзкую картину для обычного человека. Фёдор быстро оказался дома, собрав вещи в чемодан на скорую руку и отказавшись отвечать на все вопросы матери и ее ухажера. В ответ на агрессию он просто слал нахуй и говорил, что их не касается — кровь на лице и рукавах намекала на то, что вляпался он по-крупному. Не было жаль ни минуты — Фёдор никому не был нужен ни в этом доме, ни в этом городе, ни в этой стране. Он насмотрелся сполна местных картин русского неосоветизма и устал от него порядком. Достоевский получает сообщение от Коли, что билеты у него, и он ждёт его. Оба договорились встретиться в порту. Благодаря Коле довезли их минут за тридцать, что удивляло — человек, не имевший буквально ничего, но способный договориться с людьми практически на что угодно — та способность, которая Федору дана не была. Его прерогатива — искусное манипулирование и холодный расчёт, так что объединение их способностей взаимовыгодная сделка. Но он откладывал эту мысль, предпочитая думать, что они друзья. По пути Фёдор коротко объяснил ему случившееся. Его сердце вообще не тяготила вина или страх, хотя пальцы слегка подрагивали в лёгком мандраже. Все зарождалось в его сердце: жестокость, уверенность, недоверие и уверенность в том, что цель оправдывает средства. — Мы больше никогда не вернёмся обратно. — Плевать, — нехотя отвечает Достоевский, отвернувшись в сторону. На его телефон приходит последнее сообщение: «Спасибо, что сделал это.»***
Фёдор не помнит, когда он был счастлив в своей жизни. Помнит лишь несколько хороших людей на пути, когда ему действительно повезло встретить кого-то неравнодушного, всё остальное время ему сопутствовали лишь проблемы и несчастья. Достоевский не понимал, как жить эту жизнь, но у него была своя тактика выживания — идти напролом. Это единственное, что у него получалось и за что он держался — за свою власть и деньги. Но сейчас всё стремительно рушилось. Да, он уступил Накахаре всего один раз, тем не менее, вывел его из игры тем, что сдал его самую страшную тайну единственной родственнице. Вряд ли ближайшее время он сможет восстановиться от этого, но Фёдор понёс большие потери. Большинство постоянных клиентов или партнёров перестали брать трубки, на встречах вежливо отказывали с формулировкой «мне такие проблемы не нужны, приятель». Остальные либо умирали, либо исчезали таинственным образом, Фёдор думал, что справится с этим, но смерть Гоголя стала не менее сильным ударом по нему. Очень сильно подрывает боевой дух, однако, даёт понять — они действительно играют по-крупному. Без предупреждений и детских пакостей, бьют по самому болезненному, и главной проблемой в этой схеме выступает Дазай. — Рада видеть тебя, — знакомый голос рядом заставляет брюнета сверкнуть взглядом на собеседницу и снова вернуться к гробу. — Не думал, что когда-то ещё раз увидимся, — слабая улыбка трогает лицо, и Достоевский поворачивает к ней голову. — Привет, Аня. — Да, хотелось бы увидеться при иных обстоятельствах, — она печально опускает взгляд вниз и также улыбается, запуская Достоевского под свой чёрный зонт. — Не думала, что ты настолько хороший друг. Сам привёз его, устроил похороны. Как он всё-таки умер? Достоевский молчал несколько секунд, и только сейчас поднял взгляд на ее лицо — бледное и измученное, но такое же, как и прежде — с надеждой в глазах, с живым сердцем, с исколотыми трудом ладонями. — Пытался помочь мне. — Все мы готовы умереть друг за друга. Потому что жить не хочется. Фёдор снова улыбается и даже тихо смеётся. Эта любимая мудрость никуда не делась. Однако она такая родная и приятная, что даже улыбаться на похоронах не стыдно — он здесь не был уже черт знает сколько времени, однако всё не сильно поменялось. Как рудимент его детства, он остался таким же, как Фёдор его помнит.***
Дазай жмёт на звонок несколько раз, пока не слышит с обратной стороны шаги. Он спросил у Чуи где теоретически может находиться его тётя и помимо «где угодно» он смог назвать несколько номеров и адресов, где могли жить ее подруги или непрямые родственницы. Осаму полностью был уверен в том, что она не могла покинуть город — во-первых, некуда, во-вторых, она не брала с собой совершенно ничего, кажется, даже вещи все оставила дома. Но её нужно было найти во что бы то ни стало, Дазай приложил к этому все усилия — голова просто кипела в последнее время, поскольку всё стало слишком серьезно и дел было много: он так и не добрался к Мори, автосалон ликвидирован, Дазай остался без собственной жилки, и теперь многие планы мафии под угрозой, ибо Осаму занимался всем, что касалось транспорта — приходилось также часто получать отчеты от разных людей о том, кого из списка убили, кого запугали, а кто добровольно сдался. Всё навалилось разом и было непонятно, что делать. Возможно, Осаму не впадал в панику по причине какой-то глупости, которая свойственна детям — надеялся на лучшее и какую-то поддержку, которой у него было достаточно. Радовало и то, что Достоевский выбрал себе соперника не по силам. Дверь открывается со скрипом — на пороге оказывается низкая женщина в кимоно с красными волосами, несколько секунд смотрит прямо в глаза Дазая с каким-то презрением и сразу же хочет закрыть дверь, но Осаму останавливает её и открывает достаточно резко, оказавшись прямо перед Озаки. — Будьте добры выслушать. — Я ничего не хочу слышать, — сразу же отвечает Кое, желая, чтобы Осаму ушёл — и он понимал, что для неё всё это принять очень нелегко, неожиданно и сложно. Даже несмотря на обстоятельства, порой сложно принять многие вещи, какими бы они не были. Но сейчас им всем тяжело — а ее племяннику и подавно. Нельзя же быть такой чёрствой к тому, кто сделал для тебя все. — Чуя старался для Вас, — всё же Дазай начинает, и он не думал, что говорить будет так сложно, но он не вступал с этой женщиной в какую-либо эмоциональную связь, поэтому ему было намного легче объяснить всё это, — и как никогда нуждается сейчас в Вашей поддержке. Можете мне не верить, но у него не было возможности уйти оттуда. — Дазай, ничего не может заставить пасть так низко! — она говорила это не со зла, скорее с высоты своих скрепных убеждений. — Уж лучше было убить, украсть или вовсе умереть, чем… чем это. — Глупость. Что вам дороже — мёртвый племянник или тот, который выжил? Озаки хмурится, но замолкает. Естественно, она понимает, что нужно было поговорить, выслушать его, нужно было остаться и не действовать так импульсивно. Но ей сложно было принимать сейчас какие-либо решения, к тому же здоровье могло вновь подвести от излишних переживаний обо всем этом. — Я понимаю почему это тяжело. У Вас были иные представления, но Вы сами знаете, это не самое плохое, что может случиться в жизни, — одной рукой Дазай опирался о дверной проем и молча смотрел на ее смятение. Как сложно быть для всех главным — всем помогать, всех направлять в нужную сторону и говорить, как «правильно» — кто бы ему помог в такой ситуации. Приходилось становится местным Бетменом, только не в Готэме, а в Йокогаме. — Мне… мне надо подумать, — она прикасается пальцами к вискам и прикрывает глаза. — Всё это так сложно, ты понимаешь… Чуя казался мне другим. Я была уверена в том, что он никогда не сможет стать таким. У меня были предположения, но… я старалась игнорировать. И сейчас это меня шокировало. Как будто это уже не тот Чуя, — она открывает глаза и смотрит куда-то сквозь Осаму, опираясь плечом о дверной косяк. — Которого я знаю… Маленький милый мальчик, который всегда за справедливость, всегда сражается до конца, — на секунду она делает паузу, словно вспоминает что-то из прошлого. — Он должен был сказать мне. Чуя всегда старался надеяться только на себя. Только когда его мать бросила, мы смогли прорвать эту плотину, но, как видишь, ненадолго. — Не думаю, что вы могли бы чем-то особо помочь, — да, Осаму говорит то, что должен, но такое чувство, что он сам не особо верит в то, что говорит. Возможно, много действительно можно было бы избежать, если бы Чуя не молчал так много о своих проблемах. — Позвоните Чуе, когда будете готовы. Вам нужно поговорить нормально, без лишних эмоций. — Хорошо. — И возвращайтесь домой. Там безопаснее. Она не поняла, что значила эта фраза, но и спросить не успела. Дазай посмотрел время на часах и сразу же повернулся к ней. — Мне нужно идти. Возьмите мой номер на всякий случай, — Осаму вытаскивает свою визитку и просовывает ей, прежде чем уйти. На одну проблему меньше. Честно говоря, он слукавил — пока она будет находиться вне дома, будет даже безопаснее. Никто не знает, где она, чтобы начать снова шантажировать Накахару, как раньше или попробовать причинить ей какой-либо вред. Хотя даже если Осаму нашел ее, Достоевскому явно не составит особо труда. Дазай выходит из подъезда и направляется к своей машине. Первым делом он звонит Чуе, чтобы отчитаться перед ним и сказать о том, что всё получилось — в голове также проскальзывает одна мысль и предложение, от которого Накахара вечно отказывался. Он давно хотел познакомить Чую с Огаем, чтобы Мори знал из-за кого Осаму внезапно повзрослел, только Чуя вечно отказывался, думая, что на него будут косо смотреть. — Привет, — когда телефон наконец берут, Дазай начинает первым, — я нашёл ее и поговорил. Она всё поняла, но пока ей лучше все обдумать и побыть самой. Я сказал ей позвонить тебе, когда она будет готова. — Спасибо, Дазай, — голос на том конце такой уставший, заебанный и откровенно тусклый. Осаму всеми силами хотелось развеселить его, чтобы Чуя улыбался, но после всего случившегося ему, кажется, и года не хватит, чтобы хоть немного восстановиться после всего случившегося с ним. — Я хотел предложить тебе поехать к Мори вместе со мной. Мне нужно к нему, да и тебе уже давно пора познакомиться с ним, — на секунду брюнет делает небольшую паузу, а как только Чуя начинает говорить, Дазай перебивает его. — Я знаю, что сейчас ты думаешь, что не время, но, может, тебе наоборот поможет смена обстановки. Тебе же не нужно разыгрывать сцены перед ним и напрягаться. Ты же нравишься людям такой, какой ты есть. «Отвратительный, изнасилованный, грязный» — думает Чуя, потому что голову снова посещают не самые лучшие мысли. Кажется, после всего случившегося у него больше нет сил напрягаться и противостоять самому себе. Дазаю это тоже портит настроение, но Накахара окончательно свалился в яму. — Ладно, — соглашается Чуя. — По пути обсудим.***
Дазай заезжает за Чуей через час, к тому времени Накахара уже был полностью готов ко всему. Да, заводить сейчас новые знакомства не хотелось, да и Накахара все ещё уверен в том, что не готов к этой встрече, но лучше сделать это заранее, чем в какой-то ответственный момент. Они ехали почти молча, сперва Осаму пересказал Накахаре свой диалог с Озаки, сказав держать телефон под рукой, чтобы не пропустить важный звонок. Обсуждать почти ничего не хотелось — они оба устали. Уже дома у Огая Чуя перестал мяться так сильно. Сложно было сказать, что в последнее время он чувствовал себя лучше — за это было стыдно, но Чуя знал, что так будет. Если хуевые события ещё как-то помогали ему держать себя в напряжении и не раскисать, то в последнее время с субтильным чувством безопасности и спокойствия на голову свалилось всё, что он прежде запирал в себе и понеслось, как снежный ком. Становилось невыносимо от того, что Чуя будет бесполезен — будет лежать с жалеть себя, пока его парень (парень же?) будет решать все проблемы и включать «главного», чтобы утрясти его проблемы. Не хотелось ставить себя снова в зависимое положение, но другого выбора не было — Накахара и так старался, как мог. В уже знакомом доме Чуя осматривался менее внимательно. Скорее думал о том, что будет дальше — а вариантов было много, и страх за будущее всё же скользко пробирал его. — Фёдор покинул Японию на пару дней, — начинает Дазай, когда они уже шли в сторону кабинета Огая. — Наверное, поехал в Россию, чтобы похоронить Гоголя. Так что у нас есть пару дней, чтобы хорошо всё продумать. — И что же у тебя в планах? — как-то равнодушно отвечает Чуя — он всё равно ни на что не влияет, а если и сможет помочь, то Дазай ему скажет об этом. Просто стоило быть в курсе происходящего. — Ну… — судя по лицу Осаму, к этому вопросу он не был готов, и это забавляет — как-то Накахара его переоценивал, — дело осталось за малым — у него и так почти не осталось поддержки, хотя Достоевский ещё не у провала, но, чтобы восстановиться ему понадобится слишком много времени. Либо он сам поймёт, что всё кончено и уберётся из Йокогамы, либо придётся перейти к более маргинальным действиям. — Как банально. Хоть Накахара и был восхищён тем, что всё идёт плавно и конец близок — внешне он оставался слегка надменным. Дазаю повезло, возможно, он и сам это понимал. Но Чуе это нравилось — походу, у Осаму есть и другая суперсила под названием «удача». Чуе не хотелось идти с Дазаем в кабинет Огая, но и проситься остаться у двери он не стал. Бегать вечно не удастся, поэтому, когда дверь открывается, Накахара сразу же замечает некое сходство кабинета Мори с кабинетом Достоевского — такой же богатый изящный лакированный стол, большое окно с шторами, книжные полочки позади, и напряжение в лице Огая, который внимательно что-то читает, а затем выводит ручкой буквы на бумагах. Молча он поднимает на них голову, когда дверь закрывается, и Дазай подходит чуть ближе, учтиво поклонившись. — Добрый день, — говорит брюнет, и взгляд Мори невольно падает на Чую, что молчаливо стоял рядом, — Вы звали меня? — Да, соскучился, — то ли серьезно, то ли в шутку говорит Огай, слегка усмехнувшись и отложив бумаги в сторону. — Что у нас? — Он сейчас не в Японии. — Что насчёт тебя? — голос мужчины звучал осторожно и вкрадчиво — вообще, спрашивать об этом, может, и не стоило так рано, ведь Осаму точно испытывает огорчение, но Мори стоило подойти к этому вопросу со своей материальной точки зрения. — Будешь восстанавливать его или займёшься чем-то другим? — Я пока не думал об этом, хотелось сперва закончить все остальные дела. — Тоже справедливо. Вы останетесь сегодня? — взгляд Огая снова скользнул к Чуе, пока тот тоскующе смотрел куда-то в сторону, сложив руки на груди, порой поглядывая на Дазая или Мори, и это было достаточно забавно: в нем точно было что-то особенное, если Осаму выбрал его. — Возможно, — Осаму поворачивает голову к Чуе, поднимая бровь. — Я никуда не тороплюсь, — спокойно выдыхает Накахара. — Хорошо. Я зайду к Вам позже, — Дазай поворачивается на месте, приобнимая рыжего за талию и выходит вместе с ним из кабинета. Всё оставшееся время сохранялось какое-то напряжение — с того момента, как Чуе пришлось переспать с Достоевским. Не одному ему было тяжело от этого, Дазаю сложно было помочь всем и сразу прямо сейчас, а от грустного лица Накахары уже становилось не по себе — Осаму ничего не может сделать с ним, разве что если будет находиться рядом круглосуточно, но даже при желании Дазай не может себе позволить это. Он снова берет рыжего за руку, даже если Чуя всегда хмурился, едва заметно сводя брови к переносице, отводя взгляд в сторону и испытывая легкое смущение — он слишком не привык к адекватным прикосновениям, слишком не привык к любви и заботе, проявлять ее также было чертовски сложно: словно все эмоции просто отключили, и Накахара не испытывал никаких чувств. Только с ним, когда тихо просил отстать на людях. При этом рядом с Дазаем было спокойно и хорошо — слабый отголосок той сильной любви, которую он испытывал на самом деле, но не мог до конца прочувствовать. Так происходило постоянно, только сейчас очень сильно хотелось выпить. Да и вообще в последнее время Чуя слишком много пил — дома ещё оставалось что-то из алкоголя, непонятно для чего купленного, и почти каждый день хотелось достать старый ликер или вино и слегка напиться, чтобы словить легкое чувство беспамятства и расслабленности. Накахара старался держать себя в руках, вспоминая, каково было подсесть на наркотики в прошлом, но каждый раз мысли о том, чтобы сделать себе легче перевешивали это воспоминание. Только Дазаю знать об этом не обязательно — не хватало ему ещё спасать Чую от алкоголизма. Осаму тянет Накахару за собой на первый этаж, а после идёт в сторону гостиной — большая комната с роскошной люстрой в центре обделана в стиле модерн — плавные линии, гравировки, столик для чаепития и грамотная интеграция технологий в такой интерьер. Чуе здесь нравилось хотя бы по той причине, что здесь тихо и спокойно — у Огая достаточно большая семья, если верить Дазаю, но родных среди них совсем мало. Разве что только его жена и дочь Элис. На входе в комнату Осаму учтиво здоровается с горничной, ведя Чую за собой, как внезапно слышит чужой голос сзади. — Так-так, что это значит? — тонкий детский голосок внезапно заставляет Дазая замереть на месте, а Чую слегка нахмуриться и повернуть голову назад — маленькая девочка со светлыми кудрявыми волосами в кружевном пышном платье с таким недовольством смотрит на Осаму, словно тот сломал ее игрушку. И Накахара даже не успевает рот открыть, Дазай также поворачивается к ней с таким виноватым лицом. — О, Элис, — кажется с такой лаской в голосе он не обращался даже к Чуе. — Это не то, что ты подумала. — Объясняй! — она тут же складывает руки на груди и поднимает к нему голову, хмуря брови. — Чуя мой друг, он пришёл в гости, так что будь гостеприимна. — Что-то ты врешь, мне кажется, — она также переводит взгляд на Накахару, что машет ей с довольной улыбкой. — Ого, это твоя сестра, Дазай? — спрашивает Чуя. — А, значит, сестра, — Элис злится слишком сильно, а у Осаму, как на зло не было с собой конфет. — О, ну знаешь, вроде того — у неё были на меня какие-то планы, мы вроде как уже семья… — Он мой жених, — решительно произносит девочка, показывая на него пальцем. И Дазаю становится слишком неловко — ему никогда эти шутки не нравились, особенно при посторонних. — Видимо, у нас с тобой много общего, — Чуя улыбается как-то хитро и тянет ей руку, на что Элис тихо хихикает и пожимает ее, но Накахара тянет ее к себе и сразу же поднимает к себе на руки, придерживая. — А я знал, что Дазаю нельзя верить, он такой проныра. Под довольный смешок блондинки, Чуя несёт ее в сторону стола и первый присаживается на один стул, сажая ее на край своего колена, пока Осаму следует за ним с заметным замешательством — они только что объединились и решили бросить его или ему показалось? Что-то подсказывало, что все именно так. — И что же он уже наобещал тебе? — интересуется Элис, складывая обе руки на своих коленях. — Золотые горы. — Не ври, — перебивает Дазай, присаживаясь рядом, привлекая к себе внимание сразу двух пары глаз. — А, ты ещё здесь? Принеси нам чай, — улыбается Чуя. — И конфеты, — добавляет Элис, — тогда я, может быть, прощу тебя. — Спелись… — с тихим ворчанием говорит Дазай и всё же встаёт с места — хотя это было забавно, Осаму был очень рад, что хоть с кем-то у Чуи ладится общение — Накахара обязательно привыкнет ко всем со временем, даже хмурого Акутагаву полюбит: по ним видно, что они имеют много общего. На кухне Осаму просит им сделать чай и принести в гостиную, выслушав напоминание о том, что Элис сладкое нельзя: Дазай согласно кивает, незаметно сгребая пальцами шоколадки из хрустальной пиалки, чтобы отнести ей. — Почему ты не в школе? — спрашивает Накахара, упираясь в подлокотник и подпирая щеку: непосредственность Элис и ее характер очень отчетливо читался в уверенной мимике, каждом резком жесте и слове, вряд ли она сейчас могла представить себе и тем более поверить в то, что сидит на коленях бывшей проститутки. — У нас карантин, — отвечает девочка. — Поэтому пока мы сидим дома. Вы с Дазаем давно знакомы? И что, он правда ничего не говорил обо мне? — Да как-то не заходил разговор… — Снова меня обсуждаете? — рядом снова оказывается Дазай, и Элис сразу же пинает его носком в ногу. — Эй. — Как ты мог так предать меня? — Я не предавал, мы же не встречаемся с Чуей. Да, друг? — Дазай поворачивает голову к Накахаре, присаживаясь на соседний стул. И после этой фразы Накахара довольно смеётся, вспоминая все предыдущие шутки на эту тему. Дазай идиот — ласково зовёт его «друг» (ещё бы сказал «дружок» для полной картины), при том до этого так трепетно и неуверенно предлагал встречаться, как смущенный школьник. Никогда не знаешь чего ждать от него в следующий момент — Осаму правда такой придурок. — Конечно, друг, — Чуя поворачивает голову в бок и слегка приподнимается, целуя его в щеку. Дазай в шутку рычит на него, но вытаскивает из кармана несколько конфет и кладёт на середину прозрачного стеклянного стола, чтобы Элис почти сразу же спрыгнула с чужих колен и схватила их. — Ладно. Дружите. Оставив им собственное благословение, Элис прячет в карманы на платье все сладости и невероятно грациозно и важно обходит стеклянные шкафы, рассматривая в них уже давно ей известные статуэтки и фотографии. Дазай снова поднимается с места, чтобы сделать пару шагов и подойти к ближнему шкафу. Открыв его, Осаму окидывает предметы взглядом и сразу же достаёт что-то оттуда. Чуя внимательно наблюдает за ним, пока брюнет снова не оказывается возле него, парень сразу же поворачивается к рыжему и протягивает ладонь. — Как ты думаешь, что это? — спрашивает Осаму. Чуя берет пальцами красивый металлический цветок, похожий на плотный распустившийся бутон с золотистыми лепестками сзади — но это была не ювелирная работа сварщика по железу или аккуратная форма, цветков на ладони у Осаму было три и каждый выглядел хаотично по-разному, словно они получились абсолютно случайно в каком-то неизвестном порядке без определённой системы. Как снежинки. — Какие-то цветочки, — безразлично отвечает Накахара и кладёт её обратно, не понимая к чему это. — Это пули. Чуя хмурится и рассматривает их снова — не особо это похоже пули, как не посмотри — просто кривоватые, но симпатичные цветы по два-три сантиметра. Накахара уже ожидал очередную пафосную метафору о том, что цветы — это пули, но всё оказалось куда проще. — Непростые пули. Они раскрываются внутри человека, — Дазай кладёт их на стол, и теперь Чуя задумывается над тем, как они оказались у Огая — тем более уже использованными, — она одна может раздробить кость человека насквозь, полностью уничтожить внутренние органы, и её практически невозможно достать из тела человека ничего не повредив. Сейчас они запрещены во всем мире. — Ого. И откуда они у тебя? — Не знаю. Это старый образец. Может, Мори купил их на каком-то аукционе, может, сам вытащил — он же раньше был хирургом. — А есть другие? — Есть, — Дазай усмехается, словно не желая раскрывать свои тайны — но зачем-то ведь начал этот разговор. Как обычно, нагоняет на себя таинственности. — Покажи? — У меня их нет. Но выглядят они не так симпатично, скорее раскрываются, как сюрикен. — Скучно. Дазай также кладёт их на стол, и Накахара представляет, как ужасно тяжело было вытаскивать их из человеческого тела, чтобы не повредить ничего — хотя, судя по рассказу, вытаскивали их уже из трупа, но даже так это было бы наверное, крайне мерзко и тяжело. Вспоминая недавний вечер с тем, как Йосано вытаскивала пулю из Дазая, Чуе становилось не по себе — а если бы его подстрелили чем-то таким? Это же верная смерть. — Тебя развеселить? — Не говори, что ты сейчас снимешь штаны. — Не в этот раз, — усмехается Дазай и уже хочет потянуться к Чуе, но внезапно у него звонит телефон и приходится отвлечься на него. Осаму достаёт его, увидев контакт Акутагавы и решил не игнорировать его. — Да? — Дазай, ты не видел мою сестру? — сразу же спрашивает Акутагава. — Гин? Уже лет сто. А что? — Я… не могу ее найти. Гин пропала.