***
Чуя захлопывает двери и сразу же опускается на пол — к горлу снова подступает паника, в голове метаются мысли, и появляется лишь одно острое желание — сброситься нахуй с окна, убить себя. Это было отвратительно. Из всего, что Чуя испытывал каждый день, это самое омерзительное, и никогда бы он не подумал, что сможет докатиться до подобного, что с ним когда-либо случится такое, — ни в одном страшном сне ему это не снилось, и сейчас постепенно в голову крадутся воспоминаниями чужие обещания, что это последний раз, что он больше никогда не окажется там, никогда больше не почувствует себя осквернённым и разбитым, — Чуя больше не верит тому, что всё это правда. Не верит, что может выбраться, — он до конца жизни будет под чьим-то контролем или же в плену собственных комплексов и ошибок; каждая травма трещит и даёт о себе знать, раскалывая напополам, а перед глазами только эти липкие слюни, злые чёрные глаза и утробное рычание, которое точно будет преследовать его по ночам. Теперь Чуя бесповоротно до конца своих дней будет бояться собак. В квартире холодно и пусто — Накахара снова один, снова в холоде, снова слышит оглушительную тишину, отскакивающую от стены, — все обещания Дазая сейчас не имели для него значения. Его снова оставили, будто он лишний, и заставили отдуваться за других. Чуя хотел бы снова что-то сломать, разбить и порезать, но вместо этого он моментально берёт себя в руки и встаёт с холодного пола. Хотелось, чтобы кто-то убил его, — сам Чуя на это уже не осмелится, банально не хватит сил на решающий шаг, было бы проще, если бы это сделал с ним кто-то другой, как и прежде. В дверь стучат почти сразу, как только Чуя поднимается на ноги. Сейчас ему было окончательно плевать на то, кто это, — Накахара сразу же открывает дверь. Секундная заминка перед Дазаем, и он снова привычно обнимает Чую, но в этот раз его объятия не ощущаются как-то особо приятно, скорее, совершенно никак; Накахара уже абсолютно ничего не чувствует, ни прикосновений, ни успокоения. И после тихого вопроса «что случилось?» Чуя всё же не вытерпел. Какой же он жалкий перед ним — Чуя держался до конца, желая выглядеть стойко и уверенно, да и вообще не намереваясь давать слабину в такой ситуации, но, кажется, держать себя в напряжении больше нет сил. Чаша переполнилась, и ничего, кроме отвращения, сейчас не было, только тучное тягучее желание сдохнуть и никогда больше не приносить проблем этому миру. К горлу снова подкатывает паника и что-то бессознательное, когда Чуя не контролирует себя. — Я не хочу жить, убей меня.***
— Добрый вечер, — начинает Дазай, — мы с тобой уже как-то встречались. В прошлый раз ты не особо был рад меня видеть. — Ты… Достоевский поднимает взгляд на дилера и с опозданием узнает в нём Дазая. Как он вообще это делает? — Рад меня видеть? — Осаму ловко управляет картами, в голове всё ещё держа несчастное плачущее лицо Чуи и его рассказ. Дазай понимал, насколько жесток человек, что сидит перед ним, и с трудом сдерживал своё желание убить его прямо сейчас. В нём нет ни любви, ни сердца, ни понимания. Но они оба осознают, как это опасно. Оба достаточно обезопасили друг друга сегодня — возможно, этой ночью здесь будет очень жарко. Люди Достоевского внутри, да и сам он, как обычно, в сопровождении своих верных крыс — практически никуда не ходит без охраны. Да и Осаму знал, что сегодня отсюда выйдет только кто-то один. — Я знаю, что ты попытаешься убить меня, — с тихой улыбкой произносит Осаму, продолжая помешивать карты, прежде чем поделить колоду и выложить две, — потому что это решит сразу все твои проблемы. Поверь, я попробую тоже. — Советую остановиться на Гоголе. — Мне твои советы ни к чему, — тихо отвечает Дазай. Достоевский плохо играет — Осаму это помнит ещё с момента, как Чуя сказал ему об этом в гостинице. Хотя, чтобы играть в блэкджек, много ума не надо, а Фёдор им обладает — его проблема в покере заключалась лишь в пониженной эмпатии к другим. Чтобы блефовать, нужно хоть как-то разбираться в людях. Осаму раскладывает карты. Перед Достоевским оказывается король и туз, Дазай сразу же вскидывает брови. Видимо, удача сегодня не на его стороне. — Что ты от меня хочешь? Достоевский складывает руки и подпирает подбородок, не отрывая взгляда от Дазая, — ему чертовски шла эта чёрная жилетка на ярко-белой рубашке, которая почти светилась в лучах холодного освещения этого казино. И руки его такие ловкие, Осаму точно не выглядит на свой возраст по поведению точно — хотя для них с Гоголем он был не больше, чем глупый ребёнок, которого так ласково подобрал с улицы Мори и сделал своим протеже. Но по факту он ничего не умеет. Тем не менее в Дазае было очень много скрытых талантов. Порой он и сам не понимал, какие они на самом деле, но почему-то всегда мог очаровывать людей за секунду и убеждать их помогать себе. Осаму ценили многие просто за его существование, и он сам не понимал, что в нем настолько особенного, чтобы все закрывали глаза на его недостатки и продолжали любить. Фёдор же видел другое: расчётливость, хитрость и поразительную наглость. Дазай знал, что может иметь, и получал даже больше. — Я? Всего-то хотел, чтобы ты убрался отсюда, — спокойно говорит Осаму и продолжает раздавать карты, открывая сперва свои, что в сумме давали пятнадцать. Фёдор легонько стучит двумя пальцами по столу, и ему прилетает ещё одна карта. Он знает, как работать с Дазаем, — помнит, что Гоголь умер из-за провокации, он смог вывести Дазая на эмоции. Когда он злится, то теряет голову и совершает импульсивные поступки, это его главный минус. — А мне казалось, всё дело в Чуе. Достоевский никогда не был эмпатом, но сейчас эмоции Осаму читал очень хорошо — естественно, он злится от упоминания Чуи. А ещё от того, что Достоевский уже два раза выиграл, и это вовсе не заслуга его подставного дилера — всё равно весь банк ушёл бы в казино, а не лично Осаму в карман, если бы он пришёл сюда играть с ним лично. Интересно, для чего ему этот маскарад? — Мне казалось так же, — брюнет слабо усмехается и снова раздаёт карты. — И что же тебе надо? — Убить тебя, — уголки губ слегка поднимаются, и Достоевский понимает, что сейчас ему стоит уже уходить отсюда, и так легко и незаметно это сделать будет очень сложно. Поэтому он поднимает голову на Осаму, — это всё, что мне надо. — Ты уже и так убил достаточно много людей. Тебе не кажется, что мы с тобой одинаковые? — Совершенно точно нет, — Дазай открывает ещё одну карту — туз, и вместе с королём он выигрывает, — мы абсолютно разные. Достоевский в ответ лишь многозначительно цыкает и отводит взгляд на карты. К чему эти формальности? Всё решит только грубая сила и оружие. Хотя они даже не пытались сесть за стол переговоров, но он им, кажется, и не нужен был — никто и не говорил, что возможен компромисс, ибо их интересы и желания напрямую противоречили идеологии друг друга. Достоевскому нужны были деньги и продажа людей, Дазаю же нужен был нормальный город без подобного. Осаму смотрит на Фёдора, продолжая ловко перебирать карты в руках, — даже не было необходимости мошенничать, чтобы выиграть или подставить его, Фёдор очень нервничает, это видно по тому, как он сжимает губы и хмурится, глядя исподлобья. Дазай уверен, что не погибнет сегодня. Столько стараний всё это время только ради одного момента. Дазай пересобирает колоду и вновь раскладывает карты, упираясь обеими ладонями в стол, напирает, и Достоевского это бесит — Дазай никогда не отличался слишком агрессивным ведением боя, но именно сейчас в его действиях читается несдержанность. Виднеется эмоциональность, ведь Фёдор специально выводил его на эмоции, неаккуратность и импульсивность — Чуя сильное звено и слабое место для них обоих, но только Достоевскому плевать на него. Он научился терять и отпускать других, мёртвых или живых — неважно, а вот Осаму не помешало бы поучиться этому. — Ещё. Дазай раздает ловко. Перебор. — Как долго ты собираешься меня здесь развлекать? — Фёдор вновь возвращается к разговору, когда ему становится скучно, — совсем скоро что-то должно начаться, и Достоевскому крайне любопытно, насколько хорошо подготовился Дазай. И как быстро Фёдор сможет сбежать. — Пока у тебя не кончатся деньги, а у меня время, — Дазай тем не менее говорит очень спокойно. И даже слегка ухмыляется, — не думай, что у тебя выйдет сбежать. Играем дальше. Дазай раздаёт вновь, вспоминая, как Накахара рассказал, что Фёдор запретил ему играть в покер, — Чуя за шесть лет, проведённых здесь, научился считывать чужие эмоции за секунду, потому что порой они стоили ему жизни. В Фёдоре же напрочь отсутствовала эмпатия, потому играть с кем-то в покер для него было очень сложно — психопата видно за версту. — Я и не пытался сбежать, Осаму. Ты просто загнал себя в ловушку. Достоевский улыбается и мельком окидывает взглядом часы на стене за спиной Осаму — Фёдор щёлкает пальцами, секунда, и свет в помещении гаснет. Перестрелять друг друга в тёмном помещении — легче простого, Дазай моментально переворачивает стол с сильным грохотом и слышит первые выстрелы в комнате. Естественно, здесь было много мафии и людей самого Фёдора — Осаму опускается на пол и старается пробраться ближе к выходу — в тьме перед глазами промелькнул свет распахнутой двери, и Дазай видит спину Достоевского. На свой страх и риск он поднимается на месте, швырнув поднос с пола в ближайшего телохранителя. Как смело — сбегать посреди перестрелки, хотя стравливание между собой людей являлось лишь решающим фактором в конце всей заварушки. Сам Достоевский, видимо, намеревался устроить честную дуэль. Выбегая на ночную крышу, Фёдор закрывает за собой дверь и сразу же направляется в глубь крыши между антенн, построек и электрогенераторов — да, сбегать через крышу будет сложнее, но на первом этаже у них явно не было шанса выбраться незамеченными, всюду чужие люди и опасность свистящих пуль в воздухе. Только громкий стук открытой двери заставляет напрячься, перезарядить пистолет и найти ближайшие пути отступления, если не удастся убить Дазая, — а сделать это в одиночку будет проблематично. Уж никогда бы Фёдор не подумал, что итогом его жизни будет пыльная крыша здания казино и пуля в лоб. Мало ему было дерьма до этого. Дазай знал, что выбраться получится только камнем вниз или же трупом в мешке, если подстрелят кого-то из них. Он выбирается на крышу следом, осматривается внимательно, хотя в такой ночной темноте достаточно легко скрыться и щуплую фигуру Достоевского не видно совершенно. Дазай проходит дальше, заглядывая за каждый угол столь настороженно, — тут же кладёт ладонь на кобуру и достаёт пистолет. Как и прежде — Осаму нет смысла нянчиться с ним, он будет стрелять уверенно в цель на поражение. Когда он убил Гоголя, даже немного удивился своей жестокости, ведь ни секунды промедления не было, ни желания сохранить ему жизнь ради чего-то, он словно был уверен в том, что смерть Гоголя — это необходимость, благое дело. Над ухом свистит чужая пуля, и Осаму дёргается, сразу же прячась за ограждением с проводами. Кто-то намеренно обесточил здание, чтобы внести панику и воспользоваться этим. Дазай не сразу понимает, откуда в него стреляют, лишь когда он слабо высовывает голову, то замечает напротив фигуру за таким же ограждением. Честно сказать, страх опоясывает всё тело — мурашки бегут по коже, заставляя волосы вздыматься и на голове, и на теле, а сердце бешено стучит от волнения, потому что Осаму полностью понимает, что может просто умереть сейчас, и настанет конец его недолгой истории. С момента рождения, счастливой семьи, ухода отца, желания повеситься, смерти младшей сестры и последующего сумасшествия матери — всё его прошлое, хорошее и плохое, станет просто ненужным воспоминанием, о котором он даже не рассказал. И всё это окажется неважно. Дазай стреляет, прежде чем выйти из укрытия и быстро перебежать поближе к краю крыши, где можно было обойти, — опасно, но только так он сможет оказаться ещё ближе. Насколько между ними уже всё пропало и диалог невозможен? Да и нужен ли он им сейчас? Всё было сказано уже давно. Достоевский трусливо прячется недалеко от него, но тянуть дальше нельзя — он явно придумает, как выбраться отсюда, позовёт своих псов или вызовет вертолёт, если Дазай не сделает этого раньше. — Это дуэль? — усмехается Осаму, открывая магазин и пересчитывая патроны в пистолете, — ещё пять штук, — если да, то почему прячешься? Ждёшь кого-то? Внизу были слышны звуки выстрелов и машин, Дазай понимал: заканчивать нужно как можно скорее. И он поднимается на месте, медленно выходя из укрытия. — Предлагаю не прятаться и закончить всё быстро. Здесь и сейчас. Давай знал, что это не рыцарская война, — в ней нет правил, благородства или чести, зверства творятся просто так от опьяняющего чувства вседозволенности. Он смотрит внимательно на каменное ограждение перед собой и слышит медленные шаги — доверяться сейчас честности и порядочности Фёдора было слишком глупо и наивно, но всё же Достоевский оказывается перед ним в нескольких метрах с пистолетом в руке. Да, возможно, это абсурдно, но эффективно — гораздо более эффективно, чем бегать друг от друга и пытаться загнать в угол, показывая свою силу. Сейчас, когда они на равных, всё решает лишь реакция и умение целиться. Дазай поднимает пистолет первый и стреляет, но вместо выстрела хватается за живот и опускается на колени, выпуская из рук оружие. Он откатывается в сторону, пока по пальцам текут кровавые струйки, и взгляд пытается сфокусироваться на них, но кровь не прекращается, и он пропускает чужие шаги рядом с собой. Как только Дазай поднимает голову, он тут же встречается с чужой ногой — приходится свалиться на пол, но встать не получается. Только Осаму распахивает глаза, как видит перед собой лицо Фёдора, что присел возле него, глядя прямо в глаза Осаму с немного уставшим видом. — Жаль пачкать такой симпатичный костюм, — слабо выдыхает Достоевский, чуть усмехнувшись, — могу помочь тебе не мучиться, если хорошо попросишь, — дулом пистолета он ведёт по груди Дазая, которая всё больше окрашивается ярко-красным цветом, а после останавливается у челюсти брюнета. — Сдохни. — Как хочешь, — Фёдор поднимается на ноги, — Прощай, Дазай.