not the devil you know

— Господи, до чего же ты…, — слов у него правильных, настолько объемных, все равно бы не нашлось, чтобы описать полноту его мнения о том, что он думает. Правда, ему даже не пришлось по итогу их искать, потому что в следующую секунду он, ошарашенно, блядь, осознавая происходящее, чувствует губы Энн на своих. Ее пальцы на своей шее. То, как она тянет его на себя, заставляя приподняться с места и податься вперед. — Ты какого хера творишь? — он толкает это в ее губы (все еще ошарашенно), чувствуя, как ее язык настойчиво и без ожиданий проникает ему в рот, требуя ответить. Он же прикусывает ее губы. Ее язык. В хаосе поцелуя. А после резко отстраняется, и в глазах что-то со смесью ужаса, но радужка темнеет, поглощая ужас похотью, желанием. Девчонка может и не модель с титульного листа плейбоя, но и не полнейшая, в конце концов, уродина, чтобы у него не привстал от мысли, как он ее трахает. К тому же, утихомирь он злость, он смог бы в принципе полноценно оценить ее внешний вид, когда она только вышла из ванны: в полотенце, с мокрыми волосами, рассыпавшимися по плечам. Он сексом не занимался с месяц. Может и больше. Не было времени. Не было желания искать с кем бы. И он всю свою неистраченную энергию оставлял в зале с пацанами, которых загонял до полусмерти. А сейчас и искать-то даже не надо. Стараться. Флиртовать. Угощать выпивкой. Голая девчонка сидит на его диване. Эта же голая девчонка первая к нему полезла. ТАК КАКОГО ЕБАНОГО ХЕРА ОН МЕДЛИТ? Об стену не бился, а уже максимально тупит. «Да пошло оно все к херам собачьим». Теперь уже Ниган сам подается вперед, заставляя Энн двинутся спиной дальше по дивану. Подхватывая ее за бедра и не отрывая своих губ от ее, он прижимает ее своим телом к поверхности дивана. На секунду (или дольше) Энн кажется, что Нигана либо все-таки хватит кондратий (и тогда ей предстоит очень интересное объяснение Джону), либо он ее вырубит (голые полицейские рефлексы). Она почти уверена, что увидела зачатки ужаса в его глазах, в том, как он резко выдохнул слова ей в рот. «Что, что! Искусственное, блядь, дыхание! Не тупи!». На секунду в голове возникает рациональное: «так все хватит, побаловались и достаточно!», и тут же она видит, как в его глазах сверкает нечто другое. То есть он то ли понял, что происходит, то ли придумал, в какой мусорный бак сбросить ее тело (вместо ковра можно использовать полотенце, как раз целиком поместится). Она пытается что-то протестующе пискнуть (или это игры разума, потому что телу-то по барабану, что там нашептывает сдавленно рациональное), как ее вжимает в спинку дивана, и ноги делают нечто невообразимое. Подбрасываются вверх, так что колени плотно обхватывают мужчину за талию. Хорошо, что на ней нет трусиков, думает Энн, потому что они бы уже были мокрые. Адреналин, злость и взаимные оскорбления работают не хуже ужина в дорогом ресторане и букетика роз. Она чувствует, что ей не хватает кислорода, и что поцелуем уже скорее управляет Ниган, чем она. Стоит признать, языком он вертит умело не только, когда пытается принизить ее умственные способности. Полотенце начинает потихоньку сползать вниз. Она не уверена, что ее устраивает эта скорость, или устраивает вообще, а как же томленье ожидания? Как же неторопливое: снять ремень, штаны, блузку, лифчик, пощеголять в одних каблуках и чулках? «Да в жопу». Вот на нем точно чересчур много одежды. Очень много. Ее губы перемещаются на его шею, она прихватывает кожу зубами, куда сильнее, чем, наверное, где-то прописано, потому что злость еще никуда не испарилась. Ниган в свою очередь подхватывает ее, разворачиваясь так, чтобы уже самому оказаться снизу («спасибо, а то становилось нечем дышать»). Да-да, так гораздо удобнее, когда сидишь сверху и смотришь, как у него хищно раздуваются ноздри. Она в нетерпении ерзает на его бедрах, ощущая ягодицами, что он действительно понял, что происходит (возможно, она ошибается, но вроде как Алехандро проигрывает по новым параметрам). Он все еще способен остановиться, скинуть Энн с себя. Это займет секунды две, а девчонка с ее весом и его злостью полетит как раз в другой край квартиры. Как раз на то безопасное расстояние, которое охладит их головы и не позволит совершить ошибку. Проблема только вот в том, что Ниган не думает, что то, чем они сейчас занимаются, та самая ошибка. Они два взрослых человека (он проверял, читал ее личное дело, Энн точно совершеннолетняя, и его завтра не посадят за растление малолетки). Они два абсолютно взрослых человека, которые друг другу ничем не обязаны и, возможно, завтра они совсем уж и не исчезнут из жизней друг друга, потому что Энн вряд ли разом бросит быть куратором Клиффа, а он так же хуй не забьет на центр, бросая всю работу на одного Джона, но в любви они друг другу не клялись. И обижаться на то, что кто-то и чем-то там накануне воспользовался, вряд ли кто-то из них будет. Он сомневается, что утром кому-то будет хотя бы стыдно. Он хмыкает на свои мысли, а после шипит от боли, когда Энн немного перебарщивает с зубами на его шее, прикусывая кожу так, будто решила, что он сочный бургер, в который жадно впиваешься, не желая ни с кем делиться. Его руки в ответ давят сильней на ее бока, но не для причинения ответной боли, скорей они в такой же жадности пытаются ощупать ее тело, ведь он не задерживается на одном месте надолго. Может им нужно отправиться в комнату? Именно для того там стоит кровать, в которой он категорически отказывается спать. Кровать застелена свежим бельем, от которого наверняка все еще пахнет кондиционером. Дрожащими пальцами Энн пытается расстегнуть пуговицы на его рубашке, хотя куда эффективнее было бы начать с ремня и брюк. Все самое важное находится там (но Энн нравится мужские плечи и спины, так и хочется проскрести на нем пару-тройку полос за фокус с цепью и багажником). Она начинает заводиться (и злится сильнее). Отстраняется от его шеи и дергает рубашку, чтоб так красиво и хоба! Нихера. — Господи, блядь. Да что ж такое! Как они это в фильме делают!? Из чего эта рубашка!? Ниган тянет воздух через нос, облизывая и кусая свои губы, пока Энн продолжает своими изучать его шею. Он скользит раскрытыми ладонями по ее спине, играя пальцами на косточках позвоночника, а после на ребрах. Он тихо смеется от неудавшейся попытки Энн сорвать с петель пуговицы на его рубашке, и на языке вертится едкий сарказм, но иногда (как бы девчонка от данного факта не ебнулась головой) он не хочет говорить и не любит говорить (особенно тогда, когда член уже требует внимания, взывая к тому, чтобы захлопнул свою варежку и сконцентрировался на первоначальном плане). Ниган все так же ухмыляется. Эта его кривоватая улыбка на губах остается и в момент, когда он самостоятельно расстегивает пуговицы на рубашке, вытягивая ее из-за пояса брюк и ремня. С этой же кривоватой улыбкой он подается к Энн. Теперь его очередь начать изучать ее шею. Колоть щетиной, прикусывая, только с большей деликатностью и нежностью. Ладонями по ее бедрам. Одна рука где-то в районе ягодиц и остается, сжимая одну из них под собой, когда вторая с любопытством изучает ее грудь, по соскам подушечками пальцев, задевая металл, а после изгибаясь так, чтобы до этого же места дотронуться и губами, пока девчонка разбирается до конца с его брюками. Его даже увлекает то, как об зубы стучит металл (его это же увлекло, когда ее язык оказался у него во рту). Он сминает ее грудь под ладонью сильней, когда его член оказывается у нее в руке. Ниган даже не планирует привстать, чтобы хотя бы спустить штаны. Для них — сейчас — достаточно и того, что голая она, и его члена, что больше не скрыт трусами. — Подожди…, — ему приходится оторваться от ее тела хоть на пару секунд. Он вцепляется в ее губы поцелуем, прокусывая нижнюю до крови (отместка за шею), а после тянет руку к тумбочке: — Не знаю, как ты привыкла предохраняться, но так надежнее. Лучше уж на утро стыдно, чем через пару недель быть опездошенным информацией о беременности, потому он из тумбочки и достает презерватив: — Его-то сама? Или как с рубашкой справишься, и мне лучше сделать это самому? — и опять эта его кривоватая усмешка. Энн отбрасывает в сторону окончательно размотавшееся полотенце. «Обойдемся без стриптиза. Танцевать я не умею, а у него и так уже…все в порядке. Более чем». Она издает тихий стон, когда Ниган губами и языком принимается изучать ее грудь (удостаивая пристальным вниманием проколотые соски). Она прогибается в спине, откидывая голову назад, руки заняты молнией, а ей так хочется рассмотреть его татуировки (Энн очень любит татуировки). Но в голову пробирается жаркий туман, плавящий мозги, от чего так сложно сосредоточиться. — Я как-то преподавала подросткам "введение в секс". Знал бы ты, на какое количество бананов мне пришлось натянуть презерватив. Так что с твоим я справлюсь, — она возвращает ему такую же кривоватую усмешку и зажимает между пальцев квадратную упаковку. В конце концов, она недавно сменила гинеколога, да и с таблеток слезла, а новые пока не назначили. К тому же, справку об отсутствии зппп они друг у друга запросить не успели. Она облизывает губу, чувствуя привкус крови во рту («кто-то разошелся или вообще любит пожестче?»), и медленно покрывает его лицо поцелуями, спускаясь все ниже. На шею. Затем на грудь, где ее внимание привлекают эти «чертовы» татуировки. «Будет очень странно, если спрошу контакты его мастера прямо сейчас?». Она вновь прихватывает кожу зубами там, где под соском проходит имитация разреза (очень качественная имитация). Ладонью гладит ворона на правой стороне груди, и мысли ее витают где-то очень рядом с: я бы облизала его целиком (Энн очень сильно любит татуировки). Она плавно сползает с его бедер ниже, на пол, оказываясь между его колен, и заговорщически подмигивает. Она целует напряженный живот, продолговатый шрам чуть ниже («откуда он? Неудачно пытался кого-то запихнуть в багажник, а в отместку ему пытались яйца отрезать?). Когда-то Энн полагала, что минет существует лишь в двух качествах: либо манипулируют тобой (будь хорошей девочкой, отсоси, я так устал сегодня), либо манипулируешь ты (за это тебе придется купить мне телефон, а еще лучше оплати гребаные счета). Она не помнит, в какой момент их "любовь" с Эшем (тем самым парнем, что бросил беременную девушку с передозом) переросла в рыночные отношения, и секс превратился в оплату услуг. Он перестал быть чем-то особенным. Она не чуралась никакого вида секса (всего лишь разнообразные механические движение, это как физкультура для поддержания тонуса мышц), под настроение ей нравились эксперименты, но вот это…. Энн откидывает мокрые волосы на спину и касается губами головки члена (под рукой, что лежит на правом бедре мужчины, ощущается волна дрожи). Сейчас ей просто хочется его, целиком, о последствиях (может их и не будет в кои-то веки) она подумает как-нибудь потом. Она приоткрывает рот, губы смыкаются вокруг члена, и шарик на языке добавляет стимуляции. Ноготки руки, что так и лежит на его бедре, сильнее царапают кожу. Ее голова опускается ниже, без лишней скромности Энн знает, что делает. Сейчас — по непонятной причине — ей и самой нравится (внутри, внизу живота растет огненный шарик, давит вниз, заставляя кровь приливать к конечностям). Она чувствует, как его бедра начинают подаваться навстречу движениям рта, но так просто детектив не отделается. — Видишь, ловкость рук и никакого мошенничества. Упакован в лучшем виде, — облизывая губы, говорит Энн, когда презерватив оказывается на члене Нигана. Она возвращается на его колени, выдерживая дразнящее (уже не ясно, кого сильнее она этим дразнит) между телами расстояние. Затуманенный взгляд скользит от его паха, вдоль тела, задерживаясь на деталях киберпанковской татуировки на ребрах, и, останавливаясь на его глазах. Очень темных сейчас (оттенки зелени почти полностью утонули в черном). — Мне нравятся твои гребаные татуировки, — выдыхает она ему в рот, вжимая пальцы в его плечи. — А мне твои — проколотые соски, — сдавленным, перехваченным дыханием в ее губы. Господи, у них даже комплименты друг другу ебануты настолько же, как они сами. Зато честные, уж точно не банальные по типу: "у вас красивые глаза", когда хуй даже понял, какие они там по цвету и глубоко тебе похуй на эти самые глаза. Честность на честность. Сука, он, даже не думая, это выдохнул. Импульсивно. Заведенный, слегка, самую малость, разочарованный от того, что ее губы сейчас все же на его губах, а не на члене, смыкаясь на нем плотным кольцом, затягивая глубже — туда где влажно и горячо. Хотя влажно и горячо будет и в другом месте. Может не так узко, как было бы в ее горле. Ниган, не теряясь, заталкивает в ее рот свой язык, углубляя поцелуй, делая его невозможным для дыхания. Ниган, не церемонясь, запутывает пальцы в ее волосах, когда давит ей на затылок, чтобы не позволить отстраниться, разрывая этот поцелуй. И без тени скромности пальцы его второй руки уже внутри девчонки, там, где их через минуту заменит его член, но он медлит с этим, потакая своему любопытству. Подушечкой большого пальца по клитору (там его тоже встречает холод металла), изгибая руку так, чтобы двинуть ей, входя на всю длину. До ее стона в губы. Оторвать от своих все также не позволяет, даже ждет, что сейчас укусит. Может частично хочет ее напугать, чтобы уже сама одумалась и сбежала, ведь он не в силах это прекратить, больше нет. Ниган заменяет пальцы на свой член быстрей, чем в легких окончательно закончится воздух, проталкиваясь разом до конца, плевав на возможность или же на ее отсутствие сразу же принять его. Сомневается он в скромности Энн и в том, что в ее жизни было мало секса, чтобы ее сейчас поразили его размеры, и ей было бы больно. Уж точно она не девственница, чтобы он переживал и был нежен, осторожен, аккуратен. Он, последнее время, вообще кажется позабыл, когда с кем-то был бы нежен или аккуратен. Он не занимается сексом (уж любовью тем более) — он трахается. И сейчас, двигая бедрами навстречу к Энн, он разом обнажает все свои намерения, чтобы она не ждала вдруг проснувшееся в нем желание сделать это медленно, растягивая. Он толкается. Давит. Цепляется пальцами за бедра. Бока. Ягодицы. Он слизывает невидимые капли пота с ее ключиц, когда девчонка начинает двигаться с ним в один такт, и хочет еще раз вцепиться в ее губы с этой голодной жадностью, чтобы легкие горели, но не хочет останавливаться, войдя в единый ритм их движения навстречу друг к другу. Энн расплывается в довольной улыбке в ответ на это его признание, но желание сказать: «да я уже заметила», тонет в глубоком, требовательном поцелуе. Попытка что-то сказать («да зачем??!») испаряется с тем, как пальцем он задевает ее клитор (она подается бедрами так, чтобы подушечка пальца задела металлический шарик в проколе). И едва Энн успевает набрать воздуха, как Ниган выбивает из нее его остатки, войдя резко, быстро, во всю длину (она уже успела прицениться к габаритам, и мышцы сжались от предвкушения — да, черт его возьми, она его хочет и именно так: без долгих прелюдий). Она не сдерживает вздоха и приглушенного: блядь, когда мужчина буквально насаживает ее на себя, да так, что ее ягодицы впечатываются в его бедра с громким шлепком. Вверх. Энн судорожно заглатывает воздух, руки смещаются с плеч под лопатки (она чувствует неровность очередного шрама под пальцами), и ногти вонзаются под кожу. Вниз под громкий, протяжный стон (ей совсем не хочется быть тихой, да и вряд ли получится, пока привыкает к размеру — «так вот откуда такое эго, ладно-ладно»). Ей хочется его поцеловать, хочется, чтобы он ее шлепнул, хочется, чтобы его язык вновь дотронулся до чувствительных сосков, хочется, чтобы прикусил за такую не менее чувствительную мочку ухо, но прерываться ради напутствий и инструкций Энн хочется еще меньше. Это похоже на гонку на выживание. Кто быстрее сдастся, кто первым взмолит о передышке («черта с два!»). Вверх, высоко, он полностью снимает ее с себя, подбрасывает под ягодицы, и снова вниз, задевая головкой члена клитор. У нее сводит ноги от того, с какой силой колени сжимают его бедра. Его рука сжимает ее грудь, сжимает сосок, давит на ключицу и оказывает на ее горле. Большой палец (тот, что еще недавно был в ней) по губам, во рту, и она жадно сосет его. Мысли отбрасывают ее к краткому моменту, когда во рту был его член. Ей бы хотелось довести его до изнеможения, хотелось бы, чтобы ладонь легла на ее затылок, чтоб он издал этот свой гортанный рык (как сейчас) и кончил. «Черт…тебя…дери…, детектив». Она находит его губы, металлический шарик стучит об зубы. Руки уже на его бедрах, ногти впиваются в него, не позволяя поднимать ее так высоко. Огонь изнутри серьезно грозится спалить к чертям ее, его и диван.

***

— Хочу еще, — спустя минуту передышки изрекает Энн, сидя рядом. У нее дрожат ноги, и скрыть эту дрожь не представляется возможным. Она закусывает губу и лениво поворачивает голову к Нигану. «Сними ты уже одежду, болван!». — Но, кажется, жрать я хочу больше. Может пиццу? Он должен признать, что ему понравилось. Ему, пиздец как, понравилось. Вся эта неожиданная спонтанность. И то, как теперь колотится, долбится сердце в грудине, хотя он и не двигается, сидит почти в той же позе, что и Энн рядом с ним, откинув голову на спинку диване (вся разница только в том, что он буквально положил голову на спинку, а голова Энн касается только где-то затылком поверхности, не доставая до верхушки). Он до сих пор ощущает дрожь в мышцах, что судорожно сокращались при его попытках оттянуть оргазм, не кончая сразу, как только это желание подступило. На нем все еще был презерватив, и ему нужно его снять, еще он хотел курить, а сигареты остались рядом с телефоном на кухонном столе. Шилдс путает пальцами свои волосы, взъерошивая их в районе лба до затылка, расчесывая кожу головы, ощущая тяжесть в мышцах. Чувствуя, как пульсируют укусы на шее и борозды от ногтей Энн на его плечах и лопатках. Хмыкает себе под нос. Довольно и лениво. — А я ведь даже еще не успел сделать подгон с тыквенным чизкейком, — не отрывая затылка от спинки дивана, Ниган поворачивает голову в сторону сидящей рядом Энн. Та дышит также тяжело, как и он. Ниган не отказывает себе от возможности вновь взглядом пробежать вдоль всего ее тела, что все так же обнажено, как и пару минут назад, когда он все еще был в ней, и она прыгала на нем, оседлав, как быка на арене. — Красиво, — он оценил иронию надписи, но больше оценил саму татуировку у нее на бедре, по которому, не отказывая себе в прикосновении, ведет пальцами. Чувствуя, как под кожей нарастает электричество от этого прикосновения. Он не прикасался к женщине после секса. Не в такой интимности, как делает это сейчас. Не после Люсиль, которую он мог часами пожирать глазами, руками, губами и языком, доводя до исступления, которую он не желал отпускать, с которой после всего они лежали или сидели рядом, чувствуя, как продолжает гореть кожа. Ни с кем больше. С того дня, как впервые у него был секс после смерти жены. И его рука, которой прикасается к бедру Энн, как будто становится совсем неподъемной. Пусть и не отдергивает резко, но все же отводит. Ниган встает с места (ему все же нужно снять этот чертов презерватив, что он и делает, уйдя в сторону кухонной зоны). — Держи. Мне с ананасами, — он кидает на диван в сторону девчонки свой телефон, разблокировав его, — я схожу в душ. Если есть желание, можем продолжить там. Все равно ждать, так чего не совместить? Ниган расстегивает пуговицы на манжетах рубашки, стягивая после ее с себя: — Ну или надень ее. Мне нравится, когда ты голая, но боюсь, курьер это не сочтет за чаевые, — в ее сторону летит его рубашка, и он дарит ей ухмылочку. Широкую. Счастливую. Ниган чувствует, как внутри, в его желудке, как будто что-то порвалось, давая путь моменту легкости, с которой на его лице задерживается на чуть дольше такая открытая уже улыбка. — С ананасами? И ты не боишься, что за тобой придет пищевая полиция? — посмеиваясь, спрашивает Энн. Она и сама любит пиццу с ананасами (а еще макать сыр в какао — знакомые относили эту привычку в те же пищевые преступления, что и ананас на пицце). Она находит в приложении нужного ей поставщика пиццы. «Так с ананасами и одну грибную. Хватит, и на утро останется пожевать». Уже нет никаких сомнений, что хрена с два она попадет ночью домой (да ей и самой не особо хочется куда-то ехать). «К тому же, скоро приедет пицца, а с полным желудком лучше избегать путешествий. Да-да. Это единственная разумная причина остаться». — Ха-ха, — отвечает она насчет курьера («как-то же сходило за чаевые и не только») и ловит рубашку лицом, — я подожду здесь. Будешь долго купаться, сожру все ананасы! Один раз — это спонтанность. Они оба были злы, под адреналином и жаждали возможности применить физические действия в отношении друг друга, чтобы доказать свою правоту. Секс — это лучше, чем размахивать кулаками. Так что одного раза достаточно, потому что второй раз…. «Вот же черт его дери!». Она успевает увидеть спину мужчины прежде, чем он исчезает в ванной. Ее внимание привлекли вовсе не те царапины, что она ему оставила.

***

Ему не хочется быстрей смыть с себя липкость ощущений на теле, что бывает только после хорошего секса. Пусть и быстрого, но задача, пожалуй, была выполнена: они с Энн отвлеклись от ссоры, а он смог отпустить этот охватывающий все внутри него страх, что не уходил с момента, как к нему пришел Клифф и сказал во что влезла Энн. Странно все это — так за нее переживать. Еще более странно — чувствовать некое удовлетворение от того, что этот спонтанный секс принес ему гораздо большее удовольствие, чем любой из тех, что у него был с незнакомками из баров. Почти пугающе странно понимать, что возможно это удовлетворение после секса ощущается именно так сильно только потому, что завязано на эмоциях небезразличия к другому человеку. Он ведь давал себе обещание в пьяном бреду, в удушающей от горя боли после смерти Люсиль. Он не хочет привязанностей. Он не хочет больше боли. И правильней было бы просто выгнать Энн. Выставить ее за дверь. Отдать ей какие-нибудь свои спортивные штаны (хотя скорей шорты, которые были бы для нее штанами), футболку и вызвать такси. А потом забыть обо всем, что было, пытаясь в принципе с ней больше не сталкиваться. Он может сделать так, что Джон ее уберет из центра. Эгоистично поставить условия, при которых сам туда не вернется, пока в нем работает Энн. Он может сделать так, что ее уволят из кофейни (ведь отдавать ей кофейню он также не намерен, как и Центр). Он может усадить ее за какую-нибудь придуманную херню, чтобы лет так на пять ее точно больше в его жизни не было. Он может запоганить остатки всей ее жизни, чтобы наверняка и для себя, и для нее — только, чтобы не ощущать это тянущее чувство где-то все еще внизу паха, от желания вернуться к девчонке и трахнуть ее еще раз, впуская ее глубже, дальше в свою жизнь. Нахуй ему не нужны привязанности. Ниган делает воду горячей, подставляя под струи руку, проверяя температуру. Скидывая брюки с трусами, он забирается внутрь, закрывая дверцу, давая кипятку бить по липкой коже. Натирая ее до красна, как будто в желании действительно избавиться от ощущения рук, ногтей (а на деле же, он ведь пытается содрать с кожи тот страх, который чувствовал, готовый рискнуть собой, лишь бы Энн вытащить из неприятностей). И все же он ухмыляется, когда легкий холодок касается кожи, потому что девчонка приоткрывает дверцу, забираясь к нему в эту практически стену из пара. — Я передумала, — объясняет Энн, заходя внутрь быстрее, чем Ниган вздумает ее выставить. Хотя, судя по его усмешке, он наоборот ждал, что она придет. — Повернись спиной. Ну давай-давай, не буду я тебя за жопу кусать, не бойся. У-ух. Она кладет ладонь правой руки на его шею и начинает медленно вести ее вниз по татуировке. «Охренительная работа». Татуировка на спине словно продолжает ту киберпанковскую, что на ребрах. Сквозь имитации разрезов видны механические детали и позвонки. Она не любит докапываться до людей, что значат их татуировки. Иногда это банальное: у меня были деньги, и никто меня не остановил). Иногда: это болезненно личное. Кто-то же просто кайфует от процесса, а красивый рисунок — это приятное дополнение. Сейчас ей хочется знать, почему именно этот рисунок (но она не спросит). Есть что-то хрупкое в обнаженных мастером позвонках. Свободную руку она кладет на свой лобок, указательный палец скользит внутрь. Она все еще горячая, влажная (как же она любит татуировки). — Сколько сеансов? — она прислоняется лицом к его спине, продолжая ладонью правой руки водить вдоль позвоночника. Он дергает бровью, все с той же ухмылкой, не позволяя Энн увидеть усталость на его лице, да озабоченность о том внутреннем, котором он если и поделится с кем-нибудь, то возможно лишь с Джоном. Он научился говорить с братом, когда плохо. Пусть и не сразу. Пусть иногда доводя все до пика какой-то абсурдности. Правда, Ниган не уверен, что Джон не въебет ему за то, что тот решил трахнуть девчонку с такими тараканами, что похлеще его собственных будут. Ниган почти буквально слышит голос брата у себя в голове о том, что они только сломают друг друга до конца, а Энн нужен надежный, правильный, не тот, кто в запой на недели может уйти, дай ему только шанс расслабиться. Он мотает головой в надежде избавиться от всех мыслей. Перед ним голая девчонка. Он тоже голый. Они могут сделать друг другу приятно. Хватит херней маяться. Смахивает с лица воду, послушно поворачивается спиной, давая Энн прижиматься к нему и разглядывать на спине рисунок татуировки. Рисунок большой. Детальный. Ладонь ложится на стену с кафелем, а зубы закусывают нижнюю губу. Ему нравится. То, как она к нему прикасается. Ему нравится и то, что он видит с легким поворотом головы, наблюдая за тем, как она начала мастурбировать. — Один..., — он наблюдает за движением ее руки, тем, как пальцы дразнят клитор, — с короткими перекурами, после — легкая коррекция по теням. Мне тогда нужна была боль. Я ее получил. Зачем это откровение? Может, она его и не запомнит. Ведь он не говорит о том, почему именно ему тогда эта боль требовалась. Вообще за болью он мог сходить в бар: напиться, после ввязаться в драку. Но им могут гордиться все, кто за него переживал, он выбрал более цивилизованный способ получить эту боль. Ниган не говорит о том, что за татуировкой скрыты и шрамы, что остались после аварии, как и на ребрах, и что пошел ее делать почти сразу, как похоронил Люсиль, и сам сумел наконец-то нормально ходить. Все это — только его. Вторая его рука скользнула по члену, он почти синхронно с Энн дает своему возбуждению вытеснять все дерьмо из головы. Чуть более быстрым движением, так, чтобы скорей почувствовать, как твердеет член и просто кончить. Почему-то ему сейчас это нравится. То, что они с Энн почти к друг другу и не прикасаются (только ее рука все еще на его спине). — Один, — шепотом повторяет Энн, не прекращая движения пальцами и ощущая, что горячо становится уже не только от температуры воды. Она может представить тот тип боли, когда иглы проходятся по уже травмированной коже. Помнит свои ощущения. Помнит, что эта боль успокаивала ее. Под татуировкой скрыты ожоги — она сама их оставила сигаретой. Она была под кайфом и ей было любопытно, на что в этот момент похожа боль. Ей казалось, что ее бедро целовал светлячок (на утро, правда, ощущения были другие). — Красивая, — она не спрашивает, почему Нигану нужна была боль. Не так сложно сложить два и два с учетом того, что с ним случилось. Да и не для того они сейчас здесь, чтобы тыкать палками друг другу в старые раны. Она языком проводит дорожку по еще соленой на вкус коже мужчины, ныряет под руку, что ладонью прижата к противоположной стене, и прижимается щекой к его боку. С нарастающим интересом и увеличивающимся (в геометрической прогрессии) возбуждением наблюдает за тем, как другой рукой Ниган дрочит. Интересный опыт. Почему-то заводит не меньше, чем если бы сейчас его, а не ее, пальцы были в ней. Ее пальцы ускоряются, будто продолжая предыдущую гонку. — Дракон, — не громко продолжает девушка, — тоже один сеанс. Он был моей первой татуировкой. Я только слезла с одной иглы и тут же легла под другую. Иронично. Наверное. Она чуть щурит глаза от того, как волнами накатывает жар. Правая рука с татуировки движется вверх. Она ощущает под пальцами какие-то неровности, должно быть шрамы, но это его шрамы, его прошлое. Захочет — расскажет. Рука продолжает двигаться выше, к его плечу, удерживаясь за него, потому что — да, ножки-то ее держат с трудом. — Я пришла на сеанс в семь утра, а вернулась домой поздней ночью. Ощущения были такие, словно с меня содрали кожу, так все горело. Хотя прокалывать клитор было больней. Быстрее, конечно, но больней, — она усмехается, чуть сжимая зубы на его боку. От температуры внутри кабинки перед глазами все-так и плывет. Ощущения — почти забытые, — что она под кайфом или напилась. Должно ли ее волновать, что она не может вспомнить, с кем она в последний раз так себя чувствовала? Чувствовала ли вообще? У нее в голове хаос из мыслей и картинок. В основном, с рейтингом от восемнадцати и выше. Ей интересно, что будет, если скажет, что хочет большего. Например, что будет, если он подхватит ее под бедра? Или прижмет лицом к стене и возьмет сзади? Или она может встать на колени и… — Болезненней всего было делать пони. Если ты успел рассмотреть Пинки Пай. Внутренняя сторона бедра — та еще сука, кожа нежная, — стон из приоткрытого рта. Она тяжело дышит, смотрит за тем, как быстрее движется рука Нигана вдоль члена. Странно, раньше ее такие вещи не возбуждали. «Ооочень странно». Правая рука, она будто не знает, куда ее деть, с плеча вниз, на бедро, пальцы тянутся к паху, ложатся на продолговатый шрам. — Не похоже на аппендэктомию. «Заткнулась бы ты уже, а». Она чувствует, как начинает соскальзывать вниз. Чертовы ноги отказываются ее держать. Раздается в звонок в дверь, и она шипит сквозь зубы. «Что это за молниеносная доставка пиццы?» Ей бы еще немного времени. Хочется заткнуть Энн. Как угодно: поцелуем или просто бросить: “да заткнись ты”. Ему не откровений хочется. И не разговоров хоть о чем-то. Только он все же слушает. Внимательно слушает (он запоминает — запоминает абсолютно все). Слова, звучащие в правдивом откровении — они кажутся не менее интимными, чем-то, что он и она сейчас делают. И у него мурашки вдоль плеч. По позвоночнику к пояснице. Может от прикосновений, от которых Энн не отказывается. Может от слов, в которых она дает узнать себя, пусть в них и нет никаких особо подробностей жизни, но он узнает гораздо больше, чем мог бы, сиди они даже полупьяными (это ему напоминает момент в квартире Мари и Клиффа: они уставшие, они обнажены от этой усталости). Сейчас что-то другое. Сейчас то, что его пугает, но он не останавливается. Продолжает дрочить, не сводя взгляда с Энн, и на мгновение теряется, когда перед глазами немного все начинает плыть. А может это все мурашки от накатившего возбуждения и осознания, что он кончит довольно быстро, если не замедлится. Ниган облизывает губы и все же тянется к Энн. И губы его на ее, когда пальцами приподнимает ее лицо за подбородок. На миг он просит ее все же замолчать, целуя. — Мне хотели отрезать яйца, чуть промахнулись. Трахнул не ту бабу, — он хмыкает, останавливаясь в движении по своему члену, — все как в том кино. Только вернулся не муж, а жена, что оказалась не менее ревнивой. Он отводит руку Энн, не позволяя ей больше к себе прикасаться. Тянет к себе, делая так, чтобы девчонка оказалась спиной к нему, зажатая между ним и стеной. Он слышит звонок. Ебал бы он курьера с пиццей. Оставит на пороге, карта привязана к приложению, деньги спишутся сами. Может он и не любит холодную пиццу, но переживет. Не переживет, если не трахнет девчонку. И это вновь пугающим камнем, что крутит спазмами живот, сокращая мышцы, и без того напряженные до предела. Ниган не спрашивает разрешения, входя в Энн разом, нагнув ее лишь немного, проведя ладонью по ее пояснице, надавливая, чтобы было удобней с их разницей в росте. И двигается быстро, как будто в опаске, что может передумать. Испугаться так сильно, что все оборвет, так и не закончив, решаясь все-таки выставить девчонку из своей квартиры. Она хотела спросить, о каком таком фильме речь, и сколько в его словах правды, но Ниган делает то, что уже некоторое время происходит в ее голове. Она прижимается грудью к нагретому кафелю, поясница ноет от напряжения, ей приходится стоять едва ли не на мысках, чтобы компенсировать разницу в росте, но эти небольшие неудобства не идут не в какое сравнение с тем ощущением наполненности, когда Ниган входит в нее и начинает двигаться с таким рвением, словно переживает, что пицца остынет. Ну или он хочет, чтобы она уже заткнулась, что не так-то просто. — Если ты хотел…, — она судорожно сглатывает, под таким углом давление идет именно туда, куда нужно, — чтобы я…заткнулась, достаточно было просто…просто…попроси…. Ах. Черт бы тебя…подрал…. Но дерет "черт" сейчас именно ее (и ей этого хотелось сильнее, чем казалось), сжимая сильнее пальцы на ее бедрах (там синяки, как и царапины на плечах и спине Нигана, будут напоминать какое-то время о том, что случилось — эта мысль отчего-то греет). Энн делает милость им обоим. Энн затыкается, сосредотачиваясь на ощущениях. Одна ладонь Нигана перемещается на ее живот, тянет на себя, давит на сжимающиеся почти до боли (до приятной боли) мышцы. Ей больше не кажется, что дело лишь в том, что остынет пицца. Она по кирпичику раскидывает мешающиеся ей мысли (их слишком много, и все они сейчас лишние). Энн вздрагивает всем телом, ее стоны и вскрики отражаются от стенки, возвращаются обратно в пересохший рот, и так продолжается вновь.

***

— Пицца — лучшее изобретение кулинарии, — с набитым ртом бубнит Энн, поудобнее устраиваясь на диване. На ней серая футболка, по длине совсем как коротенькое платьице. Снова мокрые после душа волосы она, фыркая, откидывает свободной рукой за спину, чтоб не мешались. У нее ноет все тело, она знает, что завтра будет и того хлеще, но мысль о том, что мышцы болят после секса с Ниганом, а не из-за ребят Исайи, приятна. Кажется, дело именно в том, с кем этот секс был. — После шашлыков, конечно. Ты когда-нибудь ел шашлык? Не кебаб. Именно шашлык. С лучком там. Я помню, когда была мелкой, на даче родители устраивали посиделки с шашлыками. Собирались однокурсники отца. Забавно, что я до сих пор это помню. Она хмурится, пытаясь понять, за каким чертом выскочило это откровение. Проскользнуло даже легче, чем когда Ниган входил в нее в душе — разгоряченную, мокрую. Энн качает головой, пережевывая. Должно быть все от того, что она не привыкла оставаться с кем-то рядом после секса. Если это было в чьей-то квартире, она уезжала почти сразу. Чувствовала себя беззащитной наедине с едва знакомым парнем (можно подумать, что она чувствовала себя под защитой с Эшем — ха, а ведь, правда, о чувстве защищенности и речи не было). Здесь же, среди неразобранных коробок, на опороченном диване, рядом с мужиком, который привез ее в багажнике, она чувствует себя…нормально? Комфортно. Прости ее господь, в которого она не верит, хорошо, она чувствует себя хорошо. — О! Слушай, что с тем окурком, который я тебе отдала? Ну, тот, что нашла в квартире Мари. Есть что? Он надел свои пижамные брюки (в первые за все то время, что живет в этой квартире), отказавшись от футболки, взяв из шкафа лишь для Энн — по итогу так и сидя с голым торсом на диване и лениво теперь жуя пиццу. Чувствуя приятную усталость, он за очень долгое время не хочет больше ничего делать и ему не хочется выгонять Энн из своей квартиры. Впрочем, если она заберет последний кусок пиццы с ананасами, ему точно это придется сделать — при том, он передумает давать ей деньги на такси. Ниган кривит губы на свои мысли и с прищуром смотрит на этот самый последний кусок пиццы с ананасами. Кто ж знал, что в этом дерьмовом вкусе, как все называли его любовь к пицце с ананасами, они с Энн сойдутся. «В следующий раз нужно будет заказывать две — на каждого по одной». В следующий раз? Ниган на секунду хмурится, но быстро отмахивается — похуй, что там в расплавленном мозге сейчас творится, и какие ебаные, максимально тупые, мысли возникают. Он облизывает пальцы, чуть приподнимая правую бровь, слушая про шашлыки. Про кусочек прошлой жизни Энн. — Не ел. В той забегаловке русской, куда я периодически хожу, чтобы пожрать вареников со сметаной, в меню нет никаких шашлыков. Надо внести предложение, раз уж ты делаешь такое громкое заявление, что эта хрень вкусней пиццы, что даже на первом месте…, — Ниган замечает движение Энн к куску пиццы в коробке и перехватывает его первый, — мой! Компенсация за моральный ущерб моим нервам за прошедший день. Он корчит рожицу, нагло откусывая от куска, не намереваясь делиться. Ниган встает с дивана, продолжая жевать, и смотрит на Энн через плечо. — Я пару часов назад только вытащил твою жопу из подвала, тебе этого было мало? — он идет к холодильнику, чтобы взять для себя пиво, а для Энн…, — Будешь пиво? Энн с жадностью смотрит на последний кусок пиццы. На самом деле, в нее больше не лезет. Желудок вроде как полный, да и вставать между мужиком и последним куском еды — опасная затея. Кто знает, насколько Ниган вымотался, может у него есть силы побороться. Но она перехватывает его взгляд, направленный на коробку, и рука движется за пиццей (из вредности). Поздно. — Хам, — бросает Энн и скорчивает страдальчески обиженное лицо. «Кушай-кушай, авось с полным желудком будешь добрее». — Ладно-ладно. Ешь свою пиццу. Мужикам ведь нужно больше калорий, а у тебя сегодня был насыщенный день. Последнее она говорит лениво-сыто с неприкрытой двусмысленностью. Сложно сказать, чем был день более насыщенным: вызволением ее жопы или сексом. Два раза почти подряд, между прочим. — А есть что-нибудь безалкогольное? — Энн морщится так, будто она монашка, которой предложили курочку в пост. Нет, ничего против пива или другого алкоголя она не имеет, просто не пьет. Наркотики не единственное от чего она отказалась. В общем-то никто не запрещал ей пропустить бутылочку пива, но Энн боялась, не хотела рисковать. Слишком долго выныривала, чтоб пойти ко дну из-за гребаного пива. — Между прочим, на моей жопе теперь куча синяков. Так что придется компенсировать. Я ничего и никому — честное, какое оно там у вас, бойскаутское. Просто хочу знать, что ублюдка найдут, и есть хоть какие-то зацепки. Мари такого не заслужила. «Да никто из этих девчонок не заслуживает такого». Она вытягивает ноги на диване, нетерпеливо постукивая пятками. — Не будь жопой, офицер. Ниган вновь коротко дергает бровью. — С алкоголем в такой же завязке, как и с наркотой? Насколько все плохо в этом? Ну, ты работаешь в баре…. Кстати, ты же в нем все еще работаешь? — это искреннее любопытство, даже скорей не просто любопытство, а желание понять Энн еще немного больше. Из холодильника он все же берет банку пива для себя, а для Энн какую-то сладкую газировку, что в одном из последних визитов к своему любимому дяде оставила дочь Джона. Протягивает банку с газировкой Энн, садясь обратно на свое место на диване. — Просто не употребляю. Ни первого. Ни второго. Было бы глупо одну плохую привычку сменить на другую. Да и ни к чему дразнить мертвых демонов, — пожимает плечами Энн. К тому же, кто знает, насколько эти демоны мертвы. Ей не хочется проверять. Она сдвигает ноги, а затем закидывает их Нигану на колени. Они уже как-то так лежали. «Потерпит». — Работаю… Почему ты спрашиваешь? — она с удивлением чешет нос, ожидая ответа. Смотрит на вздернутую бровь Нигана. «Ааа, ну да. Я же сама просила так сказать». — Да, надо ж было как-то объяснить мое отсутствие, если тебе приспичит вернуться в бар. Видишь, я была права. Ты вернулся, раз спрашиваешь. У меня хорошая интуиция. И не только. Я вообще могут быть чертовски полезной, офицер, — пропевает Энн. «За исключением тех случаев, когда меня кидают в какой-то сраный подвал. Хотелось бы знать, что их насторожило. Какая-то тварь меня сдала. Знать бы кто». Энн присасывается к банке с ядовито розовой жидкостью. На вкус как клубника и еще какие-то элементы таблицы Менделеева. Очень сладко, но вкусно. Она всем своим видом демонстрирует, что розовая газировка куда лучше какого-то дурацкого пива. — Если бы ты не сделала финт ушами и продолжила работать в баре, это бы вызвало гораздо меньше вопросов. С моей стороны так уж наверняка. Не знаю, на чем ты по итогу прокололась, но ты не учла очень много фактов прежде, чем лезть в работу под прикрытием. Я знаю, я работал под прикрытием несколько месяцев. Чуть сам на наркоту не подсел, потому что выронил шарик. Пришлось импровизировать, чтобы не спалиться. Хуево, когда играешь наркомана со стажем, и получаешь первую свою дозу в жизни в разы больше той, с которой каждый начинает пробовать. Я тогда чувствовал, кажется, вкус сердца собственного у себя во рту. Ну может она действительно лоханулась. Может действительно стоило продолжать исправно ходить в бар и отрабатывать утренние смены в кофейне. Может ее никто и не сдавал, она просто прокололась в чем-то сама. Усталость давит на мозг, ей лень сейчас размышлять. — Быть наркоманом еще хуевее, чем играть. Поверьте на слово, офицер. — Детектив. Давай. Детектив Шилдс. Повторяй за мной, и я быть может буду так добр, что расскажу тебе. И запомни, зефирка, я все еще могу за оскорбление офицера полиции задержать на пятнадцать суток. У меня теперь есть цепь, и одной комнатой я не пользуюсь, — у него на лице непонятное сочетание серьезности и иронии, что звучит и в голосе. Он делает из банки несколько жадных глотков, довольно щурясь. Осталось покурить и этот вечер можно считать одним из лучших за последнее время — те все месяцы после смерти Люсиль. Ниган ждет, когда Энн действительно, как маленькая девочка, что только учится говорить, повторит за ним то, что просит взрослый дядя, идя на какой-то очень странный принцип. На самом деле, ему похуй: офицер, детектив. Хоть козлина в погонах. От Энн уж точно не убудет хотя бы мысленно к нему так обратиться. Сейчас он в этом просто дурачится, раззадоривая девчонку, прекрасно понимая, к чему все это ведет, и что она не уступит, так и продолжая обращаться к нему "офицер". — Прошу прощения, офи…. Де-тек-тив. «Детектив Шилдс, ну зачем мне называть тебя детективом, когда тебя это так бесит». Она сама не знает толком, на кой черт его бесит. Он оказался не из плохих парней, уж точно из хороших копов. Да она лично удостоверилась, что ему реально не насрать на всех этих ребят из центра. «Так на кой хер ты его тогда дразнишь?» Может ей просто нравится? Заменила наркотики на адреналин. Может поэтому и полезла к Исайе. «Хм. Секс удивительным образом прочищает мозги. Чаще что ль надо». — Я такая невежда, не знаю, что оскорбляет офицеров нашей достойной полиции, а что нет, — она легонько мажет ему пяткой по животу и плотоядным взглядом смотрит на голый торс Нигана. С удовлетворением замечает следы своих губ на его груди и шее. «Да, я тоже знаю, как бы я применила эту цепь. Черт. От этого надо отвлечься». — Вот так лучше, — он ухмыляется, делая после еще пару глотков, смазывая остатки пива с губ, — по нулям с тем окурком, — Ниган становится тут же очень серьезным, — ДНК неизвестного, в базе вообще ничего. По наркоте, что дали Мари, тоже нихуя. Похоже на рогипнол, но наш спец говорит, что это не он. Отличается составом. Нужна кровь Мари, чтобы установить более точно, но надо было брать анализ сразу. Короче, в жопе мы, жаль эта жопа не такая аппетитная, как сидящая сейчас на моем диване, — он жмет плечами, отвешивая как будто даже комплимент Энн. Хмыкая в банку с пивом, из которой допивает его остатки. — Не каждому так везет с жопой, — отвечает она. Ей льстит, что он обратил внимание, но куда больше расстраивает тот факт, что дело никуда не сдвинулось. «Гребаный ублюдок так и будет ходить на свободе. Блядство», — от злости у нее пальцы сильнее сжимаются на банке с газировкой. Хочется кого-нибудь стукнуть, но вряд ли Ниган это оценит, а с самовредительством она тоже завязала. — Кстати про комнату: кровать в твоем распоряжении на эту ночь, — его ладонь скользит по ноге Энн, туда-обратно по голени, пробегая колено и забираясь вверх по бедру, касаясь подушечками татуировки с пони, — моя племянница любит Пинки Пай. У нее по коже мурашки от прикосновений (что у них за вечер откровений? уже не первый ведь). Усталость давит на плечи и веки. Она вытягивается в струнку (и, конечно же, куда без ее звуковых сопровождений). Не хочется думать. Хочется немного сдвинуться вниз под ловкие пальцы Нигана (узнать, насколько они ловкие). «Но три раза подряд — это как-то уже перебор. Это как-то…». Она чешет нос, пытаясь найти подходящее определение. Ее не то чтобы нервирует эта "магнитная буря", то, как ее тянет навстречу прикосновениям и так далее, скорее удивляет. — Твоя племянница права. Пинки Пай — крутая, — теплеет, опять в животе теплеет. Это что-то вроде стокгольмского синдрома? «Не, не то». Во, что-то такое было в фильме "Скорость". Героев, переживших стрессовую ситуацию, тянет друг к другу. «Но ничего хорошего из этого не выходит». Может ей просто плюнуть и перестать копаться в собственной голове? Хочется, так хочется. Бывает же иногда, что среди ночи хочется вдруг чего-то жирного или сладкого. Так зачем отказывать себе? «Ага. Именно так подсаживаются на наркоту». Что-то внутри нее недовольно бурчит, когда она снимает ноги с Нигана и ставит их на пол. — Уступаете комнату, мистер Шилдс? Что? Ты ж не в форме. Значит, не на работе. Мне и дивана хватит. Ниган сминает пустую банку и целится ей в сторону ведра. — Диван не обсуждается, — бросает банку, бросая категорично и ответ про то, кто и где будет спать, — постельное белье чистое. Если захочешь сменить, в ящике шкафа есть несколько новых комплектов. — Умеешь ты быть лапочкой, когда хочешь. Оставил бы мне последний кусок пиццы, стал бы детективом Лапочкой. Энн встает, зевая. Выкидывает банку с газировкой. Три — это хорошая цифра, но сдается Энн, что не она одна не любит осложнений. Впрочем, ей ничего не стоит сделать маленький реверанс в сторону Нигана за все то, что он за сегодня сделал (не очень и Очень приятного). Она скидывает футболку, аккуратно складывает ее и оставляет на подлокотнике. — Я так сплю. К тому же, — кидает она через плечо, удаляясь в спальню, — сможешь еще разок посмотреть на то, что тебе так понравилось. Вольно, офицер. — Жопа все ж и правда отменная, благодаря моим стараниям. Алехандро бы точно не смог так ее умять, — Ниган сидит и дальше на своем месте, не отводя взгляда, откровенно пялясь (любуясь — оценивая) и зубоскаля.