***
— Зои, ты забегай внутрь. Устрой нам место на диване, я сейчас подойду. Попрощаюсь с Трэвисом. — Холошо, — к счастью, малышка не спрашивает, откуда Энн знает про диван, она лишь подбегает к Трэвису и крепко его обнимает, — спасибо, дядя Тлэвис. Я к вам еще плиеду с дядей и папой. И с…Энн? Энн, ты же с нами поедешь есть моложеное? — Если папа с дядей позовут, конечно, поеду, — она старается выглядеть беспечной, надеется, что взгляд не выдаст обеспокоенность. Обычно у нее неплохо получается разыгрывать карту жизнерадостной идиотки, сейчас есть сомнения. Если Зои ничего и не замечает, то это скорее из-за совокупности впечатлений дня, а не благодаря чьей-то талантливой актерской игре. — Позовут, если я позову! А я позову! Они меня слушаются! Пока, Тлэвис! — До свидания, мисс Зои. Очень приятно познакомиться, буду ждать с нетерпением вашего возвращения. Чудесная малышка, — говорит Трэвис, когда дверь закрывается, — случилось что-то серьезное? — Угу. Как ты догадался? Снова твоя потрясающая интуиция? — не обязательно быть таким говном с определенно ни в чем не виновным человеком. Трэвис, правда, не обращает внимания, и снова не благодаря чьим-то талантам и стараниям. — Я внимательный, крошка, только и всего. У него лицо было белое как полотно и выбежал он как в зад укушенный. К тому же, оставил свою племяшку на тебя. Я так полагаю, что больше просто некому. — Ее отец попал в больницу. Ножевое. — Черт. Надеюсь, все обойдется. Уж не знаю, что там с ее матерью, но остаться без родителей в таком возрасте…. Ты справишься? — Да. Серьезно, спасибо за не озвученное предложение помочь, но я разберусь. — А ты ему нравишься, Принцесса. — М? — Думаешь, почему он оставил свою племянницу на тебя? Если бы он не доверял тебе, черта с два Ниган бы позволил тебе смотреть за Зои. Нашел бы еще кого или все же взял с собой. Ему явно не по барабану, с кем ее оставлять. Человек, который таскает с собой плюшевого крокодила и согласен есть мороженое с лакрицей, явно испытывает к своей племяннице больше, чем просто навязанную кровную привязанность. Доверие и симпатия они рядом бродят, крошка. — И что? Мне что должно стать от этого проще что ль? — Почему бы и нет? Разве не приятно, когда тот, кто тебе нравится, тебе доверяет? — Дааа, — задумчиво тянет Энн, подавив в себе порыв наступить Трэвису на ногу, — езжай-ка ты уже. Меня ребенок ждет.***
— Мэм…, — он пытается в третий раз обратиться к девушке, сидящей на регистратуре, но всякий раз ее отвлекает то телефон, то подошедший врач, отдающий ей очередной планшет. Ниган вцепляется пальцами в край стойки на грани терпения, что позволило бы ему остаться вежливым и не сорваться на ни в чем неповинном человеке, от которого не ему одному что-то нужно. Но: — Ебал я…, — выдыхая себе под нос, он склоняется над чертовой стойкой и перехватывает телефон с очередным звонком, — Джон Дори. Мне сообщили, что он поступил к вам, — быстро вставляя до того, как девушка возмутится из-за телефона, — я его брат, — голосом, не позволяющим думать, что он примет отказ или просьбу подождать еще. Ждать он согласен если только пару секунд, которые девушке может понадобиться, чтобы она своими аккуратно наманикюреными пальчиками вбила имя его брата в компьютер и сказала, где ему его, блядь, искать. Карен — имя девушки, которое Ниган читает на бейдже, хлопает возмущенно глазами, замирая с приоткрытым ртом. Он должен отдать ей должное, она быстро приходит в себя. Сужает взгляд, видимо оценивая степень взвинченности мужчины перед собой, а после ничего не говоря, все же начинает бить по клавиатуре, сделав для себя только ей понятные выводы о Нигане и безумстве в его взгляде, которое не исчезало, пока они играли в гляделки. — Он на операции. Вы можете подождать в зале ожидания или в кафетерии, сэр. Как только операция закончится, хирург к вам подойдет. — А хоть какая-нибудь информация по его состоянию у вас есть? — Вам лучше дождаться хирурга, сэр. Он скрипит зубами на эту вежливую с сочувствием улыбку, которую он и не заслужил своими агрессивными действиями, но Карен, возможно, сталкивалась и с более неадекватными людьми в своей работе и она, наверное, очень хорошо понимает, что оставаться адекватным в тот момент, когда кто-то из твоих родных умирает, а ты получаешь об этом звонок среди ночи, очень сложно. Но для Нигана лучше бы уж она его матом обложила, чем смотреть на эту ебаную сочувствующую улыбку. Ему в принципе хочется, чтобы весь мир пошел к херам и окончательно ебанулся, чтобы мертвые встали, или чтобы в больницу ворвался ебанутый камикадзе, обмотанный поясом со взрывчаткой. И тогда у него, у Нигана, появится шанс на агрессию. Открытую. А не вот эту —скрипящую между зубов, стирающую эмаль. Да, ему максимально сильно (максимально тупо) хочется кого-нибудь убить, ударить, покалечить, а не смотреть этим опездошенным взглядом потерянного человека, который не знает, а где вообще находится этот блядский зал ожидания, в котором он морально не способен сейчас быть и ждать. Ждать дерьма, которое ему принесут, вывалят, а после скажут, что на этом их работа закончена. Дальше уж как-нибудь сам. «Ебись оно все конем». И он даже с каким-то недоумением думает, что странно пусто внутри. На миг стало пусто. Страх отошел, сменяясь потоком агрессии. Агрессия хлынула горячим внизу живота, и пришла пустота. А еще чуть-чуть тоски. По вечеру. Вечеру до звонка про Джона. И по Энн. Он достает телефон, отойдя от стойки, более не желая проверять терпение Карен, и думает, что возможно стоит позвонить Энн и узнать, как у них дела, справляется ли она с Зои. Хотя уверен, что справляется, иначе бы и не оставил с ней. Да, пришлось бы Зои объяснить сразу, что случилось с ее отцом, но не доверяй он Энн, Ниган выбрал бы разбить сердце своей племяннице сразу, не оттягивая правду до утра. Только же начни он сейчас писать, Энн вновь спросит, как дела у Джона, а у него нет никаких новостей об этом, кроме тех, что им известны. К тому же, они, наверное, все еще в кафе, и Зои наверняка и забыла о том, что он уехал. Он не хочет вновь портить малышке настроение. Ниган прячет телефон в карман пиджака, задирая голову и находя взглядом табличку с указанием по направлению, где он сможет найти зал ожидания, идет туда, чтобы погрузиться в общую атмосферу скорби.***
— Будешь еще кусок? — Неа. — А мороженое? — В меня больше не лезет. — На самом деле, в меня тоже, — признается Энн, отправляя в рот еще одну ложку "хорошего полицейского", — кто бы мог подумать. — Вкусно? — Даже вкуснее принцессы. Твой дядя оказался шикарным на вкус. Мороженое, в смысле, — торопливо поправляет себя Энн, хотя в общем и целом в далеком от детского понимания Зои Ниган в переносном смысле тоже оказался…ничего себе таким. «Но все равно. Лакрица, клубничный джем и чили. Карамелизированный чили. Вкусно, мать его». Мелкая хихикает, важно кивая, как будто понимает, от чего тетя так быстро себя исправила. «А может и понимает. Вдруг у Джона в интернете не стоит родительский контроль. Это я в ее возрасте муравьям жопки лизала или смолу ела, а она уже с телефоном разбирается не хуже взрослых». — Энн? — Да? — Энн отставляет в сторону ведерко с мороженым и откидывается на спинку дивана, сыто и сонно прикрывая глаза. Тут главное не включать фантазию и не вспоминать, что не так давно творилось на этом же диване. — А ты знаешь, куда поехал Ниган? «Черт. Надо было в нее все-таки еще мороженого запихнуть. Или пиццы». Глаза приходится открыть. — Должно быть что-то по работе. Он ведь хороший полицейский. К сожалению, когда полицейские проводят время со своей семьей и едят мороженое, преступники не отдыхают. — И папа меня не заблал. Мне с тобой нлавится! Плавда! — Зои повышает голос, бодая ее растрепанной макушкой в плечо, — но он обещал, что мы вместе посмотлим мультики. — Наверное, задержался на встрече. — Но он обещал, — вновь сникший ребенок расстроенно опускает головку, мультяшные поняхи на экране телевизора ее внимания не привлекают. — Не обижайся на папу. Он наверняка очень старался, чтобы освободиться. Но жизнь она…, — «боже, это сложнее, чем объяснять, откуда берутся дети, или почему существует расизм», — …все немного сложнее. Вот ты наверняка знаешь, что Солнце — это не просто яркая точка в небе. — Да! Солнце — это звезда. Большоой газовый шал. Очень голячий. У нас был плаздник пло планеты в садике. Мисс Джей нам лассказывала. Я была Землей. — Вот видишь. Но ведь когда-то ты думала, что это просто яркая точка. Светит и ладно. И не важно, как там что работает. — Я думала, что Солнце — это блинчик, а Луна — сыл. — А на самом деле все чуть сложнее, и чем старше ты становишься, тем больше все усложняется. Это вовсе не значит, что это плохо и быть взрослым так уж отстойно. Когда твой папа обещал тебе вернуться обратно, он сам этого очень-очень хотел и надеялся, что если будет зависеть от него, то он сможет сдержать обещание. Но не всегда все зависит только от нас. А твой папа, он… он крутой. — Он и плавда клутой. А мама уехала, потому что все сложно? — Да, малыш, но это не значит, что она не хочет быть с тобой, — кивает Энн, обнимая девочку за плечи, хотя она совершенно не уверена в своих словах. Отчего-то злость на Джун, женщину, которую она даже не знает, ощущается физически. Ничем вроде и не оправданная злость, но разве не Джун должна быть сейчас рядом с Зои? — Энн, а тебе нлавится Ниган? «Может все-таки рассказать ей, откуда дети берутся?»***
Он всеми силами старается не шуметь, очень тихо прикрывая за собой входную дверь квартиры. Свет горит в спальне. Мягкий, падая маленьким полукругом, и Ниган делает вывод, что это продолжает работать лампа, стоящая на тумбе у кровати. Он хотел бы снять с себя всю одежду, пропитанную потом, страхом, бессилием, и встать под воду, надеясь, что это поможет избавиться быстрей от последних часов, проведенных в зале ожидания больницы. Там время не просто встало. Оно умерло. Как и десятки людей, умиравших один за другим несмотря на все усилия врачей. Ниган прикрывает глаза и мотает головой, опуская ее. Все еще на пороге своей квартиры, где так тихо. Где он так и не устроил для себя настоящий дом с уютом и без коробок, об которые сам так часто спотыкается, потому что они мешаются под ногами, как ты их не распихивай по углам. Сил их разбирать нет и остатки, крупицы силы, оставшиеся в нем, он тратит на то, чтобы просто хотя бы сейчас не орать. Наверное, не знай он о Зои с Энн в соседней комнате, он бы не сдержался. Орал бы. Бил бы что-нибудь об стены, ломал. Но он не один. Здесь. Сейчас. Ограничил себя лишь моментом, когда оказался один в машине. Он бил и бил по рулю ладонями. Яростно и зло. Ладони болят. А руль… он его почти с корнем и всеми проводами чуть к чертям не вырвал. Морщась, Ниган тянет с себя куртку, оставляя на вешалке. Делая над собой усилие, снимает и пиджак, бросая на диван. Он хочет выпить. Сделать не один и не два глотка. Он хочет свои внутренности спалить к херам чем-нибудь очень крепким. Водкой, например. Но в шкафу у него стоит лишь початая бутылка виски. Он замирает у барной стойки, что делит зоны его не такой уж и большой квартиры, но не шагает сразу к шкафу с алкоголем. Ниган понимает, что так и не написал Джун и матери с отцом. Никто не знает. Никто из тех, кто должен. Кого Джон хотел бы видеть. Ниган бросает взгляд на часы. Еще рано звонить с такими новостями родителям. Пять утра. Они спят, и он не хочет, чтобы новость о ранении сына стала первой новостью для них в этот день. А Джун…, как бы он не относился к ней, сейчас, вот сейчас, в этот, блядь, момент с братом, которого сегодня могли убить, он зол на Джун и от себя уже хочет ее наказать незнанием. Ниган поворачивает голову в сторону спальни. Хоть кто-то теперь спит в его кровати. Он даже не сдерживает уголки губ в легкой улыбке. Энн в его кровати спала уже на два раза больше его. Может стоит ее ей отдать? Хата говно, но зато кровать…, реже придется ходить на массаж. Он подумает об этом обязательно. А сейчас он шагает в сторону спальни. Нужно выключить свет. По дороге до комнаты Ниган медленно, не спеша, расстегивает пуговицы на манжетах рубашки, закатывая рукава. Замирая на пороге спальни, он смотрит на спящих на кровати Зои с Энн. Если бы Люсиль была жива, то… нет, он не будет думать о том, что могло бы быть. С ним. Какая у него была бы жизнь, если бы он стал отцом. Он вновь встряхивает головой, а после входит в комнату, склоняясь над Зои с Энн. Тянет одеяло, осторожно накрывая их. Он проводит пальцами по лбу племянницы, убирая с ее личика волосы, и улыбается на ее безмятежность во сне. И ей ему придется рассказать о том, что случилось с ее папой. Это сложней, чем что-либо другое. Ниган тянется к лампе, выключая свет, и уходит. Выпить ему теперь хочется еще сильней.***
Они все-таки задержались чуть дольше предписанного Зои отхода ко сну. Хотя к чести Энн задержались на полчаса, не больше. Энн осталась в одной футболке, пусть и длинной, но татуировки явили себя во всей своей красе. Так что режим слегка сбился из-за тысячи и одного вопроса. Славу богу, Зои заинтересовалась татуировками просто как "класивыми" картинками. Процесс нанесения ей не очень понравился, уколы она не любит. Так что ни ее дядюшку, ни ее родителей не хватит инфаркт от того, что их крошка задаст вопрос: а когда мне можно сделать татуировку. Она даже уши не хочет прокалывать, хотя опять-таки все эти колечки и прочие украшения в ушах Энн ей понравились. Энн планировала скромно занять диван, рассчитывая, что когда Ниган вернется ему захочется лечь в кровать вместе с племянницей, но Зои попросила полежать рядом. Она больше не задавала вопросов, хотя Энн ожидала их. Почему ее дяди так долго нет, почему они не могут позвонить папе, и почему вообще ее доверили какой-то непонятной розоволосой тете, с которой она сегодня впервые познакомились. Может она привыкла к тому, что и отец, и его брат — полицейские (пусть Джон и ушел в отставку, но копы бывшими не бывают), поэтому работа может срывать их в ночи и надолго (в том же центре часто приходилось работать внеурочно). А может она чувствовала, что что-то случилось, и боялась спрашивать сама. Энн не знала и в глубине души со стыдом радовалась, что ей не пришлось отвечать на эти вопросы. Она не уверена, что смогла бы найти правильные ответы. А еще ей было страшно. Очень страшно дать ложную надежду, ведь плохое случается сплошь и рядом, и к сожалению, чаще с хорошими людьми, такими, как Джон Дори. Они улеглись вместе на кровать, смотрели на попытки Энн показывать театр теней (у нее получались лишь кривые собачки). Она рассказала Зои, как могла, любимую с детства сказку. Про Стеклянного человечка. Отец читал ей эту сказку чуть ли не каждую ночь. Он спрашивал не надоело ли ей, а Энн знала, что это единственная сказка, которую он знает наизусть. Ей никогда не надоедало.Маленький, Не больше, Чем кузнечик, Не боясь на свете Ничего, Жил да был Стеклянный человечек В доме у мальчишки Одного.
Она наверняка путалась в словах, рифмовать получалось еще хуже. К тому же переделывать сказку с одного языка на другой оказалось сложнее, чем она думала. Пусть на английском она и говорит уже дольше, чем на русском. Она продолжала рассказывать даже, когда Зои уснула (она вроде на третьем четверостишье уже отрубилась). Тихое сопение и тепло маленького тела рядом успокаивало и нисколько не напрягало. Энн сжимала в руке мобильный телефон, рассчитывая получить хотя бы краткое сообщение. Тот же страх, что не давал ей сказать Зои: все будет хорошо, не позволял самой позвонить Нигану и спросить, как дела у Джона.***
Энн открывает глаза, пытаясь сообразить, где она, и почему так темно. Экстренную побудку ей устроила Зои, которая, переворачиваясь, шлепнула ладошкой Энн по лбу. Оказывается, мисс Зои та еще драчунья. «Помню, что я не выключала свет». Должно быть Ниган вернулся. «Почему он меня не разбудил?» Наверное, хочет побыть один. Или боялся, что Зои проснется. Энн надеется, что это хороший знак. Будь что-то плохое, он бы наверняка написал или разбудил по возвращении. По крайней мере, она надеется, что в этой логике есть смысл. Она осторожно выбирается из кровати. Вид спящей Зои, раскинувшейся как звезда, с мистером Кроко под бочком, вызывает улыбку. Черт его знает, насколько это сложно решиться завести ребенка, но ради таких моментов оно того определенно стоит. Она прикрывает за собой дверь и идет к единственному источнику свету. Эдакой светлячок у дивана, что подсвечивает замершую фигуру. — А безалкогольного виски у тебя нет? Я бы тоже выпила, — Энн садится рядом, подбирая под себя ноги. Видок у Нигана…. Ну, как у человека, чей брат лежит в больнице. Как у человека, которому нужна кровать и крепкий сон, а не крепкий алкоголь. Впрочем, вряд ли ему нужны ее советы и понимание. — Как дела у Джона? Он слышит шаги сразу, приподнимая голову, которую держал опущенной, сидя почти на самом краю дивана. Руки свисают, уложенные локтями на колени, и правая чуть подрагивает. Ниган сжимает и разжимает кулак, но пальцы все также продолжают дрожать. «Сука». Чтобы занять руку, он тянется за бутылкой, которую поставил на журнальный столик. Он теперь ее и не выпустит, чтобы Энн не увидела эту дрожь. — Могу предложить чай. Цвет как минимум будет такой же, — он так и не смотрит на девушку, что теперь сидит рядом, — хотя не уверен, что у меня есть заварка. Надо посмотреть. Возможно где-то в этих коробках. Он обводит рукой пространство. Может правда где-то в них что-нибудь да найдется. Он не знает. Сам при этом подносит к губам горлышко и делает пару глотков, пробегая по влажным губам тыльной стороной ладони. — Ему пробили селезенку и задели печень. Какой-то еблан решил, что это охуеть как весело пырнуть человека ножом. Джона нашли возле мусорных баков, недалеко от Центра. Всего в крови. Кто-то позвонил в службу спасения. Не понимаю, какого хера он там делал. Он должен был быть на встрече с инвесторами, — он толкает слова через сжатые зубы. Зло и яростно. Прячет взгляд от Энн, в котором одно можно лишь увидеть: он найдет, кто это сделал, и причинит этому уебку дохуя боли, чтобы умолял о смерти. Ниган вновь пьет, глотая и морщась. — Врачи сказали, что во время операции селезенка порвалась, это вызвало что-то там…, я не запомнил. Джон в реанимации. Теперь только ждать, — он смотрит в сторону комнаты. Туда, где осталась маленькая девочка, которая никогда не вспомнит своего брата и может это даже хорошо, что не помнит, а вот отца…. Ниган рвет воздух, тянет его в легкие. — Как вы провели с ней время? Энн поджимает губы, следя за тем, как Ниган делает очередной глоток. Она все еще помнит, как алкоголь обжигает глотку и желудок. Особенно такой, крепкий, неразбавленный. Соблазн велик, но, пожалуй, сейчас не лучшее время возвращаться к плохим привычкам. К тому же, она ведь оставила себе сигареты. «Разрыв селезенки сопровождается кровотечением. Не помню, откуда я это знаю». Что ей сказать ему? Что Джон жив, и все обойдется? Она ведь этого не знает. Может рассказать ему анекдот, чтобы отвлечь? Тогда Ниган точно ее пристрелит, и ей не придется что-то выдумывать. Посоветовать не пить и лечь спать? Снова вариант с пистолетом. Да и она последний человек, который может раздавать советы. Что тут вообще можно сказать? Есть правильные слова? — Хорошо. Мы поели пиццы. Кстати, тебя ждет твоя с ананасами. Посмотрели мультики и потом разглядывали мои татуировки. Не бойся, Зои не любит иглы и вряд ли потащит тебя в тату мастерскую в обозримом будущем. Я честно сказала, что было больно. Еще Зои спросила, зачем тогда Энн их сделала, если было больно. Не говорить же маленькому ребенку, что это было своеобразной заменой одной иглы на другую. — Она искупалась, умылась, почистила зубы. Кажется, я в ее годы была не такой самостоятельной. Рассказала ей сказку и собственно… «С Джоном все будет хорошо. Будет. Будетбудетбудет». Но у нее не получается сказать это вслух. Что еще она может сделать? Энн сдвигается ближе к Нигану, роняет голову на его плечо и прежде, чем он успеет возмутиться, обнимает его за талию. Это все, что она сейчас может. Пусть он и не походит на любителя объятий (да она сама не фанат). — Ты знаешь, что у нее в садике есть какой-то мелкий придурок, который ее обижает? Боже, так хотелось сказать ей, чтоб засандалила ему по его мелким придурочным шарам. Но я сдержалась. Честное pionerskoe. У него кончики губ тянутся вверх в мягкой (полугрустной) улыбке, а из груди рвется короткий смешок. — Помню, как Джон ругался по телефону, когда Зои впервые оставили со мной. Она была уже не совсем мелкой, постоянно расспрашивала обо всем и сразу. Она меня тоже спросила о татуировках, а после требовала настойчиво у отца ответ, когда он сделает такие же себе, — улыбка гаснет, скрываясь вместе со взглядом, который отводит в сторону, бродя им по темному кухонному гарнитуру. Ниган одергивает себя от неожиданного осознания, что вспоминает о брате, как будто на ебаных поминках. Вновь хочется ударить себя. Или что-нибудь разбить, сломать и орать-орать-орать, но вместо крика — тишина. Он даже некоторое время не дышит. Оживает, когда чувствует голову Энн на своем плече, и почти тут же руки, что обвивают его талию. «Зачем? Зачем она это делает? Нахуй. Нахуй. Нахуй». Первая потребность — отстраниться. С онемевшими мышцами, до ощущения, что все тело не его. Но первое желание встать, отстраниться, сносит в доли секунд, и мозг толкает не от, а к девушке. Ближе. Он как будто теперь и сам прижимается, поворачивая немного голову в ее сторону и смотря на розовую макушку. Дышит медленно-медленно, тихо, с ощущением волнения где-то внутри желудка, а в легкие проникает запах клубники, идущий от волос Энн, с чем-то еще более мягким, но очень сладким. Ниган вспоминает, как хотел ее сожрать, признаваясь об этом вслух, и все из-за сравнения ее розовых волос с зефиром, что он частенько видел, а после и пробовал в той русской лавке, куда периодически заглядывает. А клубника…. У Зои такая пена для ванны. Она даже есть у него. Стоит на верхних полках вместе с его пеной для бритья, которой он не пользуется. Ниган пытается себя отвлечь (выходит хуево), пытается не дышать этим пропитывающим мозг запахом. — Я тебе больше скажу: она этому еблану уже дала по шарам, но видимо там будущий мазохист, который не очень понял, что означает, когда тебя бьют по яйцам. На это Джон тоже ругался, когда его вызвала воспитательница и рассказала о произошедшем. После Ниган и Зои сидели рядом, как два провинившихся ребенка, на диване в гостиной дома Джона с Джун, но ни один не выглядел виноватым. Он говорит, все еще всматриваясь в макушку Энн, но взгляд все же отводит, замирая им на дверях спальни. Он знает, как чутко спит Зои, и что не стоит…, «не стоит, БЛЯДЬ, не стоит….» Он сдвигается чуть в сторону, так, чтобы Энн посмотрела на него, и не произнося ничего (и больше не дыша), он накрывает ее губы своими. Настырным поцелуем. Делая то, что делать не должен. Только не на фоне страха. Не на фоне своей одичалости, с которой сходит с ума, пытаясь не думать о смерти Джона. Энн тихонечко смеется, когда слышит, что Зои уже делала то, что так хотелось ей посоветовать. Конечно, это не совсем правильно и педагогично призывать мелкого ребенка к насилию и внушать, что так и надо поступать. С другой стороны, с задирами иногда иначе никак. Порой нужно говорить с ними на их языке (а потом драпать со всех ног, потому что задира весит как две ты и ростом в полтора раза выше, и твой удар его лишь разозлил). «Не удивлюсь, если гениальная мысль стукнуть пацаненка по яйцам пришла именно от доброго дядюшки. Представляю, что ему Джон высказал». Она вздыхает, когда мысли возвращаются к Джону. «Только посмей, гад, откинуться. Откуда от угодно достану. Ты же знаешь меня, Джон Дори, я хуже зано….». От того, с какой настойчивой отчаянностью к ней льнут мужские губы, мысли спутываются. Застигнутая врасплох, Энн на поцелуй отвечает. Во рту привкус виски и табака. От Нигана пахнет спиртом, антисептиком. Запах больницы и виски, который по-хорошему надо тянуть со вкусом, а не глушить, не чувствуя всех тонкостей вкусовой палитры. Пальцы почти болезненно путаются в ее волосах. Другая рука уже на ее бедре, и тело реагирует предательским желанием двинуться навстречу этим прикосновениям. Это неправильно, совершенно, абсолютно неправильно. Его брат в больнице, и Ниган просто ищет утешения таким способом. Когда не получается крушить и ломать, перевести злость в горизонтальную плоскость и потрахаться — вполне рабочее замещение. Она и сама так делала не раз. Но она ему не долбаный "сахарозаменитель"! Господи, да пару часов назад она на этом чертовом диване ела пиццу и смотрела мультики с его племянницей (которая сейчас здесь же, спит в его спальне!), хотя наверняка есть люди, которым он доверяет больше, чем Энн. Почему она играла роль нянечки, а теперь выполняет роль всё понимающей, утешающей супруги? В нужную минуту подставит и плечо, и вагину, так что ли? «Какого черта!?» Проснувшаяся злость заставляет ее пустить в ход зубы и вцепиться ногтями в его плечи. Поцелуй обрывается, злость полыхает на ее щеках алой краской, а сердце так громко стучит, что закладывает уши. В черных глазах Нигана плещется что-то смутно знакомое. Он похож на человека, которого несет горным потоком по камням, он никак не может зацепиться за ветку, за камень, а мимо идут люди, равнодушно смотря в сторону. Спасение утопающих дело рук самих утопающих? Проблема в том, что Энн тоже чувствует себя паршиво. Проблема в том, что она знает, уверена — затея идиотская, но ей тоже это нужно. Ее тоже снесло горным потоком, вот она, чуть ниже по течению, и люди бредут мимо, не поднимая глаз на ту, которая устала просить о помощи. Хоть помрет самостоятельно. — Заткнись, — едва слышно говорит Энн, хотя Ниган не говорит и слова. Она протаскивает его руку под свою футболку, сжимает под его ладонью свою грудь. Другой же рукой протискивается под ремень его брюк. И снова поцелуй. Горький, с ощутимой злостью, и все равно приятный. Если уж творить херню, то хоть по-тихому. А поцелуй лучший способ заткнуть себе рот. Никогда, никогда, никогда — именно это ебаное никогда и должно заведенной пластинкой скрипеть до раздражения в его мозгах. Еще несколько часов назад он думал так правильно, рационально и холодно, пусть и крутило — вот так же, как и сейчас, от близкого присутствия Энн. Рационально. Холодно. Разумно. Пугая до чертиков темпом внутри груди от этой семейной идиллии при поедании мороженого. Пугая не меньше, чем последующий звонок. А может и больше: ведь потери и смерти каждый раз следуют, окружают, затягивают, а вот это… знакомое, пережитое им лишь раз чувство с одной только женщиной, как оно может не прогонять холод по кишкам. Никогда, с осязанием крови на языке и губах, с коротким "блядь", но глаза выдают настойчивость, с которой Ниган начал поцелуй. И это "блядь", оно почти рыком, и он, как хищник, слизывает кровь с губ, готовый наброситься на того, кто осмелился бороться с ним. Он пьян. Видимо сильней, чем думал. Алкоголь может настолько сильно помутил рассудок, чтобы не испугала мысль, что он хочет трахать эту женщину сейчас даже против ее воли. И ему нужно одуматься (вот-вот он это сделает), отстраниться, уйти в ванну, где он охладится и наконец-то уже, сука, треснет себе за то, во что готов превратиться. За этот ошалелый взгляд, с которым смотрит на Энн. И все же, какая бы дикость не жрала мозг, он чего-то ждет. Давит кончиком языка изнутри на нижнюю губу, чуть ее оттопыривая. Еще секунда…, вдох, и он… готов поклясться, что Энн его уебет чем-нибудь тяжелым, что только попадется ей под руку. Взгляд у нее такой же ошалелый, как и у него. Он послушно молчит. И жмет под ладонью женскую грудь до физической боли, заставляя молчать и Энн, толкая своя язык чуть ли не ей в глотку. И это не похоже ни на один нежный романтический фильм, который принято смотреть всей семьей. И если бы не ребенок за дверью в спальне, они бы рвали друг друга до воплей и вызова соседями полиции, а не толкались бы языками, глуша друг друга. Вновь на диване, на котором он опрокидывает Энн на спину, задирая вверх футболку и путаясь руками, ногами с ней. — Ниган…? Заспанный голос девочки производит эффект воды со льдом, которую вылили на тебя и от холода по-настоящему холодно. Он вскидывает голову, ища взглядом племянницу, что стоит в паре метров от дивана, прижимая к себе игрушку. Волосы взлохмачены (почти точно так же, как и у Энн, что замерла под ним). Девочка трет глазки. — Привет, принцесса, — хрипловатый голос непроизвольно делается мягким. — А где Энн? — Ниган собой все еще закрывает Энн, что выскользнула из-под него, дергая вниз футболку, закрывая все ненужное от детских глаз. Малышка идет вперед, подходя ближе, пока ее дядя всеми правдами и неправдами прячет свой член под брюки, быстро застегивая ширинку. — Она здесь, со мной. — А чем вы занимались? —малышка поглядывает на них уже с любопытством и нихрена уже не сонно. — Э… Энн украла мой кусок пиццы, я у нее его отнимал. Да, Зефирка? Хочешь мне помочь? — Зои уже совсем рядом, — давай, иди к нам. И вот Ниган помогает племяннице забраться. Она проваливается между ним и Энн. Ему лишь нужно постараться сделать так, чтобы его стояк оставался подальше от ребенка. Подобных знаний своей дочери Джон точно ему не простит. Никогда — это ебаное никогда, о котором ему было бы лучше все же помнить.