В следующий раз

Что может быть внезапнее планового общедомовского медосмотра? Воспитателям и вожакам дата была известна давно, но в итоге приходилось собирать перепуганный народец пинками и криками по всему Дому, как цыплят по двору. Разве что Фазаны, как бараны в стойле, всегда на месте. Но кто ж по ним ровняется? Ральф битый час сгонял свои стаи в Могильник. Окинув взглядом галдящую очередь, и всякий раз выявляя чье-то отсутствие, он готов был порвать на лоскуты любого, кто пытался с ним спорить или дерзить. В последнее время он стал отвратительно психованным и срывался, почти как Лорд. Об этом знали и старались лишний раз не выводить из себя нервного воспитателя. За дисциплину в Четвертой отвечал Сфинкс и сегодня неплохо выполнил свои обязанности— самая раздолбайская стая прибыла в Могильник хоть и с опозданием, зато в полном составе. Слепой бледной глистой сразу сполз по стене на пол, и замер, как неживой. Напротив Шакал был живее всех живых, раздавал советы, читал сонеты, всем мешал и во все лез. Лэри нервно болтался туда-сюда, Курильщик откатился в сторонку и «как бы незаметно» царапал свои наброски в альбоме. Лорд подкатил к Стервятнику, и они интимно слушали одни наушники на двоих. Смотреть на них было неприятно. А вот у птиц с явкой оказалось плоховато. Сосчитав пернатых по головам и в очередной раз обнаружив недостачу, Ральф обрушил свой праведный гнев на Папу Птиц: — Стервятник! Почему не вся стая в Могильнике? Ты все еще вожак, следить за своей стаей — твоя обязанность. Сидящий у стеночки Папа спокойно извлек из-под светлых волос наушник, щелкнул кнопочкой плеера, рассеянно посмотрел на Ральфа (вернее поверх него), пожал худыми плечами и соизволил ответить: — Все были предупреждены. Кого не хватает? — Это я должен тебя спросить, — рыкнул Ральф, стараясь глядеть Папе в глаза и при этом не терять самообладания. Получалось неважно. — Нет Ангела и Бабочки. Вы задерживаете другие стаи. Птица сконструировал на лице нечто среднее между презрением и снисходительной жалостью. — Скорее всего, в Третьей задержались. Придут, — и уставился своими желтыми птичьими зенками нагло и невозмутимо. — Предлагаете мне за ними сбегать? «Сбегать». Ральф показал ему кулак, подавив желание опустить этот кулак на золотистую макушку. Или сгрести в охапку и поцеловать. Жестко. До кровавых трещин. — Я кого-нибудь из птенчиков пошлю. — Сидеть! — рявкнул Ральф и зашагал к выходу из Могильника. Нервы совсем не к черту. — Потом ищи вас по всему Дому. — Как скажете, Черный Ральф. Вот и поговорили. Впервые за пять недель. «Как скажете». Первую неделю после ссоры Ральф делал вид, что не особо расстроен. Хотел показать хромому капризуле, что у него тоже гордость есть. И кроме личной жизни есть и работа. И работы, между прочим, завались, выпуск на носу — мозги у всех набекрень, не только у них с Птицей. Ральф надеялся, что Стервятник пообижается недельку, остынет и в один прекрасный вечер поскребется в дверь или отопрет ее одной из своих подозрительных отмычек. А уж Ральф сделает так, чтобы он захотел остаться. Но слегка помариновать в воспитательных целях заносчивого Папу он считал полезным. Капризы Ральф поощрять не любил. Ни в работе, ни в любви. Но ни на той, ни на следующей неделе Стервятник не пришел. Не поскребся и не постучал. И отмычку не достал. И никуда не делся. Ральф то и дело его видел — то совершающим свой традиционный вечерний променад по коридору, то сидящим по ночам в компании домовской гопоты в увешанной гирляндами палатке, то спящим на уроках. Ральфа он не избегал, но и не подходил ближе, чем на полтора метра (будто социальную дистанцию соблюдал!) — вежливо здоровался при встрече, равнодушно царапал желтыми глазищами по лицу и хромал себе дальше. Никаких лишних и личных слов. Сначала Ральфа это заводило (ну-ка, кто кого?), потом раздражало (сколько можно?), а потом стало больно и грустно. Лучше бы Стервятник прятался. Безусловно, в искусстве доведения до белого каления Большая Птица достиг немалых высот, но Ральф до сих пор не представлял, настолько сильно успел к нему привязаться. И дело было не только в сексе. Вскоре Ральф обнаружил, что ужасно соскучился по безобидным и невинным вещам — по уютным вечерам в своем кабинете, когда они обсуждали при теплом сиянии настольной лампы все на свете — от погоды до нервного тика Акулы, читали, потягивали ароматный чай на кухне, играли в нарды или курили возле окна, наблюдая, как зажигаются в безликих Расческах разноцветные огоньки чужих окон. Он скучал по молчаливой близости, когда они без слов и прикосновений посылали друг другу невидимые радостные сигналы — я здесь, я с тобой, я рядом. И, сколько бы вокруг ни было народу, они чувствовали себя вместе. Два заговорщика, связанных общей сладкой тайной. Теперь же, при виде Стервятника Ральф чувствовал не радость, а лютое одиночество. — Почему не на медосмотре?! — рявкнул Ральф, заметив в глубине Третьей копошение. Под разлапистыми зарослями монстеры (выучил-таки за полгода дурацкое название) он обнаружил ходивший ходуном зеленый клетчатый плед, из-под которого доносились кряхтение, пыхтение и стоны. «Этого еще не хватало!», сердито подумал Ральф и сдернул покрывало. Лучше бы он этого не делал. Ральф несколько секунд смотрел на Ангела и Бабочку, продолжавших самозабвенно заниматься тем, чем они занимались до его прихода, словно Ральф тут пустое место, потом, подумав, обратно накрыл их пледом и, уже выходя из Третьей, негромко предупредил: — Быстрее заканчивайте и дуйте в Могильник. Вас ждут. Оказывается, чужая любовь не всегда выглядит аппетитно. Пожалуй, что и отвратительно. Особенно для человека, у которого пятинедельный недотрах и полный крах в личной жизни. …Бесконтрольная раздражительность им овладела на излете второй недели. К концу третьей пропал сон. Поймав себя на очередной вспышке беспричинной ярости (специально в Доме и причину искать не надо), решил взять пару отгулов и уехать на выходные домой. Однажды он звал с собой Стервятника, мол, поглядишь, как живут в наружности одинокие холостяки, но тот посмотрел на Ральфа, как на дикаря, и отказался. Унылые одинокие выходные, скрашенные пивом и коньяком, завершились вялой, изнуряющей дрочкой, вязкими беспокойным сном и безрадостным возвращением. Находиться в Доме тоже стало нелегко, все, абсолютно все носило следы их сумасшедшей, неосторожной любви. Ральф сам поражался, как они умудрились наследить за такой короткий срок. В закуточке под пожарной лестницей они впервые поцеловались — так, торопливо и испуганно клюнули друг друга в губы. Нервно поржали. Настоящие поцелуи начались потом, в учительском туалете. До утра. До нутра. А однажды, пойманный глубокой ночью пьяный Стервятник такое сотворил с Ральфом (к слову, тоже не совсем трезвым) на перекресточном диване своими бесстыжими ручонками, что от воспоминаний до сих пор становилось стыдно и сладко. Теперь видеть на этом диване Папу, невинно беседующим с Рыжим или Лордом, было тоскливо и странно. Спортзал Ральф вообще старался по синусоиде обходить. Было мучительно засыпать в пустой постели. Ральф пару ночей даже провел на неудобном, бугристом диване, лишь бы не чувствовать, как его преследует испаряющийся запах чужого тела. Ворочаясь и путаясь в вязких снах, Ральф тосковал по прикосновениям сухих узких ладоней, цепляющихся кольцами за молнию брюк, царапающих плечи и спину остро отточенными коготками; изнывал от желания прикоснуться к нежной коже на внутренней стороне бедер, такой тонкой и гладкой, что Ральф каждый раз боялся оцарапать ее небритой щекой. И целовать, целовать… Скучал по ощущению приятной тяжести, когда Птица, нагой и длинный, распластывался у него на спине или груди. Адски хотелось вновь ощутить на языке медленные, вдумчивые поцелуи, или вкус самого Птицы, который Ральф уже начал забывать. … А тут, понимаешь, такое. На глазах у всех. Извращенцы малолетние. Так и до психотравмы недалеко. Ральф несся в Могильник, оглушенный сценами чужой любви и собственными сердечными муками. За время его отсутствия очередь перед кабинетом Януса поредела. Стервятник исчез. Видимо, его уже осмотрели, и он ушел, с облегчением и легкой досадой подумал Ральф. Дождавшись, когда юные развратники приволоклись и сели в очередь, он вломился в кабинет к Янусу, желая немного рассеять полученное в Третьей спальне эротическое потрясение. И чуть не отшатнулся. В кабинете сидел голый Стервятник. Почти голый. Птица сидел ссутулившись на кушетке в одних чёрных трусах, неплотно облегавших худые бедра, серые завязочки болтались в разные стороны. Ральфа всегда забавляла эта бессмысленная дизайнерская прихоть. «Они же мешают» — посмеивался он — «нет, не мешают» — оборонялся Стервятник. Ему нравились эти трусы, он считал их стильными и выходными. Ральф умел завязывать шнурки бантиком так, чтобы в процессе как следует завести Птицу. Он проделывал это столько раз, что на их со Стервятником языке «завязать бантик» означало… Впрочем, теперь абсолютно не важно, что это означало, обреченно подумал Ральф и заставил себя отвести взгляд от шнурков и на автомате выключил вентилятор, разгонявший майскую духоту по кабинету. — Ты чего? — удивился Янус. — Дышать и так нечем. «Он же совсем озяб» — мысленно ответил Ральф, глядя на покрытую мурашками грудь Птицы. — Рекс, ты пьёшь витамины, которые я тебе прописал? — устало задавал Янус скучные вопросы. — Пью, — отстраненно врал Стервятник. — У тебя за месяц существенная потеря в весе, это нехорошо. Тебе надо лучше питаться. — Я питаюсь. Янус посмотрел из-под очков на доходяжное хромое недоразумение и едва заметно вздохнул. — Ральф, у тебя два подотчетных вожака, и оба близки к дистрофии. Ни в одной группе таких нет. Ты их специально что ли голодом моришь? Привет! Не отрывая стетоскопа от груди Стервятника, он протянул вторую руку Ральфу. — А что, прикажешь их кашкой с ложечки кормить? — грубовато ответил Ральф и подошел поближе, чтобы ответить на рукопожатие, стараясь не слишком сильно пялиться на Птицу. Смотреть на голого Стервятника было почти больно. Впервые за пять недель они находились так близко. Только руку протяни и… От греха подальше Ральф убрал руки в карманы. — Было бы не плохо… Повернись спиной, Рекс. Дыши… Птица неловко повернулся через здоровую ногу вокруг. Паук слушал спину и продолжал, как ни в чем не бывало болтать, словно здесь не было никакого Стервятника. — Слепой — отдельная история, а вот у Рекса, между прочим, полгода назад хорошая динамика пошла, вес начал набирать. А теперь вот опять… На килограмм похудел, что его случае немало. Ложись на кушетку. Ну еще бы, думал Ральф, с легкой ревностью глядя, как Янус мнет и ощупывает Птицу. Ему вот можно, а мне нельзя, да? Ползарплаты на орехи и ветчину с сыром уходило. Хлебцы всякие. Чтобы трахаться, силы нужны — так он уговаривал Птицу. И тот ел. С ложечки, говорите… …Конечно, давно надо было поговорить! Казалось бы, что может быть проще разговора с глазу на глаз, ан, нет. Удивительное дело, когда Стервятник добивался его внимания, подкарауливал в темных коридорах, «как бы случайно» сталкивался нос к носу возле учительской, «удачно» выходил покурить на крыльцо именно в тот момент, когда там курил Ральф, рядом никого не оказывалось. Словно сам Дом был сообщником их тайной связи, укрывал их темнотой, отводил ненужные взгляды, уводил в сторону тех, кому знать о них не положено, благосклонно наблюдая за их жаркими и влажными встречами. Пока Стервятник позволял Ральфу любить его, Дом был на их стороне, словно подталкивая навстречу друг другу. Теперь же, где бы Ральф с ним ни сталкивался — на пожарной лестнице, во дворе за гаражами, в библиотеке и даже в темном коридоре, рядом обязательно кто-то болтался, словно Стервятник везде гулял со свитой, и Ральф затылком чувствовал окружавшие их чужие уши и любопытные глаза. Чего хочет Птица, того хочет Дом? А если не хочет? Стервятник больше не хотел с ним встречаться. Похоже, он не солгал и теперь набирался «опыта» с кем-то другим. С Рыжим, например. В последнее время Ральф частенько видел маячившую возле папиной палатки противную кровавую макушку. Или с Лордом. Тот еще фрукт. Ральф предполагал, что когда-нибудь Птица его бросит и найдет себе кого-нибудь помоложе и поинтереснее, но не думал, что это произойдет так скоро и внезапно, так глупо, без объяснений… — Пошли за ширму. Ральф хотел было уйти, но Янус, утомленный созерцанием бесконечной вереницы бледных, кривых и дистрофичных тел, был настроен поболтать и продолжал вещать из-за ширмы. Он что-то рассказывал про семью (Ральф всякий раз поражался, что у Януса семья), про административные маразмы, но Ральф больше прислушивался к тому, что тот говорил Стервятнику — «нагнись», «раздвинь», «вставай». Выходя из-за ширмы, Янус многозначительно кашлянул и посмотрел на Ральфа незнакомым взглядом. Выплывший вслед за ним Стервятник, был мрачнее грозовой тучи над морским побережьем перед бурей. — Так, Рекс, можешь одеваться, но пока одеваешься, выслушай меня внимательно, — снова кашлянул Паук, усаживаясь за стол. — Я вижу, ты начал жить половой жизнью (Ральф похолодел), поэтому, уж извини, мне придется сообщить тебе некоторую информацию, хотя, подозреваю, ты многое уже знаешь. «О, сколько предстоит тебе открытий дивных», думал Ральф, вспомнив ожидающих за дверью Ангела с Бабочкой. Впрочем, Януса сложно чем-то удивить. Навидался за эти годы. Янус зашуршал, копаясь в стопке бумажек, и вытянул оттуда глянцевую брошюру. — Можете не утруждать себя, все необходимое я знаю. И умею, — проскрипел Стервятник, сгребая с кушетки рубашку и брюки. — Я, наверное, пойду, — пролепетал Ральф. — Ты, приятель, тоже неважно выглядишь, — заметил эскулап, заполняя бесконечные таблицы. — Задрюченный какой-то. — Будешь тут, — буркнул Ральф, направляясь к выходу. — Или наоборот, недодрюченный? Может, тебе тоже брошюрку дать? У меня много, целый грузовик, даже не знаю, кому еще вручить! — хохотнул Янус. — И резинки есть. — Иди ты! — Ральф наконец, тоже позволил себе засмеяться, мысленно обливаясь потом. Что ты знаешь, Янус? — Смотри, могу рецептик выписать. Забегай вечерком! — Я подумаю. Ладно, бывай. — Пока. Совершенно выпотрошенный Ральф поплелся к себе с твердым намерением принять душ и залечь на дно. Пошли все лесом и огородами со своими плотскими страстями. Сил уже никаких нет. Часа через два раздался стук в дверь. Конечно же это был Стервятник. И Ральф почти не удивился его приходу. — Чего тебе? — хмуро спросил Ральф, а сам подумал.— «Уйди, пожалуйста, уйди, потому что невыносимо!» — Янус просил вам передать… — Птица запнулся, зыркнул по сторонам и протянул сложенную вчетверо бумажку. Ральф обреченно проглотил очередное «вы». У Януса не было привычки использовать своих пациентов в качестве почтовых голубей. Тем более таких, как Стервятник. Записочки совсем не его стиль. Хотел бы что-то сказать, позвонил бы по внутреннему или просто зашел. Ральф взял незапечатанную бумажку и развернул. На огрызке бланка для рецептов размашистым янусовым почерком было написано: «Хватит страдать хернёй!» Превосходный рецепт! Ральф перечитал идиотское послание еще пару раз, прежде чем поднял глаза на Стервятника, который, странное дело, никуда не ушел. И, похоже, уходить не собирался. — Будете писать ответ? — заговорил Птица, мерцая своими цитриновыми жеодами. — Может, зайдешь? — решился Ральф и приглашающе отошел от дверей. И, какая неожиданность, коридор чудесным образом опустел: никто не носился мимо с гоготом и свистом, аки конь, не рассекал на коляске, скрипя колесами, и не всматривался с любопытством в воспитательские владения через приоткрытую дверь. Тихо стало. Стервятник повел себя в точности, как кот, который, страстно желая проникнуть внутрь, всем своим видом демонстрировал независимость и медлил. Ральф не торопил и не настаивал. Ждал. А про себя молился. «Янус, дружище! Если он войдет, клянусь, я проставлюсь. Пусть даже к этому волшебному рецепту ты не имеешь никакого отношения».