Le déluge

Раны от серебряных пуль заживали долго — Свечников говорил, сотрясаясь дрожью, что некоторые, возможно, не затянутся никогда. И все же он находил в себе силы шутить. — Я уже думал, отвоевался ты, Саша, со своей революцией ещё при декабристах, а тут— на тебе! — шептал он, смачивая водой горячий от лихорадки лоб своего названного сына. Нобель, ходивший теперь за старым вампиром, как несмышленый щенок, с ужасом заглядывал в постели в гостевой комнате особняка Свечников, на которых, содрогаясь и всхлипывая, лежали два израненных человека. Именно человека — Нобель теперь видел это наверняка. Усталых, измученных, живущих исключительно из-за невозможной силы своей любви. Да, со страшными клыками и пьющие кровь себе подобных. Но в сравнению с тем, какой монстр пробудился в Каразине, крошечные клычки казались последним, из-за чего двух несостоявшихся супругов можно было бы назвать нелюдями. Карамора был нелюдем, расстрелявшим целую свадьбу лишь за то, что те жили не так, как он. А они: красивая девушка в так и не снятых жемчужных браслетах, изящный аристократ, даже в полуобмороке шептавший имя своей невесты, Свечников, спасший его, Нобеля, от мучительного угасания лишь потому что проникся к нему милосердием — они были людьми. Настоящими. Израненные вампиры очнулись лишь через сутки — и тут же заплакали, бросившись друг другу в объятия, рыдая так, что Свечников ворвался в комнату, на всякий случай захватив с собой револьвер — вдруг снова нападение? Сбитый с толку за последние дни Нобель не сразу решился появиться вампирам на глаза. Он чувствовал страшную вину: ведь, в конечном счете, именно он навёл Каразина на мысль об огнеметах. — Кто это с вами? — вдруг спросил Руневский у своего «отца», отрываясь наконец от Алины и глядя поверх ее плеча на мнущегося в дверях незнакомца. — Это, Саша, ваш спаситель, — Свечников поманил новообращённого пальцем, — познакомьтесь. — Эммануил Нобель, — кивнул бывший революционер, — к вашим услугам. А вы — граф Руневский, верно? — Граф и Графиня, — кивнул вампир, накрывая ладонью руку своей невесты. Та отчего-то вся сжалась. Жемчужные браслеты тревожно зазвенели на запястьях. — Свадьбы-то не было, — горестно отозвалась Алина, — какие уж мы граф и графиня… Свечников вдруг присел перед кроватями раненых вампиров на корточки, беря обоих за руки. — Самые настоящие, — прошептал он, снова давая волю эмоциям, — вы друг друга из того ада вытащили. Вы больше, чем муж и жена теперь. — Нас из огня вы вытащили, Владимир Михайлович, — Алина, осмелев, погладила пожилого вампира по щеке, — отец наш… Свечников вздрогнул, согнулся, и вдруг, всхлипнув, стиснул своих «детей» в таких крепких объятиях, что у тех затрещали кости. Нобель во все глаза смотрел на эту странную семью вурдалаков, плачущих, как дети, в объятиях друг друга и шепчущих безостановочно самые нужные, самые правильные слова. И вдруг он услышал странное: — Господин Нобель, — откашлявшись, проговорил Руневский, — идите пожалуйста сюда. Вы спасли мою жизнь и жизнь моей семьи. Вы позволите обнять вас? В знак благодарности? И Нобель, не сдерживая слез, упал на колени, утыкаясь носом в плечо своего названного «брата». Он был виноват, так дьявольски виноват перед ними всеми — за то, что хотел убивать, не зная истинного положения вещей. У него не было идеи — у него была злость на весь мир за то, что ему в нем жить оставалось так несправедливо мало. И кто от этого пострадал? Несчастные влюблённые? Их ничего не подозревавшие гости? — Я вам клянусь, у вас ещё будет свадьба, — прошептал Нобель, не отпуская Руневского из объятий, — самая лучшая! И Нобель сдержал своё слово. Деньги, оставшиеся на счетах, доступ к которым имели революционеры, он снял на следующий же день. Сумма была приличная — ещё бы, на неё ведь планировалось вершить мировую анархию! — и даже ничтожной ее части вполне должно было бы хватить на то, чтобы обеспечить несостоявшимся графу и графине настоящую свадьбу. Алина долго сопротивлялась: — Я не переживу, если что-то снова пойдёт не так, — плакала она в подушку, не желая даже взглянуть на Нобеля, — мне страшно. И гости? Что делать с гостями? Так много людей погибло там, в огне!.. — Это большое горе, — вкрадчиво продолжил Нобель, — но вы сами говорили, что не знаете ни одного человека из тех, кого пригласил Свечников! Ей-богу, вы же не скажете, что в Петербурге больше не осталось ни одного человека, которого вы хотели бы видеть на свадьбе! Алина вспомнила про Наташу: говорили, она спаслась, но так сильно обгорела, что вряд ли теперь захочет показываться кому-то на глаза. Бедная, ни в чем не виноватая девочка, искалеченная на свадьбе человека, которого любила, и который выбрал другую… — Только скажите мне «да», умоляю, — Нобель осторожно коснулся предплечья молодой вампирши, — и я сам всех найду, сам обо всем предупрежу! Сделаю все в лучшем виде! И Алина, поколебавшись ещё с некоторое время, наконец поверила ему. Как ни странно, весь высший свет Петербурга откликнулся на приглашение на свадьбу почти сразу. Удивился даже Нобель. Столица будто оцепенела от произошедшего в особняке Руневского и теперь хотела поскорее забыть этот кошмар, перекрыв его, будто страшный сон, доброй сказкой. Откликнулся даже Юсупов — позвонил напрямую Свечникову, клятвенно заверяя в своём непременном присутствии. Страшная злая сила пришла в привычный мир Петербурга, и праздник теперь казался людям спасением от всех бед. Свечников по-рыцарски уступил для торжества свою усадьбу, более того — заверил Руневского, что после свадьбы он с женой могут жить в ней как в родном доме. — Я все равно живу в городе, а вы привыкли к простору! — отмахивался он от Руневского, пытавшегося всеми силами возражать такому дорогому подарку, — ты здесь «вырос», ты здесь все знаешь! И не думай даже отказываться, я обижусь на всю жизнь и отрекусь от тебя! Руневскому не оставалось ничего, кроме как покорно кивнуть. За день до торжества, когда невесте положено было удалиться из дома жениха к подружкам, в двери городского особняка Свечникова на Мойке вошло странное явление: высокая, закутанная с ног до головы черная фигура в огромной шляпе с непроницаемой вуалью проплыла по залу и остановилась, не смея подойти, в двух метрах от Алины. И тут же зал озарил отчаянный, полный страха и облегчения одновременно голос: — Наташенька! Алина стиснула в объятиях свою подругу, которую не надеялась встретить уже живой, чувствуя, едва сдерживая слезы, как кожа той под вуалью все ещё пахнет горелой плотью. Из-под чёрной, почти сплошной сетки Алине подмигнул один («господи, что с тобой сделали» — с болью подумала вампирша) ясный голубой глаз. — В прошлый раз нам не дали сделать всё по правилам, — засмеялась несмело под вуалью Наташа, — попробуем снова? И они ещё долго стояли так, обнявшись, не замечая ни тёплой улыбки Руневского со второго этажа, ни пытливого взгляда Нобеля, пытавшегося разглядеть за плотной вуалью загадочную Наташу — человека, ставшего против всех законов природы лучшим другом вампиру. Всё, абсолютно всё в этом переполненном всхлипами доме шло вразрез с тем, что говорил Каразин. День торжества выдался солнечным, и Руневский отчего-то был совсем не рад этому факту. — В тот раз тоже светило яркое солнце, — пояснил он Нобелю, пытавшемуся удержать его от безостановочного кружения по парадной лестнице. — Господин Руневский, не беспокойтесь, — он по-дружески сжал его предплечье, — я все контролирую. Он действительно контролировал всё. Кроме собственной дрожи от осознания того, что пару месяцев назад он своими руками уничтожил надежду людей на счастливую сказку. Точно также на свадьбу влюблённых приходили люди (пускай и с клыками!), здоровались, общались, ждали приезда невесты с подружками. И в один момент светлый день превратился чьей-то страшной волей в адскую бойню. Отчасти его, Нобеля, собственной волей. Он знал, что Каразин собирался убить всех вампиров на очередном великосветском собрании, но не предполагал, что этим собранием будет обычная свадьба. От грустных мыслей его отвлёк гудок автомобильного клаксона. На парадную лестницу, украшенную белыми фрезиями, наконец взошла невеста. Платье переливалось атласной отделкой на солнце, ослепляя слишком внимательно разглядывавших его гостей, и делали Алину — уставшую, взволнованную, но бесконечно счастливую, — похожей на существо из другого мира. Да, будущая графиня была нелюдем. Но ведь и ангелы, которых почитают на земле, тоже далеко не люди. Длинную фату из тонкого кружева, спускавшуюся на три ступени позади невесты, придерживала ее подружка — Наташа, укутанная теперь в плотную вуаль нежно-голубого цвета. Единственный теперь видневшийся из-под скрывавшей ожоги ткани глаз слезился от счастья. Гостей рассадили по-европейски — на ряды красиво украшенных стульев, расставленных перед импровизированным алтарём. В «алтаре» стоял посвящённый в дела вампиров человек с книгой ведения гражданского состояния. Рядом с ним, напряжённый, как струна, ждал свою невесту Руневский. На самых подходах к месту бракосочетания Алину вдруг сковал непередаваемый ужас. В глазах кровавой пеленой встал образ такой же комнаты в ее с Руневским доме — прожженной, изуродованной, разваливающейся на глазах. «Господи» — впервые в своей жизни взмолилась Алина тому, в кого никогда не верила, — «не дай нам снова это пережить. Прошу, разреши нам быть счастливыми. Разве мы не заслужили хоть немного счастья? Хоть капельку? Ты же сильный, говорят, ты все можешь! Не дай этому кошмару повториться!» На последних словах своей спонтанной молитвы Алина поймала протянутую ее женихом руку, и страшный морок рассеялся. Шум в ушах затих, и вместо него Алина, очнувшись, услышала мягкое перешептывание гостей в зале. Всё было хорошо. Всё было спокойно. Держатель акта гражданского состояния что-то говорил, монотонно растягивая слова, а Алина, не мигая, смотрела в лицо своего возлюбленного. Казалось, мир вокруг перестал существовать: все спокойствие и умиротворённость, о каких Алина мечтала в жизни, сконцентрировались в глазах одного живого существа. С небывалым трепетом они, наконец, произнесли свои клятвы — быть верными друг другу до само смерти, чем бы ни испытывала их эта бушующая жизнь. Когда Руневский, дрожа, надел Алине на палец золотое кольцо, она вдруг на секунду забыла, как дышать. Слишком много было в этом нежном жесте смысла — муж не пленил ее новыми обязательствами, он давал ей защиту, окутывая своей заботой и обнимая, как тоненький ободок кольца обнимал безымянный палец. Алина, улыбаясь сквозь слёзы, надела кольцо Руневскому в ответ. Секунда — и вот они уже целуют друг друга у всех на глазах, закрепляя, консумируя то, что так долго рождалось из какофонии чувств и предвзятостей. Теперь они могли позволить себе быть нежными на людях. Они были женаты. Были наконец графом и графиней Руневскими. Одной семьей. Одним целым. Где-то на переднем ряду гостей всхлипывал, уже не пытаясь сдерживаться, суровый вампир Свечников. Впрочем, он был не одинок: гости, очарованные красивой сказкой, смотрели на разворачивавшуюся у «алтаря» картинку, как будто сошедшую с открытки, и пытались со слезами впитать красоту, что дарили им эти мгновения. Руневский легко усмехнулся Алине в губы. — Я так много думал о том, что скажу, увидев тебя в платье — о том, какая ты красивая, о том, как я счастлив быть здесь, — а ты вошла, и я совершенно забыл, как разговаривать. — Я до сих пор не верю, что это происходит, — Алина зажмурилась, — что он меня все-таки услышал. — Кто? — недоумевал Руневский. На втором ряду Нобель, наконец, выдохнувший с чувством выполненного долга, жал руку донельзя смущённой Наташе Столыпиной. Алина взглянула наверх: там, пробиваясь сквозь изящные витражи под потолком залы, продолжало светить яркое солнце. — Тот, кто знает, как это было нужно нам всем. Свадьбу гуляли до утра. Казалось, гости праздновали не свадьбу, а пришедшее к ним внезапно понимание заученной с детства фразы «Carpe Diem». Никто не знал, что готовил им завтрашний день. Лишь влюблённые, танцевавшие вальс с таким смехом, что дребезжали стекла в люстрах, пившие шампанское и целовавшиеся у всех на виду — жадно, влажно, неприлично, — знали наверняка: Совершенно не важно, что могло случиться завтра. Гораздо важнее, с кем в это завтра предстояло идти. Супруги Руневские гладили щеки друг друга в танце, гордо выставив на всеобщее обозрение золотые кольца. Они-то уж точно знали: что бы ни случилось, в новый день они обязательно пойдут вместе.