***
Горизонт поголубел на востоке. Над сонным городом зарождался новый день. Дома, погруженные во мрак и молчание, кутались в дымку. Свет в уличных фонарях еще кое-где теплился, а кое-где уже был погашен заботливой рукой дежурного фонарничного. Роса выпала на каменную брусчатку и кованые калитки. Окошко на втором этаже дома пекаря резко распахнулось. В него тут-же просунулась голова с копной черных, слегка запутанных волос. Девушка, а именно ей и принадлежала голова и копна, шумно вдохнула зябкий влажный воздух и легонько улыбнулась. С минуту полюбовавшись приближающимся рассветом, она решительно закрыла одну из створок, вторую прикрыла, закрепив крючком в петлю на подоконнике. В комнате тлел сумрак, тихо тикали настенные часы. Девушка потянулась на цыпочках, и, чуть-чуть не достав кончиками пальцев до потолка, зевнула. Быстро расчесав гребнем волосы, она оделась в свою повседневную одежду, повязала косынку, заправила постель и выскользнула из комнаты. Помещение пекарни едва озарялось светом витринных окон, но на рабочем месте, в заднем пекарном зале-цехе все еще царил полумрак. Девушка зажгла пять масляных ламп по углам и над столом, затопила печь, надела фартук. Четкими и отлаженными движениями, она вытащила из кладовой увесистые тазы с пышным тестом, которое заварила еще с позднего вечера, рассыпала муку по большому столу и принялась вымешивать хлеб. Работа спорилась, она окончательно проснулась от энергичных движений рук. Закончив месить, слепила заготовки под багеты и крендели, присыпала их кунжутом и отправила в разогревшуюся печь. Смахнув выбившийся волос и пылинки муки с лица, тщательно убрала рабочее место, подготовила корзины для выставления свежей сдобы на витрины. «У меня есть полчаса» — подумала, взглянув на часы. Сняла косынку, пересобрала густой хвост волос, накинула шарф, сумку с припасами и вышла в коридор. Улица встретила плавные беззвучные шаги робким голосом первой утренней птахи, да шорохом в клумбе — соседский кот охотился на голубя. Девушка оглядела улицу в оба конца и торопливо зашагала в сторону окраины города. Ей очень хотелось взять из стойла сонную кобылку Звездочку, понестись по росе к холму, но, в то же время, совсем не хотелось привлекать к себе лишнее внимание. Девушка перешла на легкий бег, от чего тяжелая сумка забилась о бедро. За околицей, перейдя с брусчатки на просыпанную галькой дорогу, ускорилась. До вершины холма и дерева осталось с десяток шагов. Лицо ее, обдуваемое свежим утренним ветром, разрумянилось, глаза горели, губы разомкнулись выпуская сбивчивое дыхание. Она улыбалась от уха до уха, как сказал бы господин Клаус, и сияла от счастья и умиротворения. — Доброе утро! Сорванный по пути полевой мак лёг у небольшого покрытого росой надгробия. Сев прямо на влажную траву рядом скамнем, она обняла колени и, затаив дыхание, воззрилась на краешек золотого диска, что поднимался над ничем не скрытым горизонтом. Небо розовело, мрак отступал. Душа трепетала от созерцаемой картины и от близости с любимым. Конечно, он был рядом. Она всегда чувствовала его здесь, закрывая глаза. Вот и сейчас сидел, глядя с ней в одном направлении, и улыбался, прищурившись. Ей даже виделся на периферии зрения его стройный силуэт и красивый профиль. Она опустила веки, и, подставив лицо первым лучам солнца, представила, что это его рука невесомо и тепло касается еë лба и щек, его дыхание поднимает прядки челки в сторону и вверх… Снова, уже в который раз, шумно вдохнув и выдохнув, она открыла глаза. — Позавтракаю тут с тобой. Знаешь, сколько дел мне предстоит? Даже представить сложно: поухаживать за Звездочкой, состряпать завтрак нам с Клаусом, вымести крыльцо и задний двор, и это только до открытия! Еще бы окна вымыть во всем доме… Эх! — бормотала почти про себя, доставая перекус из дорожной сумки. Зад ее льняной юбки слегка промок от росы, но она, счастливая, с набитым ртом не обращала на то внимания, захлебывая бутерброд чаем и продолжая внутренний монолог обо всем, что приходило в голову. Рассвет разгорелся во всю мочь. Покончив с едой, она повернулась к надгробию. Несколько букв покрылись мягким мхом. Девичьи пальцы бережно очистили шрамы камня, ласково оглаживая заветное имя. Вырвав вокруг камня несколько сорняков, она зашептала слова прощания, обещая вернуться на следующий день. Тишина, как и всегда, не ответила, лишь трава зашелестела на ветру. Она отвернулась от дерева и того, кто в ее воображении сидел под ним, все также улыбаясь. Перекинув сумку через плечо, припустила с пригорка, подставив лицо теплому солнцу нового дня.***
Шинганшина неторопливо просыпалась. Первые крестьяне выходили на улицы, устремляясь к полям, пастухи гнали скот в сторону лугов через главную площадь, чем вызывали ворчание у троицы дворников, прометавших ежеутренне этот важный объект. Микаса вихрем влетела на крыльцо, отперла дверь дома, покинутого полчаса назад и замерла в проходе. Позади город расправлял грудь, оживая, наполняясь шумом и движением. А дом, на пороге которого она замерла, напротив, еще не проснулся, но уже наполнился ароматом горячего свежего хлеба. Снова улыбка — она так много улыбается в последнее время, словно наверстывая. Сумку и шарф — на крючок, ботинки на обувницу. В пекарском цеху успели запотеть окошки, жар свежей выпечки дурманил и гнал слюну в рот. Микаса приоткрыла форточки в торговом зале, поправила занавески, принялась за дела. Еще полчаса, и ароматы сдобы приманят нескончаемых клиентов. Работа завертит: обнови дрова, промети крыльцо, подай завтрак Клаусу, накорми Звездочку да почисть стойло, сделай начинку для пирогов — кролик, лук и яйца, повидло из абрикосов. За повседневными делами пролетит весь день.***
Клаус Меллер, почтенный шестидесятилетний старожил Шиганшины, проснулся от приятного запаха кофе и жареных яиц. Умница-Мика, его работница, появившаяся в его жизни так неожиданно и так вовремя, уже тихонько накрывала в смежной с его спальней зале небольшой обеденный стол белой скатертью. Клаус мысленно поблагодарил провидение, что послало ему эту чудесную девушку на старости лет. Тихий стук в косяк входной двери прервал его размышления. — Доброе утро, Клаус! Завтрак и кофе уже на столе. Приятного аппетита. Мика никогда не нарушала его утреннего уединения, всегда оставаясь за дверью, и каждый раз умудрялась приходить и уходить бесшумно. — Спасибо, я встаю, — протянул хрипло Клаус, не будучи уверен, что она дождалась ответа. К десяти весь утренний хлеб смели с витрины. Микаса успела выложить в корзины новую партию, едва та испеклась. Четыре крохотных закусочных столика в торговом зале были заняты. Рогалики подавались со сливочным маслом, джемом или беконом. Универсальный рецепт теста подходил ко всему. Аромат хлеба и бодрящего напитка манил все новых посетителей. Клаус спустился через час. Микаса как раз поставила в печь вторую партию пирогов с сытной начинкой. Первая — со сладкой, уже румяно красовалась на витрине: несколько пирогов порезаны — джем аппетитно блестит на воздушном тесте; два стоят целиком. Ждут своего едока. Клаус, удовлетворенный чистотой и пригожестью его пекарни, улыбнулся. — Молодец, Мика! Снимешь с огня эти пироги и можешь быть свободна до трех часов. Если пойдешь на площадь, захвати газетку. Деньги знаешь, где взять. Микаса молча кивнула и поспешила к печи, пока хозяин проходил за кассу с намерением пересчитать утреннюю выручку. — Ого! Тут больше, чем я ожидал! Как ты умудрилась? — Господин Анджелил с супругой заходили, они оставили больше, чем нужно. Я не успела их догнать — была занята другими покупателями, — Микаса не отрывалась от протирания раскаточного стола. — Чаевые, значит… Возьми, купишь себе что-нибудь. Заслужила, — Клаус положил пару купюр на край столешницы. — Спасибо. Она убрала деньги в карман юбки, с благодарностью посмотрев в глаза хозяина пекарни. Разложив выпечку на витрину и прибрав цех, Микаса поднялась в свою комнатку. Из тумбочки у окна достала маленькую жестянку, бывшую когда-то упаковкой элитного чая, и бережно сложила заработанные купюры, добавив веса уже солидной стопке. Убрав тайничок на место, закрыла окно и в задумчивости присела на край кровати. Ее мозг, особо не напрягавшийся обычно во время простого ручного труда, активизировался, запуская каскад образов и воспоминаний. «Нельзя позволять плохим мыслям накрывать себя. Особенно мыслям о прошлом. Ну же! Ты пообещала сама себе и всем остальным быть сильной и смотреть вперед! Всему есть место в твоей жизни, так иди и бери свое! Тебе можно, уже можно!» Микаса потерла ладонями лицо. Сколько уже… Четвертый год? Четвертый год Эрен под деревом, а ее товарищи кто-где. Все живут своими жизнями, и, возможно, даже стараются наверстать за тех, кто уже не сможет. И ей бы уже пора. Двигаться дальше, как сказал Армин. Без сожалений, как давным-давно говорил капитан. Стать свободной, как хотел Эрен… Отряхнув подкрадывающийся полог тоски, Микаса встала с кровати и поглядела на себя в зеркало: алый румянец от жара печи уже схлынул со щек, осталась лишь розовинка; волосы блестящие и здоровые — отросли ниже плеч; шрам, тонкий и почти незаметный, белел на скуле. На своём месте. Фигура еще крепка и подтянута, талия тонка, но там, под одеждой, жесткий пресс больше не проступал так явно и сухо под кожей. Грудь и бёдра округлились, налились женственностью. «Ешь меньше выпечки!» — буркнула она отражению, улыбаясь. Нечто мягкое, схожее с красотой родной матери и Карлы Йегер, сквозило теперь в её облике. Она совсем недавно стала замечать это, испытывая смущение каждый раз, когда ловила на себе оценивающие мужские взгляды. Угловатый солдат с извечно мозолистыми ладонями и трещинками на губах, незаметно переродился в нежный бутон. Интересно, как Эрен смотрел бы на меня такую, будь бы он сейчас здесь? Что бы увидел? Понравилась бы ему эта новая Микаса? Она встряхнула головой и засобиралась. Микаса взяла несколько монет из расходного сундучка в кабинете Клауса и вышла из пекарни. Полдень припекал город ярким солнцем, прохожие сновали по своим делам, солнце светило мягко. Она направилась к центральной площади. Там, человек с гитарой, собрав небольшую толпу людей, пел красивую балладу о великом воине — герое, что не умер но и не выжил. Микаса решила не прислушиваться. Купив газету, отправилась в обратный путь, неспешно, по длинному маршруту. Торопись она домой — так не пошла бы. По пути ей попались несколько постоянных клиентов пекарни, она учтиво поздоровалась в ответ на их поднятые шляпы и приветственные улыбки. Улыбки, улыбки, улыбки… Буйным цветением и ароматами город накрыла весна. Весь мир просыпался, пел оду жизни. Микаса робко пыталась вторить этому вселенскому гимну. Проходя мимо кузни, она ощутила на себе пристальный взгляд. То смотрел из-за низкого заборчика своего двора кузнец Фридрих — самый скромный из всех молодых парней этого района Шиганшины. По крайней мере из тех, кто посещал пекарню. Молот в его руках размашисто опускался на наковальню, искры маленьким снопами разлетались в стороны. Микасе почудилось: молодой кузнец — ни кто иной, как сам бог огня и металла. Что-то теплое мазнуло дрожью в животе. Взгляд Микасы заскользил по плечам и рукам Фридриха: те стали еще крупнее, еще опутаннее венами от ежедневной тяжелой работы. Когда она вернулась домой, этому парню было всего пятнадцать, чуть младше нее самой. Теперь же он возмужал, покрупнел, но повадок своих не изменил. В отличии от его друзей и ровесников — разбитных балагуров — молчалив, не пытается строить из себя невесть что и не выглядит от этого глупо. Микасе импонировало такое поведение. Поймав себя на чересчур затянувшемся разглядывании парня, она спешно кивнула на его приветственно поднятую руку, отвела взгляд и ускорила шаг. — Мика! Постой! Фридрих догнал ее прямо у поворота, обошел спереди. От его тела веяло жаром и раскаленным железом. На шее часто билась жилка, убегая в ворот рубахи, вслед за капелькой пота. Микаса одернула себя: «А ну, не таращься!» — Привет. Ты сильно спешишь? Фридрих тыльной стороной ладони провел по своему коротко подстриженному виску, убирая влагу. — Здравствуй. Я тебя слушаю. — Хочу пригласить тебя прогуляться после субботней ярмарки, или, если ты занята, в воскресенье утром, — Микаса выдержала его вопрошающий взгляд, хоть и смутилась внезапности предложения. — Я спрошу о времени у господина Клауса. Зависит от того, какой объём выпечки нужен будет для ярмарки, — Ее руки нервно смяли газету. — Спасибо… ну, что не отказала сразу. Я зайду за ответом в четверг, — кузнец улыбнулся. Микаса отметила про себя, как симпатичны ямочки на его щеках. — Хорошо. До свидания, Фридрих. Она кивнула головой, проходя вперед. Услышала тихий оклик: — Мика… Я не… Не буду с тобой дурака валять для потехи. Это все. Прощай! Не успела обернуться, как парень уже скрылся за калиткой кузнечного двора. Микаса опрометью завернула за угол, скорым шагом направляясь в сторону лавочки в тени раскидистого дуба. Щеки интенсивно заалели. Она прижала к ним свои прохладные, чуть вспотевшие ладони и на миг зажмурилась. Достигнув цели, оглянулась — не слышал ли кто их короткий разговор. Улочка пустовала, лишь голуби прохаживались у клумбы с ирисами под окном ближайшего дома. Микаса грузно села на лавку, растерла переносицу, вздохнула и смущенно захихикала. Это так ей несвойственно, но рвалось прямиком из груди и горла. «Что это только что было? Фридрих позвал меня прогуляться? Это же, получается, что-то вроде свидания? И чем это все может обернуться? Боже… Да что же за ерунда витает в воздухе?!» Ей вспоминаются молодые девушки, что так любят в обед шумной стайкой залетать в их пекарню на чай и пончики. Они обычно просят разрешения сдвинуть два столика, и Микаса не отказывает. Подруги делают заказ и сплетничают в ожидании. Не то, что бы девушки громко говорят, но их всегда прекрасно слышно за витриной. Лиза — самая младшая, ученица городской гимназии, обычно заказывает по два куска пирога — сладкий и с мясом. Она много молчит, больше слушает старших подруг. Эмма — красивая высокая блондинка с длинной косой всегда берет сдобу с шоколадом. Завидная невеста Шинганшины и явная заводила женской компании. Хоть эта девушка и из небогатой семьи, но ее привлекательность делает ее популярной. Джулия — самаястаршая, всегда носит при себе книги и обычно заказывает только кофе. Она уже состоит в браке, но ее супруг прогрессивных взглядов — разрешает ей учиться и проводить много времени вне дома, с подругами или в библиотеке города, не запирая молодую жену в «кухонное рабство». В последний раз девушки так горячо обсуждали то, как Эмму чуть не поцеловал сын аптекаря, что у зазевавшейся Микасы чуть не сгорели круассаны с вишней… Конечно, она знала что подслушивать нехорошо. Но, черт возьми, это было так интересно и увлекательно — перехватывать крупицы чужой, бурлящей страстями юности, эти вздохи и переживания, трепет и нежность, сквозящие в девичьих звонких голосах. Воспоминания о юности… А есть ли ей что вспомнить? Безусловно. Ее воспоминания другие, будто бы из параллельного мира, а не из этой пасторальной спокойной жизни. У нее не было всего этого трепетного подросткового опыта, лишь койка в казарме рядом с другими солдатками, казенная одежда, тренировки, пот да кровь и гарь сражений. Страх смерти в ночь перед вылазками — за Эрена, за товарищей и командиров. Адреналин, стучащий в груди и висках; смрад и жар гигантских прожорливых туш, шрамы и синяки. Теплые бока Армина и Саши, которые почти всегда укладывались спать по обе стороны от нее, чтобы согреть в зябкой походной палатке. Болтовня у костра и вкус сухпайка с ключевой водой, самоволки до речки и наказания за них, отдающие запахом чистящего порошка. Ветер обжигающей свободы, свистящий в ушах при полете на УПМ, стены, хранящие страшную тайну, интриги знати, горечь и гнев от потерь, море и огромный дивный неизведанный простор за ним. Жестокость и предвзятость, сплочение и единение с вчерашним врагом перед лицом беды… Особняком от всего этого цвела любовь к Эрену — слишком большое и сладко тянущее чувство для ее юной груди. Микаса всеми силами берегла и лелеяла ее, даже после его смерти. Как жаль, что она не осмеливалась на первый шаг. Горько от того, что спасовала, когда Эрен задал ей самый важный вопрос. Страшно от осознания, что, поступай она день за днем иначе в своей жизни, все могло бы сложиться по-другому. День за днем это чистое светлое чувство, которому на самом деле Микаса Аккерман хотела посвятить свое сердце, увядало после смерти любимого, ее единственного по-особенному важного человека. Всплескивалось под рёбрами робкой золотой рыбкой, когда в предрассветной неге ей снились неясные расплывчатые сны об их не свершённом совместном будущем, и тут же тонуло при её пробуждении в холодном жестоком сегодня, где Эрена больше нет… Микаса решительно встала. Поправила юбку, похлопав себя легонько по щекам, направилась прочь от лавочки в сторону пекарни. — Черт тебя подери, Аккерман, соберись! — ругнулась на себя шепотом, и тут же вспомнила капитана их отряда, что мог редко, да метко зарядить крепкое словцо в нужный момент спокойным, но пробирающим до костей голосом. Продолжила увещевать про себя: «Каша из ощущений и порывов в голове мешает тебе трезво мыслить. Весна, чувства, сожаления, что-либо еще — не позволяй этому рассеивать твое внимание впустую. Постарайся судить трезво: Фридриху ты интересна, он вроде бы неплохой парень. Работящий и из хорошей небедной семьи. Почему бы и нет? Один раз прогуляться и пообщаться уж никто не может тебе запретить. Кроме тебя самой, разумеется.» В пекарню она вернулась в половину третьего. Отдав газету Клаусу, Микаса отправилась в цех. Разум ее чист, она видит четкий план задач. Посетителей пока что мало, час-пик начнется в пять вечера. Нужно испечь вечерний серый хлеб с хмелем, булочки с разными ягодами и печенье. Она моет руки, повязывает белую косынку на голову, надевает фартук и рассыпает муку на стол.***
В восемь часов, проводив последнего клиента и закрыв двери пекарни на замок, Клаус неспешно заварил чай в большом чайнике. Ежевечерний ритуал, что негласно, сам собой появился в его жизни вместе с юной помощницей, согревал старику сердце. Он предвкушал каждый раз, как в первый: милый девичий смех, аромат смородинового листа, забавные истории про посетителей, постепенно перерастающие в безликие откровения о прошлом. Украдкой глянул за угол: Микаса домешивала ночное тесто, усердно работая руками. Клаус хрустнул шеей — затекла, крякнул совсем по-стариковски. Протерев столик у большого окна, немного убавил яркость ламп и поставил пару изящных чашек на стол. От чайника шел легкий ароматный пар. Они уже давно завели привычку вечеровать перед сном, прямо в зале пекарни, воображая себя посетителями этого заведения. В некоторые дни чаепития проходили молча. В другие Клаус рассказывал истории из своей жизни, а Микаса внимательно слушала и запоминала милые мелочи и шутки этого замечательного человека. Ей жилось комфортно. Мёллер с самого начала ненавязчиво обозначил их личные границы друг перед другом и никогда их не преступал. Микаса испытывала к нему чувство благодарности за это. Временами ей думалось, что такие отношения могли бы быть у нее с отцом, будь тот жив. Закончив с тестом и уборкой, Микаса присоединилась к хозяину. Полумрак и жёлтый свет витрины окутал их, создавая уютную атмосферу. Напряжение покинуло ее натруженные плечи. — Как прогулялась? — Клаус легонько помешивал сахар в чашке не касаясь стенок ложкой. — Хорошо. Погода отличная, чувствуется весна повсюду. Вам бы тоже не мешало выглянуть на улицу, — Микаса подула на чай, наблюдая за завихрениями пара над поверхностью напитка. — Мне показалось, что ты чем-то озадачена, Мика. Могу я узнать чем? Она помедлила с ответом, обдумывая стоит ли открывать душу собеседнику. Посмотрела в вечернюю синь за стеклом витрины: огоньки городских улиц желтыми пятнами усеяли темное бескрайнее полотно, на небе зажигались новые звезды. — Меня пригласили встретиться. Молодой человек пригласил. После ярмарки, или на следующий день. — Микаса уставилась в смущении на тёмную гладь в чашке, нервно поскребла ногтем позолоту на ручке и нерешительно взглянула на мужчину напротив. — И? — Клаус не проявлял никаких эмоций, кроме дружелюбной заинтересованности. — Я сказала, что это зависит от объёма работы на ярмарке. — А сама то хочешь провести с ним время? — Я… Не испытываю к нему неприязни. Мы очень мало знакомы. Но мне он кажется нормальным парнем. — Что ж, это шанс узнать его поближе, как считаешь? — Угу. Они еще некоторое время молча пили чай. Клаус ообновил напиток в чашках. — Мне и грустно, и радостно от мысли, Мика, что настанет день, когда тебя из этого дома заберет достойный мужчина. Я буду очень счастлив за тебя, но в то-же время, мне станет одиноко без твоего присутствия. Щеки загорелись от искренности его слов. Микаса смущенно отвела взгляд. — Не нужно беспокоиться. Я не собираюсь за этого парня замуж. — Но рано или поздно это может произойти. Я хочу, чтобы ты была счастлива, ты этого достойна. — Спасибо, Клаус… Вы тоже достойны счастья, — От своего косноязычия чертовски неловко, но не высказать уважения и благодарности в ответ Микаса не могла. — Может прикончим те круассаны, что остались с обеда? Завтра они будут не краше покойников, — Клаус все понял, и, видя смущение Мики, не хотел усугублять. Микаса шустро вскочила с места и через пару секунд на столе появились шесть небольших аппетитных круассанов с шоколадом и сливочным кремом. — Я скоро сама стану как круассан! — притворно-горестно подняв глаза к потолку, она откусила кусочек. С наслаждением зажмурившись, проглотила, не забыв запить чаем. Клаус залюбовался ею и искренностью ее редких эмоций, вздохнул, подперев щеку кулаком. — На ярмарке будет торговать Валле. Я свяжусь с ним, сам останусь в пекарне, а ты хорошенько повеселишься и отдохнешь в этот день. — В этом нет необходимости! — Микаса решительно замотала головой — Вам, скорее всего, будет сложно без меня. — Я же сказал — у тебя выходной. Отказ не принимается, — Клаус отпил из чашки и улыбаясь посмотрел на Микасу. — Я не пойду никуда, пока не управлюсь хотя бы здесь. Кроме того, он тоже, наверняка, будет занят на ярмарке в лавке своей семьи… — Как знаешь. Но я бы не отказывался на твоем месте. Или выходным сделать воскресенье, чтобы ты могла полноценно сходить на нормальное свидание с… Шульцем? — Клаус лукаво подмигнул. — Но как вы… — Элементарно. Из нашей молодежи семейным бизнесом вместе с родителями занимаются только трое: Юрген Бауэр, мой Валле и Фридрих Шульц. И так как у Валле есть возлюбленная, а Юргена такая умная девушка, как ты, не назвала бы хорошим, остается только трудяга Шульц. — Ваша логика мне понятна. Даже немного пугает, — Микаса выдохнула и ссутулилась — Ничего от вас не скрыть. — Фридрих и правда хороший парень, но подумай: возможно, тебе бы было лучше обратить внимание на кого-то более…мм… солидного? Сын нашего судьи, например? Или аптекаря? — Угу. Первый самовлюбленный и выпивоха. Второй слишком хорош собой и пользуется этим, волочась за всеми девушками подряд, — Микаса недоуменно сдвинула брови, — Я вовсе и не стремлюсь поскорее раздобыть жениха, Клаус. Брак, помимо счастья и любви, это ведь, ещё и ответственность. Мне и здесь, с вами, очень даже неплохо. Клаус только хмыкнул, задумчиво глядя на Микасу. — Я же говорю, умная ты девчонка. Ладно. Давай-ка спать. Он встал из-за стола, собрал посуду и отнес на цеховую кухню. Микаса просеменила следом и принялась за мытьë. Закончив, она погасила лампы витрины и со свечой поспешила вслед за мужчиной на второй этаж. — Спокойной ночи, Мика. — Спокойной ночи, дядюшка Клаус. Они разошлись по своим комнатам под тихий уютный скрип половиц. Микаса умылась из кувшина, открыла окно для проветривания настежь, расстелила постель. Подумав, решила немного поупражняться и начала неспешно растягивать спину. Мышцы сопротивлялись, позвонки тихонько хрустели. Она с огорчением подумала, что совсем уж теряет былую форму. Покончив с растяжкой, закрыла окно — в комнате прохладно и комфортно. Забравшись под одеяло, заворочалась, принимая удобную позу. — Спокойной ночи, Эрен… — прошептала Микаса и закрыла глаза. Над Шинганшиной, бескрайним тёмно-синим пологом тишины и спокойствия, распростерлась безветренная весенняя ночь.