Терпение, смирение и покорность.
Кто-то назовёт эти качества замечательными. Кто-то, скорее, отнесет их к признакам слабости и пассивности. Большую часть своей жизни Леви Аккерман часто придерживался второго мнения. Однако, для него всё изменилось, с началом нового этапа бытия на чужой земле. После того, как был окончен гул; пыль, пар и копоть улеглись на искореженную землю, а люди Марлии, оцепеневшие от ужаса, сумели отойти от шока и бросились счастливо обниматься, капитан Аккерман в очередной раз приготовился умереть. Он видел слишком реальные, прекрасные видения о своих живых и улыбающихся товарищах, улыбался сам, приветственно отдавая им честь, полностью готовый тотчас же последовать вместе с ними в новую бесконечную экспедицию. Эрвин и Ханджи, Моблит и Мик, Изабель и Фарлан, его первый элитный отряд, Петра… Все они и сотни тех, кого он знал и помнил по именам или лишь по лицам, смотрели на него с выражением светлой грусти. Их глаза, сияющие неземным умиротворением, медленно растворялись в клубах осаждающейся пыли. — Вот ради чего мы отдали свои сердца и жизни… — шептал он в пустоту. Призраки подсознания таяли, уступая место грязной, пышущей жаром и смертью реальности. Нутро капитана медленно сковывало оцепенение. В висках больно стучало: «Стойте… Как? Не может быть! Возьмите же меня…с собой…» Леви не мог пошевелиться. Эйфория от готовности перешагнуть посмертную грань и слиться с сиянием павших друзей покидала его сознание и тело. На смену ей волнами начала накатывать паника и острая, вызывающая тошноту и учащённое сердцебиение, боль. Боль в уничтоженном зубами титана колене, боль в копчике и пояснице, которыми он так мощно приложился о землю, выпустив последнее громовое копьё. Фантомная боль во вновь закровоточивших обрубках фаланг, боль в глазу и других ранах… Снова и снова. Весь он — одна огромная боль. Он не умер? Всё ещё не умер. Товарищи не захотели брать его в свой вышний светлый мир без страданий и горя. Леви зарыдал. Громко. Беспомощно. Горько. Захлебываясь всхлипываниями, закашливаясь, морщась от жжения в швах на лице, роняя слезы и хлюпая разбитым носом. Он трясся и выл, разбивая в кровь костяшки уцелевшей руки о камень, на который опирался. Впервые за много-много лет, ему было абсолютно наплевать увидит ли кто, услышит ли. Боль не уходила, но к ней прибавилась ярость. Злость на себя, на это упрямое, ни в какую не желающее умирать тело. Почему он не может просто отдохнуть? Просто закрыть глаза? Просто уйти. В конечностях молнией пробила судорога. Больно. Очень больно. Терпи… Терпи, черт бы тебя побрал! Поток сковывающей, пронзающей тело слабости захлестнул его. Голова закружилась, перед глазами замельтешили чёрные точки, а в ушах зазвенело. Спазм рвоты скрутил подреберье, и капитан сплюнул горькую вязкую желчь в сторону. «Мерзость!» — пронеслось в его голове. Желудок был давным-давно пуст, Леви не принимал пищу и питьё больше суток. Было некогда. И нечего. Холодный липкий пот с болезненными мурашками, покрыли немеющую кожу тела на спине. Боль усиливалась, накатывая раздирающими волнами снизу вверх, от ног к тазу, от таза к груди, к голове… Сильнейший воин человечества впал в забытье. Его нашли не сразу. Уже в спустившихся сумерках, одна из поисковых групп, прочесывавших развороченную местность на предмет выживших, обнаружила скорченное окровавленное тело Леви у небольшого валуна. — Это элдийский солдат? Мёртв? — спросила своего напарника невысокая девушка с сильно опаленными волосами. — Пульс… Есть пульс! — немолодой, но крепкий мужчина быстро убрал руку с шеи пострадавшего. Бережно, придерживая вывернутую в страшном изломе ногу, они положили тело на самодельные носилки и спешно двинулись прочь. В лагере, разбитом на скорую руку из того уцелевшего, что удалось найти в округе, царили плач и стенания. Множество костров собирали вокруг себя людей, пытающихся согреться. Над некоторыми в погнутых ёмкостях кипятилась вода, предназначенная для питья и промывания ран пострадавших. Чуть поодаль от обширной массы уцелевших людей, доктор Огюст Хейз пересчитывал скудные запасы обезболивающих. Госпиталем их импровизированное пристанище можно было назвать лишь с натяжкой. Под открытым небом ровными рядами лежали неподвижно пострадавшие без сознания, рядом корчились раненые, находящиеся в сознании, отдельно размещались умирающие. В подчинении Хейза остались всего пять врачей и семь медсестер. Катастрофически мало. Пришлось набирать добровольцев среди уцелевших гражданских, но и тех было недостаточно. Люди сбивались в кучки у костров, оцепенело всматриваясь в огонь. Большинству было не до чужой боли и смертей. Не увязнуть бы в собственном отчаянии. Однако, нашлись и те, кто смогли мобилизовать свою волю, сами или по указанию пришли помогать. Хейз был восхищён смелостью всех этих незнакомых ему людей. Врачи и медсестры оказывали минимальную помощь всё прибывающим пострадавшим. Хотя все, что они сейчас могли, сводилось лишь к остановке кровотечений, фиксации переломов и промыванию ран. Им крупно повезло, что поблизости был водоём с пресной водой. Вдали, в темноте, едва можно было разглядеть глубокий след от ноги титана, в который доктор приказал относить и складывать тела уже отмучавшихся. Новоявленный герой — молодой чужеземец, кажется, его звали Армин — командовал поисковыми группами. Без его усилий, добровольцев было бы гораздо меньше. У парня был талант, судя по-всему, на вдохновляющие речи о сплочении перед лицом смерти. Хейз криво ухмыльнулся своим мыслям. Пережить бы ночь. Леви очнулся в сумерках. Синяя высь распростерлась перед его взором, трепеща отгорающими звёздами. На небе не было ни облачка. Слева розовело. Следовательно там восток. Или запад. Какое сейчас время суток? Леви закрыл глаза и тут же открыл обратно. Стремительное головокружение завращало его сознание, хотя лопатками он всё так же ощущал холодную землю под собой. Снова накатила удушающая тошнота. «Зафиксируй взгляд на одной точке!» — так его учил Кенни, когда Леви получил в уличной драке своё первое сотрясение. «Смотри, не отрываясь. Эта точка удержит на месте твою башку и тело от мерещащегося полёта. И дыши.» Леви смотрел не отрываясь на последнюю тусклую звезду, пока та не погасла в лучах восходящего солнца. Небо завораживало, сменяя тысячи оттенков синевы, багрянца, золота. Он осторожно скосился в сторону глазами, молясь не свалиться вновь в головокружительную пропасть. На носок его разорванного, сбитого сапога села, такая чуждая в этом изломанном и окровавленном мире, бабочка. Насекомое складывало и расправляло свои тонкие крылышки, словно показывая солдату, что жизнь, в общем её понимании, всё ещё продолжается. Вокруг шевелились и постанывали другие люди. Он здесь не один. Капитан попытался сделать глубокий вдох. Лёгкие обожгло, воздух был прохладным и наполненным запахами земли, пота и крови. Как во время битвы с Зиком за Шинганшину. Знакомая вонь. Горло драло, безумно хотелось пить. Он попробовал пошевелить пальцами на руках и ногах — получилось. Бабочка, потревоженная движением, упорхнула по своей причудливой траектории навстречу новому дню. К нему медленно возвращалось ощущение собственного тела, а вместе с тем и боль, которая это тело пронзала. Мужчина судорожно выдохнул, ощутив как раскалённая спица вонзается в его колено. Невыносимо. Леви до хруста стиснул зубы, но всё же не сдержался и отчаянно заскулил. Больно. Снова больно. Никогда ещё не было так больно… Даже от громового копья… Терпи… Слева слышалась возня и крики, кто-то звал, направлял, приказывал. Звон в ушах, то нарастающий, параллельно с тошнотой, то стихающий, мешал разобрать людскую речь. Его страдания продлились всего час, хотя, по субъективным ощущениям, он описал бы их как вечность. Вымотавшись от боли и попыток приподняться, перемежаемых буйным головокружением и рвотными позывами, капитан снова потерял сознание. Буквально спустя пару минут после этого, к месту где он лежал подбежали Фалько и Конни. Они взяли его тело на руки, и понесли вслед за многими и многими другими ранеными, которых сейчас грузили на санитарные телеги и отправляли прямиком в мобильные госпиталя, развёрнутые за периметром «тропы титанов». В третий раз Леви очнулся уже в госпитальной палатке. Воздух больше не был пропитан запахом смерти, только витал лёгкий, но едкий аромат хлора и стерильных бинтов. Свет керосиновой лампы тускло падал на брезентовые стены. Судя по звукам, он был снова не один: вокруг кряхтели, ворочались, сопели и храпели вразнобой незнакомцы. Голова, к его огромной радости, уже не кружилась. Леви осторожно повернул шею, удивившись, насколько слабо он сейчас ощущал боль в колене, да и во всем теле. Его покалеченная рука лежала поверх одеяла. В неё, под небольшой повязкой, была воткнута странная резиновая трубка, уходящая куда-то наверх. На секунду появилось желание выдернуть инородный предмет из кожи, но следом пришла трезвая мысль, что это, скорее всего, нечто лечебное. Если бы его хотели прикончить — это бы уже сделали давно. Леви скосил глаза. Трубка вела к стеклянному флакону, подвешенному у изголовья его койки. Флакон был на две трети пуст, прозрачная жидкость из него мерно капала по трубке вниз. «Меня поят водой минуя рот? Как интересно…» Он принялся оглядывать палатку, силясь различить в полумраке силуэты предметов. Около десяти коек. Стол с лампой и кувшином воды. Ведро рядом со столом. Переносной таз-рукомойник на треноге и полотенце на кольце, торчащем из брезентовой петли. Невысокий потолок подпирают четыре столба. Все койки заняты. Из-под одеял торчат перебинтованные или просто голые конечности, головы. У изголовий некоторых так же закреплены флаконы с жидкостью, а кое-где — уже опустошенные. Леви запоздало сообразил, что, по ощущениям, он и сам лежит голый. Проверил под одеялом — так и есть. На груди и животе приклеены какой-то лентой чистые повязки. Ссадины и царапины обильно смазаны зеленым. В области колена повреждённой ноги почувствовал скованность, попытался пошевелить — не вышло. В ужасе он приподнялся на локтях и тут же облегченно выдохнул — нога на месте, из-под одеяла выглядывали обе его ступни. Попытки двигаться так же не дали результатов. Он слабо сокращал мышцы, но не смог даже толком сесть. На несколько секунд Леви накрыла лёгкая паника. Неожиданно, полог в дальнем от него конце палатки отогнулся, впуская маленькую фигуру со свечой в руке. Медсестра, одетая в светлый передник и косынку поставили на стол огарок и пошла от койки к койке проверять пульс и дыхание пациентов. Опустошенные флаконы от лекарств она убирала, вытаскивая из конечностей трубки. Леви последний, к кому она подошла. Раствор ещё не успел закончится, но вот-вот должен, и молодая женщина осталась стоять рядом. Он смотрел на неё, а она на него. Под глазами медсестры лежали тёмные тени: то-ли свет так падал, то-ли виной всему бессонные ночи у кроватей больных. Она молча положила сухую прохладную ладонь на лоб Аккермана и удовлетворённо качнула головой, проверила пульс на шее. Прикосновения её рук оказались неожиданно приятны для Леви. Он никогда особо не был тактильным, привык при желании контакта сам его инициировать. Однако, сейчас нуждался в хоть каком-то прикосновении, как никогда раньше. Чтобы вновь ощутить себя живым. Чтобы понять, что рядом тоже живой человек. Женщина убирала руку от его шеи, посчитав удары. Флакон опустел, её проворные пальцы лёгким рывком отодрали повязку от сгиба предплечья, и Леви увидел, что в сгиб его локтя воткнута тонкая игла, переходящая в ту самую резиновую трубку. Женщина споро вынула из кожи иглу, прижала ватный шарик и согнула его локоть, шепча: «Подержи вот так минутку». Леви кивнул и хрипло прокашлялся, желая высказать просьбу: — Мне нужно отлить, — Собственный олос казался таким тихим и чужим. Медсестра приподняла брови, точно говоря про себя: «И как я могла о таком забыть?» — Сейчас. Подожди. Леви ждал. Других вариантов он себе просто не мог позволить. Женщина вернулась с небольшим эмалированным зелёным сосудом в руках. Он немного походил на чайник, только носик имел непомерно широкий. — Сам справишься? — произнесла медсестра спокойно, протянув ему предмет. — Постараюсь. Он забрал здоровой рукой сосуд, другой подял край одеяла, убирая под него ёмкость, и устроился поудобнее, если может быть в этой ситуации вообще какое-то удобство. Медсестра тактично отвернулась от койки, проявляя милосердие к мужскому эго. Из-за сопутствующих звуков это помогло слабо, но Леви был и так премного благодарен, что ему хотя бы не пришлось иметь с ней зрительный контакт в такой интимный момент. — Я закончил. Он ещё не успел сказать спасибо, как женщина проворно забрала из его руки потяжелевшую ёмкость и ушла опорожнять её на улицу. Вернувшись, медсестра легонько ощупала под одеялом пальцы на его пострадавшей ноге, бурча себе под нос: «Теплые…это хорошо», поправила одеяло, подтыкая со всех сторон. Леви внимательно следил за ее действиями. Последний раз о нём так заботилась Ханджи, а до неё… он уж и не помнил кто. — Как тебя зовут? — слишком хрипло и сурово просипел, слова ободрали глотку. — Жанна. Жанна Штейн. Хочешь пить? — Да… Пожалуйста. Она отошла к столу, налила воду в кружку и протянула Леви. Тот попытался подняться на локтях, но не смог. Тогда Жанна помогла ему попить, одной рукой придерживая затылок, а другой наклоняя кружку к губам. Вода показалась самой вкусной в его жизни. Прохладным потоком орошая всё внутри, проникая и напитывая иссушенную глотку и желудок, она разлила лёгкость всему телу и силы говорить. — Спасибо, Жанна Штейн. — Пожалуйста, герой. Спи. Её рука бережно отвела спутанные лезущие в глаза волосы. Леви от чего-то отчаянно захотелось потереться щекой об эту мягкую ладонь. Глубоко вздохнув, он смежил веки, но уже не в забытье, а в крепком и глубоком целительном сне.***
По заверениям доктора Хейза организм Леви нечеловечески быстро восстанавливается. Спустя всего неделю от начала лечения, доктор велит подготовить пациента к ревизионной мини-операции. Его цель — увидеть целиком картину состояния сустава и костей пациента, постараться исправить всё, что можно. Леви сперва противится, не желает ложиться под нож. На помощь доктору, которому совершенно некогда уговаривать строптивого пациента, приходит Жанна. Медсестра Штейн всё это время ухаживает за ранеными, включая и палату Леви. Она, несмотря на добросердечность и почти материнскую заботу, достаточно строга и имеет в своём звонком голосе те самые удивительные стальные ноты, заставляющие её подопечных покорно слушаться и не перечить. — Почему ты боишься? — без обиняков спрашивает она Леви во время утреннего обхода. — А кто сказал что я боюсь? Просто не хочу чтобы мне ковыряли колено, — мужчина окреп достаточно, чтобы принимать пищу полусидя, подложив под спину подушку. — Послушай, я здесь совсем не для того, чтобы нравоучать. Но ты бы мог довериться такому опытному доктору, как Хейз. Ты не знаешь на что он способен. — И на что же? — мужчина скептически изгибает бровь. — Из того что случилось при мне: он поставил на ноги человека с переломом таза. А это травма гораздо страшнее твоей. Сейчас тот человек ходит самостоятельно, пусть и с тростью. Леви хмыкает и погружается в раздумья, не забывая параллельно доесть свой завтрак. В этот же день его навещают Пик Фингер и малышня. Девушка приносит скромный букет полевых цветов и желает ему сил и стойкости. Серьезный не по годам Грайс и малышка Браун суетятся вокруг него, шутят, делятся новостями, передают приветы. Леви отчего-то приятно их внимание. Он привык всегда быть окружённым людьми и событиями. И теперь, разделяя одиночество и информационную изоляцию с гулким эхо больничной палаты, он понимает, что нуждается в обществе. К своему удивлению. Теперь он воспринимает это испытание болезнью, как некий шаг в трансформации собственного я. Его тело и мир вокруг больше не будет таким, как раньше. А вот что теперь делать с этим осознанием — пока непонятно. Леви просит детей принести ему какую-нибудь учебную книгу по марлийскому языку и правописанию. Часть букв на встречавшихся ему надписях кажутся знакомыми, но в целом ничего неясно. Он понимает, что застрял в этих землях на необозримый срок, и должен хоть как-то ассимилироваться. Чем скорее, тем лучше. Жанна приходит трижды в день. По утру ставит капельницу с добавлением обезболивающего, после обеда проводит обработку ран и делает перевязки. Вечером самое неприятное — укол, который чувствуется больнее всего. Доктор сказал, что это поможет избежать развития инфекции в ранах. Мало того ко всем неприятностям, процедура подразумевает оголять перед соседями по палате и медсестрой свой зад. Стыдновато, конечно, но лечение есть лечение. С ним у Аккермана теперь ассоциируется слово «смирение». В этот же вечер он говорит Жанне что готов к операции. Операция проходит хорошо. Леви плавно выходит из наркоза, рядом с ним снова бессменная Жанна. — С возвращением, Леви! — она улыбается и сжимает его безвольную ладонь. Он не способен на разговор, лишь вяло пожимает её пальцы в ответ. Заторможено переводит взгляд вниз — нога на месте. Ему до сих пор страшно, что конечность отрежут пока он валяется в беспамятстве, хоть доктор Хейз и уверил его, что в этом нет никакой необходимости. — Теперь-то мы станцуем с тобой и с твоей ногой! — она смеётся, а Леви всё пытается понять, где он и который сейчас час. Встав на костыли и приноровившись к новому способу передвижения, Аккерман категорично требует у Хейза дать ему хоть какую-то работу. — Будете катать ватные шарики, раз вам не лежится на месте. — Согласен! Леви настолько скучно, что работа руками рядом с медсестринским постом кажется ему манной небесной. Здесь жизнь бурлит, медсестры и санитары с докторами снуют туда-сюда по своим важным делам. Пусть рука побаливает и плохо слушается, но Леви так устал быть бесполезным и беспомощным, что с первого же раза выдаёт дневную норму по подготовке расходных материалов для медицинских нужд. — Что ещё умеете? — Хейз заинтригован прытью элдийского солдата. — Составлять отчеты, смазывать оружие… — Леви запинается, едва не произнеся: «Убивать». — Складским учётом занимались раньше? — Доводилось. — Славно. Проведете с Жанной и Людвигом инвентаризацию лекарств. Вы с ней будете считать, а Людвиг сверять и контролировать. Леви доволен таким исходом. За выполнением задач можно отрешиться от перемалывающих душу размышлений. После выписки из госпиталя ему предлагает кров семейство Браун. Леви соглашается, не раздумывая. Жанна огорчается, хоть и пытается это скрыть. Наверное, она думала, что Леви попросится к ней на постой или сделает какой-нибудь другой шаг. Он отгоняет от себя мысли об этом. Так лучше для всех. Для Жанны в первую очередь. Новая реальность собственного бытия всё же временами удручает Леви. Некогда сильнейший воин человечества теперь вынужден передвигаться на инвалидном кресле и просить помощи в обычных бытовых делах. Он посещает госпиталь еженедельно, проходит процедуры и занимается в меру своих возможностей дома. Раны заживают, колено больше не отекает, фаланги отсутствующих пальцев и швы по всему телу зудят. Хейз утверждает, что это от активной регенерации тканей. Леви не нравится сидеть на месте, зависеть от своих гостеприимных опекунов, хоть те и ничем не выражают своего недовольства его присутствием. Он воспитывает в себе покорность судьбе, но жить без цели, немощным калекой кажется ему самым унылым из возможных концов. Поэтому Аккерман сам ставит себе задачу восстановить своё тело настолько, насколько это возможно в его случае. «…Наружный мыщелок бедренной кости раздроблен. Боковые связки частично восстановлены, крестообразные связки мало повреждены, разрывов нет. Многочисленные повреждения менисков. Необходима повторная реконструкция сустава. Ампутация не требуется…» Леви сидит в крошечном пыльном кабинете регистратуры госпиталя и пролистывает собственную медицинскую карту. Если бы он только понимал, что к чему в его диагнозе. Ему ясно только одно: колену конец. Побегать, как раньше, уже не выйдет. Хорошо, что он вернулся к тренировкам после госпиталя, когда пересел в инвалидное кресло. На больничных высококалорийных, но безвкусных харчах у него даже стал расти небольшой живот. Это, хвала богам, в прошлом, да и катание на коляске здорово подкачало ослабевшие за время болезни руки. Но все же, он решает как-нибудь попросить у Армина перевод его болячек на человеческий язык с медицинского. Спустя два года после гула земли Аккерман работает на полставки в архиве ставшего почти родным лечебного учреждения, сортирует и подновляет медицинские карты, осваивает работу на печатной машинке и ходит вечером по пятницам в джаз-бар с Жанной. Он теперь уже не её пациент, а просто друг. Она пристрастила его к папиросам, хотя, один раз в неделю, в пятничный вечер вряд-ли можно назвать пристрастием. Скорее маленькая слабость. Леви старается закрыть глаза на то, как эта молодая женщина продолжает относиться к нему. Неловко, что в ответ на явную симпатию он не может дать ей ничего, кроме дружбы. По этой же причине он не знакомит её со своим окружением. Зачем создавать у всех ложные впечатления? Каждый раз в баре он ждёт пока его красивая рыжеволосая спутница напляшется вдоволь, выпьет свой стакан кальвадоса, а потом они пойдут по ночному городу к ее дому. Она всю дорогу будет рассказывать самые интересные на её взгляд клинические случаи и строить предположения, как эти случаи правильнее лечить. Своей воодушевленностью она немного напоминает ему Ханджи. Он будет слушать её увлечённые монологи и изредка задавать пустяковые вопросы. Всё равно мало что смыслит в медицине. Костыли занимают его руки и это даже хорошо, потому что не будь их, они с Жанной могли бы однажды взяться за руки, или обняться, и неизвестно, куда бы это всё их завело. А Леви совсем не готов к новым сложностям в своей только-только наладившейся жизни. Дойдя до её дома, они присядут на скамью, выкурят по папиросе, как обычно, женщина предложит зайти на чай, он как всегда, тактично откажется. Они пожелают друг другу доброй ночи и Жанна уйдёт к себе домой. Леви тоже направится к своему «подземелью». Так было всегда. До одной примечательной пятницы. В тот вечер в баре он заприметил Оньянкопона. Мужчина сидел в другом конце зала, цедил виски и слушал исполнителей качая в такт ногой. Жанна опять затерялась в толпе танцующих, и Леви, решительно вцепившись в костыли направился к столику старого знакомого. Тот узнал капитана не сразу, горячо поприветствовал его, они поговорили о всяких житейских мелочах и обменялись контактами, пообещав друг другу впредь не терять связь. А уже в следующий понедельник Леви получил пожалуй самое неожиданное и важное по содержанию письмо в его жизни. Письмо с родной земли, от некогда близкого человека из его очень давнего прошлого, который щедро делился важной для Леви информацией. И теперь эта информация, как сжатая пружина толкает мужчину на решительные действия.***
Армин больше не плачет. Последний раз по настоящему искренне он это делал после обретения сил титана. И ещё, пожалуй, в последний разговор с Эреном. Мысль о том, что он потерял свою эмпатичность и возможность полноценно испытывать эмоции, не даёт покоя. Армин игнорирует ее, просто даёт ей быть в голове, среди множества других. Для него ведь всё сложилось весьма удачно. Срок жизни больше не ограничен короткими четырнадцатью годами, его уважают и чествуют, как героя. Он молод и полон сил. Новый огромный мир с тысячей возможностей теперь лежит у его ног — выбирай любые. За всеми заботами и делами ему по прежнему хочется видеть Энни, говорить с ней, стать ближе. Но что-то ускользает от него, что-то важное, сложное, неясное. Как бы понять? Кто бы подсказал? Армин, подрядившись волонтёром, помогает ухаживать за пострадавшими от гула, подбадривает друзей, навещает Леви. Его товарищи травмированы морально, капитан же, ко всему прочему, переломан физически. Армину грустно от мыслей о том, как тот, кто летал на крыльях свободы, ощущает себя теперь — закованный в тело инвалида. В редкие свободные минуты он ищет способы помочь друзьям, пытается понять, как облегчить жизнь пострадавших. Доктор Хейз, видя метания толкового парня, даёт ему список литературы по медицине. Чем черт не шутит, вдруг в мальчишке есть талант к врачеванию. А умелые руки всегда нужны в любых госпиталях. Армин погружается в мир биологии, анатомии и физиологии. Науки сложные, но безумно интересные. Словарь терминов почти не покидает его прикроватный столик. Он открывает для себя устройство и законы работы тела человека, поражается сложности и логичности систем и органов, не спит ночами рисуя и конспектируя. Потом пристаёт с тысячей вопросов к Хейзу, а тот, видя, что посадил семена знаний в очень благодатную почву, терпеливо и подробно рассказывает всё, что знает сам. В какой-то момент доктор предлагает Армину попробовать поступить в столичный медицинский университет. Армин смущённо лепечет что-то про долг, про другие важные дипломатические дела в новообразованном Альянсе. Хейз не настаивает, хотя ему ясно, что парень смог бы и поступить и окончить с отличием. Изучение медицины приводит Армина к выводу, что, помимо физического восстановления важно и другое. Как чинить тело он, примерно, теперь понимает, а вот что делать с душой? Слишком много он видит тех, кто не смог пережить трагедию в ментальном плане. Некоторые люди сломленные духом даже сводили счёты с жизнью. Временами и себя он считал каким-то повреждённым. Ответ приходит к нему сам, в лице доктора Рогге. Молодой врач посещает их госпиталь с циклом публичных лекций по психологии. На лекции он делится с пациентами приёмами самоуспокоения, самоконтроля и самоанализа. Армин понимает — наконец-то нашёл то, что так долго искал. Он сразу просит лично пообщаться с Рогге, и тот не отказывается. Их беседа длится долгих семь часов. Армин так воодушевлён и восхищён приоткрывшимися ему знаниям, что совсем забывает о ходе времени и о ждущих его обязанностях. Рогге оставляет свои контакты и рекомендации и уезжает. Учебники по анатомии отходят на второй план, потому что теперь Армин штудирует труды по психотерапии и психологии. Прежде чем покинуть Марли и уплыть на Парадиз в составе дипмиссии, новоиспеченный посол успевает по глупости испортить отношения с несколькими близкими людьми. Пик Фингер, тяжело переносящая боль утраты, становится первым объектом его психологических изысканий. Девушка, так долго державшая себя в руках даёт слабину, ищет поддержки и тепла. Армин многократно беседует с ней, строит картину личности Пик и решает, что общие горести и потребности могут свести её с капитаном Леви. Ведь он также потерял тех кем дорожил и тоже наверняка нуждается в человеческом тепле. Попытка сближения оканчивается фиаско. Леви делает вид, что инцидента на новоселье не было. Пик же не отмалчивается. Она ругает парня за то, что тот заморочил ей голову, подселил ненужные мысли, подтолкнул к неправильным действиям. Говорит что ей повезло, поскольку, капитан оказался джентльменом, иначе она бы сейчас чувствовала себя гораздо и гораздо хуже. Армин видит, что просчитался, но не может понять, где. И, если с Пик он позже все-таки мирится, то с капитаном всё гораздо сложнее. Их отношения становятся всё натянутее и холоднее. Хистория пишет ему письма, зовёт возвращаться, предлагает работу. Армин снова разрывается между долгом и собственными желаниями. Всё куда проще с Энни. Они идут на свидание в ее день рождения, в конце марта. На предложение о вступлении в Альянс она соглашается, но только на год. — У меня всё-таки отец, пожилой и нуждающийся в моей помощи. — Я понимаю. Ты вольна вернуться, когда пожелаешь. Внимательные глаза девушки всматриваются в его лицо. Парень ощущает мурашки на предплечьях под тонкой рубашкой каждый раз, когда она вот так на него смотрит. — Но если ты останешься со мной, я буду очень-очень счастлив. Армин, затаив дыхание, любуется ею в ответ. Солнечный свет золотит платину её локонов, искрясь и переливаясь в каждом волоске. Тонкое платье, так красиво оттеняющее белизну её кожи, развевается на ветру. Она так мила, хрупка и изящна, что у Арлерта щемит сердце от невысказанной нежности. Хотя он и знает прекрасно, что девушка на самом деле та ещё «боевая машина», и никакие платья, помады и туфли на каблучке этого не отменят. — Нам больше не нужно будет прятаться, сожалеть и воевать. Понимаешь? Мы плывём туда ради мира. Я верю, что дипломатией можно решить практически всё. — А я верю в тебя, — мягкая улыбка Энни, предназначенная только ему одному, озаряет всё вокруг, как тёплое, летнее, закатное солнце. Армин ужасно рад, потому что очень боялся её отказа, волновался, что Энни не поедет с ним. Не простит упущенного времени вдвоём, которое он проводил за книгами, а она за организацией спортивного лагеря для детей. Теперь ему хочется отдать ей всё, что у него есть, и даже больше. — Только пообещай не играть больше с людьми в свои мозговые игры, — Энни знает о увлеченности Армина, и знает, что порой того заносит слишком сильно. — Я постараюсь, правда, — он не знает наверняка, сдержит ли обещание, но чувствует, что сейчас должен отвечать именно так. Их свидание на набережной плавно переходит в ресторанчик с видом на водную гладь. Поужинав и выпив вина, молодые люди планируют сотню дел, которыми займутся по дороге на остров и по прибытии. Вечер сгущает сумерки, солнце покидает небосвод, уступая место мириадам крошечных бриллиантов. Армин и Энни любуются звёздами, держатся за руки, наслаждаются близостью друг друга. Весна в этом году на удивление теплая, однако, после заката становится прохладнее. Собрав всю свою решимость, Армин приглашает Энни к себе. Та смотрит в его лазурные глаза и понимает, что не хочет чтобы этот вечер заканчивался. Смущающие нежные поцелуи в комнате Армина перерастают в нечто большее. Они не спешат, сполна наслаждаясь присутствием друг друга. Прикосновения и объятия ломают внутренние преграды каждого, разрешая стать ближе, слиться в едином порыве душ. Он опьянен красотой и пылкостью своей возлюбленной. Его руки на её стройном завораживающем теле в полумраке комнаты кажутся такими правильными. Преодолев взаимное стеснение, они изучают тела друг друга с благоговейной пытливостью. Энни немного доминирует, и ему это нравится. Он чувствует, что правда желанен для неё, настолько же, насколько и она для него. Их первая близость неожиданно прекрасна. Энни не питала иллюзий по поводу секса, знала, что в первый раз, как правило, и больно, и малоприятно. Но с Армином оказывается несколько иначе. Она до глубины души тронута его осторожностью, нежностью и внимательностью. Трепетать в его объятиях, отбросив всё мысли и горести прошлого, оказывается так сладко. И Энни падает в эту манящую пропасть, в которой важны только горячее тело, сильные руки и нежные губы молодого мужчины — её мужчины. Армин счастлив. Он снова смог чувствовать, как раньше. Снова смог полной грудью вдохнуть и жаркий нежный аромат тела Энни, и все неизведанные ранее ощущения и эмоции. Если это и есть физическое воплощение любви, то он готов отдать все сокровища мира, чтобы чувствовать с ней это снова и снова. Чувствовать биение её сердца, отчаянно вжимаясь щекой в её небольшую трепещущую грудь. Ощущать как глубоко и жарко его целиком принимает после недолгого сопротивления её тело, как сокращается и дрожит её естество. Как сбивчивое дыхание возлюбленной сменяется тихим сладким стоном, дающим надежду, что ей хоть на йоту так же хорошо, как и ему. Она восседает, возвышается на нём, как царица, ослепительно роскошная в своей первозданной наготе. Его властительница, которой он готов поклоняться и воспаряющей душой, и отчаянно колотящимся сердцем. Его пальцы, дрожа, оглаживают округлые бёдра и подтянутый живот, плечи и ключицы, нежные аккуратные груди и узкую спину, словно паломники, которым выпала честь прикоснуться к величайшей святыне. Армин запоздало, после последнего сладострастного содрогания осознаёт, что плачет. Влажные дорожки катятся к вискам и он поспешно и стыдливо вытирает их пальцем. Его милая прекрасная Энни так ладно умещается у него под мышкой, положив лицо ему на грудь. Мужчине очень хочется доставить ей то же огромное и сокрушающее всё и вся удовольствие. Он чувствует кожей влагу и на её щеках, обеспокоенно осведомляется о её самочувствии. Она лишь целует его глубоко, интимно, трепетно. Как обещание, что в следующий раз всё будет иначе. Приняв вместе теплый душ, во время которого он бережно смывает с её тела и души остатки болезненности от первой близости, пара возвращается в постель. Их тела расслабленны. Энни немного сетует на саднящие ощущения и Армин просит в сотый раз прощения за этот дискомфорт. Девушка лишь посмеивается, лениво потягивая воду из прозрачного холодного стакана. Нежность и всепоглощающая любовь внезапно накрывает мужчину с головой и он в порыве сжимает хрупкое тёплое тело Энни, расплескивая воду на еще не остывшие простыни. Девушка смеется, силясь вернуть стакан на тумбочку, не промахнувшись. Слова любви и нежности, такие сумбурные, но такие важные сейчас, льются неудержимым потоком прямиком из его сердца. Энни крепко обнимает его в ответ, шепча наконец-то ему, что тоже любит. Объятия медленно перерастают в легкие поцелуи, и Армин в эту ночь все-таки находит окольные способы привести любимую девушку на те же вершины блаженства, на которых до этого побывал сам. Утро дарит им тепло яркого солнца и робкую смущенность от роли новоявленных любовников. Они лениво нежатся в объятиях друг друга ещё час, потом собираются и идут завтракать. Весенний ветер, треплющий навесы кафе, вселяет в их души надежду на будущее и на новый важный этап в отношениях. Армин, спохватившись, запоздало вручает Энни свой подарок — серьги тонкого золотого плетения, с камнями цвета ее глаз. Господин Леонхарт, конечно, замечает и изменения в своей дорогой малышке и в этом больно уж умном элдийском юноше. Поначалу вскипев от гнева, он позже сам себя осаждает, разрешая дочери жить свободно, так как хочется ей самой. Видя, как преданно они смотрят друг на друга, он чувствует, что его немолодое сердце сжимается от лёгкой грусти и тоски по тем временам, когда Энни была маленькой воительницей. Теперь она совсем взрослая, но это не отменяет желание отеческого сердца защитить свою девочку от всех горестей мира. Однако, теперь это прерогатива Арлерта и самой Энни. Ему остаётся только любить её, как и всегда, и принимать такой, какая она есть. Провожая молодёжь в далёкое и долгое плавание, господин Леонхарт, все-таки, пускает слезу. Энни тоже плачет, а Армин искренне обещает оберегать ее, как самое ценное сокровище. На душе мужчины, конечно, неспокойно, но сейчас ему нужно отступить. Пусть хотя бы его замечательная милая дочь поживёт счастливо. Столько, сколько ей написано на роду. Она заслуживает самого лучшего, после того что пережила.***
— Мне пора, — ее тихий голос прерывает их немой горестный плач. — А? Куда? — запачканное копотью и кровью лицо Армина выражает недоумение. — Если останусь здесь, то не смогу похоронить Эрена…как положено, — Микаса по прежнему прижимает голову брата к груди. — Ты права. Пусть он обретёт покой. — Эрен всегда любил там вздремнуть… — роняет девушка, отстегивая ремни УПМ. — Ага. Подходящее место, — Армин с грустной улыбкой провожает её фигуру. Микаса удаляется в густую пыль, унося с собой последние напоминания о прошлой жизни. Арлерт, оставшийся один, выдыхает, готовясь морально к новому сражению, уже как простой человек и Миротворец. За спиной все еще слышны громкие крики. Вот голос ее доброго друга: «Я Армин Арлерт, элдиец с острова Парадиз. Я убил Эрена Йегера, атакующего титана!» Ни выстрелов, ни криков. Микаса очень хочет верить, что Армина и остальных ее друзей не убьют. У нее же сейчас совсем другая миссия. Чёткая цель и строгий порядок действий подстегивает не хуже плëтки. Она делает шаг, ещё один, переходя на бег. По направлению к берегу. Подальше от людей. На пути Микасы лежит какой-то человек. Его разможженная голова, свешивается в глубокий кратер титанического следа. А тело целое. Ещё розовое, одето в длинный широкий плащ с капюшоном. Время на раздумья нет. — Мне очень жаль… Простите… Покойтесь с миром, ваш плащ мне очень поможет, — с кончика её носа капают слезы, пока она дрожащими руками раздевает труп. Плащ достаточно широк, чтобы поместить под него голову Эрена, и укрыть, тем самым, от чужих глаз. Облачившись в снятую с мертвого тела накидку, Микаса продолжает свой путь. Ноги то и дело подворачиваются на камнях и рытвинах, но адреналин гонит девушку вперёд. Шаг, ещё шаг, снова в бег. Сердце гулко бьётся в груди, и Микасе странно, почему оно не остановилось там, в пасти титана, когда её лезвия прервали жизнь Эрена. Как смеет оно, глупое, так отчаянно биться теперь, когда ее единственного, милого, любимого больше нет. Вот берег моря. Ветер крепчает. Микаса видит в отдалении домики и лодки с развешенными на просушку сетями. Молниеносное озарение впрыскивает новую порцию адреналина в ее кровь. Проклятие Имир снято. Мы все теперь простые смертные. Плоть Эрена ведь тоже теперь самая обычная. Как мне сохранить его, пока не доберусь домой? Девушка во весь опор мчит к ветхим строениям, в надежде что ее догадка на их счет оправдается. Грубо выламывая поочередно каждую дверь Микаса обнаруживает в одной из лачуг то, на что так рассчитывала. Рисунки на больших бочках указывают, что здесь заготавливали рыбу. Прямо на полу в дальнем углу высится белая гора кристаллического порошка. Микаса пробует на вкус. Ну конечно! Соль! Отыскав подходящую по размеру тряпку, она вяжет из нее подобие мешка. Затем, щедро насыпает туда соли и бережно укладывает останки Эрена. Теперь можно не беспокоиться и не привлекать излишнего внимания. Вытерев слезы пыльным рукавом, она с нежностью прячет у самого сердца свою тяжелую во всех смыслах ношу. Лодки в плохом состоянии. Микаса выбирает самую прочную на ее взгляд, и отправляется в плавание. Вскоре берег, с клубами пара и горами еще мясистых колоссальных скелетов, остается далеко на горизонте. Она без устали работает руками, широко взмахивая веслами. Еще и еще. Ветер рябит гладь моря. Солнце в зените и голову нещадно печет. Хочется пить, и Микаса сожалеет, что не позаботилась о пресной воде еще на берегу. Накинув капюшон, она продолжает грести. Небо темнеет. Темнеет и вода, шумно плещущая о борт. Микасе становится страшно, когда она наконец-то останавливает лодку. Вокруг нее простирается бескрайняя черная гладь, слегка бликующая в свете луны. Она чувствует себя крошечной рыбешкой посреди этого бескрайнего могучего темного организма. Море поражает и ужасает. Кажется, они с Эреном затерялись где-то вне пространства и времени. Вне бытия. Девушка переводит дыхание. Зачерпнув воды из-за борта омывает лицо и шею. Воздух холодит затылок. Руки сводит от судорог и онемения. На ладонях набухают болезненные мозоли. Она в изнеможении откидывается на деревянное сырое дно лодки, дав себе полчаса на отдых. Мозоли на ладонях уже лопаются, когда к следующему утру она видит землю на горизонте. Сердце вновь скачет галопом, радость переполняет ее и она кричит во все охрипшее и пересохшее горло: «Эрен! Мы почти дома!» Конечно, отвечают ей только редкие крики чаек, парящих высоко в небе. К полудню, в изнеможении, она швартует лодку на незнакомом берегу. Только теперь девушка задумывается куда же ее привело это стремительное бегство. Вдруг это не Парадиз, а другая неизвестная ей земля. Кто знает, сколько таких же островов расположены рядом. И куда ей двигаться теперь? Микаса волевым усилием стряхивает с разума подступающее отчаяние, встает, прижимая Эрена под плащом к животу, и упрямо начинает идти вперед. Просто вперед, ведомая шестым чувством. К вечеру первого дня на суше она натыкается на ручей, бьющий из невысокой скалы в тенистой роще. Она устраивает привал и наконец-то позволяет себе немного расслабиться. Мешок с головой Эрена она прячет под наломанными ветками и листвой. Ее руки с ранами мозолей горят от холодной ключевой воды. Она решает не стирать свою одежду, но отрывает пару полос от рубашки, полощет их в ручье, как может, и оставляет сушиться на ветке. Этими, условно чистыми тряпицами она хочет потом обмотать саднящие ладони. Скинув заскорузлое от пота и морской соли тряпье, совершенно нагая Микаса ложится в мелкий холодный ручей, позволяя воде обтекать ее тело, вымывать грязь и кровь с кожи, ссадин и волос. Она долго лежит так, на холодных придонных камнях, подставив лишь лицо пробивающемуся сквозь листву деревьев солнцу. Под водой не слышно звуков окружающего мира, только глухой стук камушков друг о друга да плеск потока. И биение сердца, размеренно пульсирующего в груди. Она лениво думает о бьющем в левый глаз ярком луче. Об Эрене, о том, что так и не сказала ему самых важных слов. Теперь-то можно говорить его мертвой голове все, что угодно. Вон она, там, в схроне, под ветвями. А толку? Говорить нужно живым. Живые близкие у нее все еще были. Или уже нет? Как там сейчас ребята и капитан? Не убили ли их, как пришлых врагов? Или же, их заточили в тюрьму? О чем они думают, что едят и пьют? Живот, при мыслях о еде, отчаянно урчит и спазмируется. Микаса понимает, что замерзла и нехотя встает. Птичий гомон и шум деревьев вторгаются в ее голову, заставляя вернуться в реальность. После долгих мучительных попыток, уже к позднему вечеру, ей удается подобрать подходящие для разведения огня камушки. Искры выбиваются нехотя, но все же, огонь появляется в мелких щепках и сухой траве. Микаса тихо всхлипывает. Еще никогда она так, до слез, не радовалась простому костру. В догорающем закате, девушка слушает пение птиц, смотрит в огонь и кутается в жесткий колючий плащ. Она чувствует себя первобытным человеком, живущим каждый день как последний. Пожевав размоченные в ручье коренья, которые она успела собрать по пути за день, Микаса устраивается у костра на ночлег. Конечно, ей страшновато засыпать на земле — вдруг, дикие звери выйдут из рощи ночью. Но усталость берет свое, веки слипаются, и она впадает в чуткий тревожный сон под треск догорающих веток. Утро начинается с умывания в холодном ручье. Вода бодрит, заставляет проснуться. В силках, растянутых ею вчера из собственных шнурков и веток, обнаруживается трепещущий маленький суслик. Девушка хладнокровно убивает и разделывает зверька с помощью острого камня. Кое-как приготовив тушку на вновь разведенном огне, она ест. Впервые за трое суток. Ей жаль животное, но таковы законы дикой природы: или ты ешь добычу, или сам станешь добычей для стервятников и трупных червей. Затушив костер и последний раз попив чистой воды, Микаса достает мешок из схрона и отправляется в путь. Вчера она позволила себе роскошь. Больше задерживаться нельзя. По дороге ей еще всего пару раз попадается источник чистой воды. На восьмой день своих странствий, она издали замечает искусственные неровности земли. Следы ног титанов! На нее наваливается такая дикая усталость, что руки сами собой роняют мешок, колени подкашиваются и она падает. Лежа лицом в сочной густой траве, девушка рыдает, громко всхлипывая и часто втягивая воздух. Это, всё же, Парадиз. Я шла верной дорогой! Всё не напрасно. Я почти пришла! Мы пришли, с Эреном. Наконец-то! Очнувшись от забытья, Микаса с новой, неизвестно откуда взявшейся порцией сил, встает и продолжает путь. Теперь у нее есть достоверный ориентир. Гигантские следы ведут ее прямиком в Шинганшину. Домой. В полдень десятого дня, совсем исчерпав силы, она видит далеко-далеко в утренней дымке, развалины стен. На душе почему-то пусто и тихо. Путь окончен. Осталось совсем чуть чуть. Ее разум снова чист. Движения ног рефлекторны и размеренны. Она бредёт по следам титанов, без устали, к новому центру ее нынешнего мира. К дереву у холма. На небе собираются серые тучи. Не задумываясь, пьёт из глубокой лужи, следом отирая влажной ладонью лицо. Осталось совсем чуть-чуть, Эрен. Мы дома! Вдалеке, в куцей рощице ей мерещится движение. Микаса натягивает наголову капюшон плаща, как можно глубже пряча лицо и вглядывается в неизвестность.***
Гроза бушует, страшно и оглушительно. Пустота, высосавшая все эмоции, спасает от отчаяния. Эрен остался под деревом. Она же идет к городу, что был когда-то её домом. Миссия окончена. «Рядовая Аккерман, вольно!» — голосом покойного командора Эрвина раздается в голове. Она добирается до развалин стен, несгибаемая под плетьми дождя и вспышками молний. Город полуразрушен. Титаны сломали не только стены, но и часть отстроенных домов. Чуть больше недели назад, она покидала этот горящий ад с надеждой вернуть Йегера. Можно сказать, у нее получилось. Но несколько иначе. Она забредает в первую попавшуюся разбитую лачугу. Крыша течет, стекла выбиты. Ей всё равно. Усевшись в единственном сухом углу, Микаса апатично запрокидывает голову и замирает, вслушиваясь в собственный внутренний голос, давно осипший от бесшумной агонии. Есть ли мир без Него?Как видишь, есть.
Стоит ли жить в этом мире?Кто знает…
Проснувшись после грозы, в ярких лучах рассвета, Микаса решает посетить родительский дом. Она долго бредет старой тропкой в лес, проникает в сгнившее жилище. Пол порос травой. От очага остались разбитые камни. Стекол давным-давно нет, как и оконных рам. Тысячи подобных остовов домов она уже видела раньше, на вылазках. Пустые и покинутые, лишенные жизни и тепла, они истлевали в укромных уголках необъятной земли Парадиза. Микаса всё пытается вспомнить лица отца и матери. Воскресить в памяти их голоса. Тщетно. Пусто. Глухо. И здесь ей не место. Вернувшись обратно в город, девушка прибивается к ночлежке для неимущих и беженцев из соседних деревень. Там она проводит несколько долгих монотонных недель, пока не встречает Клауса на разгрузке хлеба. Мужчина, конечно, узнает ее, как и она его. Но, почему-то, он прикидывается незнакомцем и неожиданно зовет ее на подработку в свою пекарню. Микаса соглашается, не думая. Ей осточертела вонь бараков и редкая невкусная еда. Всё равно, что и где делать. Лишь бы можно было, когда захочется, сходить беспрепятственно к дереву на холме. К Эрену. Попав в чистую ванную в доме Клауса, Микаса первым же делом бережно стирает свой шарф. Подумав немного, стирает и форму. Эти вещи дороги ей, как символы прошлой жизни. Отмывшись от всей накопившейся грязи и усталости, девушка методично, как когда-то учил их чистюля-капитан, вылизывает до блеска ванную. Потом, с позволения хозяина и весь остальной дом, помещение за помещением. Клаус хвалит ее. Микаса чувствует, что не зря ест свою похлебку и кусок свежего хлеба. Представившись пекарю «просто Мика», девушка живет теперь под этим чужим именем. Ей удобно с Клаусом. Он совершенно не лезет с расспросами и разговорами, выделил ей целую комнату, горячую еду трижды в день и несколько платьев своей покойной жены. Платья велики исхудавшей за месяц Микасе, но ей все равно. Лишь бы было чем занять руки. Не важно, чистка конюшни, копание огородика на заднем дворе, ремонт покосившегося забора или мытье окон. Сойдет все, что выгоняет из головы демонов, так и шепчущих ежеминутно о новых разнообразных способах уйти к Эрену навечно. Проходит больше года, прежде чем на выжженной до тла сухой и мертвой душе девушки, вдруг, ни с того ни с сего, пробиваются первые странные ростки. Она, привычно зарывшись носом в шарф, идет на холм одним погожим днем. Там, как и всегда, ждет ее возлюбленный. Она теперь подолгу говорит с ним, воображая что они сидят спиной друг к другу. Рассказывает все, чем теперь живет. Иногда плачет. Спустя год снова научилась. На дереве суетится и щебечет птица. Подойдя ближе, Микаса понимает, что там гнездо. А в гнезде — крошечные яйца. Маленькая новая жизнь. В груди на миг шевелится что-то давным давно забытое. Она замирает, прислушиваясь к себе: Показалось? Неужели я снова… Чувствую? Армин приезжает в Шинганшину на третий год ее жизни на старом новом месте. Он так изменился, так возмужал. Микаса плачет от того, как рада его видеть. Они все говорят и говорят, сидя у Эрена под деревом. Аккерман справила ему надгробие своими руками. Да, не самое изящное, но от всей души и со всей любовью. Арлерт теперь королевский советник и живет в Миртасе, при дворе. Он зовет Микасу ехать с ним, но девушка лишь улыбается и качает головой. Ее место здесь, с Эреном. Больше нигде. Этот холм, с деревом и погребальным камнем, и есть теперь ее мир. Армин пытается не показывать, как огорчен. Ему жаль Микасу, все еще живущую в тени мертвого брата. Он верит, что девушка достойна большего. Сам Эрен желал ей счастья, тогда, в их последнюю встречу в путях. Пусть и своеобразно, но все же желал… Микасе все равно. Она остается и точка. Они прощаются. Ненадолго. Армин теперь частый гость в их городке. Он приезжает то один, то с Конни, то с Энни. Микаса рада всех их видеть, но ее воля непоколебима. Тогда, Армин нарушает обещание, когда-то данное своей любимой. Он начинает разрабатывать Микасу, как полноценного пациента. Долго, методично. Беседами и самостоятельным анализом, тестами и даже гипнозом. Ему так хочется спасти свою подругу детства, хотя бы то немногое, что осталось от ее сути. Ведь она столько раз спасала его самого. Спустя полгода частых встреч с Аккерман, он наконец-то видит результат. Маленький, но такой отрадный. Теперь он чувствует, что все не напрасно. Верит, что у них у всех есть надежда на будущее. Единственный, но очень значимый факт омрачает его ликование. Дорогая Энни покидает его, уплыв в Марли к заболевшему отцу. Когда она вернется, и вернется ли — он не знает. Армин в растерянности. И от забот по работе, и от Микасы, и от настроений при дворе, от Йегеристов и от поведения Хистории. Теперь он, кажется, и сам не отказался бы от помощи мозгоправа.