Мгновение

      Аста заглушает боль работой. Поссорилась с подругой? Поручите отчёт. Сложности в отношениях с сослуживцами? Дайте ей заняться вопросом по поводу поставок провизии. Товарищи умирают как мухи? Отлично, дайте порыдать, а затем вручите документы, которые нужно разгребать минимум месяц. Хансен справится за неделю. Эрвин пытается её остановить, хочет помочь и пытается отправить в отпуск, но девушка лишь набирает ещё больше поручений.       Жан качает головой. Глупая самоотверженность кажется переступает черту самоубийственности, отчего Кирштейн цокает языком и язвительно говорит: — Ты как Эрен.       Аста моргает, потирает глаза и заторможено отвечает: — Возможно, — Хансен пожимает плечами, — это плохо?       Парень щурит глаза и громко хлопает дверью, скрываясь. Его шаги ещё долго звучат у девушки в ушах, а слова всё никак не выходят из головы. Им обоим по девятнадцать, ещё вся жизнь впереди, правда? Аста покрепче сжимает перо, едва его не ломая, когда выводит на бумаге слова. Ребята, с которыми она заканчивала своё обучение, тоже так думали. И сейчас их тела оплакивают родные.       Хансен шумно вдыхает и выдыхает, пытаясь успокоиться. Резко откидывается на спинку стула, задирая голову. Как же, чёрт возьми, тяжело дышать. В горле стоит комок, который никак не получается проглотить. Девушка сжимает ладони в кулаки и… — Ты плачешь, — констатирует Жан, — кого-то вспомнила?       Аста едва не сваливается со своего места. Кирштейн усмехается, отодвигая бумаги в сторону. Перед Хансен возникает тарелка с едой. От блюда до сих пор тянется дымка. — Рисовый омлет? — Решает уточнить девушка.       Парень фыркает, двигает свободный стул, садясь напротив Асты, и произносит: — Не нравится — не ешь, — в противовес словам Жан лишь ближе подталкивает к ней тарелку, — выглядишь хреново.       Хансен не помнит, когда в последний раз нормально спала. Обычно она настолько сильно загружена работой, что отключается прямо за столом, дремлет пару часов, а потом вновь принимается за дела, успевая лишь забежать в душ. Потому что спать не получается — сначала она ворочается, затем засыпает и просыпается вся растрёпанная и в слезах. Потому что больно. Потому что их больше нет. Кого «их»? Да всех, кто с ней поступил в Разведкорпус. Её выпуска практически не осталось, а друзей из него и подавно.       Слёзы снова душат. — Ешь, — строго приказывает Кирштейн, — иначе сейчас в обморок грохнешься.       Аста всхлипывает, начиная дрожать не то от эмоционального выгорания, не то от усталости. Парень тут же передвигает стул на сторону Хансен, разворачивает кресло к себе и накрывает сжатые руки своими. Ладони у него широкие и тёплые. Приятные.       Девушка опять всхлипывает.       Жан осторожно забирает её к себе на колени, покачивая и убаюкивая, словно ребёнка. Аста рыдает, уткнувшись в плечо и окончательно разбивая образ безэмоционального камня, которому неинтересны ни смерти товарищей, ни потери среди гражданских, ни осуждение общества. Но Хансен не всё равно.       И Кирштейн всегда это знал.       Парень всегда осторожно сжимал её плечо, когда они в очередной раз возвращались без кого-то, всегда забавно морщил нос, когда узнавал о том, сколько она не спит, всегда готовил, пытаясь заставить поесть. Девушка закусывает щёку изнутри до крови. Ведь она всегда ждёт, но никогда не произнесёт этого вслух.       Жан молчит, лишь гладит по спине и волосам, давая выпустить все эмоции. Когда Аста затихает, он наконец нарушает тишину: — Знаешь… — Кирштейн мнётся, — ты ведь в любое время можешь прийти ко мне и высказать всё, что лежит на душе.       Хансен хмыкает, но отодвинуться ей не дают, крепче прижимая к груди: — Ты дослушай, — цокает парень, — я ведь серьёзно: ты постоянно работаешь на износ, спишь очень мало и практически не ешь. Честно говоря, мне кажется, что ты потеряла уже большую часть своего веса…       Жан подцепляет пальцами её подбородок: —…И себя.       Глаза опять увлажняются, и девушка тихо всхлипывает. Кирштейн прижимает её голову обратно, вновь замолкая. Аста знает всё это. Она практически ни с кем не общается, поэтому стоит ли уточнять, что разговоров по душам у неё не было уже очень давно? Хансен всё копит в себе, словно бомба замедленного действия. Только сдетонирует это оружие внутри, окончательно убив девушку.       Аста это понимает и принимает. А Жан отказывается верить в то, что это конец. И тем более в то, что это нельзя изменить. — Зачем? — Хрипло спрашивает Хансен.       Кирштейн удивлённо смотрит, вздёргивая одну бровь вверх. Девушку это даже немного веселит, но через мгновение на глазах проступают новые слёзы. От осознания того, что и эта затея бесполезна? Или что её чувства обречены? Аста знает, что никому она не сдалась, все, кто ей были дороги, уже мертвы. Так что её держит? Слабая надежда на то, что она хотя бы станет достойной заменой? Нет, Хансен слишком гордая для подобного. — Если бы видела хоть немного дальше своего носа, — хмыкает парень, — то поняла бы.       Девушка вздрагивает, а Жан лишь крепче прижимает к себе. Руки у него всё ещё тёплые, но напряжены до предела так, что даже слегка трясутся. И Аста ощущает эту дрожь, продолжая упорно отрицать. Разве это возможно? Хансен больше чем уверена, что ей всего лишь кажется. Потому что так не бывает. С ней никогда такого не было. — Дура ты, — беззлобно усмехается Кирштейн, — я прямо слышу, как у тебя в голове шевелятся мысли, а ты их отрицаешь.       Парень вдруг приходит в движение, отодвигая девушку от себя. Аста смотрит своими огромными глазами с не менее огромными мешками под ними, лицо у неё приобрело со временем более острые черты из-за худобы, что невольно больно колет Жана. Хансен застывает, заметно нервничает и сжимается буквально за секунды. Кирштейн поддевает пальцами подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза.       Целует он нежно и ласково, боясь спугнуть. Девушка зажмуривается, едва не начиная рыдать с новой силой. Обхватывает руками шею, а парень в это время зарывается пальцами в светлые волосы. Аста тихо выдыхает, медленно моргает и отодвигается. Жан смотрит на неё открыто, одним взглядом говоря о всех своих чувствах. И только он открывает рот, чтобы их озвучить, как вдруг Хансен начинает сама: — И вправду дура, — шепчет девушка, — слепая дура.       Кирштейн смеётся, гладит по плечам и целует в нос, заставляя Асту забавно поморщиться: — Я готов слушать это вечно.       Хансен фыркает, слабо пихает парня в плечо и вновь утыкается лицом в изгиб шеи. Жан аккуратно встаёт с кресла, крепко прижимая девушку к себе. Легко переносит Асту обратно в кровать, осторожно устраиваясь рядом. — Спи, — тихо шепчет Кирштейн, — а я буду рядом. Охранять твой сон.       Хансен почти моментально засыпает, слыша под ухом мерное биение сердца. На утро ничего не меняется — она всё ещё лежит на широкой груди, а тёплые руки обвивают её, словно в кольце. Аста вздыхает — чтобы не увидеть намёков нужно действительно постараться. И внезапно с удивлением понимает, что они проспали вместе до самого утра.       Впервые её не мучили кошмары.