***
Маюри ожидало еще много сюрпризов, когда он окончательно оклемался и заново обрел способность двигаться, не испытывая при этом головокружения. Например, то, что его никто не собирался держать голым, как какое-то животное, а все те же пустые, которые служили тут чем-то вроде прислуги, называвшие себя фрасьонами Заэльапорро, — хоть так он узнал имя своего мучителя, снабдили его чем-то наподобие больничной пижамы. Совершенно белой, за исключением нескольких тонких черных косых полос спереди. Во-вторых, его не держали целыми сутками взаперти в маленькой пустой комнате, как он обычно поступал со своими подопытными, не размениваясь на удобства для расходного материала. Маюри мог свободно перемещаться и бродить везде, где ему только вздумается. Правда, свобода передвижений его вскоре сильно разочаровала, как только он отправился на разведку территории: бесконечные, лишенные каких-либо дверей, ответвлений и проходов коридоры неизменно возвращали его обратно, в каком направлении он бы не двигался. Это походило на странный и совершенно отупляющий лабиринт. В принципе, тут все было странное. Маюри даже не мог сказать, что именно, но сама атмосфера этого места ощущалась как вязкое и тягучее желе, а воздух будто пронизывало огромное множество духовных частиц, из-за которых порой тяжело было не только дышать, но и думать. И эти так называемые фрасьоны были странными: безобразными и уродливыми, разного размера и формы, то ростом почти с двухэтажный дом, так что им приходилось складываться вдвое, чтобы поместиться в просвете коридоров, то совсем маленькими, едва ли достающими макушкой до колена синигами. У кого-то из этих фрасьонов Маюри насчитал даже двенадцать пар рук. Они постоянно сновали вокруг, попискивали, тяжело дышали или гортанно урчали. Иногда, когда они проходили мимо, создавалось впечатление, будто они проникают сквозь стены этих бесконечных коридоров, как призраки, неожиданно появляются и снова исчезают в неизвестном направлении. Сначала Маюри казалось, что они за ним следят, но потом он убедился, что этим пустым совершенно плевать на его действия. Они просто перемещаются по своим делам, почти не обращая на синигами никакого внимания, если только он сам к ним не обратится. Разговаривать с ними, чтобы разузнать хоть какую-то информацию, также оказалось бесполезно — их словарный запас был настолько скуден, а интеллектуальное развитие — на уровне трехлетних детей или больших попугаев: они только глупо хохотали, повторяли по тысяче раз одно и то же слово, прыгали вокруг него, когда он пытался их отогнать, принюхивались, словно собаки, и... иногда пытались играть с ним в прятки, когда Маюри в очередной раз отправлялся бродить по коридорам в тщетной надежде найти выход. Все это не доставляло ему никакого удовольствия, лишь раздражало и все больше и больше изматывало морально и физически. Кажется, так плохо ему не было даже в камере-одиночке. Там то он хотя бы знал, где он находится, и что он оттуда никуда не выберется. А тут он не знал ничего и при этом тешил себя надеждой найти выход как можно скорей. И этот тип Заэльапорро, который говорил об исследованиях, что-то не спешил к ним приступать. И Маюри уже начинал думать, что он попросту забыл о его существовании. Поигрался в хирурга и бросил здесь подыхать или медленно сходить с ума. Хотя нет, не забыл. Потому что фрасьоны исправно его навещали для перевязки и приносили еду. Но Маюри вряд ли мог назвать ту странную желтовато-бежевую теплую жижу в тарелке едой. И, конечно же, он эту дрянь есть бы не стал, хотя бы из двух соображений: Маюри не мог знать наверняка, что туда намешано, и выглядела эта «еда» крайне неаппетитно. Куроцучи оказался перед сложным выбором. С одной стороны, он отлично чувствовал голод и прекрасно понимал, что без еды он быстро лишится духовных сил, которые ему очень понадобятся, если он хочет отсюда выбраться. Как минимум, ему предстоит открывать портал между мирами, не говоря уж о том, что наверняка придется снова сражаться. К сожалению, синигами, как и обычным людям, нужно было есть — он не мог поглощать духовные частицы из окружающего его пространства, как это могли бы сделать квинси или пустые. С другой стороны, в нем до сих пор играло даже ему непонятное упрямство, которое твердило ему, что лучше сдохнуть, чем дать себя накормить неизвестной субстанцией. А еще гордость — он не игрушка и не будет послушно есть все, что ему принесут, даже если от этого зависит его жизнь. К счастью, фрасьоны и не пытались его накормить, а лишь заменяли тарелки как по расписанию, оставляя Маюри право самому решать: есть это или не есть. — Решил объявить голодовку? Это твоя форма протеста? Знаешь, как у капризных подростков, которых не пустили на праздник к друзьям. Я прав? — Заэльапорро однажды лично явился осматривать и перевязывать рану, подмечая, что выглядит она уже намного лучше, не смотря на все усилия Маюри замедлить свое восстановление. — Возможно, так и есть — я решил сдохнуть от голода раньше, чем ты замучаешь меня своими опытами, — совершенно безразлично ответил синигами, усиленно делая вид, что колкое замечание и сравнение с капризными подростками он не услышал, давая себя осмотреть и выполнить все необходимые манипуляции, прежде чем сесть на постели, застегивая рубашку на своей груди. — И ты вообразил, что я позволю тебе это сделать? — Мне интересно посмотреть, как ты заставишь меня это съесть, — теперь настала очередь Маюри усмехнуться. А что? Пусть теперь этот тип перед ним попляшет, раз такой самоуверенный. Чем он заставит Маюри есть: угрозами, насилием, снова попытается его вскрыть или начнет уговаривать? — Очень просто: введу тебе зонд и буду кормить через трубку, — Заэльапорро пожал плечами, копируя безразличный тон синигами. Маюри подобное заявление решительно не понравилось: и ведь правда, он может это сделать. И, скорее всего, даже получит от этого удовольствие, в отличие от Маюри. — Но давай сначала попробуем по-хорошему, — арранкар вдруг непринужденно садится напротив с тарелкой и ложкой в руках, помешивая и набирая в нее неаппетитную жижу. От этого глаза Маюри чуть на лоб не полезли: он что, действительно собрался кормить его с ложки, как маленького ребенка? Совсем ополоумел?! — А я, по-твоему, похож на идиота, чтобы есть неизвестную дрянь? — Похож. Это обычный протертый куриный суп. Выглядит не слишком изысканно, но вполне съедобный, если попробуешь, — и Заэльапорро не уговаривает и не спорит, а делает нечто невообразимое. То, от чего Маюри окончательно теряет дар речи и, кажется, даже частичку рассудка — кладет первую ложку себе в рот, будто доказывая на себе, что это можно есть, и что в супе нет ничего опасного или лишнего. Маюри недоверчиво хмурится, но очередная ложка оказывается у его рта, теплая и действительно вкусно пахнущая. В животе сразу начинает тоскливо и громко урчать. И действия арранкара напоминают заботу. Вот только Маюри и правда не дурак, прекрасно понимает, что никакой заботой тут даже близко не пахнет. Заэльапорро играется с ним, просто забавляется. Просто хочет посмотреть, насколько Маюри может быть здравомыслящим и послушным: будет ли он дальше упираться себе же во вред, или начнёт есть с рук своего мучителя, как прирученный зверек. Тогда как на самом деле Маюри сейчас больше всего хочется просто вырвать тарелку из рук арранкара и впечатать ее в его ухмыляющуюся рожу. И самому посмотреть, как «супчик» будет стекать отвратительной массой с его модной розовой прически. Так унижать Маюри не позволяли себе даже охранники в Гнезде Личинок, когда он сидел там на цепи. Лицо под остатками грима густо заливается краской злости и негодования. Наверное, видно, как дернулся мускул на его шее. Кажется, что Заэльапорро именно этого и добивается: разозлить его, вывести из себя, посмотреть, как Маюри накинется на него, а потом скрутить и все равно сделать то, что задумал, только уже максимально болезненным для синигами способом. Маюри не хочет вестись на откровенную провокацию, не хочет доставлять своему мучителю ещё больше садистского удовольствия. И раз арранкар играется, то Маюри сумеет взять себя в руки и играть по предложенным правилам. Он какое-то время медлит, пытаясь успокоить колотящееся в груди сердце, чтобы не дернуться и больше ничем не выдать своего раздражения и злости, чтобы попросту не вмазать этому типу по смазливой физиономии, но послушно открывает рот. И с удивлением отмечает, что это и правда куриный суп, теплый и густой, который после нескольких дней голодовки кажется удивительно вкусным...Глава 2
22 мая 2022 г. в 02:32
Пока синигами находился без сознания, Заэльапорро успел его как следует изучить. Пусть это оказался совсем не тот экземпляр, который мог быть хоть как-то полезен в его исследованиях, однако он обладал удивительной выносливостью для своего хлипкого телосложения и слабой духовной силы, которая не тянула даже на ранг лейтенанта. И как он только умудрился попасть в одиночку в Уэко Мундо? Такого не интересно будет даже убивать... Но этого оказалось достаточно, чтобы перенести сонидо и еще несколько часов операции, пока арранкар кропотливо восстанавливал обширные повреждения внутренних органов и кровопотери. И еще немного, когда Заэльапорро обнаружил некоторые действительно заинтересовавшие его вещи — бионические бодимодификации, мастерски вживленные в тело. Так, что, если бы Заэльапорро не любил с такой тщательностью разбирать своих подопытных по запчастям, исследуя каждую деталь, оценивая, насколько они могут быть пригодны для его экспериментов, он бы этого даже не заметил. Хотя им и не хватало тонкости и изящества по меркам самого арранкара, а их функционал был настолько примитивен и ограничен, что сразу стало понятно, что Заэльапорро имеет дело с практически новичком в области разработки подобных устройств. Зато любившим ставить на себе эксперименты новичком. Заэльапорро даже с усмешкой про себя отметил, что в этом они с синигами были похожи. Арранкар тоже любил экспериментировать на себе, с одной лишь разницей — он никогда не решился бы так варварски обойтись с собственным телом и добровольно начинить его всякими чужеродными механизмами и железками, тогда как можно развивать другие способности и идти иным, более естественным биологическим путем, эволюционируя вместе с самой жизнью. А всяческие, пусть и хорошо сделанные, инородные предметы в теле он считал признаком недальновидности и исследовательской самонадеянности. Ведь любой неживой предмет имеет свойство со временем разрушаться, и только лишь живое преобразовывается, вырастая в нечто принципиально новое, самовосстанавливается и самовоспроизводится. Так что все эти хитрые конструкции и приспособления, найденные в теле синигами, его заинтересовали ненадолго, лишь как детский конструктор, который можно разобрать, покрутить, а потом собрать, попутно их улучшив. Но тоже развлечение на короткое время, в процессе которого он напрочь забыл доделать самое главное — зашить раны в теле своего «пациента», пока он не пришел в сознание.
Маюри не мог сообразить, в чьем плену его угораздило оказаться: это был какой-то безумный ученый, просто садист, или пустой, который развлекался настолько странным образом, строя из себя нечто большее, чем он является на самом деле. Не мог и понять, почему пустой внешне выглядит в точности, как обычный человек или синигами. Но он не чувствовал в нем духовного присутствия синигами, не чувствовал и человека, как не чувствовал и полностью рейацу пустых, с которыми встречался до этого, а странную смесь, чем-то отдаленно напоминавшую ту, что исходила от бывших капитанов, которых приволок Киске сразу перед своим исчезновением, только эта духовная сила была в тысячи раз сильней. Но тогда Маюри не смог исследовать, что случилось с бывшими капитанами, а Киске не выходил после инцидента на связь, чтобы дать объяснение. Маюри сам бы с удовольствием исследовал это существо и выяснил бы все его особенности, но, к иронии, сам оказался на разделочном столе.
И это существо — Маюри обозначил его именно так, — совершенно не пользовалось анестезией, хоть все остальное оно делало на высшем уровне: у синигами была прекрасная возможность наблюдать, как существо зашивает, казалось бы, совершенно несовместимые с жизнью раны на его теле, сосредоточенно и медленно протягивая нитку через проделанное острой иглой очередное отверстие в коже, будто специально продлевая этот момент, словно получая от этого особое наслаждение. При этом исхитряясь держать своего «пациента» в сознании на протяжении всей процедуры, тогда как самому Маюри хотелось снова отключиться и больше ничего не видеть и не чувствовать. Определенно, существу просто доставлял удовольствие вид мучений его истекающей кровью жертвы, что так же несколько мешало Маюри трезво мыслить, явственно ощущая каждую болезненную манипуляцию и каждый новый шов, стягивающий вместе куски его плоти. Но и жертвой садиста при этом Куроцучи себя в полной мере не мог ощутить и пожаловаться на свою незавидную участь, потому что... пусть и таким отвратительным бесчеловечным способом, существо его лечило и спасало ему жизнь. А хуже всего было то, что Маюри прекрасно понимал, по собственному опыту, так же не лишенный садистских наклонностей, что же такого привлекательного было в этих действиях. Так что... Он готов был немного потерпеть, стиснув зубы и прикусив до крови язык.
Но более странным оказалось то, что как только этот садист закончил, Маюри не почувствовал себя измученным, как это должно было быть. Скорее, наоборот, испытал прилив сил и легкость, будто его духовная энергия полностью восстановились. Что он сделал? Это снова какие-то препараты, которые синигами не заметил? И мысли вскоре стали совсем ясными, голова перестала кружиться, а картина перед глазами приобрела былую четкость, что он разглядел как следует лицо своего мучителя. Или спасителя: в глаза сразу бросился необычный золотистый цвет радужки и фигурная оправа белых очков, в которых не было стекол... Ясно, значит, это все-таки маска пустого, пусть и модифицированная, но маска. И если до этого у Маюри еще были какие-то сомнения, что слова этого существа — просто странная и совсем не смешная шутка, то теперь никаких сомнений уже не осталось: он действительно оказался в лапах пустого, он в Уэко Мундо, он в лаборатории, и теперь он как подопытный кролик, которого просто так явно никуда отпускать не собираются. Осталось теперь разобраться, как отсюда выбраться самостоятельно. Вряд ли ему стоит рассчитывать на помощь этого существа в подобном деле.
— И кто тут хвастался, что умеет не оставлять следов? — способность двигаться и полностью контролировать свое тело тоже вернулась практически сразу. Маюри сел на кушетке, разглядывая свое исчерченное багрово-синюшными и не слишком эстетичными, даже по его меркам, швами грудь и живот. Видимо, в пылу боя он не заметил, насколько серьезны были его раны. Заэльапорро на подобный упрек лишь рассмеялся, снимая испачканные перчатки.
— Мне никогда не приходилось работать над регенерацией синигами. Так что это займёт некоторое время, пока я не изучу все особенности. Не могу сказать, сколько. Ты, как я вижу, тоже не озаботился заранее запастись всем необходимым, чтобы не оказаться в столь плачевном состоянии. И, наверное, сейчас ты должен не упрекать меня, а быть мне благодарным и пищать от восторга, что мне стало интересно исследовать твое жалкое тело. Иначе бы я оставил твой труп валяться там, где его нашёл.
«Уж лучше бы и правда оставил», — подумал про себя Маюри, но вслух не сказал. Пустой прав. Он спас его жизнь и позаботился, чтобы эта жизнь не была похожа на существование овоща или органов, плавающих в отдельных склянках. Путь он сделал это исключительно из эгоистических соображений и исследовательского интереса, однако тем самым пустой оставил Маюри возможность улизнуть. Это уже было достаточно много в его ситуации, делая ее не такой уж безвыходной. К тому же у него были свободны руки, он не чувствовал на себе действия никаких наркотиков, и тело его прекрасно слушалось. И никакого подвоха в этом Маюри тоже не ощущал.
— О, я безумно и непомерно благодарен тебе, что ты сделал меня лабораторной крысой, — синигами все же не смог удержаться от сарказма.
— Я тебе уже говорил, что ты забавный? — Заэльапорро лишь усмехнулся. Маюри тоже находил это забавным: наблюдать со стороны, как ерничает тот, кто все равно не может ничего сделать. Пусть забавляется. Пусть. Маюри, даже если он совершил ошибку, был уверен, что найдет в скором времени способ навсегда стереть мерзкую ухмылочку с лица этого типа. — Представь себе, что для многих честь оказаться в моей лаборатории.
— Извини. Не оценил. Вот такой я неблагодарный, — Маюри фыркнул и развел руками, решительно спускаясь с кушетки, ничуть не смущаясь своей наготы, но тут же ощутив, как снова закружилась голова, перед глазами заплясали черные пятна, лицо начало гореть и неприятно покалывать, а к горлу снова стремительно подкатила тошнота. Что пришлось резко осесть на холодный каменный пол, стараясь спрятать голову между колен, чтобы это прекратилось как можно скорей.
— Что ты сделал?!
— Абсолютно ничего. Все, что ты с собой делаешь, ты делаешь сам. Или думал, резкие движения после такой операции помогут взбодриться? — голос Заэльапорро звучит насмешливо, а он складывает руки на груди, наблюдая за безуспешными попытками синигами оторвать себя от пола и хотя бы сесть в приличное положение. — Впрочем, как я заметил, ты не слишком ценишь свою жалкую жизнь. Даже не блокировал плечевую артерию в своей конструкции. Вряд ли ты подумал хоть на минуту, что, воспользовавшись той рукой единожды, ты больше не сможешь воспользоваться ей никогда. Или... Если ты так опрометчиво поступаешь со своей жизнью, у тебя есть какой-то секрет?
Маюри нечего было ответить. Секрета у него не было. И он действительно слишком опрометчиво поступал со своей жизнью, никогда даже не допуская мысли, что он с легкостью может по неосторожности её лишиться. А сейчас весь его максимализм стал настолько очевиден, что ему стало даже стыдно. Черт... Черт! Не хватало еще в таком жалком виде валяться на полу перед своим врагом, который смеет над ним насмехаться и делать ему настолько постыдные замечания! Маюри уставился на него с такой ненавистью и неприкрытой злобой во взгляде, что мог бы без меча проделать в нем смертельную дыру.
— Хах... Как я и думал: никакого секрета у тебя нет. Только вагон глупости и непомерные амбиции. К твоему счастью, я нахожу это достаточно интересным. Тебе не нужна твоя жизнь, а мне она может пригодиться.
На этот раз Заэльапорро уже не дал Маюри ничего ответить, подозвав фрасьонов, которые подобрали синигами с пола, водружая его на кушетку вновь, словно мешок с картошкой, быстро наложили тугую повязку на только что зашитые раны и оттащили в другое помещение. Не думал же он, что будет вечно обитать на кушетке в лаборатории или в клетке в каком-нибудь темном углу?